Окончание стажировки

Прошло еще два месяца. Близилась осень, срок стажировки подходил к концу. Ольга уезжала с огромным сожалением. Она знала, чего бы хотела от жизни: устроить частный пансион для небольшого числа детей‑даунов где‑нибудь в горах Швейцарии. Учить их с раннего детства и любоваться результатами. Ей хотелось очень много трудиться, но чтоб никто не мешал, не пытался отнять хорошо налаженное дело, как это всегда случается на ее родине. Кроме того, она понимала, что будет скучать по своему учителю, к которому испытывала нечто вроде влюбленности. Она понимала, что так быть не должно. Он был старше на тридцать шесть лет. Но чувство‑то было! Ни на что не похожее чувство, что предстоит расстаться с дорогим человеком. Может быть, даже самым дорогим…

Накануне отлета она зашла в его кабинет попрощаться. Они стояли друг против друга. Оба не находили слов.

– Я люблю вас, Бруно, – сказала Ольга прямо.

Некоторое время он молчал, не сводя глаз с ее лица. Она тоже молчала, ужасаясь тому, что наделала.

Вдруг он сделал шаг ей навстречу и прижал ее к себе.

Они молчали, обнявшись.

Но это было другое молчание. Молчание любви.

Она так и не улетела домой. Они очень быстро поженились. Университет Ольга заканчивала в Цюрихе. И все годы жизни с мужем она не может поверить своему счастью. В чем‑то она беспрекословно слушается свою вторую половину. В чем‑то идет наперекор. Родила двоих детей – наперекор. Муж не хотел. Боялся, как она будет растить детей одна, если что. Но Ольга и слышать не желала ни о каких «если что». Швейцария – страна долгожителей. У Бруно отец жив и здоров.

Таня прилетела в их дом впервые на крестины Олиного первенца. В тот самый дом с сиреневыми ставнями, о котором потом мечтала, копию которого отстраивала под Москвой, откладывая из‑за стройки рождение собственного ребенка.

Вечер

– Поехали сейчас все вместе к нам, а? – предложила Ольга, глядя на Дану. – У нас сегодня гости будут, я с утра уже всего наготовила. Переночуете у нас, потом я вас с утра отвезу куда скажете.

– С удовольствием, – согласилась Дана, – только сейчас своему встречающему скажу.

Она отошла и коротко переговорила с молодым человеком, державшим в руке табличку с ее именем.

– Можем ехать. Тань, нас завтра в госпитале утром ждут, – сказала она, вернувшись.

Они отправились в путь, восхищенно и умиротворенно наблюдая за картинками благодатной жизни, проносящейся за окнами машины. Когда‑то, в далеком детстве, во времена, когда отдыхать ездили на поезде, Таня любила стоять у окна и смотреть на проплывающие мимо пейзажи, представляя себе, как она вдруг – прыг! – и оказывается в особо приглянувшемся месте: среди светлых тоненьких березок в бескрайнем поле или возле аллеи величественных пирамидальных тополей под южным небом. Воображение разыгрывалось: и тут выскочить бы, и тут, и тут. Позже такое жадное желание исчезло. Она уже хорошо представляла себе жизнь людей за манящими картинками.

Но в Швейцарии все честно. За идиллической красотой и чистотой природы, за умопомрачительными пейзажами, уютными крестьянскими деревянными домиками, утопающими в цветах, стоят многовековые непрерывные самоотверженные усилия целых поколений. Горная страна, поражающая иноземцев своим сказочным декоративным уютом, на самом деле постоянно подвергает своих жителей серьезным, нешуточным испытаниям. Снежные лавины, оползни, бураны, камнепады – это обыденность жизни в горах. Как‑то Таня рассматривала приглянувшуюся ей картину в антикварной лавке. Типичный пейзаж: горы на горизонте, на переднем плане высокое дерево рядом с маленькой часовенкой.

– Это тут, немного повыше, в Обердорфе. Когда‑то, лет тридцать назад, там целая деревня стояла. Потом с гор сошла лавина. Ничего не осталось. Вот – часовню построили, – пояснил хозяин лавки.

Характер народа удивительный. Упорные, упрямые, честные труженики, ценящие дисциплину, основательные и при этом улыбчивые, готовые прийти на помощь, ценящие веселье и добрые чувства.

Они ехали мимо озер, все выше и выше в горы. Оля уверенно вела машину. Совсем стала швейцарской крестьянкой: круглощекая, румяная, ясноглазая, крепкие ноги обуты в удобные ботинки на шнуровке, бергшуэ, специально созданные для ходьбы по горам. Здоровая, надежная, полная сил молодая мать семейства. Залюбуешься.

Крутой поворот – и перед ними солидный крестьянский двор. Большой хозяйский дом в четыре этажа, обшитый деревом, покрытый черепицей. Ставни на окнах.

– Зеленые!.. – ахнула Таня.

– Дом подкрашивали летом и ставни поменяли. Дети так решили, – кивнула Ольга. – А ты у себя сиреневые сделала?

– Конечно! Я с первого взгляда в них влюбилась.

– Мне тоже нравились сиреневые. Ну ладно, к тебе теперь буду приезжать любоваться.

Их уже выбежали встречать. Тане на шею бросилась девочка лет восьми, прижалась к ней, засмеялась, заворковала в самое ухо, шепелявя, на швейцарском немецком:

– Ты мое счастье, ты мое сердце…

Танино сердце растаяло окончательно.

– Ах ты моя радость, – засмеялась она, целуя пухленькую щеку ребенка.

Вот они, Олины воспитанники. Дети с синдромом Дауна. Любимые чада. Удивительно, сколько в их сердечках добра и тепла, как щедро дарят они свою любовь окружающим. Их немало на белом свете: на семьсот новорожденных детей приходится один такой ребенок. У них вместо сорока шести хромосом – сорок семь. В норме – 23 пары хромосом. И вот при некоем сбое системы двадцать первая хромосомная пара вместо двух обладает тремя копиями. Дети с таким хромосомным набором особенные. И подход к ним нужен особенный. Рождаются они почти на одно лицо, с узкими глазками, слегка плоскими лицами. Они труднее постигают человеческие правила, но постигают. Однако на добро отвечают таким редким добром, какое почему‑то полноценным людям неведомо. О них говорят: сердце, где обида не живет. Зачем‑то Бог посылает таких малышей людям. Раньше думали, в наказание. Сейчас, когда научились находить с ними общий язык (а общим языком оказался язык любви, терпения, добра), стали думать иначе. На радость многим они приходят в этот мир. К тем, кто разучился видеть эту простую радость, но кому дается шанс что‑то исправить в своей окаменевшей душе. Люди учатся у них доброте, отзывчивости, заботливости.

Все вместе пошли смотреть на лошадок. Большая компания – семь воспитанников, Олины сыновья, две воспитательницы.

– У Оли тут настоящий Ноев ковчег, сейчас увидишь, – весело предупредила Таня оживленную Дану.

– У нас два жеребенОка, – старательно выговорил по‑русски младший Олин сын, Маркус.

– И телятки есть, и – смотрите, кто это? Такие малюсенькие, но настоящие! Ягнятки! – показывала Оля. – А там подальше, с той стороны, поросятки.

– Кто же за ними ухаживает? – удивилась Дана.

– Мы все друг за другом ухаживаем, – убежденно сказал Танин крестник, Олин старшенький, Петер. Его русский язык был вполне правильным, только интонации слегка отличались.

– Петя прав, – подтвердила Оля. – Лошади – лучшие доктора. Некоторых детей привезли совершенно ушедшими в себя. Ничему не радовались, в контакт не вступали. Привели к лошадкам, стали их потихонечку сажать в седло. Мало‑помалу – залопотали. С лошадками! У них удивительный контакт налаживается. И благодаря этому контакту с животными дети потом начинают общаться с нами. Мы лошадок чистим, коровок моем. Коровки дают нам молоко.

Последние фразы Оля произнесла на швейцарском немецком, чтоб было понятно всей честной компании.

– Из молока получается сыр! – тут же вступила в разговор толстушка, так радостно встретившая Таню.

– Ты любишь сыр? – спросила Таня.

– И мед! И орехи! – ответила хохотушка.

Вспомнилось вдруг Тане, как прилетела она однажды к Оле, когда та была Маркусом беременна. Вокруг малыши‑подопечные, Петер с ними, Оля с животом… Таня из самых лучших дружеских чувств поинтересовалась:

– Оль, а ты не боишься, что вот ты беременная, а вокруг дети неполноценные… Ну, беременным надо на красивое смотреть…

– Эх, Тань, чего‑то ты еще не разглядела… Они же и есть – красивое. Они – моя жизнь.

Только сейчас – ах, сколько же лет зря прошло! – Таня поняла те Олины слова…

Вечером, уложив детей, собрались за большим столом. Привычная русская кухня: салат оливье, пироги с капустой и грибами.

– Я редко готовлю, но если уж готовлю, то наше, чему дома научили. Бруно очень любит, но говорит – часто такое есть нельзя, толстыми станем. А я и так вон какая стала, – говорила Оля, расставляя тарелки.

Бодрый Бруно, вернувшийся из города после работы, помогал жене.

– Ты посмотри, – заметила Дана, – я после работы еле живая, ни на что не способна…

– У нас воздух другой, – пояснил Бруно. – Я люблю Москву, но не могу там дышать.

Он вполне прилично говорил по‑русски.

– Тань, – вспомнила Оля, – ты новые рецепты привезла какие‑нибудь?

Заметив удивленный взгляд Даны, она пояснила:

– Мы с ребятами учимся готовить. Я собираю коллекцию рецептов, чтоб было быстро, вкусно и легко готовить. У нас с Танькой уговор: лучший подарок – новый рецепт.

– Подожди‑подожди, я что‑то специально запоминала для тебя. Вот, ты про холодные супы помнишь? Вы с ними готовите холодные супы?

– Нет! Забыла напрочь про них! А ведь как удобно. И безопасно!

– А главное – быстро! Я тут у вас видела в магазине продают уже вареную свеклу, даже нарезанная есть в собственном соку. Вам надо только достать, смешать с кефиром или йогуртом (я не помню, Оль, есть у вас кефир тут?), нарезать петрушку, укроп, лучок зеленый, свежий огурчик и пару вареных яиц.

– Вкуснота! – вздохнула Оля. – Как же это я забыла?

– Я тоже могу идею подкинуть, – предложила Дана. – Авокадо с креветками. Полезно, вкусно, легко, красиво. Разрезаешь авокадо вдоль на две половинки, косточку, конечно, вынимаешь, внутрь кладешь креветки горкой (можно отварные, можно чуть обжаренные), можно чуть посолить, поперчить, полить соком лимона – обязательно.

– Это супер! – застонали голодные подруги.

– Я еще десяток таких рецептов могу тебе подарить, а то я с пустыми руками у тебя в гостях оказалась, – предложила довольная Дана.

– Авокадо завтра же будем делать с ребятами, полезная вещь и легкая, как раз вас отвезу в город и в магазин заеду, куплю все, что надо…

Стол между тем был полностью накрыт, аппетит у всех разыгрался.

– А Люция придет? – спросила Таня.

Люция, подруга Бруно и Оли, была человеком особенным. Тане очень хотелось, чтобы Дана на нее посмотрела.

– А она уже тут, паркуется. – Ольга приветливо замахала рукой в окно.

В гостиную вошла коротко стриженная яркая дама в кашемировом свитерочке, юбке до колен, обтягивающих ногу высоких сапожках из мягкой кожи.

– Эй, привет честной компании! Таня, рада тебя видеть! – оживленно приветствовала она друзей.

– Смотри внимательно и скажи, сколько ей лет, – шепнула Таня подруге.

– Раз ты спрашиваешь, значит, много. Ну – пятьдесят. Да? – ответила Дана.

Таня незаметно взяла ее ладонь и вывела пальцем «82».

– Не может этого быть! – отказалась верить цифре Дана.

– Другая жизнь, – пояснила Таня.

– Сплошное счастье?

– Нет, не думаю. Но – чем‑то другая.

Дана удивленно вглядывалась в черты женщины, которую у нас на родине никто не называл бы иначе, чем старуха или бабушка. Тут старушеского не было ничего, совсем. Ни жесты, ни улыбка, ни прямая спина – ничего, вообще ничего не говорило о возрасте, который дома принято считать преклонным. Да что там преклонным… Столько не живут – вот какой это для нас возраст. Знакомо ли ей уныние, отчаяние?

Между тем все собравшиеся наслаждались пирогами, говорили о русской жизни, которая отсюда, с высоких швейцарских гор, казалась добротной, подкрепленной нерушимыми традициями.

– У вас так каждый день едят? – спросила Люция Ольгу.

– Ну нет, только когда гости дорогие. На каждый день – времени не хватит.

– Это все – праздник, – заключила Люция, – а ведь бывают и трагедии.

Таня многозначительно глянула на Дану. «Поняла? – говорил ее взгляд. – А ты говоришь – сплошное счастье».

– Брось, – весело отмахнулся Бруно, – Люци! Ну какие трагедии?

– Какие у людей бывают трагедии? Не знаешь? Любовь! – энергично парировала Люция.

Все у всех вертится вокруг любви. Везде и всегда. Таня знала, что у Люции двое взрослых детей, четверо внуков, овдовела она уже давно, лет десять назад, живет одна в прекрасном доме с садом, путешествует, постоянно принимает у себя друзей. Какие такие трагедии? Любая наша пенсионерка обзавидовалась бы.

– Несчастная любовь? – с легкой иронией уточнил Бруно.

– А ты знаешь, как я замуж вышла? Муж‑то меня любил! А я его нет!

– Зачем же ты выходила?

– А все потому, что он страдал. И еще… Он был замечательным музыкантом. За музыку любила. Когда начинал играть, все забывала. Но любви не было. Я после замужества три года девственницей оставалась! Вот! Это не трагедия, по‑твоему? – выкинула Люция главный козырь.

Она выглядела совсем молодой сейчас, полной ожидания любви.

Но Бруно не сдавался:

– Это что? Он не мог? В этом горе?

– Он мог, я не хотела!

«Вот это да! – подумала Таня. – Да какой бы наш мужик вытерпел! И зачем тогда она за него выходила? В чем ее подвиг? Мучила человека… А он терпел. Любил ее, видно, крепко».

– А как же все‑таки дети появились?

– Так! Через «ах унд крах»! Детей я хотела… И дом свой любила. Потом был у меня любовник. Горец. Вот это был мужчина! Муж с ума сходил. Я на части рвалась. Не трагедия, по‑твоему?

Бруно улыбался.

– Сострадание сильнее любви! – уверенно провозгласила Люция. – Сострадание победило, не смогла уйти. Так и прожила жизнь с нелюбимым.

Таня задумалась. Что же такое любовь? Разве родственная любовь не замешана на сострадании, сочувствии?

– Ты что загрустила? – заметила Ольга мелькнувшую на Танином лице тень.

– Не загрустила – задумалась. О любви и сострадании. Разве это не одно и то же? Я не понимаю. Конечно, поначалу – страсть, притяжение, это понятно. Но потом… Потом – сочувствие. Может быть, я не так понимаю слово?

– К состраданию примешивается чувство вины, – уточнила Люция. – А любовь от вины свободна.

– Не знаю. Не понимаю пока. Не могу для себя определить.

И было еще что‑то, чего она не могла решить для себя.

Свободна ли любовь от ненависти?

Айрин

Сны

Ну сегодня был и денек! Наговорилась на год вперед. Весь предыдущий месяц она провела почти молча: сценарий писала, не могла себе ничего другого позволить. Зато сейчас… отвлеклась.

Оказавшись в своей гостевой комнате, Таня скорей улеглась и немедленно заснула, ни о чем печальном не думая. Проснулась среди ночи от того же сна: Олег шел мимо нее в обнимку с девушкой. Смотрел, как чужой, не замечая. Ужасный сон. Никогда в жизни не чувствовала она такого холодного отчуждения мужа. Но сон снился уже не первый раз. Нельзя не прислушаться.

Конечно, каждому сну верить нельзя. Много пустого нагромождается за день и потом видится расслабленному сном человеку. Но иногда бывают такие ночные гости, что не принимать их всерьез не получится. Несколько снов помнит Таня всю свою жизнь. Один из самых важных – сон с Даной. Дела тогда у Тани в школе шли хуже некуда: перегрузили знаниями заботливые родственники настолько, что в голове у нее все перемешалось, отвечать у доски не получалось хоть убей. Она была очень несчастна тогда. После школы боялась идти домой, в школе дрожала, что спросят. Дошла до полного отчаяния. В тот вечер залезла на подоконник в своей комнате и долго смотрела вниз, представляя, что вот откроет окно и сделает шаг. И все. Всем сразу станет легче. Ей – точно. Матери, она была уверена, тоже. Ну, покричат‑поплачут Буся с Ниной. Потом успокоятся, заживут по‑прежнему. А для нее наступит долгожданный покой. Открывать окно она все же не стала, но вариант казался надежным. Ее зазнобило, она залезла под одеяло, свернулась клубком и уснула. Во сне к ней пришла Дана. Дану она любила издали за ее веселость и доброту, за то, что она никогда не веселилась, если кто‑то позорился у доски, а подсказывала до последнего момента. Ей хотелось дружить с Даной, но она не решалась начать эту дружбу. Дана из сна была добрая и сильная. Она щедро передала Тане свои силы и заставила ее поверить в перемены к лучшему. После той ночи Таня впервые за долгие годы проснулась без ужаса перед школой. Ей даже казалось странным, что она еще вчера могла чего‑то панически бояться там. Все и вправду пошло совсем иначе. Разве такой сон будешь считать пустым?

И вот сейчас. Олег и девушка, лица которой не разобрать. Тане вдруг стало панически страшно, ее трясло, как от самого лютого холода, хотя в комнате было очень тепло. Измена Олега испугала ее вдруг гораздо больше мыслей о вирусе и его последствиях. Но как же она не заметила ничего, не заподозрила никого?

Хотя… Почему же… Вот вполне возможная кандидатура.

Айрин Фишер. Американская родственница, возникшая как черт из табакерки.