Старые знакомые

В тот августовский день миссис Чилтон решила отложить разговор с мужем о письме, полученном с утренней почтой, до тех пор пока Поллианна не ляжет спать. Впрочем, ждать ей пришлось бы в любом случае, так как множество посетителей в приемной и две поездки к больным, чьи дома находились за пределами Белдингсвилла, совсем не оставили доктору Чилтону времени для разговоров о семейных делах.

Лишь в половине десятого доктор наконец появился в комнате жены. Лицо его просияло, но тут же в глазах появилось вопросительное выражение.

– Полли, дорогая, что случилось?! – воскликнул он обеспокоенно.

Жена невесело рассмеялась.

– Это из‑за письма… хотя я никак не предполагала, что ты догадаешься о моих чувствах, едва взглянув мне в лицо.

– Тогда постарайся, чтобы на нем не было такого выражения, по которому легко обо всем догадаться, – улыбнулся он в ответ. – Так в чем же дело?

Миссис Чилтон на мгновение заколебалась, поджала губы, а затем взяла лежавшее рядом письмо.

– Я прочитаю его тебе, – сказала она. – Это от мисс Деллы Уэтерби. Она работает в санатории доктора Эймса.

– Хорошо. Начинай, – кивнул доктор и с наслаждением растянулся на кушетке, стоявшей рядом с креслом жены.

Но прежде чем начать, миссис Чилтон поднялась, чтобы заботливо укрыть мужа серым шерстяным пледом. Со дня их свадьбы прошел год. Теперь Полли Чилтон было сорок два. Порой казалось, что она пытается за первый же год их супружеской жизни удовлетворить всю ту потребность исполненного любви служения другому человеку, какая накопилась в ее душе за предшествующие двадцать лет одиночества и сердечной пустоты. Доктор же, которому ко времени их свадьбы исполнилось сорок пять и у которого в прошлом не было ничего иного, кроме такой же пустоты и одиночества, был совсем не против, чтобы с ним так «нянчились». Если судить по его поведению, все это было ему вполне по душе, хотя он и старался не слишком обнаруживать свои чувства, поскольку миссис Полли в прошлом так долго была мисс Полли, что теперь просто пугалась собственной «глупой» заботливости, если эту заботливость встречали очень уж горячей благодарностью. Поэтому доктор ограничился тем, что нежно погладил руку жены, когда, расправив складки на пледе, она села и снова взяла со столика письмо.

«Дорогая миссис Чилтон, – писала Делла. – Шесть раз я начинала это письмо и шесть раз рвала его, так что теперь решила вообще не «начинать», а сразу сказать, что мне от Вас нужно. Мне нужна Поллианна. Могу я получить ее? Я познакомилась с Вами и Вашим мужем в марте, когда Вы приезжали, чтобы забрать Поллианну домой из нашего санатория, но полагаю, Вы меня не помните. Я попросила доктора Эймса (который очень хорошо знает меня) написать Вашему мужу и поддержать мою просьбу с тем, чтобы Вы могли без всяких опасений доверить нам на время Вашу милую маленькую племянницу.

Я знаю, что Вы с удовольствием поехали бы в Германию вместе с Вашим мужем, если бы не необходимость оставить Поллианну одну. Поэтому я беру на себя смелость просить Вас доверить ее нам на время Вашего отсутствия. Я умоляю Вас об этом, дорогая миссис Чилтон. А теперь позвольте мне объяснить, чем вызвана такая просьба. Моя сестра, миссис Кэрью, – одинокая, вечно недовольная и подавленная, несчастная женщина, живущая в своем собственном мрачном мире, куда не проникает ни один луч солнца. Я уверена, что если и есть кто‑либо, кто способен принести свет и радость в ее жизнь, так это только Ваша племянница. Не позволите ли Вы ей попробовать? Жаль, что я не могу рассказать Вам о тех чудесах, которые она совершила здесь, в санатории. Но о Поллианне говорить невозможно: начнешь рассказывать и чувствуешь, какой она кажется самодовольной, вечно морализирующей и… попросту невыносимой. Но мы с Вами знаем, что она совсем не такая. Нужно лишь вывести ее на сцену, и она все скажет сама за себя. Короче, я хочу взять ее в дом моей сестры… и предоставить ей такую возможность. Разумеется, она будет посещать школу, но я уверена, ей хватит времени и на то, чтобы залечить раны в сердце моей несчастной сестры.

Даже не знаю, как закончить это письмо. Закончить, пожалуй, еще труднее, чем начать. Боюсь, мне и не хочется кончать. Я хотела бы говорить и говорить – из опасения, что, если я замолчу, у Вас появится возможность сказать «нет». А потому, если Вы намерены произнести это ужасное слово, пожалуйста, считайте, что я все еще говорю и объясняю, как нужна нам Поллианна.

С надеждой,

Делла Уэтерби».

– Ну и ну! – воскликнула миссис Чилтон, откладывая письмо. – Тебе доводилось когда‑нибудь читать более странное послание или слышать о более нелепой просьбе?

– Мне не кажется таким уж нелепым желание пригласить к себе Поллианну, – улыбнулся доктор.

– Но – как это она выразилась? – «залечить раны в сердце мой сестры» и так далее. Можно подумать, что Поллианна – что‑то вроде лекарства!

Доктор, приподняв брови, засмеялся.

– Быть может, так оно и есть, Полли. Я всегда жалел, что не могу прописывать ее моим пациентам и покупать в аптеке, как коробочку пилюль. И Чарли Эймс говорит, что в тот год, когда она была в их санатории, они стремились обеспечить каждому новому пациенту сразу по прибытии «дозу Поллианны».

– «Дозу»! Вот еще! – возмутилась миссис Чилтон.

– Значит, ты не отпустишь ее?

– Отпущу? Конечно нет! Неужели ты думаешь, что я соглашусь, чтобы ребенок отправился к людям, которых мы совсем не знаем? И каким людям! Да ко времени нашего возвращения из Германии эта сестра милосердия успеет посадить Поллианну в бутылку, а на этикетке будут указания, как ее принимать!

Доктор от души рассмеялся, но тут же лицо его снова стало серьезным, и он вынул из кармана какой‑то конверт.

– Я тоже получил сегодня утром письмо. От Чарли Эймса, – сказал он с необычной ноткой в голосе, которая заставила озадаченную миссис Чилтон слегка нахмуриться. – Если позволишь, я сейчас прочитаю его тебе.

«Дорогой Том, – писал доктор Эймс, – мисс Делла Уэтерби попросила меня «дать рекомендацию» ей и ее сестре, что я и делаю с большим удовольствием. Я знаю их с детства. Они из прекрасной, старинной семьи, истинные леди, в полном смысле слова. В этом отношении ты можешь быть совершенно спокоен.

Сестер было три – Дорис, Рут и Делла. Дорис, старшая, вышла замуж за некоего Джона Кента, во многом против воли своих родственников. Кент происходил из хорошей семьи, но был, как я полагаю, не совсем в себе, и из‑за его чудаковатости с ним, несомненно, было неприятно иметь дело. Его очень раздражало отношение к нему родственников жены, и поэтому обе стороны избегали общения, пока не появился ребенок. Родители и сестры Дорис обожали маленького Джеймса – «Джейми», как они его называли. Дорис, мать мальчика, умерла, когда ему было четыре года, и ее семья делала все возможное, чтобы убедить Джона Кента отдать им ребенка.

Однако Кент неожиданно исчез вместе с сыном, и с тех пор о нем не было никаких известий, хотя Уэтерби искали его чуть ли не по всему свету.

Эта утрата буквально убила стариков – мистер и миссис Уэтерби вскоре умерли. Рут к тому времени уже успела выйти замуж и овдоветь. Ее муж, мистер Кэрью, был очень богатым человеком, но намного старше нее. Через год после их свадьбы он скончался, оставив жену с крошкой‑сыном, который также умер, не прожив и года.

С тех пор как исчез маленький Джейми, у Рут и Деллы была, похоже, единственная цель в жизни – отыскать его. Они тратили бешеные деньги, делали все возможное и невозможное, но безрезультатно. Тем временем Делла стала медицинской сестрой. Она замечательно справляется с работой и превратилась в бодрую, решительную, здравомыслящую женщину, какой и хотела быть, хотя по‑прежнему не забывает о пропавшем племяннике и никогда не оставляет без внимания ни единой догадки, которая могла бы навести на его след.

С миссис Кэрью дело, однако, обстоит совсем по‑другому. После утраты собственного ребенка она перенесла всю свою материнскую любовь и заботу на сына сестры. И как нетрудно догадаться, почти обезумела от горя после его исчезновения. Все это произошло восемь лет назад; для нее это были восемь долгих лет страдания, горечи, уныния. Конечно, в ее распоряжении все, что только могут дать деньги, но ничто не радует ее, ничто не интересует. Делла считает, что нельзя больше медлить – необходимо вывести ее из этого состояния. По мнению Деллы, милая и веселая племянница твоей жены обладает тем волшебным ключом, который мог бы открыть миссис Кэрью дверь в новую жизнь. Таково положение дел, и я надеюсь, ты не откажешь ей в ее просьбе. Могу лишь добавить, что я, со своей стороны, также был бы очень благодарен за эту услугу, так как Рут Кэрью и ее сестра – наши, мои и моей жены, добрые друзья, и все, что касается их, волнует также и нас.

Всегда твой,

Чарли».

Письмо было прочитано. Последовало долгое молчание, такое долгое, что доктор Чилтон наконец негромко произнес:

– Так что же, Полли?

Она по‑прежнему молчала. Но, внимательно взглянув ей в лицо, он заметил, что ее губы, недавно упрямо сжатые, теперь дрожали. Он подождал, пока она заговорит.

– Как скоро, ты думаешь, они ожидают ее? – спросила она наконец. Доктор Чилтон слегка вздрогнул помимо воли.

– Ты хочешь сказать… что отпустишь ее?! – воскликнул он.

Жена взглянула на него возмущенно.

– Что за вопрос, Томас?! Ты думаешь, что после такого письма я могла бы не отпустить ее? И разве не просит нас об этом также и сам доктор Эймс? Неужели ты думаешь, после всего, что этот человек сделал для Поллианны, я могу в чем‑нибудь ему отказать?

– Дорогая! Надеюсь лишь, что ему не придет в голову попросить… тебя саму, – пробормотал супруг с годичным стажем, лукаво улыбнувшись.

Но жена лишь посмотрела на него с укором, которого он вполне заслуживал, и продолжила:

– Можешь написать ему, что Поллианна приедет, и попроси, чтобы мисс Уэтерби сообщила нам, когда они могут принять девочку. Разумеется, это должно произойти не позднее десятого сентября, то есть до нашего отплытия в Европу. Я хочу лично убедиться в том, что Поллианне будет хорошо в их доме.

– Когда ты скажешь об этом Поллианне?

– Наверное, завтра.

– И что именно ты ей скажешь?

– Пока еще не знаю, но, разумеется, не больше, чем будет совершенно необходимо. Так или иначе мы не должны испортить Поллианну, а ведь ни один ребенок не может остаться неиспорченным, если вобьет себе в голову, что он нечто вроде… вроде…

– Бутылочки с лекарством, – подсказал доктор с улыбкой.

– Вот именно, – вздохнула миссис Чилтон. – В том‑то все и дело, что она не догадывается о своем даре. И ты это знаешь, дорогой.

– Знаю, – кивнул муж.

– Ей, конечно, известно, что ты и я, и половина городка играем с ней в ее игру… и что мы… удивительно счастливы именно потому, что играем. – Голос миссис Чилтон чуть дрогнул, но затем она продолжила тверже: – Но если бы она сознательно попыталась быть кем угодно, но только не самой собой – естественной, веселой, счастливой маленькой девочкой, играющей в игру, которой научил ее отец, то была бы, как сказала мисс Уэтерби, «невыносима». Поэтому, в любом случае, я не скажу ей, что мы отправляем ее в Бостон с целью утешить и ободрить миссис Кэрью, – заключила миссис Чилтон решительно, поднимаясь с кресла и откладывая в сторону свое рукоделие.

– Я думаю, что ты совершенно права, – одобрительно отозвался доктор.

Поллианна узнала о том, что ее ожидает только на следующий день, и произошло это так.

– Дорогая моя, – начала тетка, когда они остались вдвоем, – не хочешь ли ты провести эту зиму в Бостоне?

– С тобой?

– Нет, я решила поехать в Германию с дядей. Но миссис Кэрью, хорошая знакомая доктора Эймса, приглашает тебя к себе на всю зиму, и я согласна тебя отпустить.

Лицо Поллианны сделалось печальным:

– Но в Бостоне не будет ни Джимми, ни мистера Пендлетона, ни миссис Сноу. Никого из знакомых.

– Да, дорогая, но когда ты сюда приехала, ты ведь тоже их не знала.

Поллианна неожиданно заулыбалась:

– Ну конечно же, тетя Полли, я их не знала! И это значит, что в Бостоне тоже есть какой‑нибудь Джимми, или мистер Пендлетон, или миссис Сноу, которые ждут, чтобы я с ними познакомилась, правда?

– Конечно, дорогая.

– Тогда я могу этому радоваться. Мне кажется, тетя, ты теперь умеешь играть в игру лучше, чем я. Я никогда не думала о людях, которые живут там и ждут, когда я с ними познакомлюсь. И к тому же их там так много! С некоторыми я уже познакомилась два года назад, когда была там с миссис Грей. Мы останавливались в Бостоне на целых два часа по дороге сюда. Там на вокзале был человек в форме – совершенно замечательный человек; он сказал мне, где можно напиться воды.

Как ты думаешь, он там и сейчас? Я хотела бы с ним повидаться. А еще там была красивая молодая дама с маленькой девочкой. Они живут в Бостоне. Так они сказали. Девочку зовут Сузи Смит. Может быть, я их встречу. Как ты думаешь, встречу? И еще там был мальчик, и еще одна дама с маленьким ребеночком – только они живут в Гонолулу, так что их я, наверное, не увижу. Но зато там будет миссис Кэрью. Кто она такая, эта миссис Кэрью? Наша родственница?

– Помилуй, Поллианна! – воскликнула миссис Чилтон, одновременно со смехом и отчаянием. – Кто же может поспеть за твоим языком, не говоря уж о мыслях, когда они перескакивают в Гонолулу и обратно в две секунды! Нет, миссис Кэрью не родня нам. Она сестра мисс Деллы Уэтерби. Помнишь мисс Уэтерби? Она работает в санатории доктора Эймса.

Поллианна захлопала в ладоши:

– Ее сестра? Сестра мисс Уэтерби? О, тогда она конечно же очень милая. Ведь мисс Уэтерби такая милая. Я ее очень полюбила. У нее такие веселые морщинки вокруг глаз и в уголках рта, и она умеет рассказывать чудеснейшие истории. Но я провела с ней лишь два месяца, так как она поступила на работу в санаторий, когда я уже поправлялась. Сначала я жалела, что она не была со мной с самого начала, но потом даже обрадовалась, потому что, понимаешь, если бы она была там с самого начала, мне было бы еще труднее с ней расстаться. А теперь, когда я буду жить у ее сестры, мне будет казаться, что я снова с ней.

Миссис Чилтон глубоко вздохнула и закусила губу.

– Но, Поллианна, дорогая, не жди, что они будут совершенно одинаковы, – решилась она, наконец, заметить.

– Но, тетя Полли, они же сестры, – возразила девочка, широко раскрыв глаза, – а сестры всегда похожи. Вот у нас в дамском благотворительном комитете были две пары сестер. Одни из них были близнецами и так друг на друга похожи, что нельзя было понять, которая из них миссис Пек, а которая миссис Джоунс, пока у миссис Джоунс не выросла на носу бородавка, а тогда уж мы, разумеется, могли сразу сказать, кто это, так как первым делом смотрели, есть ли на носу бородавка. И однажды, когда миссис Джоунс пожаловалась, что многие называют ее «миссис Пек», я сказала, что все должны смотреть на эту бородавку, так же, как я это делаю, и тогда не будут ошибаться. Но она ужасно разозлилась… то есть, я хочу сказать, была очень недовольна… кажется, ей это совсем не понравилось, хотя я не знаю почему. Я думала, она должна обрадоваться, что чем‑то отличается от сестры, особенно потому, что она была председателем комитета и не любила, когда люди обращались с ней не как с председателем – не сажали на почетное место, не представляли ей гостей на церковных ужинах и все такое… Но она не обрадовалась, а потом я слышала, как миссис Уайт говорила миссис Роусан, что миссис Джоунс готова по раскаленным угольям пройти, лишь бы избавиться от этой бородавки. Но я не понимаю, как это могло бы принести пользу. Тетя Полли, разве можно избавиться от бородавки на носу, если пройти по раскаленным угольям?

– Разумеется нет, детка! Но ты способна болтать прямо‑таки без умолку, особенно об этих дамах из комитета!

– Неужели? – спросила девочка огорченно. – И тебе это неприятно? Но я не хотела тебе докучать, честное слово, тетя Полли. Но даже если я надоедаю тебе такими разговорами о дамах из комитета, ты все же можешь этому радоваться, потому что, когда я думаю о них, я одновременно радуюсь, что теперь не они меня воспитывают, а моя собственная тетя. Ведь ты этому рада, правда, тетя Полли?

– Да, да, дорогая, конечно, я рада, – засмеялась миссис Чилтон и поднялась, чтобы уйти, вдруг почувствовав себя очень виноватой оттого, что испытывает порой что‑то от прежней своей досады на Поллианну за ее неизменный оптимизм.

В следующие дни, пока между заинтересованными сторонами шел обмен письмами о предстоящем пребывании Поллианны в Бостоне, сама она готовилась к этому, нанося прощальные визиты в дома своих белдингсвиллских друзей.

В маленьком вермонтском городке все уже хорошо знали Поллианну и играли в ее игру. А те немногие, кто не играл, воздерживались не потому, что не знали, в чем заключается «игра в радость». И так от дома к дому несла Поллианна весть о том, что уезжает на зиму в Бостон. И повсюду, начиная от кухни самой миссис Чилтон, где трудилась Ненси, и кончая большим серым домом на холме, где жил мистер Пендлетон, эта весть вызывала сожаления и возражения.

Ненси не побоялась сказать – всем, кроме своей хозяйки, – что считает эту поездку в Бостон сущей глупостью и что сама с радостью взяла бы Поллианну на зиму в «Перепутье» к своим родственникам, да, взяла бы, взяла бы, и тогда миссис Полли могла бы ехать в какую хочет Германию.

Джон Пендлетон сказал почти то же самое, с той лишь разницей, что не побоялся повторить это в разговоре с миссис Чилтон. Что же до Джимми, двенадцатилетнего мальчика, которого мистер Пендлетон взял в свой дом, так как этого хотела Поллианна, и которого теперь усыновил, так как сам этого захотел, – что до Джимми, он был разгневан и не замедлил это выказать.

– Только приехала и уже уезжаешь, – упрекнул он Поллианну тоном, каким обычно говорят мальчики, когда хотят скрыть то обстоятельство, что у них тоже есть сердце.

– Я здесь с самого марта. А потом, я же не останусь в Бостоне навсегда. Я уезжаю только на зиму.

– Все равно. Тебя здесь почти целый год не было. Кабы знать, что ты так сразу уедешь, пальцем бы не двинул, чтобы помочь тем, кто собирался встречать тебя из санатория с оркестрой и флагами.

– Джимми! – воскликнула удивленная и возмущенная Поллианна, а затем с некоторым высокомерием, порожденным уязвленной гордостью, добавила: – Я совсем не просила, чтобы ты встречал меня с оркестром… и потом, ты сделал целых две ошибки в одном предложении. Надо говорить «с оркестром», а «кабы знать», я думаю, тоже неправильно. «Если бы я знал» звучит лучше.

– Ну и пусть ошибки, мне все равно!

Поллианна взглянула на него с еще большим возмущением.

– Ты говорил, что тебе не все равно и сам просил прошлым летом, чтобы я тебя поправляла, потому что мистер Пендлетон хочет, чтобы ты говорил правильно.

– Если бы тебя воспитывали в приюте, где всем на тебя наплевать, а не среди целой кучи старых теток, которым нет другого дела, как только учить тебя говорить правильно, ты тоже небось сказала бы «кабы» и «с оркестрой», а то и похуже наделала бы ошибок!

– Джимми Бин! – вспыхнула Поллианна. – Мои дамы из комитета вовсе не были «старыми тетками»… то есть лишь некоторые из них были такими уж старыми, – поспешила она поправиться; ее обычное стремление к правдивости и абсолютной точности взяло верх над негодованием, – а к тому же…

– И вовсе я не Джимми Бин, – перебил ее мальчик, гордо вскинув голову.

– Не… Джимми Бин… Что ты хочешь сказать? – растерялась она.

– Я теперь усыновлен, по всем правилам. Он давно уже хотел это сделать, только, говорит, руки все не доходили. А теперь дело сделано. Меня зовут Джимми Пендлетон, а его я зову «дядя Джон»… только я еще не… привык и редко так его называю. – Он говорил по‑прежнему сердито и обиженно, но на лице Поллианны уже не было и следа недовольства. Она радостно захлопала в ладоши.

– Ах, замечательно! Теперь у тебя есть настоящая семья – семья, которой не все равно… И теперь тебе не придется объяснять, что мистер Пендлетон и ты – ненастоящие родственники, ведь теперь у вас одинаковая фамилия. Я так рада, рада, РАДА!

Мальчик вдруг вскочил с каменной оградки, на которой они сидели, и зашагал прочь. Щеки его пылали, в глазах стояли слезы. Именно ей, Поллианне, он обязан всем этим огромным счастьем, которое пришло к нему так неожиданно. Он знал это. И именно ей, Поллианне, он только что сказал…

Джимми с неистовой силой пнул маленький камешек, потом другой, третий. Горячие слезы катились по его щекам, как ни пытался он сдержать их. Он пнул еще один камешек, и еще один, затем поднял третий и швырнул его изо всех сил. Минуту спустя он повернул назад и зашагал к Поллианне, все еще сидевшей на каменной оградке.

– Спорим, что я добегу до той сосны быстрее, чем ты? – с наигранной беспечностью бросил он вызов.

– Спорим, что не обгонишь! – крикнула Поллианна, с готовностью соскочив на землю.

Но состязание в скорости не состоялось: Поллианна вовремя вспомнила, что быстрый бег все еще остается для нее одним из запретных наслаждений. Впрочем, для Джимми это было не так уж важно: лицо его больше не пылало, глазам не угрожало переполниться слезами. Джимми снова был таким, как всегда.

Date: 2016-02-19; view: 275; Нарушение авторских прав