Россия – страна контрастов

Иногда в московском метро тебе ударяет в нос отчетливый аромат. А именно – запах бомжика.

Бывалый москвич мгновенно замечает, где именно в вагоне лежит бездомный. Буквально весь вагон воняет неописуемой смесью грязного тела, мочи, испражнений и перегара. Метро – одно из немногих мест, где бездомные могут вздремнуть в тепле, поэтому они так любят прикорнуть в вагоне. Часто у них в распоряжении оказывается все сиденье – никто не хочет ехать рядом с источником невыносимой вони.

Рано или поздно милиционеры вытаскивают бомжей из вагона. Они делают это так быстро и ловко, что поезд даже не задерживается дольше времени, необходимого, чтобы выпустить пассажиров. Я никогда не видела, чтобы бомжики протестовали – смиренно и кротко позволяют они стащить себя с сиденья и отбуксировать на перрон.

Двери закрываются, и поезд снова трогается. Никто из пассажиров и бровью не поведет. Это Москва – город, в котором либо выплывешь, либо утонешь.

Москва далеко не единственный город в мире, где есть бездомные. Их полно даже в Хельсинки, не говоря уж о больших центральноевропейских городах. Даже скандинавская система соцобеспечения не смогла покончить с маргинализацией в обществе. Поэтому я категорически не хочу быть besserwisser[5]именно в этом вопросе.

Однако есть и разница – количество. На любой крупной станции московского метро полно бездомных, которые устраивают свои ненадежные лагеря в каком‑нибудь углу, пока их не спугнут. В России не существует никакой социальной поддержки, а в особенности в Москве. Тот, кто падает, больно ушибается.

Все, что есть отвратительного, бедного и грязного, в Москве отвратительнее, беднее и грязнее, чем можно себе представить. Все, что есть красивого, величественного, грандиозного, – ошеломляет. Золотой середины не существует. Я никогда не ощущала проявления жизни так реально и отчетливо, как в Москве. Здесь свадебная процессия может шествовать мимо людей, в буквальном смысле слова умирающих на улице. Это город, пропахший человеческой мочой и испражнениями, «Ив Сен‑Лораном» и «Шанелью».

Мне случалось жить во многих местах мира, но нигде я не чувствовала себя такой живой, как в Москве. Город безграничен. Все присутствует здесь и сейчас. Жизнь и смерть. Современность и традиция. Бедность и изобилие. Культура и китч.

Жизнь так хрупка. Счастье так неверно. Все, что ты имеешь, у тебя могут отнять в любой момент: рубль может обрушиться, власти могут решить снести твой дом, твоя фирма может обанкротиться. Если это случится, тебе не на кого рассчитывать, кроме как на родных и друзей, с которыми ты, будем надеяться, установил близкие отношения. Твое существование ничем не защищено, дамбы того и гляди прорвет.

Это жестоко, это вынимает душу – и это величественно. Я вряд ли смогла бы прожить в этом городе всю свою жизнь.

Когда я только‑только приехала в Москву, я испытывала угрызения совести всякий раз, проходя мимо нищих в метро. Особенно просящих милостыню пенсионеров – глядя на них, я готова была расплакаться.

Со временем я к ним привыкла – точно так же, как другие жители Москвы. И в то же время я сознаю, что живу в изобилии бок о бок с обнищавшими людьми. С моральной точки зрения это отвратительно, и я не так много могу сделать на структурном уровне. Но правильно ли в таком случае с личной точки зрения проходить мимо нищих, не давая им даже мелочи, которая могла бы их поддержать?

С другой стороны, пытаться откупиться от своей совести, давая нищему мелочь, значит – обманывать себя. К тому же нищенство – это бизнес, во всяком случае, когда попрошайничают малыши.

Для меня единственный способ решить проблему – регулярно давать деньги нищенствующим пенсионерам. Денег им не хватает, это я, по крайней мере, знаю точно.

Большинство москвичей время от времени без особых сантиментов подают нищим деньги и спешат дальше. Бедность – часть жизни. Несправедливость и ужасы – часть общества. Москвич не считает своим долгом как‑то бороться с несправедливостью. Его задача – самому не попасть под раздачу.

«Я приехала в Москву без копейки в кармане. А потом работала и поднялась. Неправда, что в России могут выжить только богатые», – говорит моя подруга Ольга. Она приехала в Москву из Кандалакши, изучала языки в институте, который закончила с красным дипломом, то есть с наилучшими характеристиками. Сейчас работает в немецкой фирме. Поначалу ее зарплата была равна плате за жилье, пятистам долларам, и Ольга с мужем экономили каждую копейку. Сейчас зарплату повысили, и Ольга может позволить себе маленькие излишества вроде широкополосного Интернета дома и месячного абонемента в тренажерный зал. Уровень жизни растет медленно, но верно, однако Ольга ничего не получает даром. Поэтому она не понимает, почему она должна испытывать чувство солидарности с отверженными – ей самой приходится каждый день бороться за выживание.

Москва – город вульгарно богатых людей и обнищавших людей. И все же в нем не опаснее, чем в любом другом городе такой же величины. В определенных обстоятельствах между незнакомыми людьми устанавливается хрупкое доверие, которое мне самой кажется невероятным. Так, бесчисленное множество раз ночью пятницы или субботы я решала поехать домой из бара или из гостей – и просто останавливала машину, договаривалась о цене и садилась в автомобиль. Все так делают, в Москве полно «черных» такси, и одинокие женщины ночью садятся в машину к совершенно незнакомым водителям. В Хельсинки, Стокгольме или Осло я бы никогда не села в машину к незнакомому человеку, а в Москве – пожалуйста.

Таксисты, как правило, кавказцы или выходцы из Центральной Азии, – люди, приехавшие в Москву зарабатывать деньги для своих семей. Они часто с удовольствием показывают фотографии своей жены и детей, которых видят несколько раз в году. Они смертельно устали и измотаны, но стойко сражаются ночь за ночью, чтобы послать домой деньги, отправить детей в университет, дать им лучшую жизнь. Когда я рассказываю им, что бывала в их странах в командировке, они невероятно радуются, польщенные. Потому что очень немногие москвичи демонстрируют хотя бы мало‑мальский интерес к бывшим советским провинциям.

Когда я прощаюсь, сказав «Счастливо!», и захлопываю дверцу, я, несмотря ни на что, часто испытываю воодушевление, благодарность и радость. Радость от этой теплой, дружеской, человечной встречи, которую мне дано было пережить посреди ночи в спешащей мимо Москве и которая никогда‑никогда не повторится.

Будучи журналистом, я часто оказываюсь в сложной ситуации, не зная, как описывать сегодняшнюю Россию. Представление финнов о России как о гнездилище дикого капитализма практически невозможно поколебать. И зачем тогда добавлять что‑то, что только подтвердит уже сформировавшиеся мнения, например, о московских бездомных. Гораздо более перспективным кажется сообщить о чем‑то, чего финны не знают: рассказать о людях вроде Ольги, об амбициях и энергии обычной русской молодежи и поразительной способности удерживаться на плаву.

С другой стороны, бедность – такая же российская проблема, как расизм и недостаток культуры безопасности. Не сообщать о них – значить обманывать зрителей и слушателей. Русские часто жалуются, что в западных СМИ их страну изображают однобоко, и они совершенно правы. Беда в том, что не существует способа обойти проблему: в стране, где обвалы в шахтах, авиакатастрофы и убийства на национальной почве случаются несколько раз в году, у журналиста нет выбора – он обязан сообщать о них. Поэтому новости становятся однобокими, как ни пытайся рассказать, что еще происходит в России.

Дело еще и в том, что пытаться понять Россию – дело хлопотное и многотрудное. Когда меня спрашивают, не слишком ли трудно выдерживать скверный российский сервис, я не могу утверждать, что задающие этот вопрос неправы. Определенно, уровень обслуживания во многих местах ниже всякой критики.

Но не везде. Точно так же, как и во многом остальном, нужно знать, куда идти. Нужно развить в себе способность ориентироваться на местности и научиться воспринимать людей так, чтобы жить стало проще. Приходится понять, что жизнь в России организована не как у нас в Финляндии. У нас действуют правила честной сделки: если я плачу в ресторане некую сумму, то ожидаю соответствующего обслуживания, если я звоню в любое официальное предприятие по заказу такси, то ко мне приедет надежный шофер. Не говоря уж об умении ориентироваться. Перебирать разные варианты и методом проб и ошибок постигать, какие рестораны оправдывают вложенные средства, с какими фирмами по вызову такси в Москве вообще стоит иметь дело и где можно экипироваться по нормальной цене.

Ничто не очевидно. Ни на что нельзя положиться. Россия – калейдоскопическое общество, которое постоянно меняет цвет и форму. Есть только один способ научиться прокладывать курс между скалами – жить здесь. Попав в Москву, я вела себя как ротозей, изо дня в день барахтающийся на мелководье. Было много пинков и вспышек раздражения, разочарования. Они продолжаются, потому что в душе я остаюсь скандинавским протестантом, но я хотя бы упражняла мозги, чтобы пустить мысль по славянскому, по ортодоксальному русскому пути. Иначе говоря, пыталась прекратить воспринимать то, что видишь, буквально. Поскольку большая часть вещей и явлений не есть то, чем они кажутся.

Россия подобна роману Достоевского. Определенно ничего доступного, легкоусваиваемого, лестного или благодарного для осмысления. Она полна смыслов, которые надо вычитывать между строк, невысказанных соглашений, нюансов и иерархии, которые надо научиться видеть и понимать. Короче говоря, страна, на понимание которой требуется немало времени, ибо сначала нужно преодолеть несколько слоев истории.

Россия – старая страна. Я сейчас рассуждаю не о национальном государстве, поскольку этому образованию не больше нескольких сотен лет. Я имею в виду русскую культуру и имперскую конструкцию, строительство империи, которое начала Киевская Русь в 800‑е годы и которое в принципе продолжается и по сей день. За время этого строительства империи русскому народу снова и снова приходилось проходить крутые повороты истории и разрушительные общественные процессы, после которых старые структуры оказывались разбитыми вдребезги. Большая часть реформ проводилась в соответствии с ярко выраженными максималистскими принципами, что часто означало разрушение старых конструкций и торопливую постройку новых непосредственно на развалинах. Новое вводили в эксплуатацию насильно, не давая обществу времени принять его.

В результате сегодняшняя Россия представляет собой общество, на котором лежит отпечаток множества противоречий. Иностранец, приехавший в Россию впервые, бывает поражен, например, тем, какими угрюмыми и невежливыми кажутся русские. Купить автобусный билет равносильно подвигу, и отношение официантки в ресторане кажется оскорбительно равнодушным.

Но параллельно существует и очаровательная старомодная вежливость. Это в московском метро попивающие пиво молодые люди встают, как только в вагон входит какая‑нибудь старушка, и уступают ей место. Это в России не успеешь ты войти в вагон поезда, как подбегает какой‑нибудь юный джентльмен и предлагает помочь внести сумки в купе и забросить их на полку.

Сколько раз меня бесило пренебрежительное отношение чиновников, служителей правопорядка и обслуживающего персонала. В то же время я редко сталкивалась с такой доброжелательностью и вниманием со стороны ближних, как в России.

Россия – страна со старыми культурными традициями, да и французское влияние в XIX – начале XX века было сильным. Коммунисты за семьдесят лет так и не смогли искоренить важность вежливого поведения.

Но коммунисты сумели выполоть все ростки способности быть услужливым. Никому и в голову не приходило вести себя вежливо с покупателями, поскольку к тому не существовало никаких побудительных причин, будь то чаевые, повышение зарплаты или угроза увольнения. Общество было статичным, работать с душой ничего не значило. Тотальное чувство бессилия подтолкнуло многих людей к тому, чтобы пользоваться единственной доступной им властью – дать понять покупателям в магазине или посетителям ресторана, что возможность сделать покупки или поужинать зависят от благосклонности персонала, а не есть нечто само собой разумеющееся.

Моя доморощенная теория не претендует на научность. Но я не вижу другой причины тому, что люди, работающие в сфере обслуживания, часто с таким наслаждением изображают превосходство над своими клиентами. Хотят показать, что вовсе не очевидно, что тебе позволят купить именно этот билет на поезд. Осознание того, что ситуация де‑факто должна была бы быть обратной – то есть что покупатель имеет право на услугу, поскольку платит за нее, – еще не вошло во многие российские заведения.

В русской истории есть множество конкретных примеров удивительных нестыковок. В современном русском языке, например, не существует простого способа обратиться к даме старше тридцати. Обращения «сударыня» или «барышня», употреблявшиеся до революции, все‑таки звучат слишком старомодно. В советские времена всех называли «товарищ», но это слово вообще больше не употребляется при обращении. А вот сказать «девушка» вполне можно, но только когда обращаешься к женщинам помоложе.

Некоторые решают проблему, называя женщин среднего возраста и старше просто «женщина» – выражение, которое многим моим русским подругам, да и мне самой, кажется неуклюжим. Для мужчин проблемы не существует: взрослому человеку вполне можно говорить «господин». Сейчас у слова «господин» два основных оттенка – официальный и, наоборот, иронический. (Например, «господин» могут говорить человеку, у которого берут интервью, но опять же к нему скорее будут обращаться по имени‑отчеству; либо так скажут о человеке, над которым хотят посмеяться, подчеркнуть его ничтожество: «господин Пупкин».) К мужчинам зачастую обращаются просто «мужчина» – так же, как к женщинам «женщина». Например, в очереди: «Мужчина, Вы последний?» Тоже, конечно, довольно глупо. Если со словом «господин» обратиться к человеку на улице, неизвестно, как он отреагирует, – может решить, что над ним смеются. Обращение «господа» уместно на каком‑нибудь официальном собрании.

Итак, Россия и старомодна и современна. Общество сложено из множества разных слоев. Они часто взаимопроникают и перемешиваются так, что внешние проявления русской культуры и русские правила общения могут показаться непонятными.

И все‑таки кое‑что я заметила. Если человек в России демонстрирует чувства, его, как правило, понимают. Улыбаться, смеяться, просить, умолять, плакать или орать – вот язык, который русские понимают лучше финнов. Потому что русские не такие буквалисты, как мы. Зато у них развита интуиция и эмоциональный интеллект.

Date: 2016-02-19; view: 304; Нарушение авторских прав