Потерянная девчонка. У кованых железных ворот сегодня вечером настоящее столпотворение

У кованых железных ворот сегодня вечером настоящее столпотворение. Звоны, бряцание, лязг петель. А ведь солнце еще только‑только зашло.

Лайза крадется вдоль кирпичной стены. Ей нужно как‑то пробраться туда, внутрь. Там ее ждут богатство и слава. Она думает про себя: сейчас у меня ясная голова. Я колес не глотаю уже неделю. Ни единой таблеточки. И я хочу есть.

От голода кружится голова. У нее нет денег купить поесть. Один раз какой‑то мужик накормил ее обедом, и ей пришлось сделать с ним «что‑то, что нравится папочке». Все мужики одинаковые, размышляет она. Мне нужно попасть туда, внутрь. И я стану богатой и знаменитой.

Подъезжает очередная машина. Лайза смотрит через решетку. На подъездной дорожке к дому уже нет места – все забито машинами. Высокий мужик в форменной куртке, совершенно отвратительный с виду, показал жестами, чтобы шофер ставил машину снаружи. Машина новенькая, сияющая. Лайза видит свое отражение на отполированной дверце. Красивая машина. Как в телевизоре – для богатых и знаменитых. Она скучает без телевизора. Больше всего она любит фильмы про акул. Однажды их крутили по кабельному целую неделю – по фильму в день. Она любит смотреть, когда акула кого‑то жрет.

Вот было бы здорово, если бы акула пришла к ним домой, размышляет она. Акула в Аризоне! Но если бы она меня сожрала, мне бы не пришлось делать «что‑то, что нравится папочке».

Из машины вышли двое. Мужчина в смокинге, как на вручении «Оскара», и женщина, вся в мехах, таких легких и мягких… таких легких и мягких… ей так хочется их потрогать… и духи… как в телевизоре… духи были как в телевизоре… прием у них очень плохой, картинка постоянно срывается… и ее все равно накажут за то, что ей не хочется делать то самое с папочкой… но это так больно, знаешь… может быть, с кем‑то богатым и знаменитым… с кем‑то, как Тимми Валентайн, это будет не больно… ничто в телевизоре не бывает по‑настоящему больно… акула пожирает людей, но потом они снова – живые, правильно?.. по кабельному постоянно показывают одни и те же фильмы, где они снова живые…

Она выхватывает обрывки разговоров этих роскошных людей, словно вышедших из фантазий. Они идут к дому, они беспечно болтают.

– Интересно, а что он сейчас будет делать, когда он закончил писать альбом?.. Я слышал, он собирается делать концертный тур по стране… пригласили на телеток‑шоу и… такой популярный, девочки от него просто плачут, моя дочь исходит секрециями всякий раз, когда он…

Так говорят только богатые и знаменитые.

Дядя Брайен. Он уже ни во что не верит; он не верит в жизнь из телевизора, и он не верит в то самое «что‑то, что нравится папочке», но он все равно ее любит даже без «что‑то, что»… сейчас, может быть, он ее ищет, потому что отец не станет ее искать, потому что ему будет стыдно… что скажут соседи… да и с работы его не отпустят… и он скажет так: Брайен – никчемный писатель и атеист, вот пусть он и ищет ее… пусть он ищет…

Она долго смотрела на свое отражение в дверце машины. Потом подъехал еще один автомобиль, и оттуда высыпала целая куча народу. У них были какие‑то ящики на тележке. Они подкатили ее к воротам, и ворота открылись, и она была рядом, и просто вошла, и подумала: они меня не видят, и весь дом сияет огнями, как рождественская елка, и мне нужно только найти Тимми Валентайна, и я тоже буду богатой и знаменитой… а когда она перебегала через темную лужайку, она думала про отца, который вечно молился и рассуждал о грехе, и прощении, и искуплении грехов.

Она думала про то самое «что‑то, что нравится палочке», и вспоминала его слова, которые он никогда не произнес бы на людях: отдеру тебя шлюха сучка засажу тебе чтобы впредь неповадно было искушать папочку своей дыркой я богобоязненный человек это все ты виновата сучка ты меня искушаешь маленькая проблядушка… но теперь это все позади, потому что я стану богатой и знаменитой, и я не дам тебе делать со мной вот это, ни тебе, ни вообще никому, только Тимми, вот так‑то, и я напущу на тебе акулу, большую хищную акулу, она выйдет прямо из телевизора, так что лучше тебе его не включать…

Ведьма

Он входит в прихожую и снова чувствует этот запах – легкий сухой аромат горьких трав. Он вешает плащ на вешалку, ставит зонтик и ждет, что кто‑нибудь выйдет к нему и проводит в комнату. Но никто не выходит. Только откуда‑то из глубины квартиры слышится голос:

– Майлс, Майлс.

Он раздвигает синие бархатные портьеры и входит в комнату. Китайский ковер на полу со стилизованным изображением дракона, который глотает свой собственный хвост. В дальнем углу – ширма из слоновой кости с рельефными резными картинками: пагоды, реки, горы и бамбуковые рощи, оттененные мягкой пастелью, давно облупившейся и поблекшей. По стенам развешаны маски: маски африканских племен, сакральные маски балийской Рангды [16]с выпученными глазами и длинными волосами, маски тайской оперы с их рядами голов в коронах, карнавальные маски из Испании и Южной Америки… все в плохом состоянии, пыльные, исцарапанные, потрескавшиеся.

За ширмой – сухой женский смех, надтреснутый, старческий.

– Мьюриел?

– Сколько лет, сколько зим, Стивен Майлс! – проскрипел голос за ширмой. – Ты, наверное, не понимаешь, чего я прячусь. Может быть, думаешь, я боюсь показаться тебе на глаза такой, какой я теперь стала? Мои когда‑то роскошные рыжие волосы все повылезли, а лицо стало как старая мятая тряпка.

– Не знаю на самом деле. Я вообще ни о чем не думаю. Зачем ты меня позвала на чай? Как ты вообще узнала, что я в Лондоне?

– Я практикующая ведьма, Стивен, если ты вдруг забыл. Тебе, кстати, ничего не нужно в плане бытовой прикладной магии? Может быть, приворотное зелье? Или навести порчу на кого‑нибудь из врагов… например, на Терезу Бензино?

Стивен Майлс стоял, нервно переминаясь с ноги да ногу. Он себя чувствовал маленьким мальчиком. Но почему? Сейчас она просто старуха, и похоже, что выжившая из ума. И он уже не десятилетний малыш, который всего боится и которого она шпыняла только так. Я давно уже исчерпал всю свою вину. Мьюриел, и сэр Фрэнсис Локк, и принц Пратна… теперь они надо мной не властны.

– Ладно, – сказала она. – Приподнимем мистическую вуаль и узрим верховную жрицу.

Стивен шагнул к ширме и сложил ее одним движением руки. Крошечная ссохшаяся старушка глянула на него снизу вверх из инвалидной коляски. В руках у нее была маленькая жаровня, в которой стоял медный горшок с каким‑то бурлящим варевом – источник горького запаха, пропитавшего всю квартиру; запаха непонятных трав, в котором было что‑то тревожное. Мьюриел колдовала над ним, засыпая в кипящую жидкость какой‑то черный порошок. Рядом с коляской стояла высокая деревянная этажерка, забитая пожелтевшими свитками. На верхней полке выстроились в ряд пожелтевшие же черепа и глядели на Стивена пустыми глазницами. Но самая любопытная вещица стояла на полке на уровне глаз: половина статуэтки какого‑то восточного божка. Именно половина, потому что фигурка была расколота по вертикали – от головы до ног – четким зигзагом, как бы символизирующим удар молнии. Статуэтка была в высоту дюймов шесть; единственная рука протянута в жесте благословения, а половина лица являла собой образчик ангельской красоты, ясной и безмятежной.

– Что это? – спросил он.

Мьюриел Хайкс‑Бейли опять рассмеялась.

– Скоро мы это узнаем. Я собираюсь найти недостающую половину. Она из Юго‑Восточной Азии. И это действительно древняя вещь. И подлинная.

– Юго‑Восточная Азия? – переспросил Стивен с сомнением. – Что‑то не очень похоже на Юго‑Восточную Азию.

– Ее обнаружили в Юго‑Восточной Азии, но не факт, что она происходит именно оттуда, – сказала Мьюриел. – Человек, который мне ее продал, говорил, что она происходит из Древней Персии и как‑то связана с дуалистическим огненным культом Ахурамазды. Это верховное божество зороастрийцев. Что‑нибудь слышал про эту секту?

– Только то, что они были огнепоклонниками. – В свое время Стивен очень внимательно и углубленно изучил предмет, который любил и которого боялся больше всею на свете. Но сейчас ему не хотелось в это углубляться.

– Она могла попасть в Азию вместе с армией Александра Македонского… мне кажется, если найти недостающую половину и сложить их вместе, это будет источник великой силы. Истинной силы. Если ты понимаешь, что я имею в виду. Хотя, если судить по тому, как ты дирижерствуешь…

– То есть, как я понимаю, ты приняла приглашение Пратны.

– Я ведьма, Стивен. И я умираю. Целыми днями сижу в инвалидной коляске и смешиваю травы. Ты удивишься, когда я тебе расскажу, кто ко мне ходит. Эта мадемуазель Бензино, например…

– Что?!

– Я делаю всё, мой мальчик. Я… шарлатанка, само собой. Но знаешь, пенсии покойного мужа мне не хватает. В Англии все очень дорого. Так что приходится мне профанировать древние формулы, чтобы обманывать богатеньких идиотов. Приворотные зелья варю, к примеру. Прорицаю, гадаю…

– Что ты ей сказала? – Стивен начал подозревать, что он стал жертвой какого‑то заговора.

– Ничего такого, чего она не знала сама. Вот послушай.

Она нажала на кнопку в подлокотнике коляски. Комната наполнилась музыкой. Вторая симфония Малера. Запись из его серии.

– Неужели ты сам не слышишь? В этой музыке нет жизни… она бледная, Стивен. В ней нет огня. Нет огня! Огонь! Огонь! Ага, Стивен, кажется, я все‑таки произнесла волшебное слово?

Да, все правильно, думает Стивен. Великого музыканта из меня не вышло. Музыка Малера вздымалась волной. Теперь он слышал, что он делал неправильно и как надо было сделать. Здесь – побольше настойчивости у струнных. Здесь – небольшое рубато [17], чтобы мелодия задышала. И без этого закостенелого напряжения. Это невыносимо, подумал он. По прошествии стольких лет. Они знают, знают… и они снова тянут меня в западню.

– Давай фотографии. – Мьюриел протянула руку, иссохшую кость, обтянутую желтой кожей.

Он показал ей Конрада Штольца и Тимми Валентайна. Похоже, она нисколечко не удивилась.

– Мне страшно снова встречаться с Богами Хаоса, – сказал он.

– Нам всем страшно. Но ты должен поехать. Вот из‑за этого. А я должна разыскать недостающую половину фигурки. И все мы, Стивен, должны вновь разжечь пламя наших сердец прежде, чем мы умрем.

Потом они обнялись.

Холодные объятия, не приносящие утешения.