Космополитизм аридной зоны и ее центральной области

Традиции ирано‑семитской высокой культуры базировались на быте конкретного региона – территории Плодородного полумесяца и Иранского нагорья. Грубо говоря, это область, представленная на современной политической карте Сирией, Ираком, Ираном и Афганистаном. Даже после великой экспансии ислама и последовавшего упадка халифата эта территория продолжала оказывать огромное влияние на развитие всей исламской цивилизации. Ее можно считать ядром исламского мира.

Если изучить имена важнейших деятелей, повлиявших на развитие исламской культуры в целом (а не какой‑то из ее локальных форм), мы обнаружим, что они по большей части были родом с земель Плодородного полумесяца, Иранского нагорья или бассейна Сырдарьи и Амударьи. В этом списке очень мало выходцев из Аравии (не считая эпоху Пророка и первые поколения после нее), еще меньше – из Египта; относительно немного из Анатолии и с Балкан; пожалуй, чуть больше – из Индии; почти никого из северных степей или с океанского побережья на юге. Горстка выдающихся личностей происходит из Магриба, и все они в основном переезжали жить на восток, но их число часто завышено, если рассматривать влияние одного Магриба без учета общего развития исламского общества. То же с основными формами и институтами. Нет нужды перечислять все то, что сразу же обнаруживается в Ираке – фикх, грамматика и стихосложение. Не меньшее количество культурных достижений вышло из Хорасана: медресе, тарикат как форма суфийской организации, принятие калама как неотъемлемой части ислама; пожалуй, стоит прибавить к ним ряд социальных нововведений, на которых изначально строились империи Аббасидов и Сельджуков, имевшие огромное влияние далеко за своими пределами.

Должен добавить, что подавляющая часть всей этой территории всегда была окрашена в иранские этнические тона, и это явствует еще отчетливей, если прибавить к Иранскому нагорью бассейн Амударьи и Сырдарьи. Только земли Плодородного полумесяца были преимущественно семитскими. Раньше ученые спорили о том, до какой степени расцвет исламской культуры обязан доминанте персидского (или даже арийского) гения; как будто большинство рядовых мусульман были семитами, поддавшимися культурному господству персидского меньшинства. Если вспомнить карту Ближнего Востока, где Персия – лишь одна из дюжины стран, большая часть которых – арабские, такой ошибки трудно избежать. Здесь серьезный исследователь должен учиться пересматривать свой материал и намеренно выбирать более правильные категории, признав, что большинство населения городов между Нилом и Амударьей говорило на том или ином иранском диалекте (из которых персидский был, конечно, основным)[196].

Вначале образ жизни менее образованных классов, народные традиции региона служили непосредственным источником высокой культуры ирано‑семитского общества, и одни трудно было отличить от других. Но постепенно традиции городского образования и организации стали усложняться и утрачивать зависимость от деревни. В процессе взаимодействия традиций многие из них сильно видоизменились в результате внутреннего усложнения. Более того, по мере расширения городской зоны в Европе, Азии и Африке традиции высокой культуры распространились на далекие от центральной области расстояния, а такие широкие связи, в свою очередь, оказали сильное влияние на традиции в центре. Многие элементы, происходившие из отдаленных районов – в частности, с северных берегов Средиземного моря, – влились в высокую культуру; но, что еще важнее, ее традициям стали следовать люди из самых разных в бытовом отношении стран – египтяне, йеменцы, жители Хорезма в низовьях Амударьи. Все эти люди внесли свой вклад в дальнейшее развитие культурных традиций. Так, ирано‑семитскую высокую культуру стало еще труднее идентифицировать с образом жизни крестьян Плодородного полумесяца и Иранского нагорья.

Тем не менее эти земли оставались самым продуктивным центром развития высокой культуры и во времена ислама. С самого начала большая часть людей, получивших известность в исламской традиции, родились или жили там. Затем этот регион как «земли старого ислама» продолжал выполнять нормативную функцию для остального исламского мира, как бы тот ни разрастался по полушарию. Он демонстрировал особенно высокую активность в дальнейшем развитии форм исламской культуры, оправдывавших тот огромный авторитет, который он завоевал и сохранял.

Неизменно ключевая роль этого региона объяснялась отчасти его особым географическим положением в центральных областях, которые мы называем «аридной зоной». Простираясь через Африку и Евразию от Атлантического побережья к югу от Средиземного моря до степей и пустынь к северу от Китая, аридная зона образует широкий центральный пояс, разделяющий две огромные хорошо орошаемые части Ойкумены: Европейский регион на северо‑западе и регион муссонного климата на юго‑востоке. Вся аридная зона, таким образом, неизбежно попадала в гущу исторических событий на Востоке и Западе. Но центральная треть этой аридной зоны, регион между Нилом и Амударьей (и область к югу от него), являлась ядром исторической конфигурации Ойкумены. Как уже говорилось в главе о доисламском периоде, можно проследить связь характерных особенностей ирано‑семитской культуры (хотя бы отчасти) с географическими особенностями центра аридной зоны, ее засушливостью и открытостью. Эти особенности наиболее отчетливо проявились в самом центре зоны. Теперь остановимся на анализе последствий данных факторов подробнее.

Подобная трактовка возможна, пожалуй, лишь до известных пределов. Нелегко разграничить особенности средиземноморской части Европы и региона между Нилом и Амударьей на уровне таких базовых характеристик, как рыночная ориентация и космополитизм. Средиземноморье и регион Нил – Амударья всегда были связаны друг с другом теснее, чем другие центры цивилизации. Даже на уровне высокой культуры их объединяли монотеистическая религиозная традиция и общее научное и философское наследие. Такие отношения стали не только прямым следствием отсутствия ощутимых географических преград между двумя регионами. Несмотря на очевидную разницу между аридной внутренней частью Плодородного полумесяца и Иранского нагорья и омываемыми водой полуостровами Южной Европы, их народы были схожи по расовой принадлежности. И даже сейчас можно безошибочно проследить общие черты у народов от Афганистана через Турцию и Грецию до Испании, которые путешественнику покажутся разительно отличающимися от соседних Индии, Северной Европы или Судана. Не будет натяжкой в определенных целях выделить так называемую ирано‑средиземноморскую культурную зону[197]. В частности, было замечено, что земли от Иранского нагорья до западной части Средиземноморья давно обладают довольно схожей городской культурой, большим количеством сопоставимых институтов и общественных ожиданий; и такая однородность длилась еще очень долго после принятия этими территориями ислама.

Несомненно, Средиземноморье и центр аридной зоны объединяла атмосфера относительной коммерциализации и даже космополитизма еще со времен древних греков и финикийцев. И, вероятно, именно космополитизмом объясняется взаимная ассимиляция культурных традиций, поскольку центр аридной зоны был важнейшим с экономической точки зрения соседом Средиземноморья. Разрушение ирано‑средиземноморской гомогенности относится к XII или XIII в. – возникновению общинного городского самоуправления в Западной Европе и особенно господству монголов на территории между Нилом и Амударьей. Но расходиться традиции начали в Средиземноморском регионе в то время, когда северные части Европы, особенно на западе, становились преимущественно аграрными, т. е. главным источником экономической мощи и даже, возможно, центром притяжения культурных деятелей с юга. Пожалуй, города западной части Средиземноморья в гораздо большей степени, чем города исламского мира (и Восточной Европы), привнесли в культуру базовые инновации, разрушившие прежнюю общность; с этого момента Запад развивался в направлении, отличном от остального континуума[198].

Но еще до разрыва в традициях ирано‑средиземноморской культуры, разумеется, аридная зона и особенно ирано‑семитские земли проявляли свои характерные особенности. Некоторые из них отражали географические различия между регионами. Я подчеркну четыре пункта: засушливость пахотных земель; пересечение международных торговых путей; легкая доступность для завоевателей с суши; древность сельского хозяйства и империи. Все, разве что кроме последнего пункта, стало следствием географии аридной зоны и тех ее земель, которые оказали наибольшее влияние на остальные. И все эти пункты, полагаю, определили рыночную ориентацию общества – или, по меньшей мере, его космополитизм, относительную свободу от узкой аграрной или гражданской специализации.

Последствия любого из этих четырех факторов в то или иное время могут быть едва различимы, но окажутся решающими по прошествии веков и тысячелетий в результате влияния на бесчисленные мелкие повороты событий в ходе взаимодействия развивающихся традиций. Например, роль международной торговли, независимо от характера последней, не зависит от того, насколько важны в том или ином городе и веке люди, торгующие заграничными товарами. Несмотря на престиж купцов, возящих из далеких стран такие товары, как шелк и пряности, и продающих их на крытых рынках касария, состояния зарабатывались на вещах гораздо более прозаичных. И все же широкий выбор, который открывался во времена локального кризиса, диверсификация ресурсов, доступных людям, члены семей которых торговали товаром из‑за границы, влияние непосредственных контактов с людьми из самых отдаленных уголков Старого Света на умы купцов – все это наверняка имело накопленный эффект в отношении ожиданий всего купеческого сословия, и не только его[199]. На торговлю между удаленными друг от друга областями Ойкумены не всегда воздействовало аграрное благополучие даже целого региона, где находился торговый город. На деле торговля аридной зоны брала так много от разных областей, что судьба одного из этих регионов не могла быть решающей. Нам очень недостает соответствующей статистики. Но даже при ее наличии нельзя было бы точно сказать, какими были последствия: она могла означать открытость для самых разных новых методов и понятий с последующим процветанием; или нарушение всех установленных законов и даже экономический паралич; или многое другое, в зависимости от стечения обстоятельств. Но уникальное положение в точке пересечения торговых путей нельзя не учитывать. И его влияние наверняка росло с развитием мировой торговли.

То же касается и влияния рассеянности сельскохозяйственных земель и засушливости или незащищенности от военного вторжения. Типичные для мусульман убеждения (к примеру, как бы ни были они преданы родному городу, всемирному исламскому сообществу они преданы еще сильнее) нельзя просто приписать схематично поданной природе ислама или даже обстоятельствам в то время и в том месте, где родился ислам. Их следует объяснять обстоятельствами, более или менее постоянными и влиявшими на традиции в течение долгого времени, даже если такие обстоятельства иной раз очень трудно выявить.

^{Хрустальный кувшин эпохи Фатимидов, Египет, XI в.}

На мой взгляд, разумно предположить, что необычная открытость аридной зоны для межрегиональной торговли в сочетании с ее засушливостью и доступностью для сухопутных завоевателей и имперских образований, эффект которых с течением тысячелетий только усилился, могла привести к утверждению во всем исламском мире культуры, в нетипичной степени ориентированной на рынок, и такая форма способствовала космополитизму и мобильности населения, а не гражданской солидарности. Следовательно, утверждение подобных форм культуры можно объяснить превалированием моралистических, популистских тенденций в общинах, не связанных непосредственно с землей. И, наконец, в условиях Средневековья такие традиции подтверждали открытость структуры общества и относительную свободу личности от строгих обычаев или иерархической власти, характерной для системы айянов‑эмиров.

По большей части мировые торговые пути, проходившие через три ключевые области – Плодородный полумесяц, запад и северо‑запад Ирана, – так сильно сокращались по морю (или проходили через удобные речные переправы), а земли эти были так выгодно расположены в их центре, что в результате образовалась точка пересечения мировой торговли всего полушария. Можно, к примеру, сравнить ситуацию с Магрибом: там были и места для остановки купцов, шедших через Средиземное море, и постоялые дворы для караванов, шедших через Сахару, но их число было относительно ограничено, и (в течение долгого времени) располагались они в отдаленных районах. Можно провести и более точный анализ. Даже внутри аридной зоны ее несколько областей сильно отличались друг от друга по степени обладания ключевыми особенностями, характерными для всего региона. Не все области аридной зоны обладали достаточными ресурсами, чтобы плотность населения оставалась высокой; но и среди тех, где это было возможно, не везде у крупных городов была надежная торговая база. Ею могли похвастаться земли Плодородного полумесяца и Иранского нагорья, образующие сердце аридной зоны. Пока историческая конфигурация Ойкумены сохраняла общую структуру, судьбу этих уникальных областей определяли (по крайней мере, отчасти) упомянутые особенности; и, пожалуй, в наибольшей степени – именно в Средние века. (После XVI в., когда мировые торговые пути, а с ними и весь мировой исторический контекст, включая роль таких почти постоянных прежде факторов, как засушливость, расстояния, природные ресурсы и так далее, изменились, вместе с ними изменилась и роль этих земель.)

Самый активный участок аридной зоны можно было бы описать как состоящий из трех главных территорий, каждая из которых, обладая внутренним многообразием, все же сохраняла определенное географическое и культурное единство. Самым важным (по крайней мере, в более ранний период) был Плодородный полумесяц, простиравшийся от Персидского залива до Восточного Средиземноморья. По территории Плодородного полумесяца пролегал самый привлекательный водный путь между Южными и Средиземным морями – как минимум учитывая благоприятные политические условия: вверх по Евфрату к удобному переходу через Алеппо и затем к северным сирийским портам – например, Антиохии. Поскольку крупные партии товара дешевле было перевозить по воде, это обеспечило всем городам от Басры до Антиохии громадный коммерческий потенциал. Альтернативный водный маршрут – Красное море – был опасен и невыгоден, а переход до Нила открыт всем ветрам, кроме участков, когда от штормов защищал канал, но в течение большей части исламского периода канал заиливался. Двуречье также служило рубежом главного сухопутного маршрута на восток до Китая и Индии и на север. Более того,

Плодородный полумесяц был потенциально богат и многообразен: Ирак и Хузистан образовывали относительно плодородную долину с наносной землей, где росли финики и хлебные злаки, даже когда массивная ирригация Савада перестала приносить прибыль. Сирийские горы в дальнем конце пути были не слишком крутыми и позволяли выращивать стандартные средиземноморские культуры – фрукты, оливки и зерновые – и даже добывать руду. На суше Плодородный полумесяц граничил с относительно хорошо орошаемыми Анатолийским, Прикавказским и Западно‑Иранским нагорьями и со сказочно плодородными берегами Нила.

Вторая ключевая территория – Западно‑Иранское нагорье, пролегающее между Кавказскими горами, Каспийским морем и Персидским заливом на юге. Порты в заливе обладали, пожалуй, меньшим значением, чем относительно легкие маршруты к северной границе Ирака, до самого Багдада. Через северную часть территории до обоих иракских путей к югу и прямо до залива пролегал самый удобный маршрут от бассейна Волги и всей восточной части европейской орошаемой зоны, вокруг восточной оконечности Кавказа (или через Каспийское море) до Персидского залива и от него ко всем Южным морям. А на востоке через узкий проход между прикаспийским Эльбрусом и центральными иранскими пустынями шла единственная удобная дорога через Центральную Евразию в Китай (и в Индию, насколько было возможно по суше) из всей западной части Африки и Евразии. Она оставалась самым легким маршрутом из Средиземноморья и районов к югу от него, даже после того как был открыт путь севернее (еще в доисламский период) из Восточной Европы. На западной окраине региона находились крутые горы, где хозяйничали племена (в основном курды по языковой принадлежности), сочетавшие скотоводство и земледелие; с востока края региона терялись в пустыне; но плато между ними, включавшее Азербайджан на севере, Аджамский (Неарабский, Персидский – прим. ред.) Ирак в центре и Фарс на юге, изобиловало источниками ирригации. Выпадало много сезонных осадков, особенно на севере. (Вдоль южного побережья Каспия располагался обильно орошаемый район, где возделывали поля и добывали лесоматериалы.) На этих землях с более прохладным климатом, чем в долине Месопотамии, население умело пользоваться своими культурными и экономическими преимуществами в качестве и завоевателей, и потребителей.

Северо‑восточное Иранское нагорье было не так важно для торговых путей, по меньшей мере, в раннем Средневековье; учитывая все факторы, это был наименее значимый из трех регионов в ирано‑семитской истории. Но и он являлся точкой пересечения дорог всего полушария. Через него проходил Великий Шелковый путь от Средиземного моря до Китая, а также сухопутные дороги из всех индийских областей через Пенджаб до Китая или до Средиземного моря на севере – дороги, по значению уступавшие лишь морским путям. Здесь уже восточный край нагорья (частично заселенный афганскими пуштунами) вел к высоким и труднопроходимым горам (богатым минералами), в то время как западная его граница терялась в пустынях Центрального Ирана. Хорасан и земли вокруг него орошались и могли давать прекрасные урожаи.

^{Мечетъ султана Хасана в Каире. Фото XIX в.}

Другие части аридной зоны в меньшей степени демонстрировали такое сочетание концентрации торговли со всего мира и сильно разреженных, но вполне достаточных аграрных ресурсов. В густонаселенном Египте наблюдалось резкое разграничение сельскохозяйственного сектора, богатого, производительного и замкнутого в самом себе, и сектора торгового, лишь иногда способного соперничать с Плодородным полумесяцем в обеспечении пути между двумя морями; и он предлагал только один из нескольких путей в область к югу от Сахары. Учитывая процветание и политическую важность Египта, удивительно, как мало людей, родившихся в нем, достигли известности за его пределами (не считая политических деятелей).

До относительно позднего времени все, кто становился видным культурным деятелем в Каире, были иноземцами. В Йемене и Западной Аравии пересечения торговых путей были менее значимы, а производительная база (состоявшая по большей части из сельского хозяйства на Йеменском нагорье) – более узкой. Судан обладал еще меньшей значимостью. Его торговые пути шли дальше в западную часть страны, на юге же дорогу преграждало почти непроходимое болото, а на юго‑востоке – Абиссинские горы. В слабонаселенных районах юго‑востока Аравии и Ирана были места для стоянок на пути к Южным морям и вдоль них, но производительность этих удаленных от берега земель оставляла желать лучшего.

Существовали еще два региона, сопоставимых с тремя ключевыми областями. Бассейн реки Инд был густонаселен и имел большое торговое значение. Синд, который был для Инда тем, чем Египет для Нила, не мог похвастаться таким высоким развитием сельского хозяйства и (будучи отрезанным пустыней Тар) представлял собой не такой удобный маршрут от моря к Индийскому региону, как Гуджарат, вдоль побережья на восток. Через Пенджаб, однако, проходил еще более важный путь, по которому шла торговля между индийскими областями и остальной частью континента – торговля, составлявшая лишь часть товарообмена, проходившего через Северо‑Восточный Иран. Пенджаб тем не менее был неотъемлемо связан культурными традициями с орошаемым муссонными дождями Индийским регионом, а не с остальной аридной зоной. До относительно недавнего времени он не оказывал особого влияния на исламскую культуру.

И, наконец, бассейн Амударьи и Сырдарьи, как и бассейн Инда, тоже был не так важен для торговли, как три упомянутых нами ключевых региона. Оба бассейна исполняли роль территорий, прилегающих к Северо‑Восточному Ирану, лежавшему между ними. Подобно Пенджабу, бассейн Амударьи и Сырдарьи предоставлял пути лишь для части торговли, шедшей через северо‑восток Ирана, – главным образом для торговли между Китаем и индосредиземноморскими регионами. Там имелся свой собственный Египет меньших размеров (в Хорезме в устье Амударьи); были плодородные, но засушливые области в верховьях Амударьи и в Зарафшанской долине, почти прилегающей к долине Амударьи; и даже в верховьях Сырдарьи, откуда шел торговый путь на север. Но местоположение этого бассейна по многим причинам не обладало даже той значимостью, какую имел Северо‑Восточный Иран. Тем не менее его роль в исламской культуре оказалась немногим менее важной, чем роль трех ключевых регионов.

Мы уже говорили о торговых ресурсах этих земель: если межрегиональная торговля могла стимулировать коммерческие интересы или способствовать космополитической ориентации, именно здесь это могло произойти с наибольшей вероятностью. В здешних городах от торговцев можно было бы ожидать минимума слепой преданности местным обычаям, максимума расчетливости и изобретательности и открытости для практичных инноваций. Но теми же путями, которыми шла межрегиональная торговля, ходили и армии. В отличие от полуостровов на севере Средиземного моря, торговые пути в своих ключевых секторах пролегали по отдаленным районам, даже когда шли вдоль рек.

С тех пор как Тир – в отличие от Афин или Карфагена – оказался весьма уязвимым для многочисленных армий из обширных отдаленных аграрных областей, в городах этого региона возникла традиция обращаться к имперской или, по крайней мере, территориальной власти – традиция, которую не так просто изменить, если только обстоятельства, приведшие к ее возникновению, не исчезнут полностью, чтобы дать возможность сформироваться альтернативным моделям поведения. Эта модель способствовала укреплению космополитизма, привнесенного рыночной экономикой, – человек учился чувствовать себя как дома везде, куда распространялась имперская власть, и приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам. В то же время такая традиция в большей степени благоприятствовала социальному взаимообмену между разными городами и странами в границах единой империи, чем локальной гражданской солидарности, которая могла бы подвигнуть отдельные города на совместные действия по перехвату власти в периоды локальных кризисов. Возникший в итоге упор на личные ресурсы и приспособляемость вкупе с обязательной привычкой торговаться на рынке привели бы, скорее, к сочетанию личной свободы и терпимости к военной власти, типичной для Средних веков.

Таким образом, Плодородный полумесяц, запад и северо‑восток Иранского нагорья являлись землями, города которых имели более полный доступ к прибыльной межрегиональной торговле, чем любые другие города всей аридной зоны. А весь центр аридной зоны, по меньшей мере, следовал моделям, определенным этими землями. Они обладали весомым влиянием уже благодаря самой торговле: например, известные люди, жившие вдоль торговых путей, быстрее становились популярными и в других местах, чем их конкуренты из менее посещаемых мест. Вероятно, жители ключевых регионов считали исламские традиции наиболее подходящими им по духу. Хотя народные обычаи здесь больше не могли отождествляться с ирано‑семитскими традициями высокой культуры в ее исламской форме, и другие земли вносили активный вклад в эту культуру, и хотя исламские культурные традиции подошли и другим совершенно разным по духу областям, все же возникает ощущение, что условия на этих землях, где исламские обычаи изначально возникли, еще долго оставались наиболее благоприятными для их дальнейшего развития.

Date: 2015-06-05; view: 465; Нарушение авторских прав