Виртуально репрессированные

«Наша интеллигенция, во всяком случае, творческая, довольно глупа»,[267]– заметил в своё время писатель Владимир Войнович. И действительно «российская интеллектуальная элита» прилагает все усилия, чтобы доказать справедливость этой нелицеприятной оценки, регулярно радуя нас феерическими перлами и откровениями.

Вот, например, Юрий Любимов, главный режиссёр «Театра на Таганке» (и, кстати, лауреат Сталинской премии 1952 года), рассуждает о сталинской эпохе: «Чего хорошего, когда одна треть или почти половина населения сидела в ГУЛАГе? Как это можно восхвалять?» [268]

И это не гипербола, фигура речи, призванная подчеркнуть размах репрессий. Юрий Петрович всерьёз прикидывает, сколько было посажено: треть населения или чуть побольше?

Ну а поскольку реальный масштаб репрессий в десятки и сотни раз меньше, чем заявляют обличители, неудивительно, что во всевозможных списках и перечнях «умученных сталинским режимом» нередко оказываются люди, репрессиям не подвергавшиеся.

Вот, например, пара фрагментов из передачи радиостанции «Эхо Москвы» от 7 июня 2010 года «Цена Победы: был ли готов Советский Союз к войне»:

«Ю. Кантор:… Потому что репрессировали не по принципу лучших или худших, а вал такой шёл. Армия, как никакая другая, может быть, структура в государстве, сильна духом, и если этого духа нет, доверия между командиром и подчинённым, безусловного авторитета командира, никакая армия существовать не может. Кстати, это и в Советском Союзе очень понимали. И ту, как принято говорить, санацию, которую проводили в 37–39 гг. и, между прочим, продолжали и дальше, кого‑то, кто не умер ещё в лагерях, успели достать в 41–42 гг., того же Рокоссовского, Тимошенко и так далее. Всё это было».

«Ю. Кантор:… Но, тем не менее, мне кажется, колоритнейшим эпиграфом, что ли, к ситуации в советском руководстве перед войной является, цитирую дословно, потому что трудно забыть, телеграмма, которую написал Берия Сталину, телеграмма эта была написана 21 июня 41 года. Текст такой: «Настаиваю на немедленном отзыве в Москву нашего посла в Берлине Деканозова, который бомбардирует меня дезой, что война начнётся завтра».

В. Дымарский: Но он не успел?

Ю. Кантор: Отозвать не успел. Деканозова расстреляли позже.

В. Дымарский: Как расстреляли, кстати говоря, в конце 41‑го года за то, что он недостаточно дружелюбно где‑то высказался о Германии.

Ю. Кантор: Могли».

^{Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский}

^{Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко}

Примечательно, что процитированную ахинею несёт не безграмотный и невежественный журналист, а доктор исторических наук, советник директора Эрмитажа Юлия Кантор (прав был Войнович, воистину прав).

О том, что маршал С. К. Тимошенко и будущий маршал К. К. Рокоссовского в 1941–1942 гг. репрессиям не подвергались,[269]узнать легко. Выяснить судьбу В. Г. Деканозова тоже труда не составит:

«Арестован 30.06.53; приговорён Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР 23.12.53 к ВМН. Расстрелян».[270]

То есть, действительно расстрелян, но не Берией, а вместе с Берией, по приказу Хрущёва. Что же касается пресловутой «телеграммы Берии Сталину», это всего лишь выдумка писателя Овидия Горчакова, опубликованная им в повести «Накануне, или Трагедия Кассандры».

Другое дело, если взять человека малоизвестного, чья биография не вошла в справочники и энциклопедии. Здесь можно врать и фантазировать безнаказанно. Например, про тех же советских разведчиков. Благодаря телевизору, сегодня все «знают», что разведке Сталин не доверял, и всех вернувшихся в СССР разведчиков сажал и расстреливал.

^{Военный атташе в Будапеште полковник Н. Г. Ляхтеров}

^{Военный атташе в Берлине полковник Н. Д. Скорняков}

Типичным примером может служить статья в газете «Труд» от 20 июня 2002 года.[271]Рассказывая о том, как советская разведка пыталась добыть сведения о плане «Барбаросса, её автор Юрий Попов слегка подредактировал тексты донесений. Естественно, для того, чтобы в очередной раз пнуть Сталина:

«Как можно судить сегодня, информация была точной… Все эти сведения были доложены Сталину, но во внимание не приняты».

Попутно автор делает следующее глубокомысленное умозаключение:

«Трагически, судя по всему, сложилась судьба многих наших резидентов и агентов, даже сумевших вернуться в Советский Союз. В опубликованной краткой справке о Н. Д. Скорнякове[272]– «Метеоре» рядом с годом рождения – 1907 – вместо даты смерти стоит знак вопроса. Что это значит? Репрессирован и неизвестно где и как скончался? Такой же скорбный, зловещий знак вопроса стоит и против ещё нескольких десятков наших героев невидимого фронта».

Вынужден разочаровать господина Попова. «Скорбный, зловещий знак вопроса» (кстати, среди отмеченных им не только наши резиденты и агенты, но и, к примеру, заместитель министра иностранных дел Великобритании Ричард Остин Батлер) означает лишь то, что составителям сборника документов «1941 год»,[273]который использовал Попов, было недосуг заниматься подробными биографическими изысканиями, выясняя дату смерти тех или иных персоналий. На самом деле судьба наших разведчиков, отмеченных в именном указателе к сборнику пресловутым «зловещим знаком вопроса», вовсе не была трагичной.

Так, упомянутый выше полковник Н. Д. Скорняков, вернувшись в Москву в мае 1941 года, в течение четырёх месяцев работал в центральном аппарате Разведуправления Генштаба Красной Армии. Затем по личной просьбе его направили в распоряжение начальника 3‑го Управления ВВС Красной Армии. В дальнейшем Скорняков был инструктором в лётном училище в Волынске, а после войны длительное время работал на различных должностях в штабе ВВС Прибалтийского военного округа.[274]

Военный атташе в Будапеште Николай Григорьевич Ляхтеров («Марс») дослужился до генерал‑майора и был уволен в запас из рядов Советской Армии в 1963 году. Работавший в Румынии Григорий Михайлович Ерёмин («Ещенко») во время Великой Отечественной войны занимал должности зам. начальника и начальника разведотдела штаба Южного фронта, начальника разведотдела 12‑й армии, а после войны – начальника разведотдела группы войск, умер в 1988 году.

Советник полпредства СССР в Белграде и одновременно сотрудник Разведуправления Генштаба Красной Армии Виктор Захарович Лебедев («Блок») после войны работал послом в Польше и в Финляндии, умер в 1968 году. Генеральный консул СССР в Кёнигсберге и Гамбурге Александр Владимирович Гиршфельд после войны читал лекции в МГУ, затем персональный пенсионер, умер в 1962 году. Работавший в США Гайк Бадалович Овакимян (1898–1967) подвергся гонениям уже в хрущёвское время – в декабре 1954 года он был лишён звания генерал‑майора.

Целую плеяду виртуально репрессированных командиров Красной Армии можно обнаружить в книге В. Суворова (Резуна) «Ледокол»:

«Рассказ о «чёрных» дивизиях и корпусах мы начали с 63‑го стрелкового корпуса 21‑й армии. И тут упомянули комкора Петровского и комбрига Фоканова. Отчего же они не генералы?»[275]

По мнению автора «Ледокола», ответ очень прост: все комбриги, комдивы и комкоры, не получившие к началу войны генеральские звания, являются бывшими заключёнными, вернувшимися в армию из ГУЛАГа.

В том, что это не так, легко убедиться, что и сделал московский историк Е. Ф. Дриг, не поленившийся проверить биографии упомянутых Резуном командиров.

Выясняется, что если насчёт судьбы комкора Л. Г. Петровского ещё могут быть сомнения – он был уволен из армии, но, по‑видимому, не арестовывался, то Я. С. Фоканов не только не арестовывался, но даже не был уволен из во время чистки 1937–1938 гг. До августа 1937 года Фоканов командовал 57‑м отдельным пулемётным батальоном Рыбницкого укрепрайона, затем исполнял обязанности командира 259‑го стрелкового полка 87‑й стрелковой дивизии. С ноября 1937 года находился на учёбе на курсах «Выстрел», по их окончании в августе 1938 года назначен командиром 16‑го стрелкового полка этой же дивизии. В январе 1939 года направлен из Киевского в Прибалтийский военный округ на должность командира 61‑й стрелковой дивизии. Очевидно, что в такой биографии места для репрессий не найдётся. Не присвоили ему генеральское звание потому, что в момент их введения Я. С. Фоканов находился на должности командира всего лишь 18‑й запасной стрелковой бригады.[276]

А вот ещё целый ряд якобы репрессированных, а затем освобождённых комдивов и комбригов.[277]

Комбриг М. С. Ткачёв – не арестовывался, из армии не увольнялся, на момент введения генеральских званий вот уже два с половиной года находился на должности заместителя командира 10‑й кавалерийской дивизии. Был представлен к генеральскому званию во время дополнительного опроса в сентябре 1940 года, когда уже командовал 106‑й стрелковой дивизией (с 16.07.1940), но тогда присвоение не состоялось.[278]

Комдив А. Д. Соколов – не увольнялся из армии, не был под следствием и не отбывал наказания. С 1937 года последовательно занимал должности: начальник штаба и командир 3‑го стрелкового корпуса, с сентября 1938 года находился в распоряжении Управления по начсоставу НКО СССР, с февраля 1939 года старший преподаватель Военной академии им. М. В. Фрунзе, с ноября – начальник штаба 9‑й армии. За неудачные действия армии во время советско‑финляндской войны был снят с должностей ряд командиров, включая и комдива Соколова, который был назначен командиром 615‑го армейского запасного полка. В мае 1940 года направлен в академию им. М. В. Фрунзе на должность старшего преподавателя. Причиной неприсвоения генеральского звания, таким образом, явилась занимаемая им в тот момент должность – командир полка.[279]

Комдиву Г. А. Буриченкову просто не повезло: в мае 1940 года, когда в наркомате обороны вводились генеральские звания, он находился в распоряжении Управления по начальствующему составу другого наркомата – военно‑морского флота. Уже в июне 1940 года Буриченков вернулся в армию на должность помощника командующего войсками Харьковского военного округа по военно‑учебным заведениям, но, как говорится, «поезд уже ушёл».[280]

«Комбриг М. В. Хрипунов – начальник отдела в штабе Московского военного округа. Штаб, как мы знаем, после ухода всех командиров на румынскую границу был занят чекистами, которые в военных делах не очень понимают. Вот в помощь себе беднягу Хрипунова из ГУЛАГ а и выписали».[281]

Действительно, начальником 4‑го отдела штаба МВО был комбриг Михаил Васильевич Хрипунов. В этой должности он находился с 22 мая 1938 года. Не арестовывался. Летом 1940 года не прошёл переаттестацию, остался в звании комбриг.[282]

«Этот эшелон комплектуется «лесорубами», вот и командиров сюда таких же… Из трёх дивизий корпуса, двумя командуют комбриги Я. С. Фоканов и B.C. Раковский, Третьей дивизией командует полковник H.A. Прищепа. Не комбриг – но… сидел».[283]

Как мы уже убедились, комбриг Я. С. Фоканов вовсе не жертва репрессий. Точно так же ими не являются ни комбриг B.C. Раковский, ни полковник H.A. Прищепа.[284]

Ошибку Резуна повторяют и другие авторы. Например, иркутский историк И. И. Кузнецов:

«Некоторые освобождённые из заключения командиры даже не успели аттестоваться на новые генеральские звания. Они вступили в войну комбригами, комдивами и погибли, как и не став генералами. Среди них командир 37‑г о стрелкового корпуса Юго‑Западного фронта комбриг С. П. Зыбин, погибший в окружении в начале августа 1941 г. в районе с. Подвысокое на Украине, командир 16‑го механизированного корпуса того же фронта комдив А. Д. Соколов, командир 196‑й дивизии комбриг Д. В. Аверин, погибший в плену от пыток и истязаний в районе с. Новоукраинка Кировоградской области в том же августе 1941 г .» [285]

^{Комбриг Д. В. Аверин}

Что комдив Соколов не подвергался репрессиям, мы уже выяснили. Отсутствует в списках репрессированных[286]и комбриг Д. В. Аверин. Мало того, погиб он на год позже, чем указывает И. И. Кузнецов:

«Дмитрий Васильевич Аверин 19‑летним парнем добровольно вступил в Красную Армию и был в составе Первой Конной армии Будённого кавалеристом‑разведчиком. После гражданской войны – служба в строевых частях, учеба в Академии имени М. В. Фрунзе. В должности командира дивизии участвовал в 1939 году в освободительном походе Красной Армии в Западную Белоруссию.

С первых дней Великой Отечественной войны – на фронте. В июле 1941 – го был назначен комендантом Киевского укрепрайона, в августе – командиром 199‑й стрелковой дивизии.

И вот, простившись в Староверовке с дивизией, которую провел через, казалось бы, непреодолимые преграды, комбриг Аверин отбыл в Чкаловскую область формировать 196‑ю стрелковую дивизию. В 1942 году это соединение было выдвинуто на донские рубежи.

В ходе наступления немецко‑фашистских войск на Сталинград и их выхода к Дону в районе Калача‑на‑Дону 196‑я стрелковая дивизия оказалась в окружении. И вновь Аверину, как ранее под Полтавой, пришлось вести свои части на прорыв. 7 августа 1942 года командир 196‑й стрелковой дивизии комбриг Аверин погиб смертью храбрых. Тело отважного командира‑коммуниста покоится близ хутора Плесистов Суровикинского района Волгоградской области».[287]

И действительно, согласно данным ОВД «Мемориал», командир 196‑й стрелковой дивизии Аверин Дмитрий Васильевич убит 7 августа 1942 года.[288]

Многие слышали о героическом подвиге лётчика М. П. Девятаева. 13 июля 1944 года старший лейтенант Девятаев был сбит и попал в плен. Через некоторое время он оказался в концлагере на острове Узедом. 8 февраля 1945 года группа из 10 советских военнопленных совершила дерзкий побег, захватив немецкий бомбардировщик «Хейнкель‑111». После двух часов полёта самолёт, пилотируемый Девятаевым, сел в расположении советских войск.[289]

Рассказывая о подвиге Девятаева, нынешние СМИ нередко добавляют, что вернувшись к своим, он якобы попал в ГУЛАГ и был освобождён только после смерти Сталина. Вот что говорит по этому поводу сам Девятаев:

«– Михаил Петрович, а правда, что вы после побега из плена пятнадцать лет сидели? – иногда задают мне вопрос.

Что же? Такие толки породили годы безгласности. Нет. Я не сидел в тюрьме. Эти слухи пора развеять. Но сразу же после побега мною, моими друзьями по экипажу особо не восторгались. Скорее наоборот. Мы подверглись довольно жестокой проверке. Длительной и унизительной».[290]

И действительно, пройдя проверку, в ноябре 1945 года старший лейтенант Девятаев был уволен в запас. С 1946 года он работал в Казанском речном порту.[291]Причём вовсе не грузчиком, как утверждают некоторые авторы:

«Потом все же взяли меня в речной порт; дежурным по вокзалу. Всякое было, пленом этим мне то и дело тыкали. А с 49 года я уже ходил капитаном на катере».[292]

К сожалению, подвиг Девятаева действительно не был своевременно оценён по заслугам. Лишь 15 августа 1957 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза.[293]Тем не менее, репрессиям он не подвергался.

Среди «жертв» виртуальных репрессий встречаются не только военные, но и сугубо штатские люди. Откроем, например «Большой энциклопедический словарь»:

«Кафенгауз Лев (Леон) Борисович (1885–1940), экономист. Автор одного из первых исследований по монополизации российской промышленности (1910). Работал в ВСНХ (1919‑30) начальником Центрального отдела статистики. Организатор выпуска статистических ежегодников «Промышленность СССР» (1921‑28), ежемесячного бюллетеня ВСНХ (1923‑30). В 30‑е гг. – исследования в области производства и потребления чёрных металлов в СССР. Репрессирован; реабилитирован посмертно».[294]

Казалось бы, всё ясно. «Репрессирован, реабилитирован посмертно» – значит либо расстрелян «сталинскими палачами», либо, в лучшем случае, умер в заключении. Тем более, и год смерти подходящий.

Однако при более детальном знакомстве с биографией Льва Борисовича всё оказывается не так трагично:

«В такой обстановке в августе того же [1930] года и был арестован Л. Б. Кафенгауз…

Судьба Льва Борисовича оказалась счастливее судьбы многих репрессированных учёных: он остался жив и в декабре 1932 г. до истечения срока ссылки вернулся в Москву…

После очередного увольнения с работы в начале 1937 г. ему после продолжительных и унизительных хлопот удаётся поступить в Институт экономики АН СССР. Здесь с 27 сентября 1937 г. и до конца жизни он и проработал в должности старшего научного сотрудника. 4 июля 1940 г. после продолжительной болезни на 55‑м году жизни Лев Борисович скончался. Похоронен на Введенском кладбище в Москве. Реабилитирован в 1987 г.».[295]

То есть, «репрессирование» Кафенгауза выразилось в двух годах ссылки, после которой он благополучно вернулся в Москву и работал по специальности до конца жизни.

А вот предисловие к учебному пособию «Социология в России»:

«Поскольку базисные (социально‑экономические) отношения в марксистско‑ленинском понимании играют безусловно доминирующую роль в общественном развитии, именно социология труда и производства (глава 10, написанная А. Кравченко при участии В. Щербины) получила наилучшие возможности для развития после тридцатилетнего перерыва – после того, как в 20‑30‑е гг. были репрессированы выдающиеся социоэкономисты и теоретики производственной организации – А. Богданов, А. Гастев, П. Керженцев и многие другие».[296]

На самом деле из трёх перечисленных персоналий репрессирован был только А. К. Гастев.

Александр Александрович Богданов (настоящая фамилия Малиновский), будучи директором Института переливания крови, погиб 7 апреля 1928 года, производя на себе опыт.

Платон Михайлович Керженцев (настоящая фамилия Лебедев) умер в Москве 2 июня 1940 года. На момент смерти – заместитель директора издательства «Советская Энциклопедия». Репрессиям не подвергался.

Особенно прискорбно, что процитированное предисловие подписано не кем‑нибудь, а В. А. Ядовым, на тот момент директором Института социологии РАН.