Глава 4. § 1. Цицерон: первая оппозиция категорий «вольного» и «буквального»

Главный документ из дошедшего до нас литературного насле­дия Иеронима, в котором он излагает свое переводческое кредо, — это так называемое «Письмо Паммахию», содержащееся в собра­нии его писем под номером 57 — «Ad Pammachium. De optimo genere interpretandi» («Паммахию. О наилучшем способе перево­дить»). Обратившись к тексту послания, следует иметь в виду, что это — не продуманный трактат по риторике или теории перевода. В то же время анализ разнообразных случаев переводческой прак­тики, проведенный автором, сделанные им сопоставления анало­гичных фрагментов Священного Писания по разным текстам, а также попытка вывести некоторые закономерности перевода, опи­раясь на авторитет античных авторов и на собственный перевод­ческий опыт, позволяют считать этот документ серьезной вехой в истории переводческой мысли.

Поводом для написания послания послужила довольно ба­нальная для переводчика история: его обвинили в искажении со­держания оригинала.

Из текста этого памятника теории перевода следует, что речь шла о письме папы Епифания епископу Иоанну, в котором тот упрекал епископа за некоторые мысли и призывал раскаяться. Иероним отмечал, что это письмо было на устах многих, так как демонстрировало высокую образованность автора и изящество стиля. Некий Евсевий, не слишком искушенный в греческом языке, упросил Иеронима перевести ему это письмо на латин­ский только для личного пользования. Иероним согласился, выз­вал скорописца и надиктовал ему текст перевода. Выражаясь в современных терминах, он сделал перевод с листа, снабдив его дополнительно заметками на полях, облегчавшими прочтение. Через полтора года этот перевод письма оказался в Иерусалим­ской библиотеке. К тому времени папа и епископ примирились, и Иеронима стали обвинять в искажении смысла письма, в клевете, а также в том, что он внес раздор между священнослужителями, так как перевод не соответствовал точно содержанию письма.

Иероним отвергает все обвинения в том, что он намеренно исказил отдельные фрагменты оригинального текста и утверждает основной принцип перевода — отход от дословности и стремле­ние передать не значение отдельных слов, а смысл высказываний: «Ego enim non solum fateor, sed libera voce profiteor, me in inter-pretatione Grœcorum, absque Scripturis sanctis, ubi et verborum ordo

mysterium est, non verbum e verbo, sed sensum exprimere de sensu»¹ — «Я действительно не только признаю, но откровенно заявляю, что в переводе с греческого, за исключением Священного Писа­ния, где и порядок слов есть таинство, выражаю не слово словом, а смысл смыслом».

В этом высказывании отчетливо прослеживаются две идеи. Первая, основная, состоит в том, что перевод — это не подстроч­ник, в котором каждому слову оригинала должно соответствовать слово в переводе. Переводчик передает смысл оригинального произведения, не стремясь к сохранению его формы. В тот пери­од подобное утверждение было вполне прогрессивным, так как свидетельствовало о понимании того, что в переводе неизбежны те или иные потери, что эти потери могут быть в ущерб форме оригинала, но не в ущерб смыслу, и, наконец, что переводной текст должен соответствовать нормам не исходного языка, а языка переводящего. В противном случае переводной текст, по словам Иеронима, будет неумелым, дурным подражанием — cacozelia.

а) Основной принцип перевода. Учители: Цицерон и Гораций

Провозглашая основной принцип перевода, Иероним ссы­лался на своих учителей Цицерона и Горация и приводил их выска­зывания о переводе. «Ив этом, — пишет он, — я имею своим учителем Туллия, который перевел "Протагора" Платона и "О до­ходах" Ксенофонта, а также прекраснейшие речи Эсхина и Де­мосфена, выступавших один против другого. Не время сейчас об­суждать подробно, сколько он у них выпустил, сколько добавил, сколько изменил, чтобы особенности одного языка передать осо­бенностями другого. Достаточно мне авторитета самого перевод­чика, который в предисловии к этим речам сказал так: "Решил я предпринять труд, полезный для обучающихся (ораторскому ис­кусству), хотя мне самому и ненужный: перевести две из самых замечательных речей, в которых спорят друг с другом красноре-чивейшие аттические ораторы — Эсхин и Демосфен"». Далее Иероним приводит хорошо известную в истории перевода цитату из предисловия Цицерона к переложеным им с греческого речам Эсхина и Демосфена (см. гл. 4, § 2).

Развивая ту же мысль, Иероним ссылается и на Горация, точнее, приводит одну лишь фразу римского поэта из его произ­ведения «Об искусстве поэзии»: «Neс verbum verbo curabis reddere, fidus Interpres», где встречаются слова «верный переводчик». Это

' Hieronymus. Epistola LVII. Ad Pammachium // Hieronymus. Sancti Eusebii Hieronymi Stridonensis. Opera omnia. Paris, 1845—1846. P. 571 (здесь и далее пере-^В°Д с лат. Л. Бондаренко).

П

высказывание Горация, процитированное Иеронимом и неодно­кратно приводившееся последующими поколениями переводчи­ков, само по себе уже представляет интерес потому, что позволяет двоякое толкование. Гораций в этом произведении дает советы начинающим поэтам. Вот как выглядит интересующий нас фраг­мент в русском переводе:

Если выводишь ты нам Ахилла, покрытого славой,

Пусть он будет гневлив, непреклонен, стремителен, пылок,

Пусть отвергает закон и на все посягает оружьем;

Будет Медея мятежна и зла, будет Ино печальна,

Ио скиталица, мрачен Орест, Иксион вероломен.

Если же новый предмет ты выводишь на сцену и хочешь

Новый характер создать, да будет он выдержан строго,

Верным себе оставаясь от первой строки до последней.

Впрочем, трудно сказать по-своему общее: лучше

Песнь о Троянской войне сумеешь представить ты в лицах,

Нежели то, о чем до тебя никто и не слышал.

Общее это добро ты сможешь присвоить по праву,

Если не будешь ты с ним брести по протоптанной тропке,

Слово в слово долбя, как усердный толмач-переводчик,

Но и не станешь блуждать подражателем вольным, покуда

Не заберешься в тупик, где ни стыд, ни закон не подмога¹.

В русской версии М. Гаспарова слова Горация о переводчике также представлены как сравнение. Гораций предлагает начинаю­щим поэтам не писать о каких-либо новых, никому не известных вещах, это слишком сложно. Можно использовать хорошо из­вестные сюжеты, уже описанные в классической литературе. Он предостерегает поэтов от слишком точного повторения того, что стало уже общим достоянием. Говоря о Троянской войне, он ско­рее всего имеет в виду «Илиаду» Гомера. Если это так, то слова Горация можно интерпретировать и как рекомендацию не пере­водить поэтические произведения греческих классиков, тем более дословно, т.е. так, как переводили обычно в тот период тексты иных, нехудожественных, жанров. В такой интерпретации советы поэтам выглядят вполне логично: используя сюжеты и характеры, выведенные в классической греческой литературе, не переводить слово в слово греческие произведения, но и не идти по пути вольных подражаний классическим авторам.

Иероним распространяет эту рекомендацию на переводчи­ков. Создается впечатление, что он трактует слова Горация fidus Interpres не как сравнение, а как обращение. В истории перевода, как отмечает канадский исследователь П. Оргёлен, двоякая трак­товка высказывания Горация встречалась неоднократно. Более правильной считается форма сравнения с переводчиком, а не об-

¹ Квинт Гораций Флакк. Оды, эподы, сатиры, послания. М., 1970. С. 386 (перевод М. Гаспарова).

рашения к нему. Еще в XVI в. (1545) Жак Пелетье дю Ман в своем переводе «Поэтического искусства» Горация уже предста­вил эту форму именно как сравнение, а не как обращение. Одна­ко, отмечает Оргёлен, поправка, внесенная Пелетье дю Маном, была быстро забыта. Лишь в XVII в. Пьер-Даниель Юэ в трактате «О переводе», увидевшем свет в 1661 г., вновь говорит об ошибке в трактовке высказывания Горация, чем вызывает живую дискус­сию сторонников и противников вольного перевода в эпоху рас­цвета «прекрасных неверных»¹.

Разночтения встречаются и в современный период. Так, Ко-панев приводит высказывание Горация как обращенное к пере­водчикам: «О усерднейший переводчик, стремись к тому, чтобы переводить не слово в слово»². В то же время Гоциридзе и Хуху-ни, ссылаясь на перевод A.B. Артюшкова («не... иди переводчи­ком верным другого Слово за словом»), полагают, что высказыва­ние к переводчикам не обращено³.

Интересную версию того, почему Иероним использует выс­казывание Горация по отношению к переводчикам, предложил испанский исследователь В. Гарсия Йебра. Он полагает, что Иероним просто не обратил внимания на падежную форму инте­ресующего нас словосочетания: у Горация оно стоит в имени­тельном падеже, а не в звательном, который следовало бы упот­ребить в обращении {fide interpres). Йебра полагает, что Иероним не заметил этого несоответствия падежных форм, так как в его время звательного падежа, существовавшего при Горации, в ла­тинском языке уже не было. Но на это, как отмечает Гарсия Йеб­ра, не обратили внимания и десятки последующих толкователей Горация (и Иеронима). А ведь истина лежит на поверхности, продолжает автор исследования, независимо от падежного окон­чания она в самом строе мыслей Горация, излагаемом им в дан­ном месте поэмы, где он дает наставления начинающим поэтам (а отнюдь не переводчикам)⁴.

Однако предположение испанского исследователя о путанице в падежных формах представляется сомнительным. В самом деле, помня о любви Иеронима к классической латинской литературе и языку, а также его глубокие познания в этой области, вряд ли можно допустить, что Иероним не обратил внимания на такую «мелочь», как различие падежных форм в один звук, как говорит Йебра, даже если в его время одна из форм уже и не употреблялась.

¹ Horguelin P.A. Anthologie de la manière de traduire. Domaine français. Montréal,
1981. P. 20.

² Копанев П. И. Указ. соч. С. 181.

³ Гоциридзе Д.3., Хухуни Г.Т. Указ. соч. С. 38.

⁴ См.: Garcia Yebra V. Traducción: bistorta y teoria. Madrid, 1984. P. 48—68.

Более того, если смысл высказывания довольно просто выводится из контекста, трудно предположить, что Иероним оказался не­способным его понять.

Чем же можно объяснить в таком случае то, что Иероним распространяет на переводчиков рекомендацию Горация, данную начинающим поэтам? Можно предположить, что Иероним умыш­ленно не обращает внимания на различие форм (тем более что его современникам, для которых он писал, это различие могло быть и неизвестно) и использует высказывание Горация так, как это ему выгодно. Если принять во внимание, что Иероним был блестящим и весьма жестким полемистом, не щадившим сопер­ников и не стеснявшимся в выборе аргументов и форм выраже­ния в спорах (сравнение соперников с ослами довольно часто возникает в его полемических текстах)¹, то это вполне можно до­пустить.

Но можно найти этому факту и еще одно объяснение. Оно действительно выводится из контекста, но не из контекста «По­слания Писонам» Горация², а из контекста письма Паммахию Иеронима, в котором им использована цитата из Горация. Выс­казывание Горация приводится Иеронимом вслед за известным фрагментом предисловия Цицерона к собственным переводам ре­чей Эсхина и Демосфена. Цицерон, как мы помним, утверждает, что сделал это не для собственной пользы, а для обучающихся ораторскому искусству и подчеркивает, что переводил он эти речи не как переводчик, а как оратор. Таким образом, и Цицерон, и Гораций дают наставления тем, кто стремится обучиться их ис­кусствам. Оба используют сравнение с переводчиком-буквалис­том — антиподом красноречивого оратора или поэта, — чтобы продемонстрировать, как не нужно делать. Иероним — ученик и последователь Цицерона и Горация — скорее причислял себя к касте литераторов, чем толмачей-переводчиков. Поэтому и в пе­реводе, важном для него виде литературной деятельности, он стремился сам и призывал других следовать советам своих учите­лей, чувствовать себя в переводе свободно, не сковывая порывы красноречия рамками форм исходного текста, т.е. не поступать так, как переводчики-буквалисты. Возможно, для него, как и для его предшественников, само слово interpres заключало отрица­тельную коннотацию, так как обозначало именно буквалиста, ли­шенного дара красноречия и следовавшего в переводе букве ори­гинала³. Таким образом, Иероним, скорее, не перепутал падежные

¹ См.: Смирнов A.A. Указ. соч.

² «Об искусстве поэзии» — одно из трех посланий 2-й книги «Посланий»
Горация, известное также как «Послание Писонам».

³ См.: Гоциридзе Д.З., Хухуни Г.Т. Указ. соч. С. 35.

формы, он сознательно использовал двусмысленное в отрыве от контекста высказывание римского поэта, чтобы, сославшись на его авторитет, убедить противников в правильности выбранного им пути в переводе: не переводить как переводчик-буквалист, а создавать в переводе текст подобно ораторам или поэтам.

Эта главная в теоретических рассуждениях Иеронима мысль развивается в тексте письма и подкрепляется разными примера­ми, призванными показать, что путь, выбранный переводчиком, верен.

б) Переводчик и евангелисты-интерпретаторы Истинность своего переводческого кредо, сформировавшего­ся, по его собственному признанию, еще в юности, — переводить не слова, а мысли — Иероним подкрепляет ссылками не только на авторитет языческих ораторов и поэтов, но и на книги духов­ных авторов. Он приводит в качестве примера переводы пропове­дей и псалмов с греческого на латинский исповедника Хилария, который, «стараясь не следовать вялой букве и стыдясь своего не­естественного и безграмотного перевода... смысл захватывал в плен и по праву победителя переносил его на родной язык»¹. Упоми­ная одну из книг житий святого Антония, он приводит цитату, где перевод слово в слово сравнивается со слишком густой тра­вой, душащей всходы. Это высказывание неожиданным образом вызывает в памяти один из аргументов Ю. Найды в пользу «дина­мической», а не «формальной» эквивалентности. Найда полагал, что естественная для естественной (непереведенной) речи избы­точность способствует наиболее полному и точному восприятию сообщения. При соблюдении формальной эквивалентности в пе­реводном тексте оказывается слишком много новых для обычной речи заимствованных элементов, слов, оборотов речи, конструк­ций, порядков расположения и т.п. Они устраняют привычную избыточность и мешают восприятию сообщения². Нетрудно заме­тить, что переводческое кредо Иеронима напоминает современную «интерпретационную концепцию», традиционно развиваемую французской и некоторыми другими переводческими школами.

На мысль об интерпретации как основе перевода наводит ар­гумент Иеронима в пользу принятого им подхода к переводу, на который ранее исследователи его творчества особого внимания не обращали: Иероним ставит переводчика в один ряд с евангелис­тами и апостолами, т.е. с интерпретаторами речений пророков или даже Слова Господня. Перечислив предшественников, кото­рые старались передать смысл, а не следовать букве, он заключа-

¹ Hieronymus. Op. cit. P. 573.

² См.: Комиссаров В. H. Общая теория перевода. М., 1999.

ет: «Меня это также не удивляет и у других авторов, так как и переводчики "Септуагинты", и евангелисты и апостолы использо­вали в святых книгах один и тот же прием. У Марка {Марк 5. 41) мы читаем, что господь сказал: "талифа куми", что обозначает, добавляет евангелист, "девица, тебе говорю, встань". Но в еврей­ском речении есть только "девица, встань". Обвините евангелиста в том, что добавил от себя "тебе говорю", но сделал он это для выражения повелительного призыва»¹. Далее Иероним показывает, как Матфей интерпретировал пророчества Иеремии (Матф. 27. 9) и Захария (Зах. II. 12. 13), как Марк и апостол Павел использовали высказывания Исайи, как Лука интерпретировал ветхозаветные сюжеты. Он отмечает изменения в тексте Септуагинты по сравне­нию с древнееврейским подлинником. «Слишком долго пришлось бы перечислять, сколько переводчики Септуагинты добавили или сколько выпустили», — заключает автор Вульгаты. Однако он вовсе не критикует переводчиков Септуагинты, напротив, он апеллирует к общепризнанной версии, стараясь доказать, что даже они не смогли избежать неточностей и изменений текста оригинала.

В то же время Иероним критически высказывается в отноше­нии Аквилы, который, как известно, стремился сделать перевод буквальным: «Нужно ли, как он, с надоедливым рвением перево­дить слоги и даже буквы... чего ни греческий, ни латинский не допускают?»

Еще одна идея, которую можно вывести из высказываний Иеронима, заключается в необходимости разграничивать тексты, подлежащие переводу, и, соответственно, различать и способы перевода. Если светская литература предоставляет переводчику полную свободу действий, то тексты Священного Писания, где даже «порядок слов есть таинство», требуют иного, максимально близкого к тексту оригинала перевода. В этом можно довольно отчетливо видеть понимание древним переводчиком того, что вы­бор способа перевода зависит от функциональной характеристи­ки текста.

в) Сознание неизбежности потерь и ошибок

Иероним вполне отчетливо осознавал, что каким бы ни было содержание текста, кому бы ни принадлежало его авторство, ка­ким бы виртуозным ни был переводчик, утраты в переводе неиз­бежны. В том же письме Паммахию Иероним вспоминает, как более 20 лет назад предпринял перевод «Хроники» Евсевия и столкнулся с такими трудностями, о которых ранее и не подозревал. Он цитирует в письме строки из своего собственного предисловия

¹ Hieronymus. Op. cit. P. 574. 78

к переводу книги Евсевия, сделанному еще во время пребывания в Константинополе. В этом тексте отмечаются многие погрешности, проявляющиеся в «сбивчивой неточности и неопределенности» при переводе малопонятных мест¹. Комментаторы Иеронима склонны видеть причину этих погрешностей в недостаточном знании языков и истории, а также в крайней поспешности пере­водчика². Иероним в предисловии, адресованном друзьям Викен-тию и Галльену, и сам признается в этом. В то же время он ста­рается убедить читателей, что погрешности неизбежны в любом переводе: «Если кто-то не понимает, насколько в переводе стра­дают красоты языка, пусть он переведет Гомера слово в слово на латинский. Скажу больше: пусть он передаст его на своем соб­ственном языке, но в прозе; и тогда увидит, каким смешным ста­нет его стиль: красноречивейший из поэтов будет лишен красно­речия»³.

Иероним поражается, насколько люди не способны осознать всю тяжесть переводческого труда, состоящую в попытке совмес­тить несовместимое, найти в одном языке такие выразительные средства, которые полностью соответствовали бы формам другого языка, не уступая им, но и не превосходя их. Древнему перевод­чику нелегко видеть, как «страдают красоты языка», но совер­шенно нестерпимо видеть, что искажается смысл. Смысл для него — главная ценность. В том же предисловии, приведенном в письме Паммахию, он писал: «Трудно следовать строкам, напи­санным другим, и не уклониться где-нибудь в сторону. Очень сложно, чтобы хорошо сказанное на одном языке сохранило свой блеск в переводе. А если мысль выражена одним очень точным словом, а у меня нет ничего, что могло бы ее передать? Тогда, чтобы полностью передать смысл, я с большим трудом, пустив­шись в тягостный и долгий окружной путь, выхожу на дорогу, которая в самом деле совсем коротка. Если я перевожу слово в слово — это звучит абсурдно, если же по необходимости я совсем немного меняю строение речи или стиль, я чувствую, что нару­шаю долг переводчика»⁴.

§ 3. Трактат о правилах «хорошего перевода» Э. Доле

Каждое поколение стремится найти в трудах предшественни­ков то, что было бы созвучно их эпохе или подтверждало бы их собственные взгляды на изучаемое явление. Этим, возможно, объясняется неоднократное обращение современных исследовате-

¹ Смирнов A.A. Указ. соч. С. 12.

² Там же.

³ Цит. по: Horguelin P.A. Op. cit. P. 24 (перевод мой. — H.Г.).

⁴ Там же.

лей к работам мыслителей прошлого даже тогда, когда эти произ­ведения кажутся уже достаточно хорошо известными. Но есть и еще одна причина неоднократного обращения к работам «старых мастеров» — это попытка устранить неточности и искажения в трактовке их идей, возникшие в результате многократного, часто межъязыкового, перефразирования их текстов, и, возможно, по­пытаться увидеть в них нечто новое, ускользнувшее из поля зре­ния предшествующих исследователей.

Имя Этьена Доле (1509—1546) — гуманиста французского Возрождения, писателя, переводчика, типографа — хорошо из­вестно филологам и историкам, изучающим литературное наследие французских авторов той эпохи. Но наиболее яркий след Доле оставил в европейской истории перевода. Нет такой книги по ис­тории перевода, где не упоминалось бы о нем. Ему посвящена целая глава в книге Э. Кари «Великие французские переводчи­ки»¹, о нем упоминают P.A. Будагов, П.И. Копанев, A.B. Федо­ров, Е.Г. Эткинд, М. Балляр, А. Ван Оф, Ю. Найда, П.А. Оргёлен, Д. Стейнер и многие другие².

Современные исследователи по праву ставят Доле в один ряд с другими выдающимися переводчиками прошлого. «Время от времени, — пишет Доминик Ори, автор предисловия к книге Ж. Мунена "Теоретические проблемы перевода", — чтобы вдох­новиться или утешиться, мы ставим свечу одному из наших свя­тых учителей: святому Иерониму, допускавшему некоторые иска­жения, святому Валери Ларбо, который, напротив, не сделал ни одного, святому Эгьену Доле, давшему нам нашу первую хартию, и блаженному Жаку Амьо, и еще Чепмену, и Галлану, и Бертону, и Шиллеру, и Нервалю, и Бодлеру — всем тем, кто доказал нам, что чудо возможно»³.

С именем Доле связаны важные события в истории европей­ской культуры эпохи Возрождения. В тот период пальма первен­ства в разработке теоретических проблем перевода принадлежала французам. Д. Стейнер видит в этом результат языкового и поли­тического превосходства французской культуры над культурами других народов после распада единого латинского языкового про­странства Европы. Именно этот распад и стимулировал поиск новой общей научной дисциплины — теории перевода⁴. Его глав-

¹ Cary E. Les Grands traducteurs français. Genève, 1963.

² См.: Федоров A.B. Основы обшей теории перевода. М.,1983; Будагов P.A.
Литературные языки и языковые стили. М.,1967; Копанев П.И. Указ. соч.; Гоци-
ридзе Д.З., Хухуни Г.Т. Указ. соч.; Nida E.A. Towards a Science of Translation. Leiden,
1964; Steiner G. Après Babel. Oxford, 1975; Ballarci M. De Cicéron à Benjamin.
Traducteurs, traductions, réflexions. Lille, 1992; Van Hoof H. Op. cit.; Horguelin P.A. Op.
cit.; и др.

³ См.: Mounin G. Les Problèmes théoriques de la traduction. Paris, 1963. P. VIII.

⁴ Steiner G. Après Babel. P. 246.

ная, поистине историческая, заслуга как перед современниками, так и перед последующими поколениями переводчиков — трак­тат «О способе хорошо переводить с одного языка на другой»¹, опубликованный в 1540 г. Этот трактат считается одним из пер­вых в Европе теоретических сочинений, посвященных исключи­тельно вопросам перевода, «первой хартией переводчиков». Ко-панев расценивает сочинение Доле как «вершину переводческой мысли эпохи Возрождения»². А по мнению Кари, трактат Доле и «поныне остается одним из самых содержательных сочинений на эта тему»³.

Считается, что Доле принадлежит заслуга введения во фран­цузский язык слов traducteur (переводчик) и traduction (перевод), существующих во французском языке до сих пор для обозначе­ния соответствующих понятий⁴. В этом Доле следует примеру Р. Этьенна, заменившего французским словом traduire (перево­дить) как заимствованную из латыни и лишь незначительно ос­военную форму translater, так и менее точные, нетерминологи­ческие синонимы tourner (переворачивать), mettre (класть, пере­кладывать) [ср. русское устаревшее слово с аналогичным значе­нием перелагать]. Действительно, в трактате Доле уже на первой странице можно обнаружить оба слова: «En premier lieu, il fault, que le traducteur entende parfaictement le sens, & matier de l'autheur, qu'il traduict: car par ceste intelligence il ne sera jamais obscure en sa traduction»⁵. Однако Оргёлен, утверждая в своей «Антологии спо­собов перевода», что эти слова впервые вводит Доле в 1540 г. (т.е. именно в своем трактате), помещает в этой же книге фрагмент предисловия к переводу «Парадоксов» Цицерона, сделанному Жаном Коленом и опубликованному в 1539 г., где уже фигуриру­ет слово traduction⁶. Поэтому, возможно, более правильным было бы утверждать, что Доле принадлежит авторство слова traducteur.

Второе событие — трагическая гибель Доле от рук инквизи­ции, использовавшей один из его переводов как повод для рас­правы. «История перевода во Франции начинается с трагедии»⁷, — писал Эткинд в статье «Великие французские переводчики», пер­вые строки которой посвящены Этьену Доле.

¹ Dolet E. «La manière de bien traduire d'une langue en aultre» Lyon, 1540 //
Cary E. Les Grands traducteurs français. Genève, 1963.

² Копанев П.И. Указ. соч. С. 140.

³ Кари Э. О переводе и переводчиках во Франции // Мастерство перевода.
М., 1966. С. 449.

⁴ См.: Cary E. Les Grands traducteurs français. P. 6; Horguelin P.A. Op. cit. P. 44.

⁵ Dolet E. Op. cit. P. 2.

⁶ Horgeulin P.A. Op. cit. P. 50.

¹ Эткинд E. Великие французские переводчики (новая книга Э. Кари) // Мастерство перевода. М., 1965. С. 467.

Доле был сожжен в Париже на площади Мобер 3 августа 1546 г., в день своего тридцатисемилетия. В переводе диалогов Платона (диалог «Антиох») Доле сделал одно, на первый взгляд несущественное добавление: rien du tout, т.е. совсем, вовсе, кото­рое, видимо, казалось ему уместным и придавало всему высказы­ванию завершенность и гармонию: «Pourquoi elle (la mort) ne peut rien sur toy, car tu n'es encore prest à décéder; et quand tu seras décédé, elle n'y pourra rien aussi, attendu que tu ne seras plus rien du tout» — «Почему смерть не властна над тобой? Потому что ты еще не го­тов к кончине, а когда ты умрешь, она также будет бессильна, учитывая, что тебя больше не будет совсем». Безобидное добавле­ние, сделанное Доле, на самом деле искажало смысл высказыва­ния, ведь оно утверждало абсолютный конец, превращение в «ничто» и таким образом ставило под сомнение положение о бес­смертии души. Ни в греческом оригинале, ни в латинском пере­воде такого добавления не было. Инквизиция сочла это достаточ­ным основанием, чтобы обвинить Доле в ереси и расправиться с ним. Но переводческая ошибка послужила лишь поводом для расправы: Доле и до этого преследовался церковью и властями за поступки и высказывания, не имевшие ничего общего с перевод­ческой деятельностью.

Как пишет Э. Кари, «от памятника, который ему воздвигли, не осталось после войны ничего, кроме пустого постамента, будто для того, чтобы проиллюстрировать слова, приведшие его на кос­тер. Но глубокий смысл высказывания подтвердился с блеском: с памятником или без него, Этьен Доле получил бессмертие»¹.

Несмотря на обширную литературу, так или иначе освещаю­щую основные положения трактата Доле, вряд ли можно с уве­ренностью утверждать, что его переводческая концепция пол­ностью понята современными теоретиками перевода. Более того, в работах, написанных на русском языке, эти положения зачас­тую приводятся неточно, а иногда и в искаженном виде, что, разу­меется, влечет за собой ошибки в трактовке основных идей автора.

Прежде всего хотелось бы подвергнуть сомнению распростра­ненное мнение² о том, что трактат Доле о переводе является гла­вой из его книги «Французский оратор». На самом деле Доле только собирался опубликовать большую работу, посвященную французскому языку, под названием «Французский оратор», в ко­торую, по его замыслу, действительно должна была войти глава о принципах перевода. Это произведение должно было включить в себя трактаты на следующие темы: грамматика, орфография, ак-

¹ Сагу Е. Les Grands... P. 5 (перевод мой. — H.Г.).

¹ См.: указ. соч. Будагова, Копанева, Гоциридзе и Хухуни.

центуация, пунктуация, произношение, происхождение некото-рьх выражений, способы хорошо переводить, ораторское искус­ство, поэтическое искусство¹.

Иначе говоря, им был задуман обширный труд по теории французского языка — от орфографии и фонетики до стилистики и поэтики. Но замысел остался нереализованным. В 1540 г. Доле решает опубликовать то, что было уже написано, — трактаты о переводе, о пунктуации и об акцентуации. Эти этюды вышли под общим названием: «La manière de bien traduire d'une langue en aultre: davantage, de la punctuation de la Langue Françoyse. Plus. Des accents d'ycelle» — «О способе правильно переводить с одного языка на другой, затем о пунктуации французского языка, а также о его ударениях». Книга имела успех и выдержала еще три издания: со­ответственно в 1541, 1542 и 1543 гг.² Что касается «Французского оратора», то при жизни Доле он так и не был опубликован. Уже в 1549г., т.е. через три года после гибели Доле, Дю Белле в тракта­те «Защита и прославление французского языка» сетовал, что никто так и не взялся опубликовать «Французского оратора», и выражал надежду на то, что «(может быть!) какой-нибудь изда­тель, благоговеющий перед памятью автора и перед Францией, скоро выпустит, быстро и без ошибок, в свет»³ сочинение Доле.

О том, что к моменту опубликования трактата о переводе «Французский оратор» оставался проектом, реализованным лишь отчасти, свидетельствует и тот факт, что, упоминая эту работу в трактате, Доле использует формы как настоящего, так и будущего времени: «En mon Orateur Françoys je traicteray ce poinct plus ample­ment» — «В моем Французском ораторе я освещу это положение более полно»; «D'yceulx nombres oratoires je parle plus copieusement en mon Orateur» — «Об этих размерах я говорю более подробно в моем Ораторе». Во всяком случае уже из этих предложений вид­но, что «Французский оратор» рассматривается автором отдельно от трактата о переводе. Таким образом, трактат Доле вполне мож­но считать самостоятельным произведением, а не главой из более крупного сочинения.

К сожалению, авторы работ, так или иначе анализировавших концепцию Доле, не всегда опирались на первоисточник — текст его трактата. Возможно, текст этого сочинения был труднодосту­пен исследователям. Но уже в 1950 г. вышла книга Б. Вейнберга о французском Возрождении⁴, где приводился текст сочинения

¹ См.: Ballard M. Op. cit. P. 110.

² Ibidem.

³ Дю Белле Ж. Защита и прославление французского языка // Эстетика Ре­
нессанса. Т. 2. М., 1981. С. 252.

⁴ Weinberg В. Critical Prefaces of the French Renaissance. Evanston, 1950.
P- 81-83.

Доле на французском языке XVI в. Именно на это издание ссы­лался P.A. Будагов, анализируя основные положения трактата французского гуманиста в книге «Литературные языки и языко­вые стили» (в главе «Художественный перевод и литературные языки»). Этот текст воспроизводит одно из изданий сочинения Доле: в нем даются ссылки на первое издание 1540 г. Кроме того, орфография и графика некоторых букв представлены уже в осовре­мененном виде. Но в целом, если судить по факсимильной копии первого издания, приведенный в книге Б. Вейнберга текст вполне соответствует оригиналу.

В 1963 г. в Швейцарии вышла уже упоминавшаяся книга Э. Кари «Великие французские переводчики»¹. В ней была поме­щена факсимильная копия текста трактата Доле по первому изда­нию 1540 г. В 1965 г. Эткинд опубликовал рецензию на эту книгу в сборнике «Мастерство перевода» за 1964 г.². В 1967 г. эта работа Кари упоминалась также Будаговым в книге «Литературные языки и языковые стили»³. Иначе говоря, антология текстов трактатов «старых французских мастеров перевода», составленная Кари, также не осталась без внимания наших филологов.

Критический анализ основных положений трактата Доле, сделанный Будаговым, стал основным источником сведений об этом сочинении эпохи Возрождения для авторов некоторых более поздних работ по истории перевода. Копанев, рассказывая о Доле в своей интересной и насыщенной информацией книге по исто­рии перевода, ссылается на целый ряд источников. Он упоминает книгу американского исследователя Ю. Найды «Towards a Science of Translation», указанную работу Будагова, рецензию Эткинда на книгу Кари, на статью самого Кари «О переводе и переводчиках во Франции», опубликованную на русском языке в том же сбор­нике «Мастерство перевода» за 1964 г.⁴ Однако основные положе­ния трактата Доле представлены Копаневым в виде свободных перифраз именно той версии, какую мы находим в работе Будаго­ва. Грузинские исследователи Гоциридзе и Хухуни уже в 90-е годы воспроизводят основные положения трактата Доле также по ра­боте Будагова.

Рассмотрим основные положения переводческой концепции Доле по тексту подлинника и сравним их с различными версиями его интерпретаторов.

Первое правило сводится, на первый взгляд, к тому, что пере­водчик должен прекрасно понимать смысл и содержание перево-

¹ Cary E. Les Grands...

² Эткинд Е.Г. Указ. соч.

³ Будагов P.A. Указ. соч. С. 248.

⁴ Кари Э. О переводе и переводчиках во Франции // Мастерство перевода.
М., 1965. С. 429-455.

84

димого (que le traducteur entende parfaitement le sens et la matière de l'auteur qu'il traduit). В современных французских вариантах это правило сформулировано практически так же, как и в древнем тексте; изменена пунктуация в соответствии с нормами совре­менного французского языка. Кроме того, в версии Ван Офа пе­ред словом matière (le sens, & matière) появляется определенный артикль, которого нет у Доле. Нет артикля и в интерпретации, предложенной Кари.

Если взглянуть на эти различия исходя из норм современно­го французского языка, то окажется, что версия Кари существен­но отличается от версии Ван Офа. В наше время артикль обычно повторяется перед вторым и следующими членами конструкции с сочинительной связью между составными частями, если они представлены как самостоятельные члены серии, обладающие опре­деленной независимостью друг от друга. Опущение артикля перед вторым и следующими членами подобной конструкции возмож­но, если второй элемент словосочетания разъясняет первый либо если последовательность имен понимается как нечто целое, части которого неразрывно связаны между собой. Как же следует трак­товать данный фрагмент текста Доле? Что хотел он обозначить сочетанием слов le sens, & matière: два важных, но относительно самостоятельных элемента, которые необходимо уяснить пере­водчику, или же некую единую сущность, заключенную в ориги­нальном тексте?

Известно, что во французском языке XVI в. в конструкциях, представляющих собой серию имен существительных, объединен­ных сочинительной связью, можно было ставить артикль только перед первым именем, согласовывая его с ним. М. Гревис приво­дит пример из Монтеня, современника Доле: «Le prix et hauteur de la vraye vertu est en la facilité, utilité et plaisir de son exercice». В совре­менном французском языке есть немало устойчивых словосочета­ний, сохранивших эту архаичную форму (les eaux et forêts, les allées et venues, ets).

Анализ текста трактата показывает, что Доле последовательно не ставит артикль перед вторым именем в сочинительных конструк­циях: la dignité, & richesse; les modernes, & postérieurs; une liaison, & assemblement; les tons, & mesures; etc. Иначе говоря, Доле строит все сочинительные конструкции по одной-единственной модели, а именно без артикля перед вторым членом конструкции. Поэтому вряд ли есть основания вкладывать какой-либо дополнительный смысл в «нулевой» артикль перед вторым именем в древнем тексте.

Современная версия, предложенная Ван Офом, оказывается более точной по сравнению с версией Кари, в которой сохранена архаичная грамматическая конструкция, имеющая иное значение в современном языке.

Таким образом, можно заключить, что Доле в первом пара­графе пишет о двух важных и относительно независимых друг от друга вещах, которые должен уяснить для себя переводчик. Автор трактата не стремится представить их как нечто целое, обладаю­щее внутренней неразрывной связью.

Именно поэтому русская интерпретация первого правила, данная в книге Будагова и воспроизведенная позднее в учебном пособии Гоциридзе и Хухуни, где словосочетание le sens & matière, составляющее суть первого правила, сводится к весьма абстракт­ному, обобщающему оба элемента местоимению то (переводчик должен понимать то, что переводит), представляется весьма рас­плывчатой и неточной. В такой общей трактовке правило Доле не содержит ничего нового. Ведь еще Иероним писал, что может перевести лишь то, что предварительно понял.

Версия, предложенная Копаневым, более конкретна. Он пред­ставляет правило Доле как требование понимать содержание ори­гинала и намерения автора. Эта формулировка, на мой взгляд, довольно близка оригинальной, хотя и она требует уточнений: что такое «содержание оригинала», как соотносится оно с поня­тием «смысл», что понимать под «намерениями автора», ведь в тексте Доле нет слова даже с близким значением.

Принцип «смыслового» перевода восходит еще к периоду ан­тичности и раннего Средневековья, когда Цицерон, а затем и Иероним провозглашали, что переводчик не должен следовать букве оригинала, но стремиться передать смысл переводимого. Цицерон и Иероним, говоря о преобладании смысла над фор­мой, использовали вокабулу sensus (sensum exprimere de sensu).

Доле к производному от этого латинского слова французско­му le sens, близкому по значению латинскому этимону, добавляет еще и слово matière. Именно это добавление и дает основание видеть в трактате Доле большую глубину по сравнению с той, что мы обнаруживаем в высказываниях предшественников.

В самом деле, французское слово matière обладает чрезвычай­но широким значением: от философской категории материя до значений вещество, материал. Абстрактные значения этого слова связаны с понятием предмета мысли, т.е. точки ее приложения. Соотнесенность с понятием предмета мысли и позволяет упот­реблять его для обозначения содержания произведения, так как в содержании текста и находит свое отражение предмет мысли, и даже шире — его темы. Таким образом, первое положение Доле можно было бы трактовать как требование следовать в переводе смыслу и содержанию переводимого произведения, хотя, когда речь идет о переводе, различие между этими понятиями не всегда очевидно.

Но Доле, формулируя это положение, говорит не о произведе­нии, а об авторе (le sens et matière de l'auteur), что, на мой взгляд, вызывает дополнительные вопросы и заставляет внимательнее вдуматься в смысл его высказывания.

Можно предположить, что слово автор в тексте Доле — это обычная метонимия: текст автора = автор. В этом случае предло­женная выше трактовка представляется вполне состоятельной. Но можно продолжить анализ дальше и посмотреть, в каких значе­ниях французские слова sens и matière могут сочетаться со словом auteur, a также постараться понять, что скрывается за глаголом entendre.

Если не рассматривать способность слова sens обозначать по­нятия смысл, значение, которые связаны с понятиями знак или со­вокупность знаков (в том числе и текст произведения), а исходить лишь из тех значений слова, в которых возможно его сочетание со словом, обозначающим одушевленный предмет, и если при этом оставить в стороне те значения, которые уводят нас в эмо­циональную сферу и соотносимы со значениями русских слов чувство, чувствование, то остается лишь одно значение, считаю­щееся в современном французском языке устаревшим и сохра­нившимся в устойчивых выражениях, а именно суждение.

В этом случае фраза Доле становится более понятной, и в ней появляется новый смысл. Интересен и выбор глагола для обозна­чения процесса понимания. Во французском языке этот процесс может быть выражен разными глаголами: comprendre, saisir, entendre. Если учесть, что глагол saisir, y которого значение понимание явля­ется переносным, расценивается как синоним глагола comprendre, то основная оппозиция внутри общего значения понимания про­легает между глаголами entendre и comprendre. В самом деле, гла­гол comprendre обозначает «проникнуть разумом в сущность вещи, как во все ее составные части, так и в целом». Что же касается глагола entendre, то он обозначает не столько проникновение в суть вещей, сколько уяснение сути слов, высказываний. Этот гла­гол точно выражает сущность первого этапа перевода — проник­новение в сущность речений автора оригинала.

В результате анализа значений слов оказывается возможным предложить новую, уточненную трактовку первого правила хоро­шего перевода, сформулированного Доле. Действительно, пере­водчику следует прежде всего отчетливо понять, каков предмет Мысли автора и каковы его суждения об этом предмете.

Второе правило хорошего перевода в трактате Доле представ­лено в весьма лаконичной форме. Его смысл верно передан и в современных французских версиях, и в переложениях на русский язык, правда, все современные версии в силу вполне объяснимой

тезисности изложения ограничиваются лишь общей деклараци­ей — от переводчика требовалось превосходное владение как языком оригинала, так и языком перевода.

Попытаемся разобраться, какие причины вызвали появление этого правила в трактате, и понять, что имел в виду Доле под со­вершенным владением языками.

Данное требование к переводчикам могло быть, конечно, обусловлено известной в истории перевода практикой перевода с помощью языка-посредника, довольно распространенной как в тот период, когда писал свой трактат Доле, так и в более раннюю эпоху. Достаточно вспомнить гневные строки из трактата сооте­чественника и современника Доле — Жоашена Дю Белле, обли­чающие переводчиков, не знакомых даже с азами языков, с кото­рых они берутся переводить. Есть некоторые основания полагать, что положение о необходимости переводчику в совершенстве владеть обоими языками Доле заимствовал у флорентийского гу­маниста конца XIV — начала XV в. Леонардо Бруни (1370—1444). В самом деле, Бруни в трактате «De interpretatione recta», написан­ном в 1420 г., одним из основных требований к переводчику на­зывал совершенное владение обоими языками, т.е. не только языком оригинала, но и языком перевода. Таким образом, в его сочинении провозглашалось стремление не только к точности в переводе, но и к правильности речи на языке перевода, к изяще­ству переведенного текста. Некоторые исследователи, в частности Стейнер, считают, что трактат Доле был навеян идеями итальян­ских грамматиков и риторов начала XVI в. и, возможно, Бруни¹. Существует, правда, и более осторожная позиция, высказывавша­яся Балляром, который полагает, что, учитывая связи Доле с Италией, такого влияния нельзя исключать, но наличие этих свя­зей само по себе еще ничего не доказывает².

Более того, Доле не только сформулировал положение о не­обходимости совершенного владения обоими языками. Он не ограничился лишь общими призывами, а попытался аргументи­ровать необходимость именно совершенного владения языками. Аргументы его имеют сугубо лингвистическую основу. «Entends, que chascune langue a ses propriеtés, translations en diction, locutions, subtilités, & uehemences à elle particuliеres» — «Пойми, что каждый язык имеет свои особенности, переносы в речениях, способы выра­жения, едва уловимые тонкости и выразительную силу, свойствен­ные только ему». Как видим, Доле пишет о неповторимости каждо­го языка с точки зрения его выразительных способностей. Эта

¹ Steiner G. Après Babel. P. 262.

² Ballard M. Op. cit. P. 111.

неповторимость проявляется прежде всего в том, что значения слов в разных языках полностью совпадают чрезвычайно редко, как правило, они различаются и по объему, и по содержанию заключенных в них понятий. Уместность, точность слова в тексте оригинала, осознанная переводчиком, требует поиска такого же уместного и точного слова в переводе.

Доле отмечает также особенности переноса значений, раз­личные в разных языках, т.е. своеобразие образных выражений, фразеологии и идиоматики. Он понимал, что способности языка устанавливать необходимые для переноса значений ассоциативные связи между предметами и явлениями практически не повторя­ются при переходе от одного языка к другому. Отсюда и требова­ние совершенного владения и