Пер. М. Куренной. – Вы верите в привидения?

– Вы верите в привидения? – спросил я Рансимана.[173]Я задал ему этот крайне банальный вопрос скорее оттого, что долго поддерживать разговор с таким собеседником довольно трудно, нежели по какой‑либо иной причине. Возможно, вам знакомы книги Рансимана – «Бегущий человек», «Вяз», «Кристалл и горящая свеча», – но, вероятнее всего, нет.

Рансиман – один из тех незаметных писателей, которые выказывают достаточное постоянство в наше время перепроизводства книг: каждую осень они публикуют новый роман, вызывающий бурный восторг и похвалы у критиков определенного рода, имеют небольшую, но преданную читательскую аудиторию, очень мало известны, крайне неинтересны в общении и зачастую застенчивы, нервны, унылы и далеки от повседневной жизни. Такие писатели создают порой чудесные произведения, но не получают признания при жизни и еще лет эдак пятьдесят после смерти, правда, затем бывают извлечены из забвения каким‑нибудь дотошным критиком и становятся кумирами для нового поколения.

Я задал Рансиману вопрос о привидениях, ибо по какой‑то непонятной мне самому причине пригласил этого человека пообедать к себе домой и теперь оказался перед малоприятной перспективой провести в его обществе длинный вечер за самым утомительным из всех возможных разговоров, который каждые две минуты замирает и возобновляется лишь невероятными усилиями собеседников.

Рансиман чувствовал себя тем более неуверенно в моем обществе, что я, как литературный критик, много раз хвалил его работы. Если бы я ругал их, возможно, мой гость нашел бы много тем для разговора: уж такого рода он был человек. Но вопрос мой оказался удачным. Рансиман мгновенно встрепенулся; его длинное костлявое тело начало с новой силой излучать энергию; взгляд, словно обращенный к неким волнующим событиям прошлого, возбужденно загорелся. Мой гость принялся говорить не останавливаясь, и я постарался не перебивать рассказчика. Безусловно, он поведал мне одну из наиболее удивительных историй, какие мне когда‑либо доводилось слышать. Правдива она или нет, я, конечно, судить не могу: истории о привидениях мы почти всегда слышим из вторых или третьих уст. Мне, во всяком случае, посчастливилось в жизни избежать опыта общения с потусторонним миром. Но Рансимана нельзя назвать лжецом: он слишком серьезен для этого. Сам он признал, что по прошествии долгого времени история эта едва ли стала звучать достоверней. Так или иначе, вот рассказ, записанный со слов моего гостя.

– Это случилось около пятнадцати лет назад, – начал он. – Я отправился в Корнуолл[174]погостить у некоего Роберта Ланта. Вы помните это имя? Вероятно, нет. Он написал несколько книг из того неопределенного разряда произведений, который представляет собой нечто среднее между романом и поэмой, пронизан мистическими настроениями, довольно живописен и не приносит автору ровным счетом никакого дохода. «Возвращение» де ла Мара – яркий пример такого рода произведений.[175]Я где‑то опубликовал отзыв о последней книге Ланта – отзыв благожелательный – и получил от автора поистине трогательное письмо, из которого становилось ясно, что человек этот страстно нуждается в добром слове и, как мне показалось, в обществе друга. Лант жил в Корнуолле где‑то на побережье; жена его умерла год назад. Он писал, что живет там совершенно один, спрашивал, не найду ли я возможность провести с ним рождественские праздники, и выражал надежду, что я не сочту подобное приглашение бестактным. Он предполагал, что я уже получил к этому времени приглашение на Рождество, однако решил все‑таки попытать счастья. Что ж, никакого приглашения на Рождество я еще не получил и получить не рассчитывал. Если Лант так одинок, то я тоже. Если он был неудачником – я тоже. Да, меня чрезвычайно тронуло это письмо, и я принял приглашение. Сидя в поезде, шедшем в Пензанс,[176]я пытался представить себе внешность этого человека. Мне никогда не доводилось видеть его фотографий: он не относился к числу авторов, чьи портреты появляются на страницах газет. Я воображал человека приблизительно моего возраста – возможно, несколько старше. Ведь некоторые одинокие люди вечно ждут появления в своей жизни некоего друга, идеального друга, который поймет все их чувства, одарит любовью, далекой от сентиментальности, и примет живое участие в их делах, не становясь при этом навязчивым, – короче, друга, каких не бывает на свете.

Думаю, еще до прибытия в Пензанс я проникся к Ланту совершенно романтическим чувством. Мы, он и я, могли бы обсуждать вдвоем все литературные вопросы, занимавшие в то время мое внимание, могли бы проводить много времени вместе и даже совершать те небольшие поездки за границу, которые так неизбывно печальны, когда человек одинок, и так восхитительны, когда рядом с ним находится близкий друг. Я представлял себе Ланта рассеянным, хрупким и утонченным джентльменом, с некоторой склонностью к меланхолии и по‑детски живой фантазией. Оба мы не добились успеха в жизни, думалось мне, но вместе мы сможем творить великие дела.

Когда поезд прибыл в Пензанс, уже почти стемнело, и из низких облаков, весь день грозивших просыпаться снегом, на землю начали робко падать первые пушистые снежинки. В письме Лант сообщал, что у станции меня будет ждать наемный экипаж, – и я увидел его там: нелепую старую, видавшую виды повозку с нелепым старым, видавшим виды кучером. Возможно, сейчас, по прошествии долгих лет, многие вещи я додумываю задним числом, но мне кажется, что, едва дверца экипажа захлопнулась за мной, смутный страх и дурные предчувствия зашевелились в моей душе. Мне кажется, у меня вдруг возникло страстное желание немедленно вылезти вон и вернуться ночным поездом обратно в Лондон – желание, чрезвычайно нехарактерное для меня, ибо я всегда отличался своего рода упрямой решимостью доводить до конца все начатые предприятия. Во всяком случае, я чувствовал себя крайне неуютно в том экипаже; помню, он отвратительно пах внутри плесенью, сырой соломой и тухлыми яйцами и казался закрытым со всех сторон так плотно, словно мне никогда не суждено было выбраться из этой ловушки, раз уж я попался в нее. Кроме того, мне было страшно холодно. Во время той поездки я замерз так сильно, как не замерзал никогда, ни прежде, ни впоследствии. Жгучий мороз пронизывал самый мой мозг, отчего я потерял способность думать о чем‑либо ясно и мог лишь снова и снова жалеть о том, что пустился в это путешествие. Конечно, я ничего не видел вокруг, только чувствовал тряску экипажа по неровной дороге и время от времени догадывался, что он движется по каким‑то узким темным тропам, ибо слышал, как таинственно стучат по крыше повозки низко свисавшие ветви деревьев, словно срочно пытаются сообщить мне что‑то важное.

Впрочем, я не должен делать из этой истории нечто большее, чем мне позволяют факты, и не должен заранее подготавливать слушателя к последующим важным событиям. Вполне определенно могу сказать одно: по мере приближения экипажа к дому Ланта я все больше впадал в уныние – от жуткого холода, от дурных предчувствий и от сознания своего бесконечного одиночества…

Наконец экипаж остановился. Старое пугало с кряхтеньем и тяжелыми вздохами медленно слезло с козел, подошло к двери повозки и с великим трудом открыло ее, действуя с раздражающей неповоротливостью. Я вышел и тут же увидел, что снег теперь валит вовсю и аллея сплошь залита его мягким и таинственным сиянием. Прямо передо мной чернела неясная громада: дом, который ожидал моего прибытия. Разглядеть его в темноте не представлялось возможным, и я просто стоял, дрожа всем телом, пока старик дергал за шнур колокольчика с такой яростью, словно желал как можно скорей освободиться от своей тягостной обязанности и возвратиться домой. Прошла, казалось, целая вечность, но наконец дверь открылась, и из нее выглянул старик, который несомненно приходился родным братом кучеру. Старики обменялись несколькими словами, в результате чего мой багаж был извлечен из повозки и я получил дозволение войти в дом с ледяного мороза.

Следующее свое чувство я никак не могу отнести к разряду воображаемых. Ни к одному дому я еще ни разу не проникался с первого взгляда столь сильным отвращением, как к жилищу Ланта. Ничего особенно отталкивающего не бросилось мне в глаза в просторном темном холле, освещенном двумя тусклыми лампами, холодном и безрадостном. Но я не успел составить о нем более четкое представление, поскольку старый слуга мгновенно провел меня в какой‑то коридор и оттуда в комнату, которая была настолько же тепла и уютна, насколько мрачен и безрадостен холл. Действительно, я так сильно обрадовался при виде ярко пылавшего камина, что тут же направился к нему, в первый момент не заметив присутствия хозяина. Увидев же наконец последнего, я сначала не поверил, что это и есть Лант. Я уже говорил, какого рода человека ожидал встретить, но вместо рассеянного утонченного художника я обнаружил перед собой дородного мужчину ростом, пожалуй, более шести футов, широкоплечего, явно обладавшего огромной физической силой и с черной остроконечной бородой, скрывающей нижнюю часть лица.

Но если меня поразила внешность Ланта, то вдвойне удивился я, когда он заговорил. У него был тонкий писклявый голос, похожий на голос старухи. А мелкие суетливые движения рук делали его еще больше похожим на женщину. Но последнее я отнес на счет волнения, ибо Лант действительно казался чрезвычайно взволнованным. Он подошел ко мне, обеими руками схватил мою руку и долго держал так, словно не собирался выпускать ее вовсе. Позднее тем же вечером хозяин извинился за свое поведение.

– Я так обрадовался вам, – признался он. – Я не смел надеяться, что вы действительно приедете. Вы здесь первый за долгое время гость, которого я могу считать близким по духу человеком. Конечно, мне было неловко приглашать вас, но я решил рискнуть. Ваш приезд значит для меня так много!

Его восторженность внушала мне смутное беспокойство и одновременно вызывала жалость. Лант просто не мог сделать для гостя слишком многого; он провел меня по нелепым старым коридорам, где доски пола скрипели при каждом шаге; по каким‑то темным лестницам, где, насколько я мог разглядеть в полумраке, на стенах висели пожелтевшие от времени фотографии с видами разных городов, и наконец пригласил меня пройти в мою комнату умоляющим нервным жестом, словно ожидая, что при виде нее я сразу повернусь и брошусь прочь. Комната моя понравилась мне не больше, чем остальной дом, но вины хозяина в этом не было. Он сделал для меня все, что мог: в камине ярко полыхал огонь; в большой кровати под одеялом, как пояснил Лант, лежала бутылка с горячей водой; и старый слуга, который открыл мне дверь, уже извлекал мои вещи из саквояжа и убирал их в шкаф. Возбуждение Ланта носило характер почти сентиментальный. Он положил обе руки мне на плечи и сказал, просительно заглядывая в мои глаза:

– Если бы вы знали, что значит для меня ваше присутствие здесь, возможность побеседовать с вами… Ну вот, сейчас я должен покинуть вас. Вы спуститесь и присоединитесь ко мне, как только освободитесь, не правда ли?

Я остался один и именно тогда во второй раз почувствовал острое желание обратиться в бегство. Четыре свечи в старинных серебряных подсвечниках горели ярко и вместе с пылавшим камином давали достаточно света; однако комната казалась сумрачной, словно наполненной прозрачным дымом. И помню, я подошел к одному из забранных решеткой окон и распахнул его, как будто мне вдруг стало душно. Две вещи заставили меня тут же закрыть окно: во‑первых, в комнату ворвалась струя ледяного ветра вместе с кружащимся роем снежинок, а во‑вторых, оглушительный рев моря ударил мне в лицо, словно желая опрокинуть меня навзничь. Я поспешно захлопнул створку, обернулся и увидел у самой двери старую женщину. Вообще любая история подобного рода интересна именно своим правдоподобием. Конечно, дабы мой рассказ звучал убедительно, мне следует как‑то доказать, что я действительно видел ту старую женщину, – но я не могу этого сделать. Вы знаете, я не пью, никогда не пил, и, самое главное, появление подобной фигуры у двери было для меня полной неожиданностью. Но я ни на миг не усомнился в том, что увидел в комнате именно старую женщину, и никого другого. Вы можете говорить об игре теней, о висевшей на двери одежде и тому подобном. Не знаю. У меня нет никаких теорий, объясняющих эту историю: я не спиритуалист и едва ли верю во что‑либо, за исключением красоты прекрасных вещей и явлений. Если угодно, можно сказать так: фигура у двери привиделась мне, но иллюзия эта оказалась настолько полной, что я по сей день весьма подробно могу описать внешность той женщины. Она была в черном шелковом платье с огромной безобразной золотой брошкой на груди. Ее зачесанные назад черные волосы разделял посредине пробор. Шею женщины украшало ожерелье из каких‑то белых камней. Лицо ее – неестественно бледное – имело самое злобное и коварное выражение из всех, какие мне приходилось когда‑либо видеть. Ныне безнадежно увядшая, дама эта некогда, вероятно, была довольно красива. Она стояла у двери очень тихо, опустив руки вдоль тела. Я подумал, что она экономка или кто‑нибудь в этом роде.

– Благодарю вас, у меня есть все необходимое, – сказал я. – Какой замечательный камин!

Я оглянулся на камин, а когда снова повернулся к двери, женщина уже исчезла. Не придав случившемуся никакого значения, я пододвинул к огню старое кресло, обитое выцветшей зеленой тканью, и решил немного почитать привезенную с собой книгу, перед тем как спуститься вниз. Я не спешил оказаться в обществе хозяина, пока меня не вынудят к этому приличия. Лант пришелся мне не по душе. Я уже решил при первом удобном случае уехать обратно в Лондон под каким‑нибудь благовидным предлогом.

Не могу объяснить, почему Лант так не понравился мне: разве что сам я человек очень сдержанный и, подобно большинству англичан, крайне недоверчиво отношусь к бурным проявлениям чувств, особенно со стороны мужчин. Мне не понравилось, как Лант клал руки мне на плечи, и, возможно, я не чувствовал себя способным оправдать все восторженные надежды хозяина, связанные с моим приездом.

Я опустился в кресло и раскрыл книгу, но не прошло и двух минут, как в нос мне ударил в высшей степени неприятный запах. На свете существуют самые разные запахи – здоровые и нездоровые, – но самым мерзким из всех мне кажется прохладный затхлый душок, которым тянет из непроветренных помещений с испорченным водопроводом и который встречается порой в маленьких деревенских гостиницах и обветшалых меблированных комнатах. Запах был настолько отчетлив, что я практически мог определить, откуда он доносится: он шел от двери. Я поднялся с кресла, направился к двери – и тут же у меня возникло такое чувство, будто я приближаюсь к некой особе, не имеющей обыкновения (извините за грубость) часто принимать ванны. Я отпрянул назад, словно упомянутая особа действительно стояла передо мной. Затем совершенно неожиданно гадкий запах исчез, я почувствовал дуновение свежего воздуха и с удивлением увидел, что одно из окон отворилось и в комнату снова влетает снег. Я закрыл окно и спустился вниз.

За этим последовал довольно странный вечер. Сам по себе мой новый знакомый не производил неприятного впечатления. Лант был человеком утонченной культуры и глубоких познаний, великим знатоком книг. К концу вечера он постепенно развеселился и угостил меня восхитительным обедом в забавной маленькой столовой, на стенах которой висело несколько очаровательных меццо‑тинто.[177]За столом нам прислуживал все тот же дворецкий – забавный старик с длинной белой бородой, напоминавшей козлиную, – и, как ни странно, именно он снова пробудил в моей душе прежние дурные предчувствия. Дворецкий только что подал на стол десерт и бросил взгляд в сторону двери. Я обратил на это внимание, поскольку протянутая к тарелке рука старика внезапно задрожала. Слуга явно испугался чего‑то. И затем (конечно, это с легкостью можно отнести на счет воображения) я снова почуял в воздухе тот странный, нездоровый запах.

Я забыл об этом незначительном эпизоде, когда мы с хозяином уселись напротив восхитительного, жарко пылавшего камина в библиотеке. У Ланта было чудесное собрание книг, и, подобно любому библиофилу, он находил величайшее удовольствие в беседе с человеком, способным по‑настоящему оценить его коллекцию. Мы стояли у книжных полок, разглядывая одну книгу за другой, и оживленно разговаривали о второстепенных английских романистах начала века, которыми я особенно увлекался, – Бейдже, Годвине, Генри Маккензи, миссис Шелли, Метью Льюисе и прочих,[178] – когда Лант вновь поразил меня самым неприятным образом, положив руки мне на плечи. Всю жизнь я совершенно не мог выносить прикосновений определенных людей. Полагаю, всем нам знакомо подобное чувство. Это одна из особенностей человеческой психики, не имеющая никакого объяснения. И прикосновение этого человека было настолько неприятно мне, что я резко отпрянул в сторону.

В мгновение ока гостеприимный хозяин превратился вдруг в воплощение яростного и необузданного гнева. Мне показалось, он хочет ударить меня. Лант стоял передо мной, трясясь всем телом, и бессвязные слова потоком лились с его языка, словно он впал в помешательство и совершенно не отдавал себе отчета в своих речах. Он обвинил меня в том, что я оскорбил его, насмеялся над его гостеприимством, презрительно отверг его доброе отношение, и в тысяче других нелепых вещей. И не могу объяснить вам, насколько странно было слышать все эти гневные речи, произносимые пронзительным писклявым голосом, и видеть в то же время перед собой огромное мускулистое тело, непомерно широкие плечи и чернобородое лицо.

Я ничего не сказал. В физическом отношении я трус. Больше всего на свете я не выношу ссор. Наконец я сумел проговорить:

– Мне очень жаль. Я не хотел вас обидеть. Пожалуйста, извините меня. – И повернулся, собираясь покинуть библиотеку.

В тот же миг с Лантом снова произошла разительная перемена: теперь он едва не плакал. Он умолял меня не уходить, обвинял во всем свой ужасный характер, говорил, что глубоко несчастен, покинут всеми, измучен долгим одиночеством и потому совершенно не в силах контролировать свои действия. Он униженно просил меня дать ему возможность оправдаться и выражал надежду, что я отнесусь к нему с большим пониманием, если выслушаю его историю.

Мгновенно (так уж устроен человек!) я переменил свое отношение к Ланту. Мне стало очень жаль его. Я увидел, что он находится на грани нервного срыва, действительно нуждается в помощи и участии и впадет в полное отчаяние, если не получит их. Я положил руку ему на плечо, желая успокоить беднягу и показать, что я не таю против него никакого зла, – и почувствовал, как сотрясается с головы до ног его огромное тело. Мы снова сели в кресла, и хозяин торопливо и бессвязно поведал мне свою историю. Особого интереса она не представляла, и суть ее заключалась в следующем: пятнадцать лет назад Лант – скорее ища спасения от одиночества, нежели следуя порыву страсти – женился на дочери местного священника. Супруги не обрели счастья в браке, и в конце концов, совершенно искренне признался Лант, он возненавидел жену. Женщина эта была злобным, властным и ограниченным существом; и, по словам рассказчика, он испытал облегчение, когда ровно год назад она неожиданно скончалась от сердечного приступа. Тогда Лант решил, что теперь все образуется, но этого не случилось, и с той поры жизнь его разладилась окончательно. Он потерял способность работать, многие друзья перестали навещать его, и даже слуг ему не удавалось удерживать в доме; несчастный изнывал от одиночества, плохо спал, почему и находился сейчас на грани нервного расстройства. В доме с ним жил только старый дворецкий, который, к счастью, умел прекрасно готовить, и мальчик‑слуга, внук старика.

– О! – воскликнул я. – А я решил, что этот замечательный обед приготовила ваша экономка.

– Экономка? – переспросил Лант. – Но в доме нет женщин.

– Но какая‑то женщина заходила сегодня вечером ко мне в комнату, – ответил я. – Такая пожилая особа вполне благопристойного вида, в черном шелковом платье.

– Вам показалось, – произнес хозяин в высшей степени странным, напряженным голосом – голосом человека, который невероятным усилием воли старается сохранять спокойствие и самообладание.

– Я уверен, что видел ее, – настаивал я. – Здесь не может быть никакой ошибки. – И я описал внешность женщины.

– Вам показалось, – повторил Лант. – Разве может быть иначе, если я ясно сказал: никаких женщин в доме нет.

Я поспешно согласился с ним, опасаясь новой вспышки гнева. Затем хозяин обратился ко мне с чрезвычайно странной просьбой. Самым настойчивым образом – словно речь шла о жизни и смерти – он умолял меня остаться с ним на несколько дней. Лант намекнул (хотя и не вполне определенно), что оказался в страшной беде, но, если я проведу с ним несколько дней, все будет в порядке. Он говорил, что если мне суждено когда‑либо в жизни сделать действительно доброе дело, то эта возможность представилась мне именно сейчас. И говорил, что, конечно, он не вправе рассчитывать та мое согласие, но никогда не забудет моей доброты, если я все‑таки выполню его просьбу. И такое безысходное отчаяние звучало в молящем голосе Ланта, что я успокоил беднягу, словно ребенка, пообещал остаться, и мы пожали друг другу руки, как если бы скрепляли наш договор торжественной клятвой.

Уверен, вы ждете от меня не отступающего от истины описания событий, и, если финальная катастрофа будет выглядеть совершенно случайной, могу сказать лишь одно: так оно и было на самом деле. В тот вечер я попытался сделать какие‑то выводы из имевшихся в моем распоряжении фактов и не преуспел в этом, полагаю, не только по своей вине: такова уж особенность всех подлинных историй о привидениях.

Но, по правде говоря, после той странной сцены в библиотеке я прекрасно провел ночь и спал как убитый в теплой и уютной постели под убаюкивающий шепот моря за окнами. Следующее утро тоже было веселым и ясным: солнце посылало яркие лучи навстречу снегу и снег ослепительно сверкал в ответ, словно они радовались при виде друг друга. Утро я провел замечательно: рассматривал книги, беседовал с Лантом и написал одно или два письма. Надо сказать, в конце концов я проникся симпатией к своему хозяину. Высказанная им накануне просьба о помощи по‑настоящему тронула меня. Видите ли, так мало людей когда‑либо обращались ко мне за поддержкой. Лант по‑прежнему нервничал и явно томился дурными предчувствиями, однако старался не подавать виду и сделал все возможное, чтобы мое настроение было легким и непринужденным, – таким образом он пытался склонить меня к решению остаться и не лишать его дружеского общения, столь остро необходимого ему в тот момент. Впрочем, когда бы книги не заняли полностью мое внимание, едва ли я испытывал бы такое довольство, ибо стоило замолчать и прислушаться, как сразу становилась заметной странная зловещая тишина, царившая в доме. А один раз, помню, я поднял голову от письма, которое писал, сидя за старым бюро, и случайно встретил взгляд Ланта: последний напряженно следил за мной, словно пытаясь угадать, видел ли или слышал я что‑нибудь. Тогда я напряг слух, и мне почудилось вдруг, что кто‑то стоит за дверью библиотеки, собираясь постучать. Очень странное и совершенно необоснованное предположение, но в тот момент я мог поклясться, что, если быстро подойти к двери и неожиданно распахнуть ее, за ней непременно кто‑то окажется.

Однако все утро я пребывал в добром расположении духа, а после ленча почувствовал себя и вовсе счастливым. Лант предложил мне прогуляться, я согласился, и по хрустящему снегу, сверкавшему под яркими лучами солнца, мы направились к морю. Не помню, о чем мы говорили; всякая неловкость, казалось, исчезла между нами. Мы пересекли поля, остановились на берегу, посмотрели на море – ровное и гладкое, словно шелковое, – и повернули обратно. Помню, у меня стало вдруг так радостно на душе, что будущее начало рисоваться мне в розовом свете. Я принялся доверительно делиться с Лантом своими маленькими планами, надеждами относительно книги, которую писал в то время, и даже робко заговорил о возможности нашей совместной работы: ведь и мне, и ему одинаково не хватало друга и единомышленника. Я продолжал говорить без умолку, и, помню, мы пересекли узкую деревенскую улочку и уже сворачивали в сторону ведшей к дому темной аллеи, когда в моем спутнике произошла неожиданная перемена.

Сначала я заметил, что он не слушает меня и напряженно всматривается в густые заросли деревьев впереди, черневшие на фоне серебристого снега. Я тоже пригляделся. Там, прямо перед деревьями, стояла – словно ожидая нас – та самая женщина, которая накануне вечером появлялась в моей комнате. Я остановился и воскликнул:

– Но послушайте, вот же она! Та женщина, о которой я говорил вам… Это она заходила ко мне в комнату!

Лант схватил меня за плечо:

– Там никого нет. Разве вы не видите сами? Это просто тень. Что с вами? Разве вы не видите, что там никого нет?

Я шагнул вперед – и действительно, там никого не было, но до сего дня я не могу сказать определенно, привиделась мне та женщина или нет. Уверенно могу утверждать лишь одно: с этого момента сумерки начали быстро спускаться на землю. Едва мы вошли в обсаженную деревьями аллею – в молчании, торопливым шагом, словно кто‑то преследовал нас по пятам, – вокруг вдруг сгустилась такая тьма, что я с трудом различал перед собой дорогу. Мы оба задыхались от быстрой ходьбы, когда достигли дома. Лант сразу бросился в кабинет, словно забыв о моем присутствии, но я последовал за ним и, закрыв за собой дверь, сказал со всей настойчивостью, на какую был способен:

– Итак, в чем дело? Что тревожит вас? Вы должны довериться мне! Иначе как я могу помочь вам?

И он ответил странным голосом, похожим на голос безумца:

– Говорю вам, все в порядке! Почему вы не верите мне? Со мной все нормально… О Боже мой! Боже мой!.. Только не покидайте меня… Сегодня тот самый день… та самая ночь, о которой она говорила… Но я ни в чем не виноват! Поверьте, я ни в чем не виноват… Это только ее ужасная злоба…

Голос Ланта прервался. Несчастный по‑прежнему крепко держал меня за руку и другой рукой делал странные нервные движения, словно вытирая обильный пот со лба. Он как будто умолял меня о чем‑то, потом вдруг снова впал в ярость и затем опять принял вид жалкий и просительный, словно я отказывал ему в какой‑то важной просьбе.

Я увидел, что хозяин мой действительно близок к помешательству, и внезапно сам начал испытывать страх перед этим сырым мрачным домом, перед огромным трясшимся человеком и перед чем‑то еще, гораздо более ужасным. Но мне было жалко Ланта. Да и разве любой другой на моем месте смог бы остаться равнодушным? Я заставил беднягу сесть в кресло у потухшего камина, в котором теперь тускло мерцало лишь несколько красных угольков, опустился в кресло рядом с Лантом, позволил ему крепко вцепиться мне в руку и сказал как можно более спокойно:

– Расскажите мне все. Не бойтесь признаться в любом своем поступке. Расскажите, что за опасность внушает вам такой страх, – и тогда мы вместе сможем противостоять ей.

– Страх! Страх! – повторил он и затем с великим усилием, достойным лишь восхищения, взял себя в руки и сказал: – Я схожу с ума от одиночества и тоски. Моя жена скончалась в эту самую ночь ровно год назад. Мы ненавидели друг друга. Я не мог сожалеть о ее смерти – и она знала это. Во время последнего приступа жена, задыхаясь, успела сказать мне, что еще вернется за мной, – и я всегда с ужасом ждал этой ночи. Отчасти поэтому я и попросил вас приехать… чтобы со мной в доме находился кто‑то… кто угодно… И вы были очень добры ко мне – гораздо более добры, чем я мог ожидать. Вероятно, вы считаете меня сумасшедшим, но, прошу вас, присмотрите за мной этой ночью – и впоследствии мы сможем замечательно проводить время вместе. Только не оставляйте меня сейчас… именно сейчас!

Я пообещал не оставлять его и, как мог, успокоил несчастного. Не знаю, сколько времени мы сидели так в сгущавшейся тьме; никто из нас не шевелился, огонь в камине потух окончательно, и комнату заливало таинственное приглушенное сияние, исходившее от снежного пейзажа за незашторенными окнами. Сейчас, по прошествии многих лет, сцена эта представляется нелепой. Мы сидели рядом в тесно сдвинутых креслах, держась за руки, словно пара любовников, но на самом деле – двое насмерть перепуганных мужчин, с ужасом ожидавших опасности и не способных никак противостоять ей.

Пожалуй, самым странным в той ситуации было то, что я вдруг впал в какое‑то непонятное оцепенение. Как бы любой другой поступил на моем месте? Вызвал дворецкого? Отправился в деревенскую гостиницу? Обратился к местному доктору? Я же не мог сделать ровным счетом ничего – мог лишь смотреть, как отраженный свет снега стекает дрожащими струями со стен и с мебели, да внимать в гробовой тишине приглушенному уханью совы, доносившемуся из далекого леса.

Как ни удивительно, при всем старании я не могу вспомнить, что происходило между часом нашего странного бдения и тем моментом, когда я пробудился от краткого сна, рывком сел в постели и увидел у двери своей комнаты Ланта со свечой в руке. Он был в ночной рубашке и в неверном свете свечи казался просто огромным; борода его густо чернела на белом фоне рубашки. От огня свечи зыбкие тени плясали по комнате. Очень тихо Лант подошел к кровати и заговорил голосом приглушенным и невнятным, почти шепотом:

– Не посидите ли вы со мной полчаса? Всего лишь полчаса? – повторил он, глядя на меня странным, неузнавающим взглядом. – Я боюсь оставаться один… очень боюсь…

Потом Лант испуганно покосился через плечо, поднял свечу над головой и начал пристально всматриваться в темные углы комнаты. Я понял: что‑то случилось с ним, он еще на один шаг продвинулся в темную область Страха и тем самым отдалился от меня и любого другого человеческого существа.

– Ступайте тихо, когда пойдете, – прошептал он. – Я не хочу, чтобы кто‑нибудь слышал нас.

Я сделал все, что мог: вылез из постели, надел халат и ночные тапочки и попытался убедить Ланта остаться со мной. Огонь в камине почти потух, но я предложил снова развести его и посидеть у камина в ожидании утра. Но нет: он продолжал повторять снова и снова:

– Лучше в моей комнате. Там безопасней.

– О какой опасности вы говорите? – спросил я, вынуждая его взглянуть мне в глаза. – Очнитесь, Лант! Вы как будто спите. Нам совершенно нечего бояться. Здесь нет никого, кроме нас. Давайте останемся в этой комнате, побеседуем до утра и положим конец всему этому вздору.

Но Лант, не отвечая, увлекал меня вперед по темному коридору и наконец свернул в свою комнату, знаком попросив меня последовать за ним. Он забрался в постель и сел там, сгорбившись и обхватив колени руками. Он пристально смотрел на дверь, и легкая дрожь время от времени сотрясала его тело. Комнату освещала только одна свеча, постепенно угасавшая, тишину нарушал лишь тихий, ровный гул моря за окнами.

Казалось, Ланту все равно, нахожусь я рядом или нет. Он не смотрел на меня, ибо не отрывал взгляда от двери, а когда я заговорил с ним, не ответил и, похоже, даже не услышал моих слов. Я опустился в кресло рядом с кроватью и, только чтобы нарушить тягостное молчание, принялся говорить о чем попало, о каких‑то пустяках; кажется, я начал постепенно погружаться в какую‑то тревожную дремоту, когда вдруг раздался голос Ланта. Очень внятно и отчетливо он произнес:

– Если я и убил ее, то она заслужила это. Она никогда не была мне хорошей женой, с самого начала. Ей не следовало так раздражать меня: она прекрасно знала мой тяжелый нрав. Впрочем, у нее характер был еще хуже. Она не может ничего сделать мне: я не слабее ее.

И именно в этот момент – насколько я помню сейчас – голос говорившего неожиданно упал до мягкого, еле слышного шепота, словно Лант почти обрадовался тому, что страхи его наконец подтвердились.

– Вот она! – прошептал он.

Не могу описать, как при этих словах Страх волной поднялся в моей душе. Я ничего не видел… пламя свечи высоко взметнулось в Последние моменты жизни Ланта… Но я ничего не видел. Внезапно Лант испустил страшный пронзительный вопль, подобный воплю смертельно раненного животного в предсмертной агонии.

– Не подпускайте ее ко мне… Не подпускайте ее ко мне! Не подпускайте… не подпускайте!

Он со страшной силой вцепился в меня, ногти его глубоко вонзились мне в кожу; затем – словно неожиданная ужасная судорога свела напряженные мышцы – руки Ланта медленно опустились; он тяжело откинулся на подушку, будто от сильного толчка в грудь, руки его бессильно упали на одеяло, и страшная конвульсия сотрясла все тело несчастного. Потом он перекатился на бок и затих. Я ничего так и не увидел, лишь совершенно явственно ощутил смрадный запах, памятный мне с предыдущего вечера. Я бросился к двери, выскочил в коридор и кричал до тех пор, пока не прибежал старый слуга. Я послал его за доктором, но не нашел в себе сил вернуться в комнату и стоял, не слыша ничего, кроме громкого тиканья часов в холле.

Я рывком открыл окно в конце коридора; рев моря ударил мне в уши, где‑то пробили куранты. Затем, собравшись с духом, я все‑таки вернулся в комнату Ланта…

– И что же? – спросил я, когда Рансиман на мгновение умолк. – Он был мертв, конечно?

– Да, умер от сердечного приступа, как впоследствии установил доктор.

– И что же? – повторил я.

– Это все. – Рансиман помолчал. – Не знаю, можно ли вообще назвать это историей о явлении призрака. Та старая женщина вполне могла просто пригрезиться мне. Я даже не знаю, так ли выглядела жена Ланта при жизни. Возможно, она была огромной и толстой. Ланта погубила нечистая совесть.

– Да, – согласился я.

– Единственное только… – добавил Рансиман после продолжительной паузы, – на теле Ланта остались следы – в основном на шее и несколько на груди… Следы от чьих‑то пальцев, царапины и темные кровоподтеки. В приступе ужаса Лант мог сам вцепиться себе в горло…

– Да, – повторил я.

– Так или иначе… – Рансиман содрогнулся. – Я не люблю Корнуолл. Отвратительное место. Странные вещи случаются там… что‑то витает в воздухе…

– Да, говорят… – откликнулся я.

[1]См.: Great British Tales of Terror / Ed. by Peter Haining. Harmondsworth, 1972 (reprinted 1973, 1974, 1983).

[2]Цит. no: Summers M. The Gothic Quest. A History of the Gothic Novel. London, 1938. P. 50.

[3] Саммерс М. История вампиров / Пер. с англ. Р. Ш. Ахунова. М., 2002. С. 354–355.

[4] Эдвардс А. Карета‑призрак / Пер. Л. Бриловой // Карета‑призрак: Английские рассказы о привидениях. СПб., 2004. С. 26–27.

[5]См. об этом интереснейшую статью: Краснова М. Профессор в ночной рубашке, или Откуда растут страшные руки и куда глядят страшные глаза // Новое литературное обозрение. 2002. №. 58. С. 288–301.

[6]Там же. С. 297–298.

[7] Бенсон Э. Ф. Искупление / Пер. Л. Бриловой // Карета‑призрак: Английские рассказы о привидениях. С. 186.

[8] Оксфорд‑стрит – оживленная торговая улица в Лондоне, возникшая на месте старого римского тракта.

[9] Ост‑Индская компания – компания английских купцов (1600–1858), осуществляющая торговлю с Ост‑Ин‑дией (название территории Индии и ряда стран Южной и Юго‑Восточной Азии).

[10] Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – английский историк, публицист и политический деятель. Его «Эссе» были опубликованы в 1843 г.

[11]Спиритизм возник в США в 1849 г. и затем быстро распространился по Европе. Первые сеансы были организованы с участием медиумов – сестер Фокс. На этих сеансах духи якобы давали ответы на вопросы присутствующих с помощью постукиваний. Физические феномены, упомянутые автором, наблюдались будто бы во время опытов с участием медиума Д. Хоума, подвизавшегося вначале в Америке, а с 1855 г. в Лондоне.

[12] Од – гипотетическая всепроникающая сила, действию которой приписывались явления гипноза и медиумизма. Описана в трудах немецкого естествоиспытателя барона Карла фон Райхенбаха (1788–1869).

[13] Ливерпуль – город и порт в Великобритании, расположенный при впадении реки Мерси в Ирландское море.

[14] Мельбурн – город и порт на юго‑востоке Австралии.

[15] Связь, в данном случае – гипнотическая связь (фр.).

[16] Парацельс (наст, имя – Филип Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм, 1493–1541) – немецкий врач и естествоиспытатель, родом из Швейцарии. Увлекался алхимией и астрологией, считался чернокнижником.

[17]Пользовавшиеся большой популярностью и постоянно переиздававшиеся «Литературные курьезы» (4 т., 1791–1823) принадлежат перу английского литератора Исаака д’Израэли (1766–1848), отцу известного писателя и политического деятеля Бенджамина Дизраэли (1804–1881), с 1876 г. – лорда Биконсфилда.

[18]Это, например, Э. Дж. Дэвис, который еще молодым человеком без основательного образования записывал, по его словам, полученную от духов в состоянии транса информацию, а затем излагал ее в книгах и на лекциях. Подобной же деятельностью занимались X. Таттл и Кора В. Ричмонд.

[19] Фрэнсис Бэкон (1561–1626) – знаменитый английский философ, родоначальник английского материализма, автор трактата «Новый Органон» (1620) и утопии «Новая Атлантида» (1624).

[20] Коронер – в Англии специальный судья, в обязанности которого входит выяснение причины смерти, происшедшей при необычных или подозрительных обстоятельствах.

[21] Между тем временем… и вероятной датой написания миниатюры пролегал интервал в два с лишним века. – Эпизод с миниатюрой, датированной 1765 г., представляет собой реминисценцию из романа Ч. Р. Метьюрина (1780–1824): в гл. 1 первой книги «Мельмота Скитальца» (1820) студент Джон Мельмот, приехавший навестить умирающего дядю, обнаруживает в одной из комнат портрет с надписью «Дж. Мельмот, 1646 год», оригинал которого, по словам дяди, еще жив.

[22]Слуга (фр.).

[23] Эдомиты – древний народ, живший в Передней Азии. Упомянут в Библии. Крепостью Петра владел до IV в. до н. э.

[24] Дамаск (араб. Димишк) – столица Сирии.

[25] Альберт Великий (1193–1280) – выдающийся средневековый ученый, профессор в Кельне и Париже, автор трудов по богословию, философии и естественным наукам. За работы по теологии орден доминиканцев, к которому он принадлежал, почитал его как святого. Вместе с тем его занятия и труды по естествознанию, в частности «Книга работ Альберта Великого о некоторых свойствах трав, камней и животных», создали ему репутацию чернокнижника.

[26]Образ заимствован из поэмы С. Т. Кольриджа (1772–1834) «Старый мореход» (1798): в третьей части поэмы Жизнь‑в‑Смерти выигрывает в кости у Смерти жизнь героя, обрекая его тем самым на бессмертие и вечные скитания, подобно Вечному Жиду – Агасферу. В повести этот образ ассоциируется с мотивом сверхъестественного долголетия, обретенного неправедным путем.

[27] …Я вижу корабль… Он входит в зону дрейфующих льдов… Все мертвы, жив только один – и это ты! – Фрагмент представляет собой контаминацию ряда сцен романа Мери Шелли (1797–1851) «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818), в которых идет речь о бедственном состоянии оказавшегося в ледяном плену судна, и эпизода гибели всей команды корабля, за исключением главного героя, в поэме Кольриджа «Старый мореход» (части 3 и 4).

[28] Отель «Трафальгар» – фешенебельный отель в центральной части Лондона.

[29] Мальта – остров в центральной части Средиземного моря, между Африкой и Сицилией.

[30] Саутгемптон – город и порт в Великобритании, на берегу пролива Ла‑Манш.

[31] Уэстморленд – графство на северо‑западе Англии.

[32] Карлайл – самый большой город в знаменитом Озерном крае (Камберленд).

[33] Манчестер – крупный промышленный центр Великобритании.

[34] Нортумберленд – графство в Северной Англии, граничащее с Шотландией.

[35] Дэйл – в северных графствах Англии общее название долин, обрамленных грядами холмов или возвышенностями.

[36] Камберленд – графство на северо‑западе Англии; известно многочисленными озерами, живописно расположенными среди гор. Дикая природа Камберленда привлекла внимание английских романтиков (Вордсворта, Кольриджа, Саути), которые, поселившись в Озерном крае в конце XVIII в., воспели его в своих произведениях, за что и получили прозвание «поэтов‑лейкистов».

[37] Ньюкасл – портовый город в Великобритании, расположенный на реке Тайн, при впадении ее в Северное море.

[38] …в церкви Кростуэйта… – Приходская церковь Ке‑зуика, живописного местечка в Озерном крае, где с 1803‑го по 1843 г. жил поэт Роберт Саути. Рядом с церковью Кростуэйта находится его могила и мемориал с посвященными ему стихами Вордсворта.

[39]Элизабет Гаскелл делает свою героиню уроженкой тех самых мест, где жили и творили поэты‑лейкисты.

Эпплтуэйт – деревушка близ Кезуика, в которой несколько лет провел Уильям Вордсворт.

[40] Донкастер – город в Великобритании (Южный Йоркшир).

[41]Северное (полярное) сияние порой наблюдается на значительном удалении от высоких широт, где оно происходит особенно часто.

[42]Смотрите примечание 11.

[43] Сократ (ок. 470–399 до н. э.) – древнегреческий философ.

[44] Пифагор Самосский (VI в. до н. э.) – древнегреческий философ, религиозный и политический деятель, математик.

[45] Галилео Галилей (1564–1642) – итальянский ученый, один из основателей точного естествознания.

[46]Друг. Как дела? (ит.)

[47]Прощай! (ит.)

[48] Епископ Батлер – Речь идет о епископе Джозефе Батлере (1692–1752), английском теологе и проповеднике, в конце жизни (с 1750 г.) – настоятеле собора в Дареме. Его богословские рассуждения о сущности религии и долге пастыря, отмеченные глубиной мысли и утонченностью стиля – впрочем, по замечанию Горация Уолпола, «окутанные облаком метафизики», – привлекали к себе особое внимание философов. В оригинале, возможно, обыгрываются различные значения английского слова «bubble» – «пузырь; журчащая речь».

[49] Джон Мильтон (1608–1674) – английский поэт, политический деятель, автор эпических поэм «Потерянный Рай» (1667) и «Возвращенный Рай» (1671).

[50] …принц Артур, племянник короля Иоанна… в седьмом круге преисподней… – Иоанн Безземельный (1167–1216) – английский король из династии Плантагенетов. Взошел на трон в 1199 г., когда наиболее очевидный претендент на корону, его юный племянник Артур, герцог Бретонский (сын покойного старшего брата Готфрида), находился во Франции под покровительством короля Филипа II, вставшего на защиту его прав. Впоследствии, взятый в плен при захвате Мирбо (в 1202 г.), принц избежал ослепления (приказ короля не был выполнен), однако с ведома царственного дяди был умерщвлен (или же, по другой версии, принятой Шекспиром, погиб при попытке спастись из темницы). В первом поясе седьмого круга ада у Данте помещены «насильники над ближним и его достоянием».

…под руководством миссис Триммер и Марии, королевы Шотландии. – Сара Триммер (1714–1810) – английская поборница религиозного воспитания, сторонница воскресных школ, усматривающая в деятельности французских энциклопедистов заговор против христианства в Англии. Издательница журнала «Попечитель образования» (1802–1806), автор 44 произведений – среди них нравоучительной книги «Сказочные истории, предназначенные для наставления детей, как они должны обращаться с животными» (1786), более известной – и читаемой до сих пор – под названием «Рассказ о малиновках».

Мария Стюарт (1542–1587), шотландская королева (1542, фактически 1561–1567). Отрекшись от престола в результате восстания вельмож‑кальвинистов, бежала в Англию, но по приказу Елизаветы I была заточена в тюрьму и, по обвинению в очередном католическом заговоре, казнена.

[51]Имеются в виду представители Ганноверской династии – английские короли Георг I (годы правления – 1714–1727), Георг II (1727–1760), Георг III (1760–1820) и Георг IV (1820–1830). В английской архитектуре к середине XVIII в. сложился и просуществовал до 30‑х гг. XIX в. так называемый георгианский стиль. Характеризуется классически строгими, порой однообразными формами.

[52] МАСТЕР Б. – Англ. «Master» – обращение к мальчику или юноше, ставится обычно перед именем или фамилией старшего сына.

[53] …ни скалки, ни саламандры… – Здесь, по‑видимо‑му, иронически обыгрывается двойное значение английских названий предметов кухонной утвари. «Rolling‑pin» – не только скалка, но и, предположительно, приспособление для спиритических сеансов; «salamander» – и жаровня, и дух – хранитель и олицетворение огня в средневековой мифологии (изображался в виде маленьких юрких ящериц, напоминавших огненные язычки).

[54] Гай Фокс (1570–1606) – главный участник «порохового заговора» католиков против короля Якова I. Поджог бочек с порохом, помещенных в подвалах парламента, был поручен Гаю Фоксу. В годовщину раскрытия заговора (5 ноября) устраивались народные празднества; по улицам тащили чучело, изображавшее Гая Фокса, которое потом сжигали.

[55] Джеймс Крайтон (1560–1585), прозванный Несравненным Крайтоном, шотландец по происхождению, выдающийся лингвист (владел 12 языками), знаток математики, теологии и философии.

[56] Радамант – в греческой мифологии сын Зевса и Европы. Как справедливейший из людей, после смерти стал вместе с Миносом и Эаком судьей мертвых в подземном царстве.

[57]Подразумевается английский астроном Джон Фредерик Уильям Гершель (1792–1871).

[58] «Юнион Джек» (англ. Union Jack) – государственный флаг Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии (учрежден в 1801 г.).

[59] Клотик (от голл. kloot) – шар, набалдашник, деревянная или металлическая деталь закругленной формы, насаживается на верх мачты или флагштока. Внутри клотика расположены ролики (шкивы) фалов для подъема фонаря, флагов.

[60]В оригинале игра слов: «Jack‑o’‑lantern» {букв. «Джек (с) фонарем») означает «блуждающий огонек».

[61] Матушка Банч – как известная содержательница пивной – упоминается в комедии Томаса Деккера (ок. 1570–1632) «Праздник башмачника, или Благородное ремесло» (1600; IV, 5). Сборник «Занимательные волшебные сказки», впервые опубликованный в 1653 г. и переизданный в двух частях в 1760 г. под именем Матушки Банч, относился в Англии к излюбленному детскому чтению.

[62] Боулинг – в США, Великобритании и некоторых других странах название спортивных кеглей (игра в шары).

Богнор (Богнор‑Риджис) – городок на юге Англии, на берегу пролива Ла‑Манш.

Бангор – город в Северной Ирландии на берегу Северного пролива; также прибрежный город в Уэльсе.

Борнмут – город на юге Англии, на берегу пролива Ла‑Манш.

Брайтон – портовый город и фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс, на южном побережье Англии. Считался особенно модным в XIX в.

Бродстейрс – город в графстве Кент. Начиная с 1837 г. его неоднократно посещал Диккенс, написавший там большую часть романа «Дэвид Копперфильд» (1850). В городе до сих пор ежегодно проводятся посвященные Диккенсу фестивали.

[63] Каломель – хлорид ртути, применялась в медицине как средство против желудочных инфекций.

[64]Английский Банк, основанный в 1694 г., фактически исполнял функции государственного банка (являлся казначейством и обладал правом выпуска бумажных денег), однако формально до конца Второй мировой войны считался частным акционерным учреждением.

[65] Пан (Фавн) – в греческой мифологии первоначально бог стад, покровитель пастухов, затем всей природы.

[66] Гарун‑аль‑Рашид (Харун ар‑Рашид; 763 или 766–809) – арабский халиф из династии Аббасидов. Идеализированный образ этого правителя дан в собрании арабских сказок «Тысяча и одна ночь».

[67] Зубейда – любимая жена халифа Харуна ар‑Рашида.

[68] Масрур – приближенный халифа Харуна ар‑Рашида, «евнух и меченосец», а также главный палач (см., например, «О Масруре и ибн аль‑Кириди», ночи 399–401).

[69] Диван (перс, канцелярия, присутственное место) – в мусульманских странах в Средние века налогово‑финансовое ведомство. В более широком понимании – совет при государе.

[70] «Бисмилла!» (араб.) – первая строка Корана, означающая: «Во имя Аллаха милостивого и милосердного!»

«Аллилуйя!» (евр.) – «Хвалите Бога» или «Славьте Господа» – возглас в церковных песнопениях.

[71]См.: Третья Книга Царств, 3–10.

[72] Камден‑Таун – район Лондона.

[73] Лайонз‑Инн. – Гостиница с таким названием была известна в Лондоне с 1414 г.

[74] Стрэнд – одна из главных улиц в центральной части Лондона, соединяет Вест‑Энд с Сити. «Strand» по‑английски означает «берег»: в старину улица шла непосредственно вдоль реки Темзы.

[75] …водопроводные трубы напоминали Макбета… – Ср.:

Что не дало мне вымолвить «аминь»?

Молитвы я алкал, но комом в горле

«Аминь» застряло.–

Шекспир. Макбет, II, 2,– Пер. Ю. Корнеева.

[76] «..зашел он слишком далеко»… – Ср.: «Я по крови/ Зашел так далеко» (Шекспир. Макбет, III, 4).

[77] Лейден – город в Нидерландах, славится своим университетом, основанным в 1575 г.

[78] Уорикшир – графство в Центральной Англии.

[79] Кенлис – живописное местечко в графстве Уорикшир.

[80] Долбридж – небольшой городок в Уорикшире.

[81]«Небесные тайны» (лат.).

Эммануэль Сведенборг (1668–1772) – шведский естествоиспытатель, мистик и теософ.

[82]В полный лист (лат.).

[83] Шропшир – графство в Англии, на северо‑западе от Лондона; граничит с Уэльсом.

[84] Брайтон – см. примеч. 62 к рассказу Ч. Диккенса «Призрак в комнате мастера Б.».

[85] Ричмонд – город на южном берегу Темзы, входящий в состав Большого Лондона.

[86] Готфрид Схалкен (1643–1706) – голландский живописец и гравер. Изображал преимущественно бытовые сцены, причем любил освещать их пламенем свечи. Пробовал свои силы также в пейзаже и в исторической живописи. Некоторое время работал в Англии, где его произведения, особенно портреты, пользовались большим почетом. Ле Фаню сделал его героем рассказа «Схалкен‑живописец» (1839; в переработанном виде – 1880).

[87] Диспепсия – нарушения пищеварения.

[88] Ди – небольшая река в графстве Шропшир, впадающая в Ирландское море.

[89] Американская Война за независимость – освободительная война (1775–1783) тринадцати английских колоний, итогом которой явилось образование США.

[90] …«французские принципы», – в особенности те из них, что перекликаются с либерализмом. – Под «французскими принципами» и «либерализмом» здесь подразумевается вольномыслие, широко распространившееся в Европе во второй половине 1790‑х гг. под влиянием Великой французской революции (1789–1794).

[91] Кроу‑стрит – улица в северной части Дублина.

[92] Колледж‑Грин – парк в центре Дублина; рядом с парком расположены Ирландский банк и Тринити‑колледж.

[93] Дейм‑стрит – улица в центральной, деловой части Дублина.

[94] Франкмасоны – члены тайного религиозно‑философского общества. Организации франкмасонов («вольных каменщиков») выросли из цеховых корпораций строителей, основанных восемь веков назад. Постепенно из этих корпораций выделились члены лож, не связанные с профессией строителей. Такие ложи, возникшие во всех странах Европы, в XVIII в. объединяли людей, не чуждых либеральных и просветительских взглядов.

[95] «Князь, господствующий в воздухе». – Послание к Эфесянам святого апостола Павла, 2:2.

[96] …«противостаньте дьяволу, и убежит от вас»… – Соборное послание святого апостола Иакова, 4:7.

[97] Дувр – английский порт (графство Кент) в проливе Па‑де‑Кале. На противоположной стороне пролива расположен французский порт Кале.

[98] Клонтарф – пригород Дублина.

[99]Да покоится в мире (лат.) – поминальная молитва.

[100] Плимут – город и порт в Англии на берегу пролива Ла‑Манш.

[101] «Там, где суровое негодование не может более терзать сердце усопшего» (лат.). – Цитата из автоэпитафии (1740) английского писателя‑сатирика Джонатана Свифта (1667–1745), высеченной на его надгробии в Дублинском соборе.

[102] …бегло пролистав Эсхила Поттера и Горация Фрэнсиса. – Имеются в виду английские переводчики древнегреческого драматурга, «отца трагедии» Эсхила (ок. 525–456 до н. э.) и римского поэта Квинта Горация Флакка (65–8 до н. э.).

[103] Плутарх (ок. 46 – ок. 120) – древнегреческий писатель и историк. Главное произведение – «Сравнительные жизнеописания» выдающихся греков и римлян (50 биографий).

[104] Юра – горная гряда, расположенная к северо‑западу от Женевского озера, на границе Франции и Швейцарии.

[105] По примеру Жан‑Жака… плыть по течению… – Подразумевается эпизод из «Прогулок одинокого мечтателя» (1776–1778) французского философа и писателя Жан‑Жака Руссо (1712–1778), уроженца Женевы.

[106]Согласно Библии, ветхозаветный пророк Илия был взят живым и вознесен «в вихре на небо» в огненной колеснице (Четвертая Книга Царств, 2).

[107] Салев (Мон‑Салев) – горная вершина в трех милях к юго‑западу от Женевы.

Веве – городок на берегу Женевского озера, в швейцарском кантоне Во; одно из мест действия романа Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (опубл. 1761).

[108]Подразумеваются эпические поэмы «Илиада», авторство которой с античных времен приписывается полумифическому древнегреческому поэту Гомеру (ок. VIII в. до н. э.), «Божественная комедия» (1307–1321) итальянского поэта Данте Алигьери (1265–1321) и «Потерянный Рай» Джона Мильтона (см. примеч. к рассказу Ч. Диккенса «Дом с призраками» («1. Смертные в доме»)).

[109] Новалис (наст, имя – Фридрих фон Гарденберг, 1772–1801) – знаменитый немецкий писатель и поэт‑романтик, скончавшийся от туберкулеза.

[110] Джованни Антонио Каналетто (наст, фамилия – Каналь, 1697–1768) – итальянский художник, представитель венецианской школы.

[111]Месье неважно себя чувствует? (фр.)

[112]Отель «Берг» (фр.).

[113]Хорошо, месье (фр.).

[114]Простоватая деваха‑горничная (фр.).

[115] Джорджоне (наст, имя – Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, 1476 или 1477–1510) – итальянский живописец, один из основоположников искусства Высокого Возрождения.

[116] Лукреция Борджа (1480–1519) – дочь римского папы Александра VI, в третьем браке герцогиня Феррары. Покровительствовала художникам и поэтам (в частности Ариосто). Молва приписывает ей причастность к преступным деяниям отца и брата, Чезаре Борджа, известных своим распутством, воле которых она послушно следовала.

[117] Клеопатра (69–30 до н. э.) – последняя царица Египта (с 51 до н. э.) из династии Птолемеев. После поражения в войне с Римом и гибели мужа – Марка Антония – покончила жизнь самоубийством (по преданию, приложив к груди ядовитую змею).

[118]Под этим наименованием часто подразумевается священная для иудеев Тора (или Пятикнижие), которую составляют первые пять книг Ветхого Завета (Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие).

[119] Торквато Тассо (1544–1595) – итальянский поэт, более всего известный как автор эпической поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1580). Страдал приступами умопомешательства. В прозвище «Тассо», данном рассказчику его возлюбленной, возможно, скрыта аллюзия на трагедию Торквато Тассо «Король Торрис‑мондо» (опубл. 1587), действие которой основано на «роковой» кровосмесительной страсти брата к сестре.

[120]Насмешливый тон (фр.).

[121] Молтон – город в графстве Йоркшир.

[122]Смотрите прим. 62.

[123] Сассекс – графство на юго‑востоке Англии.

[124] Дорсетшир – см. примеч. к рассказу М. Р. Джеймса «Дом при Уитминстерской церкви».

[125]Династия Тюдоров правила в Англии с 1485‑го по 1603 год.

[126] Средний Запад – штаты, расположенные на севере центральной части США.

[127]Местная газета городка Уокеша (правильно: Уокешо) в штате Иллинойс, США.

[128] Дорчестер – город в графстве Дорсетшир.

[129] Киммерийская ночь – темная, непроглядная ночь. Киммерийцы, по представлениям древних, – народ, живущий на севере в полной тьме.

[130]Сокрушался, что не в силах скорбеть (лат.).

[131] «Сусанна» (1749) – оратория Георга Фридриха Генделя (1685–1759).

[132]Тайна моя и отпрысков рода моего (лат.).

[133]Ставшая крылатой строка 165‑я из «Опыта о критике» (1711) английского поэта Александра Поупа (1688–1744): «The fools rush in where angels fear to tread».

[134]Каталог с комментариями (фр.).

[135] «Религиозные обряды» Пикара – Имеется в виду трехтомная «Энциклопедия религиозных обрядов и церемоний всех народов» Бернара Пикара впервые изданная в 1826 г.

«Харлейский сборник» – издавался в Лондоне (1744–1746) Томасом Осборном под редакцией антиквара, публициста и библиографа Уильяма Олдиса (1696–1761) и Сэмюэля Джонсона (1709–1784) и включал в себя перепечатку трактатов из библиотеки Эдварда Харли, второго графа Оксфорда (1689–1741), друга Александра Поупа и покровителя искусств.

Тостатус Абуленсис – латинизированная форма имени Алонсо Тостадо (ок. 1400–1455), испанского богослова, епископа Авильского (с 1449), сочинения которого издавались в Венеции – 1507 и 1547 (13 тт.), 1615 (24 тт.) и 1728 (27 тт.).

Иоахим де Пинеда – автор богословского труда о Книге Иова (1637).

[136] Тезей (Тесей) – легендарный афинский царь (XIII в. до н. э.), победивший Минотавра в Критском лабиринте.

[137]Каково воздаяние? (лат.)

[138]…«когда рыщут все звери лесные»… – «Книга общей молитвы» – Псалмы, 17.

[139]Князь тьмы (лат.).

[140] …umbra mortis… – Тень смерти (лат.). – Ср.: «Прежде нежели отойду, – и уже не возвращусь, – в страну тьмы и тени смертной, / В страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма» (Книга Иова, 10:21–22).

[141] …vallis filiorum Hinnom… – Долина сыновей Енномовых (лат.), то есть Геенна. – Ср.: «И устроили высоты Тофета в долине сыновей Енномовых, чтобы сожигать сыновей своих и дочерей своих в огне…»(Книга пророка Иеремии, 7:31).

[142] Корей – ветхозаветный персонаж, восставший с сообщниками против Моисея и Аарона и ввергнутый Господом живым в преисподнюю: «И разверзла земля уста свои, и поглотила их, и домы их, и всех людей Кореевых и все имущество; / И сошли они со всем, что принадлежало им, живые в преисподнюю, и покрыла их земля, и погибли они из среды общества» (Числа, 16:32–33).

Авессалом – сын царя Давида, восставший против отца. Спасаясь бегством, запутался волосами в ветвях дуба и, беспомощный, был убит военачальником царя Иоавом (2‑ая Книга Царств, 18: 9–15).

[143] Остан – имя двух персидских магов, упоминаемых Плинием. В дальнейшем это имя присваивали себе авторы многих трактатов по магии.

[144]Здесь: в чем мать родила (лат.).

[145] Penetrans ad interiora mortis. – Проникая в пределы смерти (лат.). – Ср.: «Дом ее – пути в преисподнюю, нисходящие во внутренние жилища смерти» (Книга Притчей Соломоновых, 7:27).

[146] Пребендарий – священник, чаще каноник (в англиканской церкви старший священник кафедрального собора), получивший пребенду – т. е. жалование, а также передаваемые в его владение земли, дома и т. п. Коллегиальная церковь – соборная церковь или церковь с капитулом – коллегией священников во главе с каноником.

Уитминстер – город в графстве Глостершир.

[147] …мальчишку и носит черт по развалинам и кладбищам… – В оригинале употреблено ирландское слово «raths», обозначающее доисторические крепостные постройки, с которыми связывались легенды о магических обрядах кельтов.

[148] Эскулап (в греческой мифологии – Асклепий), сын Аполлона, бог врачевания, обладавший даром воскрешать мертвецов. Выздоравливающий приносил в жертву Асклепию петуха. Последние слова