Пер. Л. Бриловой

Полтора десятка лет назад, то ли в конце августа, то ли в начале сентября, у станции Уилсторп, что в восточной Англии, остановился поезд, и из вагонов потянулась публика. В числе прочих на платформе оказался довольно высокий молодой человек в меру приятной наружности. Он нес с собой чемоданчик и какие‑то бумаги, увязанные в пакет. Судя по тому, как озабоченно он оглядывался, вы бы предположили, что его кто‑то должен встретить, и не ошиблись бы. Навстречу приезжему шагнул начальник станции, замер, будто что‑то припоминая, затем обернулся и махнул рукой дородному важному джентльмену с круглой бородкой, не без растерянности озиравшему поезд.

– Мистер Купер, – прокричал начальник станции, – мистер Купер, похоже, это тот джентльмен, который вам нужен. – И тут же, обращаясь к пассажиру: – Мистер Хамфриз, сэр? Рад приветствовать вас в Уилсторпе. Из усадьбы пришла тележка за вашим багажом, а вот мистер Купер – да вы уж, наверно, сами догадались.

Приблизившийся тем временем мистер Купер приподнял шляпу и обменялся с гостем рукопожатием.

– От души рад, – заговорил он, – в чем присоединяюсь к мистеру Палмеру. Мне следовало бы первым сказать вам «добро пожаловать», мистер Хамфриз, но что поделаешь, не имел удовольствия знать вас в лицо. Пусть ваше пребывание среди нас станет воистину красным днем календаря, сэр.

– Весьма благодарен вам, мистер Купер, за ваши добрые пожелания, и мистеру Палмеру также. Надеюсь, что нынешняя… смена жильца – несомненно, для всех вас весьма огорчительная – не причинит неприятностей тем, с кем мне предстоит иметь дело.

Сознавая, что выбрал не самые удачные выражения, мистер Хамфриз умолк, и паузу заполнил мистер Купер:

– В этом не сомневайтесь, мистер Хамфриз. Беру на себя смелость заверить вас, сэр, что теплый прием вам всюду обеспечен. А если вы предполагаете, что смена владельца повлечет за собой ущемление чьих‑либо интересов, то ваш покойный дядюшка… – Тут мистер Купер в свою очередь смутился и замолчал, уступая вмешательству то ли собственного внутреннего голоса, то ли голоса мистера Палмера, который, громко откашливаясь, спросил у Хамфриза его билет. Собеседники покинули станцию и по предложению Хамфриза пешком направились в дом Купера, где их ждал завтрак.

Теперь опишу, весьма кратко, что связывало друг с другом представленных вам персонажей. Дело в том, что на Хамфриза неожиданно свалилось наследство: усадьба его покойного дяди, которую племянник ни разу в жизни не видел, равно как и самого дядюшку. Хамфриз был человек немалых дарований, добродушный и одинокий как перст. Последние четыре‑пять лет он состоял на правительственной службе. Получаемые при этом доходы были далеки от той суммы, которая позволила бы Хамфризу, как ему желалось, осесть в деревне. Если бы не гольф и не занятия садоводством, мистер Хамфриз, при его склонности к наукам и некоторой робости характера, вообще не выходил бы из дому. В тот день, о котором я веду рассказ, он собрался впервые посетить Уилсторп и обсудить с мистером Купером, управляющим имением, некоторые неотложные дела. Вы спросите, почему впервые, ведь правила приличия требовали его непременного присутствия на дядюшкиных похоронах? Ответ прост: кончина дяди застала племянника за границей и его не успели вовремя разыскать. А потом спешить было уже некуда, так что поездка откладывалась до того момента, когда к его прибытию все будет готово. И вот наконец он в уютном доме мистера Купера (напротив пастората) и знакомится с приветливо улыбающимися миссис и мисс Купер.

В ожидании завтрака хозяева пригласили Хамфриза в гостиную, где он, сидя на нарядном стуле, потихоньку покрывался испариной под пристальными изучающими взглядами.

– Дорогая, я говорил уже мистеру Хамфризу, – начал мистер Купер, – что, как я надеюсь и верю, его пребывание здесь, среди нас, в Уилсторпе, воистину станет красным днем календаря.

– Разумеется, – от души подхватила миссис Купер, – только пусть таких дней будет много‑много.

Мисс Купер добавила пару слов в том же роде, после чего Хамфриз позволил себе игриво заметить, что раз так, то остается отметить красным весь календарь до конца. Шутку не то чтобы вполне поняли, но встретили дружным смехом. Пришло время садиться за стол.

– Знакома ли вам хоть сколько‑нибудь эта часть страны, мистер Хамфриз? – после короткой паузы спросила миссис Купер. Вступление оказалось удачным.

– К сожалению, должен признаться, нисколько. Но то, что я успел увидеть из окна поезда, мне понравилось.

– Оно и неудивительно. Временами мне даже кажется, что красивей мест не бывает; да и скучать здесь не приходится. Вот только вы чуть‑чуть опоздали с приездом: пропустили самые лучшие вечеринки в саду.

– Да что вы говорите, какая жалость! – произнес Хамфриз с облегчением в душе, а затем, чувствуя, что тема не исчерпана, добавил: – Но, как бы то ни было, миссис Купер, даже если бы я поторопился, участвовать все равно бы не смог. Недавняя кончина моего бедного дядюшки, знаете ли…

– Боже мой, мистер Хамфриз, и как у меня язык повернулся сказать такое! – На лицах мистера и мисс Купер тоже выразилось раскаяние. – Что вы только могли обо мне подумать! Мне так жаль; простите, очень вас прошу.

– Ну что вы, миссис Купер, все в порядке, уверяю вас. Не стану притворяться, будто смерть дяди – большой удар для меня, я ведь ни разу его не видел. Я всего лишь хотел сказать, что из соображений приличия мне, наверное, следует на время отказаться от подобных празднеств.

– Это очень любезно, что вы меня успокоили. Не правда ли, Джордж, мистер Хамфриз очень любезен? Вы в самом деле меня простили? Но подумать только! Вы даже ни разу не встречались с бедным мистером Уилсоном?

– Ни разу в жизни; не только не встречался, но даже писем не получал. Кстати, это я должен просить у вас прощения. Я еще не поблагодарил вас за хлопоты, разве что в письме, а вам ведь пришлось потрудиться, чтобы нанять для меня слуг.

– Пустяки, мистер Хамфриз; но прислуга, мне думается, вас устроит. Дворецкий и экономка – муж и жена. Мы их знаем уже не первый год – очень милая пара, порядочные люди. А за тех, кто будет работать на конюшне и в саду, без сомнения, готов поручиться мистер Купер.

– Да, да, мистер Хамфриз, люди надежные. Главный садовник – единственный, кто остался со времени мистера Уилсона. Вам, конечно, известно из завещания вашего дяди, что он обеспечил большую часть слуг, поэтому они смогли удалиться от дел. А экономка с дворецким как нельзя лучше должны соответствовать вашим запросам, жена права.

– Вселяться можно хоть сию минуту, мистер Хамфриз, я ведь понимаю, вам этого хочется, – продолжала миссис Купер. – В доме найдется все, что вам нужно; конечно, кроме общества – с этим, увы, сложнее. Но, по нашему разумению, вы намереваетесь въехать как можно скорее. Если я ошибаюсь, то тем лучше: вы останетесь здесь, чему мы будем очень рады.

– В этом я не сомневаюсь, миссис Купер, и очень вам признателен. Но я предпочитаю окунуться сразу и с головой. К одиночеству я привык. Вечера есть чем занять – бумаги, книги и все прочее, – так что скука мне в ближайшее время не грозит. Я подумал, что если мистер Купер сможет сегодня оторваться от дел и показать мне дом и парк…

– А как же, разумеется, мистер Хамфриз. Я в вашем распоряжении в любое время дня и ночи.

– Ты хотел сказать, папа, только до обеда, – вмешалась мисс Купер. – Не забудь, что мы идем к Браснеттам. И кстати, ключи от сада все у тебя?

– Вы большой знаток садоводства, мисс Купер? Может быть, вы скажете мне заранее, что я застану в усадьбе по этой части?

– О, какой там большой знаток, мистер Хамфриз! Просто я очень люблю цветы. А здешний сад… что ж, я часто повторяю: немножко стараний, и он будет выглядеть просто чудесно. Сейчас он очень старомодный, там полно кустарников. Имеется, кроме того, старинный храм и лабиринт.

– В самом деле? Вы его исследовали, наверно?

– Не‑е‑ет. – Мисс Купер поджала губы и затрясла головой. – Мне хотелось, очень хотелось, но старый мистер Уилсон всегда держал его на замке. Он даже леди Уордроп туда не пускал. Она живет здесь поблизости, в Бентли, – вот она действительно большой знаток садоводства. Я потому и спросила отца, все ли у него ключи.

– Вот оно что. Не сомневайтесь, я туда загляну, а когда изучу все ходы и выходы, то и вам покажу.

– О, благодарю вас, мистер Хамфриз! Ну, держитесь теперь, мисс Фостер. Это дочка нашего приходского священника, сейчас их нет – уехали отдыхать. Милейшие люди. У нас с ней спор: кто первой заберется в лабиринт; без конца друг друга поддразниваем.

– Садовые ключи, видимо, хранятся в доме, – возвестил мистер Купер, изучая большую связку. – В библиотеке мне попадалось множество ключей. А теперь, если вы готовы, распрощаемся с дамами и вперед, на разведку.

Покинув дом мистера Купера, Хамфриз ощутил себя диковинкой, выставленной напоказ: не то чтобы вокруг собралась толпа, но досужих поселян, которые украдкой на него косились и в знак приветствия касались своих шляп, он встречал вдоль деревенской улицы на каждом шагу. Чуть позже, у ворот парка, они с мистером Купером обменялись несколькими словами с женой привратника, а затем и с самим привратником, приводившим в порядок дорожку. Но буду краток. До дома оставалось еще около полумили, и Хамфриз воспользовался случаем, чтобы задать своему спутнику несколько вопросов о покойном дяде. Заставить мистера Купера разговориться оказалось нетрудно.

– Да, подумать только (как говорила недавно моя супруга), вы ведь ни разу даже не виделись с покойным джентльменом. И все же, вы, думаю, не обидитесь, если я позволю себе сказать, что семейного сходства между вами почти не заметно. Я не имею в виду ничего плохого – Боже упаси. Послушайте, что он был за человек. – Мистер Купер внезапно встал как вкопанный и в упор воззрился на Хамфриза. – Каков он был по сути, так сказать. Это был самый настоящий, законченный ипохондрик. В этом слове он весь. Да, сэр, ипохондрик до мозга костей. Что бы ни творилось вокруг, его это не интересовало. Я, помнится, взял на себя смелость послать вам вырезку из местной газеты – несколько слов, которые я посвятил кончине вашего почтенного родственника. Если не ошибаюсь, в тех же выражениях он описан и там. Но, мистер Хамфриз, – продолжал Купер, для пущей выразительности тыча собеседника в грудь, – не сочтите, что я позволил себе умалить достоинства – поистине выдающиеся – вашего уважаемого дяди и моего незабвенного нанимателя. Честен, искренен, неизменно великодушен – таков он был, мистер Хамфриз. Доброе сердце и щедрая рука. Но была одна слабость: это его злосчастное здоровье, а точнее будет сказать, нездоровье.

– Ах так? Бедняга. Выходит, его донимала какая‑то хвороба? Но ведь главная причина его смерти, как я понял, старость?

– Вот именно, мистер Хамфриз, вот именно. Последние искры потухающего огня, – Купер сопроводил свои слова уместным, по его мнению, жестом, – слабые колебания остановившегося маятника. Но на ваш первый вопрос я должен ответить отрицательно. Угасание жизненных сил? – Да. Болезни? – Нет, если не считать несносного кашля. Но вот мы и дома. Что скажете, мистер Хамфриз: не правда ли, красивое зрелище?

В целом дом заслуживал такого эпитета, правда, некоторые сомнения вызывали его странные пропорции. Это было необычно вытянутое в высоту строение из красного кирпича, с гладким аттиком, который почти целиком скрывал крышу. Создавалось впечатление, что перед вами перебравшийся на лоно природы городской дом; бросались в глаза цоколь и довольно высокая лестница перед парадной дверью. Наличие флигелей оправдало бы внушительную высоту главного корпуса, но они отсутствовали. Конюшни и прочие службы были скрыты деревьями. Хамфриз предположительно датировал постройку 1770 годом.

Дворецкий и кухарка (она же экономка), средних лет пара, дождавшись нового хозяина, распахнули перед ним двери. Хамфризу уже было известно, что фамилия их Калтон. Нескольких минут разговора хватило, чтобы у Хамфриза сложилось самое благоприятное впечатление о внешности и манерах Калтонов. Было решено, что назавтра дворецкий покажет ему столовое серебро, а также винный погреб, а с экономкой предстояло обсудить вопросы, касавшиеся белья, постельных принадлежностей и прочего подобного – что требуется и что имеется в наличии. Отпустив пока Калтонов, Хамфриз и Купер приступили к осмотру дома. Его топография к дальнейшему ходу нашей истории никакого отношения не имеет. В первом этаже имелись прекрасные просторные комнаты; особенно понравилась библиотека, размерами не уступавшая столовой. Три ее высоких окна выходили на восток. Спальня, приготовленная для нового владельца, помещалась во втором этаже, непосредственно над библиотекой. Стены украшало множество старых картин, среди них встречались и по‑настоящему ценные. Ни единого нового предмета обстановки Хамфризу на глаза не попалось, равно как и ни одной книги, изданной позднее XVIII века. Ознакомившись с теми немногими изменениями, какие внес в интерьер дома его последний владелец, а также с сиявшим свежими красками дядюшкиным портретом (он висел в гостиной), Хамфриз вынужден был согласиться с Купером, что едва ли в личности предшественника обнаружит что‑либо для себя притягательное. Ему грустно было сознавать, что он не испытывает должной печали, – он dolebat se dolere non‑posse [130]– при мысли о кончине того, кто, сознательно или невольно, сделал столь многое для счастья своего неведомого племянника, а Хамфриз чувствовал, что Уилсторп как раз то место, где ему суждено счастье, а уж о библиотеке Уилсторпа и говорить нечего.

Настало время перейти в сад; пустые конюшни подождут, прачечная тоже. Итак, в сад они и направили стопы и вскоре убедились в правоте мисс Купер, утверждавшей, что усилия окупятся здесь сполна. Прав был и мистер Купер, сохранивший в штате прежнего садовника. Нетрудно было усомниться в том, что покойный мистер Уилсон придерживался новейших взглядов на садовое искусство, – более того, можно было с уверенностью утверждать обратное. Но все указывало на то, что владелец сада – человек знающий, а инвентарь и оборудование были превосходны. Купера привело в восторг как нескрываемое удовольствие Хамфриза, так и дельные замечания, которые тот время от времени ронял.

– Вижу, у вас подход, так сказать, профессиональный; год‑другой, и вы устроите здесь царский вертоград. Жаль, нет Клаттерема – это наш главный садовник. Он пришел бы, да вот беда – у его сына жар! Послушать бы ему, как вам здесь понравилось.

– Да, вы мне говорили, что он сегодня не сможет прийти, и я ему сочувствую. Побеседуем завтра, времени у нас достаточно. А что там за белое здание на насыпи, по ту сторону лужайки? Храм, о котором упоминала мисс Купер?

– Совершенно верно, мистер Хамфриз – храм Дружбы. Сооружен дедом вашего покойного дяди, мрамор привезен специально из Италии. Не хотите ли заглянуть? Оттуда открывается красивый вид на парк.

Сооружение, в общих чертах похожее на храм Сивиллы в Тиволи, только значительно уступавшее последнему размерами, было увенчано куполом. Вделанные в стену рельефы с античных надгробий, как и все прочее, самым приятным образом напоминали о достопримечательностях континента. Купер извлек из кармана ключи и не без труда открыл тяжелую дверь. За исключением красивого плафона, внутри не оказалось ничего достойного внимания. Большую часть помещения занимала груда круглых каменных блоков. Сверху на каждом из них было выбито по одной‑единственной букве, глубоко врезанной в слегка выпуклое тело монолита.

– Для чего это? – поинтересовался Хамфриз.

– Для чего? Нас учили, что все сущее чему‑нибудь да служит, мистер Хамфриз, и блоки, что лежат перед нами, полагаю, не являются исключением. – Произнося эту поучительную тираду, мистер Купер постарался и вид принять соответствующий. – Но какова эта надобность, которой они отвечают или отвечали, я затрудняюсь вам сказать, сэр. Все, что мне известно, я могу передать в нескольких словах: считается, что эти блоки были перемещены сюда из лабиринта по распоряжению вашего покойного дяди и произошло это в те времена, когда меня еще здесь не было. А лабиринт, мистер Хамфриз…

– Ах, лабиринт! – воскликнул Хамфриз. – Совсем забыл, непременно нужно на него посмотреть. Где он?

Купер подвел его к двери и указующе воздел свою трость.

– Обратите взгляд, – начал он, слегка напоминая при этом Второго Старца из «Сусанны»[131]Генделя:

Оборотись на запад и вглядись

Туда, где крону дуб вздымает ввысь.

Посмотрите туда, куда указывает моя трость, и ручаюсь, что прямо напротив места, где мы стоим, вы разглядите арку над входом в лабиринт. Это в противоположном конце тропы, по которой мы сюда взобрались. Хотите пойти туда прямо сейчас? В таком случае мне нужно будет принести из дома ключи. Если вы отправитесь первым, я через пару минут к вам присоединюсь.

Хамфриз спустился с насыпи, миновал садовый фасад дома и по дерновой тропе приблизился к арке. Он немало удивился, когда обнаружил, что лабиринт обнесен высокой стеной, а арочный проход закрыт железной решеткой с висячим замком, но тут же вспомнил, как мисс Купер говорила, что его дядя никого не пускал в эту часть сада. У решетки Хамфриз остановился. Купер не показывался. Помедлив немного и попытавшись вспомнить, откуда взят девиз, высеченный над входом: «Secretum теит mihi et filiis domus meae», [132]Хамфриз заскучал и начал примериваться, не удастся ли перемахнуть через стену. Очевидно было, впрочем, что пытаться не стоит, по крайней мере в новом костюме. А вот замок, такой древний, – может быть, он поддастся? Нет, вроде бы нет. И все же последний яростный пинок – и решетка стронулась, а замок пал к ногам нового хозяина. Потревожив буйно разросшуюся крапиву, Хамфриз открыл воротца и вошел.

Лабиринт, круглой формы, был устроен из кустов тиса. Живая изгородь, давно уже запущенная, разрослась вширь и ввысь далеко за отведенные ей пределы. Проходы также соответствовали своему названию только с натяжкой. Махнув рукой на царапины, сырость и укусы крапивы, Хамфриз двинулся вперед. Он утешал себя тем, что во всяком случае дорогу обратно отыщет с легкостью, поскольку за спиной у него оставался явственно различимый след. Насколько Хамфриз помнил, до сего дня ему не доводилось бывать в лабиринте. Невелика потеря, отметил он про себя. Сырость, темнота, запах помятого подорожника и крапивы – развлечение сомнительное. Но лабиринт, кажется, не из самых замысловатых. Недалеко уже (кстати, не Купер ли там наконец появился? – Нет) и самая середина, а Хамфриз не особенно затруднял себе раздумьями при выборе дороги. Ага, вот и центр, чего уж проще.

И тут Хамфриза ожидала награда. С первого взгляда ему показалось, что центр лабиринта украшают солнечные часы, но, сдвинув в сторону густой покров ежевики и вьюнка, он обнаружил украшение не столь тривиальное: каменную колонну, достигавшую в высоту четырех футов и увенчанную металлической сферой. Медь, решил Хамфриз, судя по зеленой патине, и гравировка, к тому же красивая: контуры фигур и надписи. Беглый взгляд на фигуры убедил Хамфриза, что перед ним один из тех загадочных предметов, что прозываются небесными глобусами и, по всей видимости, для получения каких‑либо сведений о небесах абсолютно непригодны. Осмотреть диковинку повнимательней Хамфризу не удалось – не хватало света (по крайней мере в лабиринте), а кроме того, наконец послышался голос Купера и топот, напоминавший слоновий. Хамфриз крикнул управляющему, чтобы тот шел по его следам, и вскоре Купер, запыхавшийся, оказался на круглой центральной поляне. Извинениям не было конца: ключи, как выяснилось, так и не удалось найти.

– Ну вот, – произнес Купер, – вы и проникли в святая святых тайны – без проводника, не пройдя, как говорится, искуса. В эти пределы нога человека не ступала уже три‑четыре десятка лет. Моя нога уж точно здесь не побывала ни разу. Да, как там говорится в старой поговорке, про ангелов, что робеют вступить?[133]Все в точности по пословице.

Усматривать в этой ссылке заднюю мысль не стоило – краткого знакомства с Купером оказалось вполне достаточно, чтобы быть спокойным на этот счет, – потому Хамфриз оставил при себе едва не слетевшую с языка реплику и просто предложил вернуться в дом попить чаю, после чего Купер сможет обратиться к своим обычным вечерним обязанностям. Оба покинули лабиринт с той же легкостью, с какой проникли в его сердцевину.

– Как вы думаете, – спросил Хамфриз по пути к дому, – почему мой дядя так тщательно запирал лабиринт?

Купер замедлил шаги, и Хамфризу показалось, что еще немного – и он разоткровенничается.

– Сказать вам, мистер Хамфриз, что у меня имеются по этому поводу хоть какие‑нибудь сведения, значило бы самым безответственным образом вас обмануть. Восемнадцать лет назад, вступив в должность, я застал лабиринт в точно таком состоянии, какое вы только что наблюдали. Да и поводов для разговора об этом сооружении, насколько мне известно, никаких не представлялось, за исключением одного‑единственного, а именно того, о котором моя дочь упомянула сегодня в вашем присутствии. Леди Уордроп – особа весьма достойная – письменно выразила желание быть допущенной в лабиринт. Ваш дядя показал мне записку, составленную – как и следовало ожидать – в самых любезных выражениях. «Купер, – сказал он, – я хочу, чтобы вы написали за меня ответ». Обязанности секретаря мне были не в новинку, и я отозвался: «Разумеется, мистер Уилсон. Какого содержания?» – «Вот что, передайте от меня леди Уордроп наилучшие пожелания и напишите, что, если когда‑либо доступ в эту часть сада будет открыт, я почту за счастье предоставить ей первой такую возможность, но в настоящее время лабиринт под замком, и это положение не изменится еще многие годы, посему, воздержавшись от дальнейших просьб, она весьма меня обяжет». Вот и все, мистер Хамфриз, что сказано по интересующему вас поводу вашим уважаемым родственником, и добавить мне к этому нечего. Разве только, – добавил Купер после краткого молчания, – вот что: дядюшка ваш, насколько я могу судить, недолюбливал (подобная неприязнь свойственна многим по той или иной причине) своего покойного деда, того самого, кто, как я уже говорил, устроил лабиринт. Престранного нрава был человек, мистер Хамфриз, и путешественник изрядный. В ближайшую субботу вам выпадет случай взглянуть на его мемориальную доску в нашей приходской церкви; ее там вывесили, когда со дня его смерти прошло уже немало времени.

– О! А я готов был предположить, что столь вдохновенный строитель спроектировал для себя мавзолей.

– Подобное сооружение мне на глаза не попадалось; если подумать, я даже не уверен, что дедушка мистера Уилсона вообще похоронен здесь поблизости: за отсутствие склепа я, во всяком случае, готов поручиться. Как это ни странно, я бессилен пролить свет на интересующий вас вопрос. Правда, положа руку на сердце, можем ли мы утверждать, мистер Хамфриз, что эти суетные заботы для наших судеб столь важны?

На этом рассуждения мистера Купера были прерваны, потому что собеседники достигли двери дома.

Чай был подан в библиотеку, и дальнейшие речи мистера Купера коснулись предметов, наиболее в данной обстановке уместных.

– Прекрасное собрание книг! По мнению знатоков, в этой части страны подобные библиотеки можно пересчитать по пальцам. А на какие великолепные гравюры можно здесь набрести! Вспоминаю, ваш дядюшка показывал мне виды заграничных городов – зрелище захватывающее, первоклассное, скажу я вам. А рисунки, сделанные от руки, – чернила свежие, как будто нанесены вчера, а ведь это работа некоего древнего монаха, жившего не одну сотню лет назад. Я сам большой любитель литературы. На мой вкус, после тяжких дневных трудов едва ли что‑нибудь сравнится с часом‑другим, проведенными за книгой; куда лучше, чем убить целый вечер на визит к знакомым. Ах да, вспомнил! Если я не вернусь немедленно домой, поскольку сегодня нам как раз предстоит пойти в гости, супруга задаст мне головомойку. Я должен спешить.

– Я тоже вспомнил: если завтра мисс Купер собирается осмотреть лабиринт, нужно, чтобы его немного расчистили. Не могли бы вы дать кому‑нибудь такое поручение?

– Разумеется. Завтра с утра пораньше пошлю туда пару работников с косами. Когда буду проходить мимо сторожки, отдам распоряжение, а кстати велю им пометить путь колышками или тесьмой, а то как бы вам не пришлось спешить им на выручку.

– Замечательная мысль! Так и сделайте, а я жду миссис и мисс Купер после полудня, а вас – в половине одиннадцатого.

– Уверен, им это доставит удовольствие, да и мне тоже. Спокойной ночи, мистер Хамфриз!

Хамфриз пообедал в восемь. Если бы не первый вечер в новом месте и не словоохотливое настроение Калтона, остатка вечера хватило бы, чтобы дочитать роман, купленный в дорогу. А так пришлось выслушать, что думает Калтон об окружении, а также о погоде: последняя, кажется, как обычно, соответствовала сезону, а вот первое со времен детства Калтона (проведенного именно здесь) немало переменилось и не обязательно в худшую сторону. В особенности много выиграла по сравнению с 1870 годом сельская лавка. Теперь там можно получить, в пределах разумного, почти все, а это большое подспорье. Вдруг возникнет нужда (а так уже бывало), и он (Калтон) прямиком в лавку (если она еще не закрылась), тогда как в прежние времена приходилось одалживаться в доме священника; но если на свечи, мыло, патоку или детскую книжку с картинками, например, можно было рассчитывать, то за чем другим лучше и не соваться, а ведь в девяти случаях из десяти требуется что‑нибудь вроде бутылочки виски; по крайности… Ну что же, подумал Хамфриз, книга подождет до лучших времен.

Вне всякого сомнения, лучшего места для послеобеденного отдыха, чем библиотека, и искать не стоило. Сжимая в руках свечу, а в зубах трубку, Хамфриз обошел всю комнату и изучил надписи на корешках. Такой человек, как он, не мог не заинтересоваться старинной библиотекой, а тут представлялся случай ознакомиться с книжным собранием подробно, шаг за шагом. От Купера он успел узнать, что каталог отсутствует, если не считать весьма поверхностного перечня, понадобившегося, когда официально утверждали завещание. Восхитительное занятие на зиму – составление catalogue raisonne. [134]Не исключено, что обнаружатся и жемчужины – если верить Куперу, даже старинные манускрипты.

Обходя библиотеку, Хамфриз заподозрил (как бывает с большинством из нас в подобных местах), что большая часть собрания для чтения совершенно непригодна. Издания классиков и ведущих богословов, «Религиозные обряды» Пикара и «Харлейский сборник» – это понятно, а вот кому придет на ум взяться за Тостатуса Абуленсиса, за сочинение Пинеды об Иове[135]или хотя бы вот за эту книжку? Хамфриз вытащил томик в четверть листа, в неряшливом переплете, от которого отлетела этикетка с заглавием, и, заметив, что его уже ждет кофе, подсел к столу. Потом машинально открыл книгу. Не исключено, что, как обычно, обманутый внешностью, с приговором он поторопился. А что если за неприглядным немым переплетом скрываются, к примеру, превосходные пьесы? Вместо этого там оказался сборник проповедей или размышлений, о происхождении которых, не имея первого листа, оставалось только гадать. Хамфриз отнес бы книгу к концу XVII века. Он переворачивал и переворачивал страницы, пока не наткнулся на запись на полях: «Притча о Злосчастье». Любопытно будет посмотреть, решил Хамфриз, хитер ли автор на выдумку.

«Довелось мне где‑то слышать или прочитать, – говорилось в книге, – то ли Притчу, то ли правдивый Рассказ (пусть судит читатель) о Человеке, который, подобно Тезею в Аттической Сказке, [136]решился вступить в Лабиринт, и Лабиринт этот был не из тех, что хитроумно устраивают в наши дни Садовые Мастера; нет, он был много обширней, а сверх того, изобиловал, как полагали многие, неведомыми Западнями и Ловушками и, главное, скрывал в себе Обитателей столь зловещих, что встреча с ними означала почти верную Гибель. Натурально, подобный опасный Замысел всегда побуждает Друзей к бесконечным Увещеваниям. „Вспомни такого‑то, – говорит Брат, – как он ушел туда и не вернулся“. – „А такой‑то, – вторит ему Мать, – у него хватило духу сделать лишь несколько шагов, и с того дня им овладело Безумие; он неспособен поведать о том, что ему встретилось, и навсегда забыл о ночном покое“. – „Разве тебе не говорили, – не отстает от Родных Сосед, – что за Личины выглядывают иной раз из‑за Частокола и решетчатых Ворот?“. Но все бесполезно; Человек решил добиваться своей Цели, и неспроста, так как не было в тех Краях ни единого дома, где у Камелька не шли бы Толки, будто в самой Сердцевине Лабиринта хранится Драгоценность столь диковинная и прекрасная, что Обладатель ее до скончания дней своих мог бы почитаться богачом, и достанется она по праву тому, кто сумеет туда пробраться. И что же? Quid multa?[137]Искатель Приключений ступил за Врата, и весь день Близкие не имели от него вестей, лишь бессонной Ночью до них смутно донеслись отдаленные, вселявшие Ужас Крики, и более они не сомневались в том, что их Сын и Брат принадлежит отныне к Сонму тех Несчастных, кои пустились в опасный путь и потерпели Крушение. Умываясь слезами, отправились они назавтра к приходскому Причетнику просить, чтобы прозвонили в Колокол. Дорога пролегала у самых Врат Лабиринта. Друзья ускорили шаги, ибо Ужас гнал их прочь, но внезапно узрели Тело, простертое в Проходе Лабиринта. Устремившись туда (а что они при этом испытали – догадаться легко), Близкие обнаружили того, кого не чаяли уже увидеть вновь, и убедились, что он жив, хотя и погружен в Беспамятство, подобное Смерти.

И вот Скорбящие вернулись назад, исполнившись Ликованием и всеми силами принялись возвращать Блудного Сына к жизни. Тот же, пришедши в себя и узнав об их Тревогах и о том, что привело их Утром к Вратам Лабиринта, произнес: „Вернитесь и продолжите свой Путь, ибо заодно с Драгоценностью (и он протянул им Камень воистину редкостной Красоты) обрел я нечто, от чего не знать мне Покоя ни Днем ни Ночью“. И Друзья принялись допытывать, что означают сии Слова и где Ноша, гнетущая его столь тяжко. „Здесь, со мной, – ответствовал Несчастный, – в моей Груди, и мне не избыть ее вовеки“. И, не прося о помощи Мудрецов, сами постигли Близкие, что это Воспоминания об увиденном в Лабиринте причиняют ему такие Муки. Время шло, но лишь Обрывки Фраз, оброненные в бредовом Исступлении, служили единственным ответом на мольбы Друзей поведать о происшедшем. Когда же Друзья мало‑помалу исхитрились составить из Фрагментов подобие единой Картины, им стало ясно вот что.

Вначале, когда Солнце сияло ярко, их Друг шел вперед с легкой душой, достиг, не встретив никаких Препон, Центра Лабиринта и овладел Драгоценным Камнем, а потом, не чуя под собой ног, пустился в обратную Дорогу, но застигнутый Ночью, „когда рыщут все звери лесные “,[138]стал замечать, что некая Тварь следует за ним по соседней Аллее (так ему почудилось), „неотступно сверля его взглядом “, и что стоит ему остановиться, как Спутник замирает тоже, отчего Чувства Смельчака пришли в Смятение. В сгустившейся тьме он различал, мнилось, уже не одного, а целую стаю Преследователей – об этом говорили Шорох и Треск, не умолкавшие в Чащобе. По временам до слуха Юноши доносились приглушенные Голоса – казалось, это шепчутся между собой таинственные Обитатели Лабиринта. Но кто они были, в каком виделись Обличье – Друзья так и не узнали. Будучи же спрошен, что за Крики раздавались в Лабиринте в ночную пору (как было упомянуто выше), Искатель Приключений поведал следующее. Около Полуночи (насколько он мог судить) он услышал отдаленный Голос, звавший его по Имени, и мог бы поклясться, что это кричит его Брат. Тогда он остановился и, собрав все силы, испустил ответный Крик. Чуть позже ему подумалось, что его Голос, а вслед за тем и Эхо заглушили все прочие звуки, ибо не успела вновь воцариться Тишина, как он различил у себя за спиной Топот бегущих Ног. Устрашившись, он ударился в Бегство и до самого Рассвета не переходил на шаг. Бывало, вконец обессиленный, он бросался ничком на Землю, уповая на то, что Преследователи в Темноте его минуют, но каждый раз Топот замирал, а вместо этого раздавались Звуки, похожие на фырканье и сопение потерявших след Собак. Юноша вновь принимался петлять, ибо Ужас, затмевавший Разум, заставлял его забыть о том, что Супостатов ведет по следу Чутье. И мало этой Напасти: на каждом шагу ему мерещилась Яма или Ловушка.

О них он не только слышал: немало их он видел собственными Глазами и на Обочинах, и прямо посреди Аллей. Подобной Ночи (сказал он) не выпадало доселе на долю ни единому Смертному, и ни Драгоценность, которую он нес в Котомке, ни все Сокровища Индии не вознаградили бы его за перенесенные Муки.

Не стану долее толковать о Несчастьях того, кто дерзнул вступить в Лабиринт, ибо верю, что цепкий умом Читатель уловил уже задуманную мной Параллель. Не есть ли Драгоценность Лабиринта иносказательный образ того Блаженства, что обретает Человек на Стезе земных Утех, а Лабиринт не служит ли Символом бренного Мира, провозглашенного Молвой Вместилищем сего Сокровища?»

Дойдя до этого места, Хамфриз решил, что теперь самое время заняться для разнообразия пасьянсом, а что до Морали Притчи, то пусть автор оставит ее при себе. Хамфриз вернул книгу на полку, при этом мысленно спрашивая себя, попадался ли вышеприведенный отрывок на глаза дядюшке, а если да, то возможно ли, чтобы притча оказала необычно мощное воздействие на воображение покойника, отчего тот проникся ненавистью к лабиринтам вообще и решил запереть собственный. Немного спустя Хамфриз отправился спать.

На следующее утро новому жильцу пришлось вплотную заняться делами имения – с участием, разумеется, мистера Купера, которому излишняя словоохотливость не мешала, как выяснилось, знать свое дело до тонкостей. Он (мистер Купер) в то утро был на редкость оживлен; не забыл, между прочим, о вчерашнем распоряжении Хамфриза: работы по расчистке лабиринта уже велись, а мисс Купер нетерпеливо считала минуты. Мистер Купер выразил также надежду, что мистер Хамфриз эту ночь проспал сном праведника и что судьба и в дальнейшем не поскупится на такую же благоприятствующую погоду, как сегодня. За завтраком управляющий завел пространный рассказ о картинах, украшавших столовую, и, между прочим, указал на портрет того, кто соорудил храм и лабиринт. Хамфриз стал с интересом рассматривать картину. Портрет кисти итальянского художника был написан в те дни, когда мистер Уилсон, еще молодым человеком, посетил Рим. (И в самом деле, на заднем плане виднелся Колизей.) Обращали на себя внимание бледность и тонкость лица, а также большие глаза. В руках юноша держал свиток. На развернутой бумаге были видны план круглого сооружения – скорее всего, храма – и часть плана лабиринта. Чтобы рассмотреть чертеж получше, Хамфриз забрался на стул, но четкости рисунку не хватало, так что копировать не стоило. При этом Хамфризу пришла в голову идея начертить план своего садового лабиринта и вывесить в холле для удобства посетителей.

В тот же день он окончательно утвердился в этом намерении, потому что, сопровождая едва дождавшихся своего часа миссис и мисс Купер, так и не смог привести их в центр лабиринта. Садовники, перед тем как уйти, уничтожили разметку, и даже Клаттерем, на которого возлагались последние надежды, оказался бессилен.

– Загвоздка в том, мистер Уилсон – то есть мистер Купер, я хотел сказать, – что в лабиринтах все устроено внешне одинаково, нарочно чтобы сбить с толку. Но если вы пойдете за мной, я вас приведу куда надо. Вот смотрите, я здесь кладу свою шляпу, чтобы знать, откуда мы вышли. – Он возглавил процессию, и через пять минут благополучно вывел ее к той же шляпе. – Чудное дело, – изрек он с глуповатым смешком, – голову готов прозакладывать, что положил шляпу на ежевичный куст, а теперь, извольте видеть, вдоль этой дорожки ничего и похожего на ежевику нет. Если позволите, мистер Хамфриз, – вас ведь так звать, сэр? – я кликну одного из ребят, чтобы пометил дорогу.

В ответ на громогласные призывы явился Уильям Крэк. Путь до честной компании дался ему с трудом. То его голос слышался (и сам он мелькал) на внутренней аллее, то – почти одновременно – на внешней. Как бы то ни было, он наконец присоединился к остальным. Полезного совета от него получить не удалось, и его приставили к шляпе, которую Клаттерем счел необходимым вновь поместить у отправной точки, на сей раз на земле. Но и эта стратегия победы не принесла. После без малого трех четвертей часа бесплодных блужданий Хамфризу пришлось, пространно извиняясь перед мисс Купер, протрубить отступление, так как миссис Купер явно устала и нуждалась в том, чтобы подкрепить свои силы чаем.

– Во всяком случае, пари у мисс Фостер вы выиграли, – сказал он, – в лабиринте побывали, а я обещаю без промедления составить удобный план и нанести для вас маршрут.

– Это‑то и надобно, сэр, – вмешался Клаттерем, – начертить план и держать его наготове. Нехорошо будет, если кто зайдет сюда и не сможет выйти, а тем временем хлынет ливень; здесь можно плутать часами, разве что, с вашего позволения, мне сделать просеку к самому центру. Я вот что думаю: нужно свалить парочку деревьев в каждом ряду по прямой линии, чтобы середка просматривалась. Правда, это будет уже не лабиринт; не знаю, как уж вы распорядитесь.

– Нет, пока не стоит. Сперва я изготовлю план и дам вам копию. Позднее, при случае, я подумаю о том, что вы предложили.

Стыд за сегодняшнее фиаско так донимал Хамфриза, что он не утерпел и вечером предпринял еще одну попытку пробраться в центр лабиринта. Он вышел туда с первой попытки, отчего еще больше разозлился. Неплохо было бы приняться за составление плана тотчас, но уже темнело, так что не стоило и ходить за карандашом и прочими принадлежностями.

На следующее утро Хамфриз, захватив с собой доску для рисования, карандаши, циркули, чертежную бумагу и все прочее (часть необходимых вещей он позаимствовал у Куперов, а часть нашел в шкафу в библиотеке), расположился в середине лабиринта, куда добрался с той же легкостью, что и накануне вечером. Но за намеченное занятие он взялся не сразу. Теперь, когда не было уже ежевики и сорных трав, скрывавших из виду колонну и шар, открывалась возможность разглядеть последние во всех подробностях. Колонна оказалась самой обыкновенной – как в любых солнечных часах. Нельзя было сказать того же о шаре. Как уже говорилось ранее, впервые бросив взгляд на тонкую гравировку, состоявшую из фигур и надписей, Хамфриз решил, что перед ним небесный глобус, теперь же стало ясно: рисунок на сфере совсем не тот. Одна лишь знакомая фигура – крылатый змей, Дракон – окружала шар по… экватору, сказал бы Хамфриз, если бы речь шла об обычном, земном глобусе. Зато большую часть верхней полусферы закрывали распростертые крылья непонятного существа, чья голова была скрыта кругом, соответствующим полюсу или верхушке шара. Присмотревшись к буквам, расположенным вдоль этого круга, Хамфриз прочел слова: princeps tenebrarum. [139]Большая область на нижней полусфере была покрыта штриховкой и обозначена как umbra mortis. [140]Поблизости виднелась горная цепь и долина, из недр которой вздымалось пламя. Надпись гласила (для вас это неожиданность?): vallis filiorum Hinпот. [141]Рядом с Драконом, сверху и снизу, было изображено множество фигур, похожих на обычные символы созвездий, но все же отличных от них. Так, нагой человек с дубинкой в руках назывался не Геркулесом, а Каином. Другой, до середины туловища погруженный в землю и в отчаянии простиравший руки, оказался Кореем, а не Змееносцем, а третий (который висел на своих волосах, запутавшихся в густой кроне дерева) был Авессалом. [142]Тут же Хамфриз заметил человека в длинном одеянии и высоком колпаке; стоя в круге, он заклинал двух косматых демонов, паривших за его пределами. Заклинатель носил имя Остан‑маг [143](персонаж, Хамфризу неизвестный). Согласно общему замыслу, здесь были собраны, по всей видимости, прародители зла (не обошлось, возможно, без влияния Данте). Хамфризу подумалось, что прадедушка в данном случае проявил своеобразный вкус, но, впрочем, этот предмет он вывез, вероятно, из Италии и даже не потрудился рассмотреть получше. Если бы старик ценил эту диковинку, то ни за что не выставил бы ее здесь на произвол ветра и непогоды. Хамфриз постучал по шару и убедился, что он полый и с довольно тонкими стенками, потом отвернулся и углубился в свой план. Протрудившись полчаса, он решил, что без путеводной нити не обойтись, вынул моток бечевки, одолженный Клаттеремом, конец ее привязал к кольцу, укрепленному на верхушке шара, и проложил бечевку по аллеям к самому выходу. С помощью этого приспособления Хамфриз к завтраку сделал набросок, а после полудня был готов и более точный рисунок. Незадолго до чая к Хамфризу присоединился мистер Купер. План заинтересовал его чрезвычайно.

– Так это… – произнес мистер Купер, положил руку на шар и тут же ее отдернул. – Ого! Держит тепло, мистер Хамфриз, просто поразительно. Я думал, что этот металл – это ведь медь? – то ли изолятор, то ли проводник – не помню, как это называется.

– Солнце весь день жарило вовсю, – сказал Хамфриз, воздержавшись от обсуждения научных вопросов, – но я не заметил, чтобы шар нагрелся. Нет, он, по‑моему, вовсе не горячий.

– Странно! Я просто обжигаюсь. Все дело, по‑видимому, в различии темпераментов. Осмелюсь предположить, что вы по конституции человек зябкий, а я – нет, в этом вся разница. Все это лето я спал, верьте не верьте, практически in status quo [144]и по утрам принимал абсолютно холодную ванну. И так изо дня в день… Позвольте помочь вам с этой веревкой.

– Все в порядке, спасибо, но, если вы соберете карандаши и другие разбросанные вещи, я буду вам весьма признателен. Ну вот, ничего, надеюсь, не забыли. Можно возвращаться.

На обратном пути Хамфриз смотал бечевку.

Ночь выдалась дождливая.

К превеликому сожалению, оказалось, что – то ли по вине Купера, то ли нет – одну вещь они вечером все же забыли, а именно план. Как и следовало ожидать, дождя он не пережил. Оставалось одно: вновь приняться за вчерашние труды с самого начала (на сей раз они не грозили затянуться). Бечевка была проложена вновь, и работа закипела. Вскоре, однако, в дело вмешалась помеха в лице мистера Калтона с телеграммой из Лондона. Прежний начальник Хамфриза желал получить от него какие‑то сведения. Он вызывал его ненадолго, однако срочно. Особенно досадовать не стоило: как раз через полчаса отходил поезд и, если не случится задержки, к пяти, в крайнем случае к восьми, можно было вернуться домой. План Хамфриз отдал Калтону, велев отнести его домой, а сматывать бечевку не имело смысла.

Поездка прошла гладко, а вечер и вовсе замечательно, потому что в библиотеке обнаружился шкаф с редкими книгами. Наверху, в спальне, Хамфриз с удовольствием убедился, что слуга не забыл отдернуть занавеску и открыть окна. Поставив лампу, Хамфриз подошел к окну, откуда открывался вид на сад и парк. Лунная ночь была великолепна. Спокойствие природы не могло продлиться больше двух‑трех недель: на пороге стояла осень с ее звонкими ветрами. А пока дальние леса были погружены в безмолвие; покатые лужайки искрились росой; казалось, еще немного – и засияют красками цветы. Серебристый луч выхватил из полутьмы карниз храма, изгиб свинцового купола, и Хамфриз вынужден был признать, что старомодная архитектурная причуда облеклась в эту ночь подлинной красотой. Короче говоря, лунный свет, запах леса, глубокая тишина и полное оцепенение вокруг вызвали к жизни мысли о прошлом, не отпускавшие Хамфриза долго‑долго. Отвернулся он от окна, чувствуя, что наблюдал зрелище в своем роде совершенное и непревзойденное. Гармонию нарушало только деревце ирландского тиса, тонкое и черное, выступавшее, как сторожевой пост, из кустарника у входа в лабиринт. Неплохо было бы от него избавиться, подумал Хамфриз. Удивительно, что кому‑то пришло в голову посадить его именно в этом месте.

Назавтра, однако, злополучное деревце было забыто, оттесненное более насущными заботами: пришлось отвечать на письма и просматривать вместе с мистером Купером хозяйственные книги. Кстати, одно из писем, пришедшее в тот день, необходимо здесь упомянуть. В нем леди Уордроп (о ней Хамфриз уже слышал от мисс Купер) обращалась к Хамфризу с той же просьбой, какую ранее отверг его дядя. Она ссылалась на то, что собирается опубликовать книгу, специально посвященную лабиринтам, и хотела бы включить туда план уилсторпского образчика. Леди Уордроп добавляла, что если мистер Хамфриз согласится оказать ей любезность, то, назначив как можно более раннюю дату осмотра, он обяжет ее еще более, так как на зиму она собирается уехать за границу. Дом в Бентли, где жила леди Уордроп, располагался совсем неподалеку, и потому Хамфриз тут же отослал ей записку, где говорилось, что он ждет ее завтра или послезавтра. Скажем сразу, что в ответном письме, привезенном посланцем Хамфриза, леди Уордроп рассыпалась в благодарностях и обещала прибыть завтра же.

В тот же день был благополучно завершен план лабиринта, и на этом под списком событий, достойных упоминания, можно подвести черту.

Ночь выдалась вновь тихая и несказанно прекрасная, и Хамфриз простоял у окна почти так же долго, как и накануне. Когда он уже собирался задернуть занавеску, ему пришел на ум вчерашний ирландский тис, но на сей раз дерево не так бросалось в глаза: то ли игра теней ввела тогда Хамфриза в заблуждение, то ли что‑то иное. Так или иначе, разумнее оставить все как есть, решил он. Что следовало бы убрать, так это вот те темные заросли у самой стены дома, грозящие затенить нижние окна. Вряд ли эти кусты представляют собой особую ценность; насколько можно судить, место там сырое и для посадок неблагоприятное.

На следующий день, в пятницу (а прибыл Хамфриз в Уилсторп в понедельник), вскоре после завтрака приехала на собственном автомобиле леди Уордроп. Это оказалась пожилая грузная особа, готовая говорить обо всем на свете, а в особенности о великодушии любезного мистера Хамфриза, согласившегося без промедления выполнить ее просьбу и тем заслужившего ее вечную благодарность. Вдвоем они обследовали все, что представляло для гостьи интерес, и без того высокое мнение леди Уордроп о хозяине поместья взлетело просто до небес, когда она убедилась, что тот кое‑что смыслит в садоводстве. Хамфриз поделился планами благоустройства своих владений и встретил понимание и интерес. Собеседники сошлись также и в том, что было бы варварством вторгаться в общий замысел парка при доме. По поводу храма, предмета ее особого восхищения, леди Уордроп сказала:

– Знаете ли, мистер Хамфриз, думаю, в том, что касается каменных блоков с буквами, ваш управляющий не ошибся. В одном из моих лабиринтов, при гемпширской усадьбе (как ни печально, ныне он разрушен – дело рук невежд), именно таким образом была обозначена дорожка. Там положены, правда, керамические плитки, но тоже с буквами, и, если читать их в правильной последовательности, получается надпись – забыла, какая именно, – что‑то насчет Тезея и Ариадны. У меня имеется копия этой надписи, а также план лабиринта. Высокое искусство! Никогда вас не прощу, если вы поднимете руку на свой лабиринт. Известно ли вам, что лабиринты становятся редкостью? Что ни год, слышишь: то один уничтожен, то другой. Ну, идемте же скорей туда, а если вы заняты, я прекрасно справлюсь сама: я столько знаю о лабиринтах, что заблудиться не могу ни при каких обстоятельствах. Впрочем, помню, как недавно опоздала к завтраку – совсем запуталась. Было это в Базбери. Разумеется, если вы сможете составить мне компанию, то тем лучше.

После такого самонадеянного заявления следовало ожидать, что в уилсторпском лабиринте леди Уордроп заблудится непременно. Однако акт справедливости не свершился. Неизвестно, правда, извлекла ли достойная леди из знакомства с этим очередным образчиком паркового искусства все то удовольствие, на которое рассчитывала. Впрочем, интерес она проявила – причем весьма живой – и указала Хамфризу на ряд едва заметных углублений, где, по ее мнению, располагались в свое время блоки с буквами. Хамфриз узнал от нее также, что все лабиринты, в том числе и уилсторпский, по устройству очень близки друг другу, и научился по плану лабиринта определять, с точностью до двадцати лет, дату его создания. Изученный сегодня экземпляр, как уже стало ясно леди Уордроп, относился к году приблизительно 1780‑му и устроен был соответственно. Затем она вплотную занялась шаром. Подобного ей до сих пор видеть не доводилось, и она призадумалась.

– Хотелось бы мне иметь копию этой гравировки, если бы ее возможно было снять, – сказала леди Уордроп. – Вы сама любезность, мистер Хамфриз, но прошу вас, ради Бога, ничего не предпринимайте, чтобы исполнить мой каприз. Меня не покидает чувство, что таким образом мы выйдем за пределы дозволенного. Признайтесь, – продолжала она, повернувшись так, чтобы глядеть Хамфризу прямо в лицо, – не ощущаете ли вы сейчас – или, может быть, ощущали ранее, – что за нами кто‑то следит; стоит нам преступить черту, и последует, скажем, наскок? Нет? А я ощущаю и, надо сказать, не прочь побыстрей покинуть это место. Не исключено, – произнесла она по дороге к дому, – что я не права и виной всему жара и духота. Но все же беру назад свои слова о том, что не прощу вам, если следующей весной узнаю об уничтожении лабиринта.

– В любом случае, план вам достанется, леди Уордроп. Я его уже изготовил, а сегодня вечером сделаю для вас копию.

– Замечательно. Все, что мне нужно, это карандашный чертеж с обозначением масштаба. Мне ничего не стоит привести его в соответствие с остальными моими иллюстрациями. Спасибо вам огромное.

– Прекрасно, завтра я пришлю вам рисунок. Я хотел бы попросить вас помочь мне с этой головоломкой – я имею в виду каменные блоки.

– А, те камни, что свалены в летнем домике? Действительно головоломка. Никакого порядка в их расположении вы не заметили? Нет, разумеется нет. Но вряд ли их сложили как попало. Быть может, в бумагах вашего дядюшки найдутся нужные сведения. Если нет, то придется обратиться к специалисту по шифрам.

– Не могли бы вы дать мне еще один совет, – продолжал Хамфриз. – Кусты под окном библиотеки – как на ваш взгляд, их следует убрать?

– Какие? Эти? Нет, не думаю. Насколько можно судить на расстоянии, вида они не портят.

– Вероятно, вы правы. Прошлой ночью я их рассматривал из своего окна – оно как раз под окном библиотеки, – и мне показалось, что они чересчур разрослись. Да, глядя отсюда, этого не скажешь. Хорошо, оставлю их пока в покое.

Последовал чай, а вскоре за тем автомобиль гостьи отъехал от крыльца. Но не миновав и половины подъездной аллеи, леди Уордроп остановила машину и махнула Хамфризу, не успевшему еще вернуться в дом. Тот, подбежав, уловил ее прощальные слова:

– Мне пришло в голову, что вам стоит взглянуть на нижнюю сторону камней. Они ведь должны быть пронумерованы, не так ли? Еще раз всего хорошего. Домой, пожалуйста.

Планы на ближайший вечер определились. На изготовление чертежа для леди Уордроп и тщательную сверку его с оригиналом уйдет по меньшей мере часа два. Соответственно, в начале десятого Хамфриз разложил в библиотеке принадлежности для рисования и принялся за дело. Вечер был безветренный, душный; окно пришлось держать открытым, и Хамфризу уже не один раз попадались на глаза летучие мыши. Опасаясь наткнуться на еще одну, он постоянно косился в сторону окна. Раз‑другой ему казалось, что какое‑то животное – не летучая мышь, а более крупное – вот‑вот нарушит его одиночество. Только представить себе, как оно бесшумно переваливается через подоконник и корчится на полу!

Чертеж был уже готов; оставалось лишь сравнить его с оригиналом и убедиться, что все тупики и проходы помещены в нужные места. Он проследил путь от входа к центру, водя пальцами по обоим планам одновременно. Вначале выявилась лишь одна, возможно, две небольших неточности, а вот вблизи центру обнаружилась полная неразбериха – видимо, результат вторжения очередной летучей мыши. Перед тем как исправить копию, Хамфриз тщательно проследил последние повороты тропы на первоначальном плане. Да, здесь по крайней мере все правильно: тропа беспрепятственно достигает середины лабиринта. Но последнюю деталь рисунка воспроизводить на копии не стоит: уродливое черное пятно размером с шиллинг. Клякса? Нет. Больше похоже на дыру, но откуда здесь взяться дыре? Прищурившись, Хамфриз устало разглядывал пятно; вычерчивание плана – занятие утомительное, и его клонило ко сну. Нет, в самом деле, это дыра, престранная дыра. Казалось, она проходит не только сквозь бумагу, но и сквозь стол под ней. А также сквозь пол и все дальше, дальше, теряясь в бесконечности. Хамфриз в изумлении вытянул шею. В детстве вам, возможно, случалось надолго сосредоточить взгляд на клочке лоскутного одеяла, например, пока там не вырастали лесистые холмы, даже дома и церкви, и вы забывали истинное соотношение между своим собственным ростом и размерами представившейся вам картины. Так и Хамфризу в то мгновение казалось, что разверстая дыра заслонила собой весь прочий мир. Вид ее с самого начала вызвал у него отвращение, но испуг возник не сразу. Потом Хамфриза захлестнуло опасение, как бы оттуда что‑нибудь не появилось, и леденящее душу предчувствие, что вот‑вот свершится страшное и из глубины явится жуть, от которой не спрятаться, не укрыться. И в самом деле, внизу обозначилось какое‑то шевеление, стремившееся наружу, к поверхности. Она приближалась – загадочная форма, в которой зияли черные дыры. Она приняла очертания лица – человеческого лица – обгоревшего человеческого лица, и, мерзко извиваясь, как оса, которая выбирается из гнилого яблока, вверх потянулись черные руки, готовые схватить склоненную над ними голову. Хамфриз отчаянно дернулся назад, ударился головой о свисавшую с потолка лампу и растянулся на полу.

После злосчастного вечера он долго лежал в постели с сотрясением мозга и нервной слабостью, вызванной испугом. Доктору, который пользовал больного, пришлось столкнуться с головоломкой, к медицинской науке, впрочем, отношения не имевшей. Едва к Хамфризу вернулась речь, как он изрек требование, поставившее доктора в тупик:

– Я хочу, чтобы вы вскрыли эту круглую штуку в лабиринте…

Доктор огляделся, но ничего круглее собственной головы в комнате не обнаружил.

– Боюсь, это будет несколько затруднительно, – только и нашелся сказать обескураженный медик.

Хамфриз пробормотал несколько невнятных слов, отвернулся к стене и заснул, а доктор предупредил сиделок, что пациент все еще далек от выздоровления. Обретя способность выражать свои мысли яснее, Хамфриз втолковал доктору желаемое и взял с него обещание, что все тотчас же будет исполнено. Больному так не терпелось узнать результат, что достойный медик, пребывавший на следующее утро в легкой задумчивости, решил, что промедление не пойдет ему на пользу.

– Ну что ж, – начал он, – шар, боюсь, погиб окончательно: полагаю, металл совсем прохудился. Во всяком случае, от первого же удара долота он рассыпался на куски.

– Ну? Дальше, дальше что? – торопил его Хамфриз.

– Вы, разумеется, желаете знать, что мы нашли внутри. Шар был до середины наполнен чем‑то вроде пепла.

– Пепла? И что вы об этом думаете?

– Я еще не успел исследовать его основательно, но Купер уже убежден – основываясь на каком‑то случайно вырвавшемся у меня замечании, по всей видимости, – что это останки, подвергшиеся кремации… Не надо волноваться, дорогой сэр; да, сознаюсь, я склонен с ним согласиться.

И вот лабиринт был стерт с лица земли, и леди Уордроп Хамфриза простила; помнится, он даже женился на ее племяннице. Подтвердилось и предположение леди Уордроп о том, что камни, сложенные в храме, пронумерованы. Действительно, на нижней стороне каждого блока был краской нанесен номер. Часть цифр стерлась, но оставшихся хватило, чтобы восстановить надпись. Она гласила:

PENETRANS AD INTERIORA MORTIS[145]

Хамфриз, сохраняя благодарную память о покойном дяде, так и не простил старика за то, что тот сжег дневники и письма Джеймса Уилсона, строителя уилсторпского лабиринта и храма. Обстоятельства смерти и похорон прадеда до нас не дошли; известно лишь, что, согласно завещанию (едва ли не единственному уцелевшему документу, который имел касательство к покойному), необычайно щедрая сумма была оставлена слуге – судя по имени, итальянцу.

Мистер Купер высказал мысль, что подобные драматические события несут в себе некий знак, не всегда доступный нашему ограниченному уму. Мистеру Калтону же вспомнилась его тетушка, ныне уже покинувшая этот мир, которая году в 1866‑м свыше полутора часов проплутала в лабиринте то ли в парке Ковент‑Гарденз, то ли при дворце Хэмптон‑Корт.

И наконец, еще происшествие, одно из самых странных: книга с притчей бесследно исчезла. Хамфриз успел лишь сделать список, чтобы отослать его леди Уордроп, после чего этого тома более не видел.

Дом при Уитминстерской церкви (The Residence at Whitminster)

Date: 2015-12-12; view: 371; Нарушение авторских прав