Как мисс Лилиас посетила Белмонт и заметила в тени у окна странную треуголку

В те времена в холле каждого приличного дома имелся портшез – собственность хозяйки. Прибыли носильщики и приладили к портшезу шесты; верный Джон Трейси облачился в коричневый, отделанный белыми кружевами сюртук и взял трость (в фонаре надобности не было, поскольку лила свой нежный, приятный свет луна), а мисс Лилиас Уолсингем надела на свою хорошенькую головку красный капюшон и забралась в портшез; дверцу закрыли, натянули крышу, и ноша ничуть не обременила носильщиков. Столь многое нужно было передумать и рассказать о сегодняшних приключениях, что, очутившись в аллее под сенью тополей, Лилиас удивилась: ей казалось, впереди еще добрая половина пути; из окошка было видно, как гостеприимный дом распростер навстречу свой белый фасад, словно желая заключить ее в объятия.

Дверь холла была приоткрыта, хотя стемнело уже давно. С тихим ворчанием, непрестанно принюхиваясь, подскочили собаки и тут же завиляли хвостами: с носильщиками и Джоном Трейси они были друзья и Лилиас тоже любили. В холле Лилиас вышла из портшеза и повернула направо, в прилегающую комнатушку, открыла дверь следующей, большой комнаты – свечи не горели, там было почти совсем темно – и увидела Гертруду, которая стояла у окна, выходившего на лужайку и реку. Фасад, обращенный к реке, был погружен в тень, но Лилиас разглядела, что окно открыто. Ей казалось, что Гертруда стоит лицом к ней, но почему‑то не двигается с места. Удивляясь, почему Гертруда ее не встречает, Лилиас подошла ближе и, неприятно пораженная, застыла: ей послышался шепот, а за окном ясно виднелась человеческая фигура; незнакомец, закутанный, вероятно, в плащ, опирался на подоконник и – как почудилось Лилиас – держал Гертруду за руку.

Особенно врезался Лилиас в память резкий контур треуголки и ощущение, что такой шляпы – с непривычным образом обжатыми углами – ей раньше в чейплизодском приходе встречать не доводилось.

Лили попятилась, Гертруда тут же обернулась и, заметив ее, негромко вскрикнула.

– Это я, Гертруда, дорогая… Лили… Лили Уолсингем, – сказала Лилиас, испуганная не меньше Гертруды, – я вернусь чуть позже.

Она видела, как фигура за окном поспешно скользнула в сторону вдоль стены.

– Лили… Лили, дорогая; нет, не уходи… я тебя не ждала. – Гертруда внезапно умолкла; затем так же внезапно сказала: – Я тебе очень рада, Лили. – Она опустила оконную раму и после новой паузы произнесла: – Пойдем лучше в гостиную, и… и… Лили, дорогая, я очень тебе рада. Ты поправилась?

Она взяла Лили за руку и поцеловала.

Маленькая Лили от крайнего смущения за все это время не произнесла ни слова. Сердце ее в странном испуге колотилось, и ей казалось, что холодная рука Гертруды трепещет в ее ладони.

– Да, дорогая, конечно же пойдем в гостиную.

И юные леди молча, рука об руку пошли наверх.

– Тетя Бекки отправилась довольно далеко – к своему больному пенсионеру. Вернется она не раньше чем через час.

– Да, Гертруда, дорогая… я знаю… она ко мне заходила; сама я сюда не собиралась, это она меня попросила и… и…

Лилиас остановилась, поняв, что оправдывается за вторжение. Она ощутила, что между нею и подругой внезапно разверзлась пропасть, и это ее потрясло. Было мучительно сознавать, что прежняя девическая взаимная доверчивость ушла навсегда: недавнее происшествие, перемена в облике Гертруды и их враз изменившиеся взаимоотношения – все представлялось страшным сном.

Гертруда выглядела такой бледной и несчастной; раз или два Лилиас ловила на себе испытующий взгляд растерянно‑встревоженных глаз подруги и чувствовала, что обычный поток веселых сплетен не идет у нее с языка и что ей не спрятать от Гертруды свое недоумение и страх.

– Лили, дорогая, сядем подальше от свечей и будем смотреть в окошко; терпеть не могу свет.

– Ради бога, – согласилась Лили.

Несомненно, среди тех, кто любовался пейзажем в ту лунную ночь, не было никого бледнее Гертруды Чэттесуорт и Лилиас Уолсингем.

– Терпеть не могу свет, Лили, – не глядя на подругу, повторила Гертруда; через окно‑фонарь она наблюдала очертания лужайки, ближнего берега и высокого дальнего. – Свет мне ненавистен… да, ненавистен, потому что в мыслях моих тьма… да, тьма. Никто из людей меня не знает; я – как человек, которому являются призраки. Скажи, что ты заметила внизу, когда вошла в гостиную?

– Гертруда, дорогая, мне не следовало врываться так внезапно.

– Нет, Лили, ты вела себя правильно… правильно и очень мило: как близкая подруга, от которой нет секретов; я была тебе такой же подругой всегда, всю мою жизнь. То есть, мне кажется… по крайней мере… до последнего времени… но ты всегда была чистосердечней, чем я… и верней. Твой путь залит светом, Лили, и ведет он к миру и покою. А я свернула, и моя тропа окутана тайной; и, чудится мне, я ступила ныне в долину смертных теней. Как бы то ни было, я странствую, я произношу слова среди могильного одиночества и мрака. Что ты видела, Лили, – я знаю, ты скажешь правду, – когда вошла в гостиную, где я стояла у окна?

– Я заметила снаружи как будто очертания человека в плаще и шляпе, и он разговаривал с тобой шепотом.

– Очертания человека… Ты права, Лили: не человек, а очертания человека, – с горечью продолжала Гертруда, – ибо мне иногда представляется, что чары, сковавшие меня, едва дающие дышать, не могут исходить от человека. – Помолчав, она добавила: – Это покажется невероятным. Ты знаешь о предложении мистера Дейнджерфилда и о том, как я на него ответила. Слушай же.

– Гертруда, дорогая! – пугаясь, воскликнула Лили.

– Я собираюсь, – прервала ее мисс Чэттесуорт, – открыть тебе свою необычную, но не преступную – нет, не преступную – тайну. Мне не в чем сейчас себя упрекнуть: все вершится помимо моей воли. Но сначала ты должна поклясться всем, что свято, никому не выдавать мою тайну: ни моему отцу, ни твоему, ни моей тете, ни кому‑нибудь еще – пока я не освобожу тебя от этого обещания.

Бывало ли такое, чтобы женщина отказывалась выслушать тайну? Мгновение Лили колебалась. Затем внезапно склонилась к подруге, поцеловала ее и произнесла:

– Нет, Гертруда, дорогая, не сердись на меня, но не говори ничего. У тебя есть оправдание, а у меня его не будет; ты не собиралась заводить секретов – ты втянута против воли, шаг за шагом, – но мне их лучше не знать. Я не смогу смотреть в лицо тете Бекки и милому генералу, если буду думать, что я их… – Она запнулась, пытаясь подыскать слово.

– Обманываешь, Лили, – простонала Гертруда.

– Да, Гертруда, дорогая, – Лилиас еще раз поцеловала подругу. – И это может принести тебе большие неприятности. Но все же я благодарю тебя от всего сердца за доверие и любовь; ты и представить себе не можешь, Герти, как я рада, что не лишилась их.

И две девушки молча обменялись горячим поцелуем, а бедная Гертруда Чэттесуорт кротко плакала, глядя в темную даль.

– А когда ты станешь счастливей, дорогая, – а так будет непременно, – ты скажешь мне об этом? – попросила Лили.

– Скажу… правда, скажу. Иногда я бываю веселее… совсем счастливой… но сегодня, Лили, мне очень грустно.

Потом Лили постаралась утешить и приласкать подругу. Должен признаться, что ей было очень любопытно; она бы непременно выслушала признание Гертруды, если бы ее не пугали условия, на каких придется хранить тайну. Однако на обратном пути она возблагодарила Небеса за свою решимость и не сомневалась в том, что от этого стала счастливей и лучше.

Их тет‑а‑тет прервал стук тети Бекки в дверь холла; вслед за тем под окном послышались голоса – ее и Доминика.