Река Сан, осень 1914

Поезд прибыл на станцию поздно вечером и встал на запасной путь. Австрийцев вытеснили три недели назад, но не выветрился запах гари, осевший на закопченных дымом стенах вокзала, на обугленных оконных рамах, забитых досками. На платформе, у сооруженных из кольев и полотна палаток, случайные пассажиры: священник, несколько офицеров, чиновники – торгуют у крикливых баб баранки, пряники, пирожки с капустой. За столиком у самовара, прислонив к стулу костыли, пьет чай дама в солдатской форме и папахе.

Рота Феодосийского полка выстроилась вдоль состава. Унтер‑офицер Москаленко, немолодой крепкий малоросс с короткой седоватой бородой и казацкими усами, командует:

– Мыться по отделениям в порядке номеров! Остальным – вольно. Михалыч, размести роту на станции и организуй чай. Я прохожу с первой группой – офицер должен идти впереди взвода, и с шашкой, и с шайкой.

В предбаннике солдаты стаскивают залепленные ошметками глины сапоги, раздеваются. Одежда и белье так запачканы, что кажутся просмоленными.

– И откуда у вас столько грязи и земли? – подшучивает банщик.

– Ты полежи с наше на брюхе в трясине. Пристроился тут шайки стеречь, – огрызается молодой солдат.

– Две недели по болотам таскались, – добавляет другой, постарше.

– Что вы с ним завязались? – Москаленко высовывается из двери; оттуда пышет жаром и березовым банным духом. – Заходи, получай мочалки.

Солдаты радостной гурьбой вваливают в банное отделение, расхватывают куски мыла, окатывают друг друга горячей водой, ожесточенно трут спины.

– Ложись, братцы, на лавки, кого веником обойти?

Распаренные, с красными, довольными лицами переходят в бельевую, натягивают чистое исподнее. И только черный ободок въевшейся под ногти окопной грязи мелькает на белом полотне.

– Следующая станция – парикмахерская! – Щелкает ножницами цирюльник с рыжими закрученными усами.