Примечания Марии Штайнер к первому выпуску 1945 года 1 page

« Издание становится человеком» - такими словами заканчиваются праздничные эвритмические постановки, когда хор в Дорнахе произносит со сцены так называемые изречения витражей, передающие содержание мотивов витражей здания Гётеанума в мыслительных формах. То, что Рудольф Штайнер многократно высказывал о становлении архитектурного искусства и его изменениях, воспроизводится здесь в лекции, прочитанной им 12 декабря 1911 года в Берлине. Благодаря Рудольфу Штайнеру перед нашим взором во все новых образах проходят духовно-космические, а затем душевно-человеческие события, выраженные в архитектурных формах и вместе с идущим вперед развитием человечества преобразующиеся к новым формам. Формы построек создавались силами, действующими в излучающихся к Земле созвездиях, а также в устремленной к божественности душевной жизни человечества. И так же будет впредь, в будущем, через напечатлевание чувственному сверхчувственного благодаря новым формам, уже находящимся в становлении, развивающимся в метаморфозе самих себя, из своего внутреннего наружу, облик которых будет соответствовать достигнутой сейчас культурной ступени.

Выстроенный из дерева Первый Гётеанум с его вырезанными вручную скульптурными мотивами, его органически изменяющимися формами и его преодолевающим пространство действием цвета, похищенный у нас пламенем, должен был первоначально называться Иоанновым зданием (Johannesbau). Инициаторы этого смелого предприятия выбрали такое название, поскольку в стихотворных мистериях Рудольфа Штайнера, представлявшихся в Мюнхене в большом, но крайне замкнутом кругу, центральная фигура, жадно ищущая духовного познания, носила имя Иоанна Томазия. Так как для представлений этих драм-мистерий неуютного и недостаточно большого помещения арендованного театра более уже не хватало, у зрителей возникло живое желание обеспечить внешнее обрамление, соответствующее спиритуальному содержанию мистерий и последующих лекций, а также найти помещение для растущего числа посетителей. Созданное для этой цели объединение остановило свой выбор на имени Иоанн и стало называться Союз Иоаннова здания (Johannes-Bauverein). В связи с первым генеральным собранием Союза Иоаннова здания в Берлине 12 декабря 1911 года Рудольф Штайнер прочитал эту лекцию, которая вводит нас в сверхчувственные глубины архитектуры и ее будущие возможности.

ПЕРВОИСТОК АРХИТЕКТУРЫ ИЗ ДУШЕВНОГО НАЧАЛА ЧЕЛОВЕКА

И ЕЕ ВЗАИМОСВЯЗЬ С ХОДОМ РАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ Берлин, 12 декабря 1911 года

Мои дорогие друзья! Иоанново здание, поскольку ему предстоит заключить в себя место действия духовной науки, не может не принять в расчет условия развития всего человечества. И оно либо станет, либо не станет тем, чем, собственно говоря, должно стать. В таком вопросе необходима ответственность по отношению ко всему, что известно как духовные законы, духовные власти, духовные условия развития человечества и что может обращаться к нашей душе. Прежде всего это ответственность по отношению к суждению будущего человечества. Чувство такой ответственности в наше время, в современном цикле развития человечества, является чем-то совершенно иным, чем похожее чувство ответственности прошедших веков.

Повсюду в ходе времен многообразным образом гласят к нам великие, мощные памятники искусства и культуры. В качестве памятников искусства и культуры возвещают они из потока времени о внутренних отношениях человеческих душ в те времена. Сегодня утром вы могли слышать прекрасное, значительное рассмотрение этого. Если мы должны были бы высказать в нашем смысле нечто, что всем людям, которые были причастны к тем памятникам культуры и искусства, облегчило бы определенным образом их чувство ответственности, как оно помогает в этом нам, если бы мы хотели выразить это на нашем языке, тогда нам следовало сказать следующее: «У людей в первобытное время была еще и иная помощь, чем в нашем временном цикле; им помогали боги, неосознаваемые человеком. Боги устремляли свои силы в подсознание и неосознанное бытие человека». И в определенном роде это майя, когда полагают, что в аппарате мышления или в душе тех, кто возводил египетские пирамиды, строил греческие храмы и создавал другие произведения искусства, выступали только те мыслительные формы, импульсы и интенции, которые в ходе времен встречались в формах, красках и т. д. Ибо боги содействовали людям, «проходя» через руки, мозг, сердца людей. Наше время, после того как миновал четвертый послеатлантический культурный период, является первым временным циклом, в котором боги испытывают людей свободой, в котором боги не отказали человеку в помощи, но люди сделают шаг вперед лишь тогда, когда в своих свободных устремлениях из индивидуальных душ, полученных только благодаря достаточно многим воплощениям, они воспримут то, что устремляется сверху. Мы создаем нечто новое в смысле того, что мы должны создать это в свободной самодеятельности из человеческих душ в совершенно ином стиле, чем было в прошедшие времена. Сознание, рождающееся вместе с душой сознательной, характерное для нашей эпохи, есть знак (Signatur) нашего времени. Если будущее должно получить от нас документы культуры, похожие на те, что были созданы в прошедшие времена, в прошлом, то нам следует творить с сознанием, с полностью просветленным сознанием, в котором уже ничто не возникает из подсознания. Поэтому сегодня была предпринята попытка побудить нашу душу к сознательным мыслям, которые должны пролить свет на то, что мы делаем. И нам следует приступать к своей работе лишь тогда, когда мы знаем, из каких законов, из каких основополагающих спиритуальных импульсов должны мы поступать. И нет никакого иного пути, чем тот, на котором мы работаем в созвучии со всеобщей эволюцией человечества.

Попробуем сейчас немного эскизно провести перед своей душой основные мысли (принципы), которые могли бы оплодотворить нас в отношении того, что нам предстоит создать произведения нового рода, а не просто что-то новое.

Итак, в определенном отношении мы должны построить храм, который одновременно, как это было в мистериальных храмах далекого прошлого, является местом ученичества. «Храмом» в истории развития человечества мы называем все произведения искусства, которые заключали в себе то, что было самым святым для человека. И мы уже слышали сегодня утром, каким образом в храмах былых времен выражалось душевное начало. Если мы погрузимся согретыми душой очами в то, что можно узнать о храмовых зданиях, о храмовых произведениях искусства, то представится огромное разнообразие и отличие друг от друга отдельных творений храмового искусства. И можно сказать, что особенно велико различие тех произведений храмового искусства, о которых почти не сохранилось внешних свидетельств, чьи основные формы, древнейшие формы можно лишь предугадывать или реконструировать только из Акаша хроники. И та форма храмов, которую мы могли бы считать перешедшей из второй послеатлантической культурной эпохи в третью и обозначаемой как древнеперсидский храм, от которого затем кое-что перешло в более поздние храмы... [пропуск в записи]... лишь, поскольку они влияли на конфигурацию в каждой окрестности. Кое-что перешло от них в вавилоно-ассирийское, в основном переднеазиатское храмовое искусство.

Что в том строительном искусстве было самым значительным?

Как сказано, внешние документы свидетельствуют об этой архитектуре не слишком много. Но даже если не обращаться к свидетельствам Акаша хроники, а позволить воздействовать на себя тому, что сохранилось в более позднее время, чтобы понять, как могли выглядеть храмовые постройки столь отдаленных времен в тех областях, о которых говорилось, то можно высказать следующее: «У этих храмов неимоверно многое - да почти все - выходило на фасад; в такой манере храм являет себя тому, кто приближается к его входу». И если пройти через такой фасад вглубь храма, то внутри него - смотря по тому, входит ли невежда, профан или более-менее посвященная личность, -в любом случае возникало ощущение, что фасад высказывал на таинственном языке то, что находилось внутри храма. Там, внутри храма, я нахожу то, что хотело выразиться на фасаде.

И, обращаясь после этого исследования, не базирующегося на созерцании в Акаша хронике, к храмовым постройкам Египта (храмам или другим сакральным сооружениям, таким, например, как пирамиды), мы встретим совершенно другой характер. Мы приближаемся к египетскому храму, и нас встречают грандиозные, таинственные символы, художественные образы, которые нам надлежит разгадать. Сперва мы должны разгадать сфинкса, загадочны даже обелиски. Когда мы приближаемся к сфинксу или пирамиде, возникает прежде всего загадочное. Это позволило немецкому мыслителю Гегелю охарактеризовать египетское искусство как «искусство загадки».

В своеобразной пирамидально возвышающейся форме, не имеющей многочисленных оконных проемов, окружает нас нечто, что исполнено тайн уже в силу своей полной замкнутости, а снаружи прежде всего благодаря фасаду мы догадываемся о том, что нам будет предложена какая-то загадка. Мы входим внутрь, и наряду с таинственными сообщениями о мистериях, описанных в древних мистериальных текстах или изложенных их последователями, мы находим в Святая Святых то, что должно приводить человеческое сердце и человеческую душу к живущему внутри храма в глубокой сокровенности богу. Перед нами храмовая постройка, заключающая святейшую тайну божественности. А с другой стороны, здание пирамиды служит для заключения внутри себя святейшей тайны человечества: инициации, посвящения как того, что отделено от внешнего мира, поскольку должно замыкаться в своем внутреннем таинственном содержании.

Если теперь мы обратим свой взгляд от египетского храма к греческому храмовому искусству, то найдем, что там придерживаются прежде всего основных мыслей многих египетских храмов, причем мы понимаем, что греческие храмы являются обителью божественно-духовного, но одновременно мы обнаружим, что внешние храмовые постройки, развиваясь дальше, в некотором роде сделали шаг вперед так, что в их удивительной динамике - не просто форм, но живущих в этих формах внутренних сил -содержится нечто само по себе самостоятельное, как во внутренней бесконечности, как во внутреннем совершенстве. Там, внутри творения храмового искусства, живет греческий бог. В этом творении храмового искусства, начиная с несущих колонн, которые в своей динамике разнообразным образом выказывают себя несущими нагрузку и являются таковыми, потому что они могут и должны нести то, что на них уложено, мы находим бога заключенным в совершенное, в то, что внутри земного бытия представляет бесконечное в себе, начиная от грубейшего до самых мелочей.

И мы находим запечатленную в формах мысль, что «самое дорогое в человеке выражается храмовой постройкой», когда входим в христианский храм, который прежде строился над погребением и даже над погребением Спасителя, а затем к постройке присоединили устремленную ввысь башню и т. д. Но здесь нам встречается замечательный момент, когда вступает совершенно новое, что отличает все позднейшее храмовое искусство, христианское искусство от греческого. Греческий храм характеризуется тем, что замкнут сам в себе в своем динамическом совершенстве. В христианской церкви этого нет. Однажды я выразил это следующим образом: храм Афины-Паллады, или Аполлона, или Зевса не требует присутствия человека вблизи или внутри храма, но, возвышаясь в своей грандиозной целостной бесконечности, греческий храм просто указывает жилище бога. В нем живет бог, и эта обитель бога заключает в себе замкнутую в самой себе бесконечность. И чем дальше, можно сказать, удаляются люди от греческого храма в его окрестности, тем истиннее действует греческий храм. Позвольте высказаться столь парадоксально, ибо таков замысел греческого храма. Но для христианской церкви все иначе. Христианская церковь требует верующих с их ощущениями и мыслями. То, что выступает перед нами как пространство, при более пристальном изучении в каждой своей детали говорит нам, что это здание нуждается в общине, а также мыслях, ощущениях и чувствах общины. И, пожалуй, нужно было обладать почти счастливым чутьем, обозначив христианский храм словом «собор» (Dom), в котором отпечаталась «взаимосвязь» людей внутри христианского храма и для этого понадобилось специальное слово. «Dom» (собор) внутренне родственен суффиксу «tum», который присутствует в слове «Volkstum» (народность, нем.).

И если мы обратимся далее к готике, которую в этом смысле можно было бы недооценить, то в своих формах готика еще больше стремится выразить то, что никоим образом не замкнуто, не изолировано так, как греческий храм. Можно сказать, что готическая форма стремится повсюду вырваться из себя наружу, выражая собой, что в том пространстве, где пребывают, воспринимают нечто ищущее, то, что стремится выплеснуться за имеющиеся границы и вплестись во Вселенную. Формы готических арок создаются прежде всего из ощущения* динамичных отношений, а как само собой разумеющееся они подчиняются тому, что выходит за пределы и границы этих форм, словно желая сделать их проницаемыми, и что в определенном отношении благодаря этому действует столь чудесно, что в готическом здании мы можем - не обязаны - ощутить совершенно естественным наличие многоцветных окон, которые связывают внутреннее с таинственно ткущим повсюду светом. Ибо можно ли было во внешней ткани пространства создать что-то более грандиозное, исполненное света, чем то, что, находясь в готическом соборе, мы видим через многоцветные окна в дымке пыли как ткущую канву света! Как еще грандиознее можно ощутить действие пространственного ограничения, которое, выходя само из себя, стремится во Вселенную и к ее тайнам, простирающимся в великом становлении!

Окидывая взглядом большие промежутки времени, мы позволили себе остановиться на развитии храмового искусства разных времен и заметили, как в эволюции человечества совершенно закономерно, регулярно двигалось вперед, развиваясь, и храмовое искусство. Но в некоторой степени мы находимся перед своего рода сфинксом. Что лежит в основе этого? Почему это происходило именно так? Есть ли объяснение тем странным фасадам, на которые я пытался указать, которые мы можем видеть как последние остатки первой стадии храмового искусства, встречающие нас в Передней Азии? Фасады со странными крылатыми зверями, крылатыми колесами, со странными колоннами и капителями, которые высказывают нам нечто, нечто странное и в определенной мере высказывают совершенно то же самое, что переживаем мы в душе, вступая в храм. Есть ли в искусстве внешних форм, пожалуй, что-то более загадочное, чем то, что мы наблюдаем даже в обломках, хранящихся в современном музее? Ибо чем это было создано?

Можно получить быстрое объяснение, чем же это было создано. Но это объяснение можно получить не иначе, чем вглядываясь в мысли и интенции искусства, причастного к созданию, возведению этой храмовой постройки. Это можно разрешить лишь с помощью оккультизма. Чем, в конце концов, является храм Передней Азии? Где встречается нам прообраз этого в мире?

Прообраз, проливающий свет на то, что здесь происходило, можно описать следующими словами: «Задумайтесь над образом лежащего на земле человека, вытянувшегося передней частью тела и лица». И в лежащем человеке, вытянувшемся на земле, для того чтобы его тело могли охватить стремящиеся вниз высшие духовные силы, для того чтобы он связался с этими силами, перед нами будет то же самое, что может дать побуждающая инспирация переднеазиатского храма. Все колонны, капители, все странные образы этого храма являются символами того, что можно ощущать, оказавшись наедине с таким вытянувшимся человеком, со всем, что проявляется в его движениях рук, жестах и облике. Если теперь можно было бы проникнуть духовным взглядом за этот облик, если можно было бы внедриться во внутреннее человека, в его микрокосмос, являющийся отпечатком макрокосмоса, то можно было бы найти - так же, как человеческий облик есть полное выражение для того, что находится внутри человека, его микрокосмоса, - те же соотношения между человеческим обликом и его внутренним, как между фасадом переднеазиатского храма и тем, что было внутри него. Переднеазиатский храм есть вытянувшийся человек, но не как копия, а как мотив, рассматриваемый со всеми побуждениями души. Так же, как мы являемся физическими людьми и в то же время человеческую телесность можно духовно описать благодаря антропософии, так же и переднеазиатский храм является выражением человеческого микрокосмоса. Таким образом, из понимания человеческого микрокосмоса с устремлением вверх каждой его части открывается человеческая архитектура. Этот физический человек имеет свой точный спиритуальный отпечаток во всех странных храмах, от которых сохранились лишь руины и осколки. Во всех деталях, вплоть до крылатых колес и первоформ этих вещей, можно было бы указать, что это так и есть. В чистых тонах возвещают нам времена:

-Храм есть человек!

А египетский и греческий храмы?

Мы можем рассматривать и описывать человека не просто с антропософской, но также и с психософской точки зрения, с точки зрения рассмотрения души.*

Если мы приближаемся к человеку, останавливаясь на том, что на Земле он выступает в основном как душевное существо, тогда в его глазах, облике, жестах мы, рассматривая его, увидим, что перед нами настоящая загадка! И каждый человек в этом отношении представляет великую загадку! Поистине, если в этом отношении мы подступим к человеку, то это будет не что иное как то, что мы встречаем, приближаясь к египетскому храму, предлагающему нам разрешить его загадку. И когда мы вступим в него, то найдем там как Святая Святых человеческое душевное. Но это станет доступным лишь тому, кто сумеет перейти через внешнее и вступить во внутреннее. Как святость бога, как сами мистериальные тайны в египетском храме, в египетской пирамиде в самом внутреннем ковчеге заключена человеческая душа.

Но душа в человеке не столь замкнута, чтобы она не могла выразить себя в жесте, во всем, что предстает нам в человеке. Если душа пронизывает тело в его своеобразии, то оно может стать внешним выражением души. Тогда это человеческое тело явится нам в своем совершенстве как нечто в высшей мере художественное, как нечто, пронизанное душой, как совершенная, законченная в себе бесконечность. И во всем видимом творении не существует ничего более совершенного, чем является человеческое тело, пронизанное душой. И как внутри видимого творения не найти ничего более достойного - не в отношении динамики - кроме греческого храма, заключившего в себя бога и служащего ему обителью в совершенной, замкнутой в себе бесконечности, так и человеческое тело служит прибежищем человеческой душе. И поскольку человек является в своем теле микрокосмосом души, так и египетский храм, греческий храм - есть человек.

Выпрямившийся человек - это восточный храм. Человек, стоящий на земле, загадочно заключивший в себя мир, но так, что этот мир может проникнуть в свою сущность в полном покое и спокойно направить свой взгляд горизонтально вперед, замыкаясь наверху и внизу, - это греческий храм. И снова говорят анналы мировой истории: «Храм - есть человек!»

И мы приближаемся к нашему времени, тому времени, чей первоисток лежит - как отчасти мы уже показали и могли бы указать еще больше - во всем, что вышло из древнееврейского прошлого и христианства, Мистерии Голгофы, что должно было пронизать собой те формы, которые были переняты у Египта, Греции, чтобы все более и более стремиться пробить эти формы насквозь, пробить так, чтобы они как пространственные границы -разломавшись в себе самих - отпали и, преодолев ограниченное пространство, открыли дверь в ткание бесконечной Вселенной.

Все вещи, которые произойдут в будущем, уже предвосхищались в прошлом. В некоторой степени здание храма будущего загадочно предвосхищалось в прошлом. И я снова называю великую загадку развития человечества, поскольку мне не остается ничего иного, чем самому взяться за разрешение этой загадки, чтобы выразить ее в несколько таинственной форме.

По любому поводу мы слышим о храме Соломона как о храме, в котором должен был прийти к выражению полный в своей цельности дух развития человечества. Мы слышим об этом. Но если человеку физической Земли поставить вопрос, - и это самая загадочная часть этого дела, - поставить тщетный вопрос: кто видел храм Соломона, о котором мы говорим как о грандиозной истине (если мы, вообще, говорим об этом серьезно), итак, кто видел этот храм своими физическими глазами? Да, я говорю здесь о том, что является настоящей загадкой! Спустя несколько столетий, после того как храм Соломона должен был быть построен, по Египту и Передней Азии путешествовал Геродот. Из описаний его путешествия, в которых он не придает большого внимания тому, чем поистине должен был стать храм Соломона, мы знаем, что лишь несколько миль отделяло его от храма Соломона, но он не преодолел их и не видел храма. Храма Соломона люди еще не видели!

Это загадочно! Я говорю о чем-то, что было и что люди - не видели. Но это так. Итак, в природе тоже есть нечто, что может быть там и что люди не видят. Это сравнение не идеально, и тому, кто хотел бы воспользоваться им, нужно не попасть впросак. Рассмотрим растения. Они уже содержатся в семенах. Но человек не видит растений в семенах. Так никому не стоило бы углубляться в эти сравнения, ибо тот, кто начнет сейчас интерпретировать храм Соломона, наверняка выскажет много неверного. Я бы даже хотел сказать больше: сопоставление будет верным, если сопоставить семя растения с храмом Соломона.

Что волил явить храм Соломона? Он волил то, что должен волить и единственно мог волить храм будущего.*

Можно представить физического человека в антропософии. Можно представить человека, поскольку он сам есть храм души и душою пронизан, в психософии. И можно представить человека через пневматософию, поскольку человек есть дух.**

Есть духовный человек (нам не позволено его увидеть перед собой), но относительно него можно сказать следующее. Сначала мы видим человека лежащего, вытянувшегося на земле. Потом мы видим человека, глядящего перед собой, замкнутого в самом себе подобно основанной на самой себе бесконечности. А потом мы видим человека, который смотрит вверх. Он душевно крепок в себе, но его душа устремлена к духу и ощущает дух. «Дух спиритуален!» Это тавтология, но она может немного разъяснить то, что мы высказали: «Дух есть сверхчувственное, искусство может приходить к выражению, создавать свои формы лишь в чувственном». Другими словами: то, что душа ощущает как дух, надо суметь излить в форму. Так же, как выпрямившийся человек стал храмом, укрепившись в себе, так и душе надо суметь стать храмом, который ощущает дух. Так предначертано нашей эпохе, чтобы начать создавать храмовое искусство, которое может обращаться и гласить к человеку будущего: «Храм -есть человек! Человек, ощущающий в своей душе дух!»

Но это храмовое искусство отличается от всего прежнего. И здесь заключено то, что отныне нужно говорить сущностно, что служит исходной точкой нашего рассмотрения.

Внешнего человека, который выпрямился, можно увидеть, нужно только указать на него. Возвещенного самому себе человека, который пронизан душой, следует чувствовать и ощущать, ибо тут простого указания уже недостаточно. Он ощущался - как сегодня утром это было живо выражено вами, - он ощущался, как действительно нужно ощущать любое греческое произведение искусства, в котором, можно сказать, ощущают хруст костей. Греческий храм живет в нас, поскольку мы являемся микрокосмосом, пронизанным душой. Но невидим, сверхчувственен факт снискания душой Духа, и все же этому событию следует спуститься в область чувственного, если оно должно стать искусством!

Никакой иной эпохе, кроме нашей и грядущей, не под силу развить такое искусство. Но начаться это должно в наше время. Все есть лишь попытка, все есть лишь начальный этап почти такого рода, как завершенный в самом себе храм в существующей до сих пор христианской церкви стремился проламывать каменную кладку и искать связи с бесконечным полотном Вселенной.

Что должны мы строить?

Нам нужно строить исполнение того, на что было указано выше. Из того, что может дать нам духовная наука, нужно найти возможность создать такое внутреннее пространство, которое в его воздействии красок, форм и всего, что оно содержит в себе как художественные предложения и начинания, одновременно является изолированным и в каждой своей детали одновременно таково, что изолированность не является изолированностью, что повсюду, куда мы ни взглянем, оно призывает нас проникнуть сквозь стены вокруг нас с ощущением и чувством, что мы замкнуты и в этой замкнутости одновременно являемся клеткой организма, связанной с единством ткущей мировой Божественности.

«Иметь стены и не иметь никаких стен» - это то, что будет соответствовать храмовому искусству будущего. Внутреннее пространство, которое само себя отрицает, не развивает более никакого эгоизма в пространстве, которое бессамостно во всем, что предлагает в красках, формах, по своей воле желает, волит быть лишь тем, что впускает в себя Вселенную. То, как могут исполнить это краски, поскольку они могут стать связью с духами окружения, так как содержатся в духовной атмосфере, я уже попытался представить при открытии нашего штутгартского дома.

Что суть сверхчувственный человек во внешнем физическом завершении человека? Где встречаем мы указание на сверхфизического человека во внешнем физическом человеке? Только там, где человек воплощает Слово, что живет внутри него, где он говорит, где слово становится мудростью и молитвой не в обычном или сентиментальном значении этого слова, а в мудрости и в молитве, где слово, вверив себя человеческому телу, раскрывает мировую загадку! Слово, что в человеке стало плотью, есть Дух, оно есть спиритуальность, которая выражается также в физическом человеке. И мы будем либо создавать здание, которое мы должны создать, либо мы не осуществим этого, но тогда должны будем предоставить сие грядущим временам. Мы станем осуществлять это, если будем в состоянии сформировать, исполнить наше внутреннее пространство соответствующим образом, впервые полностью отказавшись от того, как здание представлено снаружи. Оно могло бы со всех сторон быть помещено в оболочку из соломы - это совершенно безразлично. Внешний взгляд внешнего мира профанов таков, что не касается внутреннего. Внутреннее пространство станет таким, как об этом уже говорилось. Каким оно будет?

Оно будет таким, что каждый брошенный нами взгляд попадет на то, что возвещает нам: здесь в красках и формах, во всем языке красок и форм, во всем, что оно являет, во всем его реальном живом и подвижном пространстве выражено то, что может создаваться в этом месте и может высказаться; то, что человек может вручить своей собственной телесности как свое спиритуальное. И в этом здании станет единым то, что как мудрость, как молитва возвещает в нем загадку человека, и то, что замыкает пространство. И, естественно, оно станет таким, что слово, пронизывающее пространство, будет ограничивать себя так, что, достигая стен, оно встретит на них то, что родственно ему и, возвратившись во внутреннее пространство, вернет человеку то, что он придал ему сам. Будет происходить динамичное движение от центра Слова к периферии Слова, и периферическое эхо Духовной вести и Духовного сообщения само должно стать тем, что представляет собой внутреннее пространство, но не пробивая стен подобно окнам, а пребывая в своих границах в том, что есть оно само: одновременно ограниченно и одновременно свободно открываясь в дали спиритуальной бесконечности.

До сих пор это было невозможно, ибо лишь духовная наука в состоянии создать такое. И духовная наука должна однажды сделать это. Если она не создаст этого в нашу эпоху, то более поздние эпохи потребуют этого от нее. И как истинно, что в развитие человечества должен был войти переднеазиатский храм, затем египетский храм, греческий храм, христианская церковь, так же истинно и то, что духовнонаучное мистериальное пространство с его изоляцией от материального мира, с его раскрытием спиритуальному миру должно возникнуть из человеческого духа как художественное творение будущего. Ничто из того, что там уже есть, не может напоминать идеальный облик, который должен приблизиться к нам. Все должно стать в известном отношении новым. Это возникнет, само собой разумеется, в несовершенном облике, но, чтобы положить начало, этого сперва будет достаточно. Это зачин для все более и более высоких ступеней совершенства в этой области.

Что требуется людям современности, чтобы некоторым образом созреть для такого произведения храмового искусства?

Никакому искусству не возникнуть, если оно не исходит из общего духа цикла развития человечества. Часто я вспоминаю слова, которые на втором году моего студенчества в Венской технической высшей школе произнес во время своей ректорской речи архитектор Ферстель (Ferstel), создатель венской Вотивкирхе, слова, которые, с одной стороны, звучат в моей душе диссонансом, с другой стороны - как тон, что так верно характеризует наше время! Ферстель высказался тогда странно: «Архитектурные стили не выдумывают». К этим словам нужно еще добавить: «Архитектурные стили рождаются из своеобразия народов». Итак, наше время до сих пор не выказывает никаких задатков найти архитектурные стили в том смысле, как находили их в древние времена, и снова явить их миру. Архитектурные стили будут находить, но находить их будут только из общего духа какого-то цикла развития человечества.

Как провести нам сегодня перед своей душой что-то от этого общего духа, который должен найти будущий архитектурный стиль, который мы имеем в виду?

Чтобы охарактеризовать это дело, я попытаюсь объяснить это сейчас с другой стороны и совершенно с другой точки зрения.

Date: 2015-06-05; view: 428; Нарушение авторских прав