Глава 35. Мы, естественно, и предположить не могли, что у нас в амбаре будет обретаться целая толпа Летчеров

Мы, естественно, и предположить не могли, что у нас в амбаре будет обретаться целая толпа Летчеров. Это совершенно не входило в наши планы. И если вначале нас радовала мысль о собственной христианской добродетели, вскоре она сменилась вопросом о том, сколь долго они будут тут торчать. Я первым затронул эту тему, за ужином, после длительного обсуждения всех случившихся за день событий. Я спросил:

– Как думаете, долго они у нас пробудут?

Паппи был того мнения, что они уедут, как только спадет вода. Жить в чужом амбаре было вполне приемлемым выходом из положения при таких скверных обстоятельствах, но никто, у кого осталась хоть унция самоуважения, не останется там ни на день дольше, чем это необходимо.

– А что они будут есть, когда вернутся к себе? – спросила Бабка. – У них в доме и крошки еды не осталось. – И пошла еще дальше, высказав уверенность, что они проживут у нас до весны.

Отец задумчиво сказал, что их разваливающийся дом вряд ли выдержит наводнение, так что им вообще некуда будет возвращаться. Кроме того, у них нет грузовика, вообще никаких транспортных средств. Они все последние десять лет подыхают с голоду на этой земле. Да и куда им еще податься? Паппи, кажется, совсем расстроился от этой мысли.

Мама больше слушала, но в какой‑то момент вмешалась, заявив, что Летчеры совсем не те люди, которых будет смущать факт, что они живут в чужом амбаре. И еще ее беспокоили их дети – не только обычные проблемы со здоровьем и питанием, но также их образование и духовное развитие.

Предположение Паппи, что они скоро уедут, было обсуждено за столом и в конце концов отвергнуто большинством голосов. Три против одного. Четыре, если считать и меня.

– Ладно, выкарабкаемся, – сказала Бабка. – У нас хватит еды, чтобы всю зиму кормить и нас, и их. Они устроились у нас, ехать им все равно некуда, и мы будем о них заботиться.

Никто не стал с ней спорить.

– Господь дал нам прекрасный огород именно для таких целей, – добавила она, кивнув маме. – Ибо сказано в Евангелии от Луки словами Христа: «Зови нищих, увечных, хромых, слепых: и блажен будешь».

– Ладно, забьем двух свиней вместо одной, – сказал Паппи. – И зимой у нас будет много мяса.

Свинью у нас забивали всегда в начале декабря, когда уже было холодно и все бактерии дохли. Каждый год свинью выводили наружу, убивали выстрелом в голову, потом опускали в кипящую воду и подвешивали на дерево рядом с сараем для инструментов. Потом ее потрошили и рубили на тысячи кусков. Так мы получали бекон, ветчину, колбасу, филе и грудинку. В дело шло все – язык, мозги, ножки. «Все, кроме поросячьего визга» – эту фразу я слышал всю свою жизнь. Мистер Джетер, который жил через дорогу от нас, был отличный мясник. Он всегда распоряжался, когда свинью потрошили, и лично осуществлял наиболее ответственные операции. За это он получал четвертую часть вырезки.

Моим самым первым воспоминанием о забое свиньи было то, что я убежал за дом, и там меня вырвало. Однако со временем я уже стал с нетерпением ждать этого события. Если хочешь есть бекон и ветчину, надо забивать свинью. Но нам понадобится побольше, чем две свиньи, чтобы кормить Летчеров до самой весны. Их ведь одиннадцать человек, включая младенца, который в данный момент питается ванильным мороженым.

Пока шел этот разговор, я стал мечтать о том, как мы уедем на Север.

Эта поездка теперь казалась мне более привлекательной. Я сочувствовал Летчерам и гордился тем, что мы их спасли. Я знал, что нам как христианам следует помогать бедным. Все это я понимал, но не мог представить себе, как мы будем жить всю зиму со всей этой малышней, бегающей по всей нашей ферме. Скоро я снова пойду в школу. А Летчеры, они со мной тоже пойдут? Раз они новички, нужно ли мне будет все им там показывать? И что про это будут думать мои друзья? Значит, впереди меня ждали сплошные унижения.

Кроме того, теперь, когда они живут вместе с нами, вопрос только времени, когда наш большой секрет вылезет наружу. На Рики будут показывать пальцами как на отца. Перл тут же поймет, куда уходит ванильное мороженое. Что‑нибудь да обязательно просочится, и тогда мы будем опозорены.

– Люк, ты закончил? – спросил отец, извлекая меня из задумчивости.

Моя тарелка была пуста. И все смотрели на нее. Взрослым надо было обсудить свои дела. Мне намекали, что пора найти себе какое‑нибудь занятие.

– Отличный был ужин. Можно мне уйти? – сказал я, повторяя свою стандартную формулу.

Бабка кивнула, и я отправился на заднюю веранду и закрыл за собой дверь с сеткой так, чтобы она хлопнула. Потом прокрался в темноте к скамейке, что стояла рядом со входом в кухню. Оттуда мне все было слышно. Они обсуждали вопрос о деньгах. Заем под будущий урожай будет «перекинут» на будущий год, до следующей весны, и уж тогда они с ним будут разбираться. Другие неоплаченные счета тоже могут подождать, хотя Паппи очень не любил подводить своих кредиторов.

Как пережить зиму – этот вопрос был гораздо более важным. С провизией проблем не было. Но нам были нужны деньги на такие необходимые вещи, как электричество, бензин и масло для грузовика, а также на продукты, такие как кофе, мука и сахар. А что, если кто‑то заболеет и ему понадобится врач и лекарства? А если грузовик сломается и будут нужны запчасти?

– Мы в этом году ничего не жертвовали на церковь, – заметила Бабка.

По оценке Паппи, не менее тридцати процентов урожая хлопка все еще оставалось на полях, залитых водой. Если погода переменится и станет сухо, мы сможем спасти хотя бы часть. Это даст некоторый доход, но большую его часть придется отдать за обработку в джине. Ни у него, ни у отца не возникало никакого оптимизма по поводу того, что в 1952 году им удастся собрать больше хлопка.

Проблема была в отсутствии наличных денег. Они почти все истратили, а надежд на новые поступления не было. У них едва хватало средств, чтобы платить за электричество и бензин до Рождества.

– Джимми Дэйл держит для меня место на заводе «Бьюика», – сказал отец. – Но долго он ждать не сможет. С работой сейчас туго. Нам придется поехать к нему.

По словам Джимми Дэйла, оплата сейчас была три доллара в час при сорокачасовой рабочей неделе, но можно было также работать и сверхурочно. «Он говорит, что я смогу зарабатывать до двухсот долларов в неделю», – добавил отец.

– Мы будем посылать вам как можно больше, сколько сможем, – сказала мама.

Паппи и Бабка стали изображать протест, но всем было понятно, что решение уже принято. Потом я услыхал в отдалении какой‑то шум, смутно знакомый звук. Когда он приблизился, я весь съежился и пожалел, что не спрятался на передней веранде.

Ребеночек опять орал, опять был чем‑то недоволен и, несомненно, опять жаждал ванильного мороженого. Я тихо спустился с крыльца и прошел несколько шагов к амбару. В темноте я разглядел Либби и миссис Летчер – они направлялись к дому. Я нырнул в кусты возле курятника, прислушиваясь, как они проходят мимо. Непрекращающийся плач разносился по всей ферме.

Бабка с мамой встретили их на задней веранде. Включили свет, и я увидел, как они толкаются вокруг этого маленького чудовища, а потом уносят его внутрь. Через окно было видно, как Паппи с отцом тут же отвалили на переднюю веранду.

Четырем женщинам потребовалось всего несколько минут, чтобы утихомирить младенца. Плач прекратился. Как только все успокоилось, Либби вышла из кухни. Она уселась на краю веранды, на том самом месте, где сидел Ковбой, когда он в первый раз демонстрировал всем свой выкидной нож. Я подошел к ней и сказал: «Привет, Либби!»

Она подскочила, потом взяла себя в руки. Нервы у бедной девушки были измотаны от постоянного плача ребенка и его колик.

– Это ты, Люк, – сказала она. – Что ты там делаешь?

– Да ничего.

– Иди сюда, сядь со мной, – предложила она, похлопав ладонью по доскам рядом с собой. Я так и сделал.

– Ребенок что, все время плачет? – спросил я.

– Да вроде как. Меня это, правда, не очень беспокоит.

– Не беспокоит?

– Ага. Он мне Рики напоминает.

– Да неужто?

– Точно. Когда он возвращается? Ты не знаешь, Люк?

– Нет. В последнем письме он писал, что, может, они будут дома к Рождеству.

– До этого еще два месяца.

– Ага, только я не уверен, что так будет. Бабка говорит, что все солдаты всегда уверяют, что будут домой к Рождеству.

– Я уже не могу больше ждать, – сказала она, явно воодушевленная открывшейся перспективой.

– А что будет, когда он вернется? – спросил я, не совсем уверенный, что хочу услышать ответ.

– Мы поженимся, – сказала она с широкой и милой улыбкой. В глазах ее было предвкушение чуда.

– Правда?

– Ну да, он обещал.

Уж я‑то точно вовсе не хотел, чтобы Рики женился. Он был мой, принадлежал мне одному. Мы с ним будем ходить на рыбалку, играть в бейсбол, он мне будет всякие истории рассказывать. Он будет продолжать оставаться моим большим братом, а не чьим‑то там мужем.

– Он самый милый, – сказала она, мечтательно уставясь в небо.

У Рики, конечно, много достоинств, но вот «милым» я бы его ни за что называть не стал. Но ведь никому не известно, что он такое сделал, что произвел на нее столь сильное впечатление.

– Только ты никому об этом не говори, Люк, – сказала она, вдруг став серьезной. – Это наш секрет!

Так, это уже становится моей профессией, хотелось мне сказать.

– Не волнуйся, – ответил я. – Я умею хранить секреты.

– Ты читать‑писать умеешь, Люк?

– Конечно. А ты?

– Хорошо умею.

– Но ты же в школу не ходишь.

– Я ходила – до четвертого класса. А потом мама принялась рожать одного за другим, и мне пришлось бросить. Я написала Рики письмо, сообщила ему о ребенке. У тебя есть его адрес?

Я не был уверен, что Рики будет рад получить от нее письмо, и уже начал было подумывать, как бы мне сыграть в дурачка. Но Либби мне нравилась, ничего тут не поделаешь. Она была прямо без ума от Рики, и я решил, что будет неправильно не давать ей его адрес.

– Да, есть.

– А конверт?

– Конечно.

– Сможешь отправить мое письмо? Пожалуйста, Люк. Рики, наверное, еще ничего не знает о ребенке.

Что‑то мне подсказало, что не следует вмешиваться в их дела. Пускай сами разбираются.

– Наверное, смогу, – сказал я.

– Ох, спасибо, Люк! – воскликнула она, прямо‑таки закричала. И потрепала меня по шее. – Завтра отдам тебе письмо. Обещаешь, что отправишь его?

– Обещаю. – Я подумал о мистере Торнтоне, нашем почтмейстере, о том, как он удивится, увидев письмо Либби Летчер к Рики в Корею. Ладно, я как‑нибудь с этим справлюсь. Может, придется спросить у мамы.

Женщины вынесли младенца на заднюю веранду, где Бабка укачивала его, пока он не заснул. Мама и миссис Летчер обсуждали вопрос о том, как, должно быть, утомился бедный ребеночек от своего беспрестанного плача, а тот, когда наконец отключился, заснул глубоким и спокойным сном. Мне уже надоели все эти разговоры о ребенке.

* * *

Мама разбудила меня сразу после рассвета, но вместо того, чтобы вытащить из постели и окунуть в новый день, полный фермерских забот, села ко мне и заговорила:

– Мы уезжаем завтра утром, Люк. Сегодня соберу все вещи. А отец поможет тебе докрасить фасад дома, так что давай, вставай.

– Дождь идет? – спросил я.

– Нет. Облачно, но красить можно.

– А почему мы уезжаем завтра?

– Пора ехать.

– А когда вернемся?

– Не знаю. Иди завтракать. У нас впереди трудный день.

Я начал красить еще до семи утра, когда солнце едва выглянуло из‑за верхушек деревьев на востоке. Трава была мокрая, дом тоже, но выбора не было. Однако доски скоро просохли, и работа пошла гладко. Отец вскоре присоединился ко мне, и мы вдвоем передвинули леса, чтобы он мог дотянуться до самых высоких мест. Потом подошел мистер Летчер, несколько минут понаблюдал за нами и сказал: «Я тоже хочу помочь».

– Да это совсем не обязательно, – сказал отец с высоты в восемь футов.

– Я хочу хоть как‑то отработать наше содержание, – сказал он. Делать ему все равно было нечего.

– Ну хорошо. Люк, ступай, принеси еще одну кисть.

Я сбегал в сарай, довольный, что снова заполучил бесплатного помощника. Мистер Летчер начал яростно красить, словно хотел доказать свою ценность в качестве маляра.

Позади нас собралась целая толпа – поглазеть на нашу работу. Я насчитал семерых Летчеров – все их дети, за исключением Либби и младенца. Они уселись там, наблюдая за нами без всякого выражения на лицах.

Я понял, что они ждут завтрака. И, не обращая на них внимания, продолжал работать.

Работать, однако, оказалось затруднительно. Сначала пришел Паппи, который хотел, чтобы я поехал с ним к речке, проверить уровень воды. Я ответил, что вообще‑то мне надо красить. Но отец сказал: «Поезжай, Люк» – и погасил все мои протесты.

Мы ехали на тракторе через залитые поля, пока вода почти не закрыла передние колеса. Когда дальше ехать стало невозможно, Паппи выключил мотор. Мы долго еще сидели на тракторе, окруженные вымокшим хлопчатником, на выращивание которого положили столько трудов.

– Значит, завтра уезжаете, – наконец произнес он.

– Да, сэр.

– Но вы ведь скоро вернетесь.

– Да, сэр. – Это мама будет решать, когда нам вернуться, а вовсе не Паппи. А если Паппи считает, что однажды мы приедем назад и снова займем свое место на нашей семейной ферме и будем трудиться над следующим урожаем, то он ошибается. Мне было жалко его, я уже начинал тосковать по нему.

– Я тут еще подумал насчет Хэнка и Ковбоя, – сказал он, не сводя глаз с воды перед трактором. – Давай оставим все как есть, как тогда договорились. Ничего хорошего не выйдет, если мы кому‑то про это расскажем. Этот секрет мы унесем с собой в могилу. – Он протянул мне правую руку. – Договорились?

– Договорились, – ответил я сжимая его толстую, заскорузлую ладонь.

– Смотри не забывай своего Паппи там, на Севере, слышишь?

– Не забуду!

Он завел мотор, включил заднюю передачу и развернул трактор по воде.

Когда я вернулся к дому, Перси Летчер уже успел прихватить мою кисть и был целиком погружен в работу. Но тут же, не говоря ни слова, вернул ее мне, а сам уселся под деревом. Я поработал, наверное, минут десять, и тут появилась Бабка. Она вышла на веранду и позвала меня:

– Люк, иди сюда. Хочу тебе кое‑что показать.

Она повела меня вокруг дома, потом к силосной яме. Вокруг повсюду стояли мутные лужи, вода уже подобралась на тридцать футов к амбару. Она хотела прогуляться со мной по тропинке и поболтать, но там везде была сплошная грязь и вода. И она уселась на край прицепа.

– Что ты хотела мне показать? – спросил я после долгого молчания.

– Да ничего. Просто хотела немного посидеть с тобой вдвоем. Вы ж завтра уедете. Я вот все пытаюсь вспомнить, ты когда‑нибудь ночевал не дома?

– Ни разу, насколько помню, – ответил я. Я отлично знал, что родился в той самой спальне, где теперь спят мои родители. Я знал, что первой меня на руки взяла Бабка, она приняла меня и она же ухаживала за мамой. Нет, я никогда не покидал этого дома, ни на одну ночь.

– Вам там хорошо будет, на Севере, – сказала она, но без особой убежденности в голосе. – Много людей уезжает туда из наших мест, и все находят там работу. Они всегда хорошо там устраиваются, но всегда возвращаются сюда, домой. И ты вернешься, не успеешь оглянуться.

Я очень любил Бабку, как любой мальчишка любит свою бабушку, но отчего‑то был уверен, что никогда уже не буду жить в ее доме и работать на ее поле.

Мы некоторое время говорили о Рики, потом о Летчерах. Она обняла меня за плечи, прижала к себе и заставила пообещать, да еще и не один раз, что я буду ей писать. Мне также пришлось пообещать хорошо учиться, слушаться родителей, посещать церковь и читать Писание, а также не сквернословить, чтобы не стать похожим на янки.

Когда она закончила вытягивать из меня все эти обещания, я был уже совершенно без сил. И мы пошли обратно к дому, обходя лужи.

Утро тянулось и тянулось. Орда Летчеров после завтрака разбрелась кто куда, но все тут же собрались, когда подошло время ленча. И стали наблюдать, как отец и мистер Летчер стараются обогнать друг друга, докрашивая фасад дома.

Мы кормили их на задней веранде. После того как они поели, Либби оттащила меня в сторонку и вручила письмо для Рики. Я умудрился перед этим стащить чистый белый конверт из запаса, хранившегося в уголке кухонного стола. Я адресовал его Рики – через пункт армейской полевой почты в Сан‑Диего – и наклеил марку. На нее это произвело большое впечатление. Она аккуратно вложила свое письмо внутрь конверта, а потом дважды облизала полоску клея на клапане.

– Спасибо, Люк, – сказала она и поцеловала меня в лоб.

Я засунул конверт под рубашку, чтобы никто не увидел. Я уже решил, что расскажу об этом маме, но пока не нашел удобного случая.

Потом события стали развиваться быстрее. Мама и Бабка всю вторую половину дня стирали и гладили вещи, которые мы возьмем с собой. Отец и мистер Летчер красили, пока не опустели банки с краской. Мне хотелось, чтобы время текло помедленнее, но оно по неизвестной причине все ускоряло свой бег.

Мы пережили еще один ужин в молчании, все волновались по поводу предстоящей поездки на Север, но каждый по своим причинам. Мне было до того грустно, что я потерял аппетит.

– Теперь тебе на какое‑то время придется забыть, что такое ужинать у нас дома, Люк, – заметил Паппи. Не знаю, зачем он это сказал – настроение нам он уж точно не поднял.

– Говорят, на Севере еда просто ужасная, – встряла Бабка, тоже стараясь как‑то снять напряжение. Это тоже не помогло.

Сидеть на веранде было слишком холодно. Мы собрались в гостиной и попытались просто болтать, словно все у нас оставалось по‑прежнему. Но болтать ни о чем не хотелось. Церковные дела давно наскучили. Бейсбольный сезон уже закончился. Никому не хотелось вспоминать о Рики. Даже погода больше не привлекала к себе ничьего внимания.

В итоге мы сдались и отправились спать. Мама подоткнула мне одеяло и поцеловала, пожелав спокойной ночи. Паппи тоже зашел сказать пару слов, чего прежде никогда не делал.

Когда я в конце концов остался один, я помолился. Потом уставился в темный потолок, стараясь убедить себя в том, что это последняя моя ночь на нашей ферме.

Date: 2015-12-12; view: 350; Нарушение авторских прав