Река Бык. Из телеграммы генерал‑губернатора Кишинева фон Раабена министру внутренних дел от 6 апреля 1903 года: «Погром начался разрушением всех еврейских лавок и

Из телеграммы генерал‑губернатора Кишинева фон Раабена министру внутренних дел от 6 апреля 1903 года: «Погром начался разрушением всех еврейских лавок и квартир на Новом базаре и сопровождался грабежами. Далее беспорядок перешел в центральную часть города, где камнями выбиты многие окна, включительно до третьих этажей».

Толпа затопила сначала рынок и окраины, сплошь заселенные евреями, малосостоятельным людом и чернорабочими, затем расширилась и захватила весь город. Казалось, это туча саранчи снялась с места, и грозно гудя, кружит по обомлевшему Кишиневу, не находя пристанища и оставляя за собой обглоданные руины.

Впереди по горячим пыльным улицам бежали подростки и били стекла. Громилы, вооруженные ломами и дубинами, вырывали рамы и по битому стеклу лезли в лавки и питейные заведения, бесцеремонно хватая товары; ломились в дома. Зеваки охотно присоединялись к грабежу и хватали все, что хулиганы выкидывали из окон.

Глядя из‑за ограды, укрывающей домик с палисадом, Михаил Людвигович с ужасом узнавал среди бесчинствующих погромщиков знакомые лица: чиновников, студентов, мещан, – словом, тех, кого в Кишиневе считали представителями высшего общества.

Из дома напротив выскочила тетка в расстегнутом халате. В ее руке трясся уполовник с манной кашей. Зачерпнув ладонью жидкое варево, она начертила на воротах огромный белый крест.

– Варфоломеевская ночь! – ахнул Михаил.

– Миша, прошу тебя, зайди в дом! – закричала из окна Женя. Она пыталась закрыть изнутри ставню, та не поддавалась неловким рукам молодой женщины. – Надо запереть двери на засов!

Магазин Фельдштейна, где Женя купила шкатулку, теперь представлял собой голый остов. Через зияющие окна и провал двери с выломанным косяком видны были ободранные стены и загаженный пол, – не спасло, что стоял прямо против окон второго полицейского участка.

За калиткой послышался не стук даже, а робкое царапанье.

– Не открывай, Миша, – взмолилась Евгения Трофимовна.

– Не бойся, Женечка, погромщики так не стучат, – он приоткрыл калитку, и во двор рухнула скрюченная фигура Эфроима Цимбала, чья лавчонка ютилась в подвале соседнего дома. Благообразного и степенного торговца жестяным товаром узнать было невозможно: косо насунутая кацавейка облеплена пухом, и обычно‑то сморщенное лицо с жиденькой бороденкой от страха сжалось, как сухое яблоко.

– Господин учитель, простите великодушно, боюсь в лавке оставаться. Вот‑вот нагрянут! – затравленно озираясь, пробормотал еврей.

– Успокойтесь, Цимбал, – решительно сказал Михаил Людвигович. Он старался не глядеть на жену, которая стояла на пороге дома, закрыв ладонью дрожащий подбородок. Быстрыми шагами Михаил пересек двор, остановившись у водостока, снял крышку с огромной бочки и махнул рукой жестянщику:

– Залезайте! Здесь вас никто не найдет!

Только на следующий день, в половине пятого пополудни, исполняющий должность начальника Кишиневского военного гарнизона генерал‑лейтенант Беман получил от губернатора письменное отношение за номером 3726 с распоряжением о прекращении беспорядков. Применять военную силу не пришлось: как только на улицы вышли вооруженные патрули, погромщики мгновенно исчезли из центра города.

Пух и перья кружили в теплом весеннем воздухе и садились на деревья, как снег. Михаил Людвигович брел по Пушкинской, переступая через баррикады сломанной мебели, осколки зеркал, изуродованные самовары и лампы, клочья белья. В бурой луже, – то ли выпущенное вино, то ли кровь, обломки кирпичей, известка, плавали обрывки бумаги.

Как жить дальше в этом городе? Как подавать руку соседям, встречаться на бульварах и болтать в театральных антрактах с теми, кого он своими глазами видел в этой безобразной, потерявшей человеческий облик толпе? Какая поразительная вялость власти, а главное, легкость, с которой слетела с обычных горожан христианская мораль!

«Проклятый город Кишинев»…

Материалы назначенного расследования свидетельствовали: «По собранным по участкам сведениям, более или менее повреждено 639 домов, в 296 выбиты стекла. Кроме того, повреждены 93 магазина, 318 лавок и 45 питейных заведений, а стекла выбиты в 116 лавках. Таким образом, всех поврежденных помещений 1507. Всех раненых 526. Убитых всего найдено 32. Кроме того, в больницах умерло 11 человек из раненых».

Убитых похоронили, закрыв черными покрывалами. Возобновили торговлю магазины и лавочки. Заколотили досками дверные проемы, вставили стекла. Губернатора фон Раабена отстранили от должности; торжественно встретили нового, князя Сергея Дмитриевича Урусова, слывшего либералом. Он ходил по городу без охраны, знакомился с местными жителями, посещал учебные заведения. Побывал, к восторгу гимназисток, и в Первой женской.

Душно пахла акация. Сидя в послеобеденный час у раскрытых окон, распаренные обывательницы с ленивым любопытством провожали глазами редкую фигуру прохожего, ели дульчецы и запивали холодной водой.

Век‑волкодав показал зубы.

Михаил Людвигович подал рапорт в Министерство образования с просьбой перевести его из Кишинева в иную местность по личным причинам.

В начале августа поступило официальное письменное подтверждение: перемещен в город Бердянск Таврической губернии, преподавателем словесности и древних языков в мужской гимназии.

«Маленький порт и курорт у Азовского моря, – писал о Бердянске мемуарист, проведший здесь детские годы. – Днем – солнце, много солнца. Вечером – ласкающая теплынь. Кругом – сады».

Не скупилась на похвальные слова и газета «Крым»: «Жизнь в Бердянске значительно дешевле, чем на всех других курортах. Сам город, расположенный на берегу моря и утопающий в зелени, с образцовой распланировкой, хорошими мостовыми и тротуарами, производит чарующее впечатление. В центре города – роскошный сквер, где ежедневно играет оркестр военной музыки; два театра, два клуба; часто устраиваются танцевальные вечера, концерты и спектакли. На море роскошное катанье на лодках».