Четвертая фитна: войны аль‑Мамуна

809 г.

Смерть Харуна ар‑Рашида, аль‑Амин становится халифом согласно «Мекканским документам», аль‑Мамун становится правителем Хорасана

810 г.

Аль‑Амин в пятничных намазах объявляет наследником сына Мусу, подняв тем самым вопрос о месте аль‑Мамуна в порядке наследования, установленном в «Мекканских документах»

810 г.

Аль‑Мамун не желает подчиниться и объявлен мятежником после того, как отказывается приехать в Багдад

811 г.

Аль‑Амин посылает армию под предводительством Али ибн Исы против сил аль‑Мамуна под руководством Тахира ибн Хусайна; Али убит; Тахир разбивает вторую армию аль‑Амина; провинция Джибаль в руках войск Тахира; Сирия охвачена беспорядками

812 г.

Аль‑Хусайн, сын Али, быстро смещает аль‑Амина и объявляет себя вассалом аль‑Мамуна; аль‑Амина восстанавливают на троне, но войска аль‑Мамуна занимают Хорасан; Багдад окружен военачальниками аль‑Мамуна Тахиром и Харсама ибн‑Айяном

813 г.

Люди Тахира убивают халифа сразу после захвата Багдада; до этого Харсама обещал сохранить ему жизнь

814–815 гг.

Абу‑с‑Сарая и Мухаммад ибн Ибрахим ибн Табатаба поднимают шиитское восстание в Куфе, подавленное затем Харсамой

816 г.

Харсаму убивает визирь аль‑Мамуна аль‑Фадль ибн Саль

817 г.

Жители Багдада пытаются убедить Мансура, сына аль‑Махди, объявить себя претендентом на престол; он отказывается

817 г.

Аль‑Мамун провозглашает шиита Али ар‑Риду («восьмого» имама) своим наследником по совету своего визиря Фадла, но багдадцы и другие жители Ирака восстают, на их сторону переходит один из военачальников аль‑Мамуна

816–817 гг.

Бабак поднимает религиозно‑социальное восстание

817 г.

Багдадцы признают Ибрахима, другого сына аль‑Махди; Али ар‑Рида предупреждает аль‑Мамуна о тяжести положения; аль‑Мамун, видимо, чувствует, что визирь Фадль не информировал его должным образом

818 г.

Али ар‑Рида умирает; Фадла убивают, возможно, по приказу халифа; аль‑Мамун переезжает на запад, ближе к Багдаду

818 г.

Аль‑Мамун входит в Багдад; халиф‑соперник оставляет трон; затем поднимается мятеж хариджитов, во многих провинциях беспорядки, восстание Бабака; у Тахира слишком большая власть, чтобы его снять; он становится почти независимым правителем в Хорасане, главнокомандующим войсками аль‑Мамуна

От идеи о всемусульманском единстве мусульмане не отказались, несмотря на растущее значение локальных интересов. Так, враждующие фракции в Египте зависели от психологической и материальной поддержки властей в Багдаде, чье активное вмешательство во время войны за трон окончилось быстрым успехом. В самом Ираке, естественно, постоянно высказывалось требование видеть единого халифа всего исламского мира; то, что аль‑Мамун заручился поддержкой других провинций и особенно священных городов в Хиджазе, стало его серьезным преимуществом в давней борьбе с аль‑Амином. Но на это стремление к единому государству халифата, конечно, нельзя было полностью положиться.

^{Большая мечеть в Тарсусе, Турция, где похоронен аль‑Мамун. Современное фото}

Аль‑Мамун был способным правителем; выбрав хороших генералов, он сумел урегулировать большинство конфликтов, вызванных неповиновением ему. Он продолжал вести войну за власть; но, кроме того, он начал предпринимать систематические усилия по упрочению религиозного фундамента империи. Этим фундаментом могла стать только определенная договоренность с приверженцами шариата улемами, при которой не пришлось бы жертвовать мощью абсолютной монархии.

Аль‑Мамун был человеком серьезным и любознательным, вследствие чего активно патронировал естественные науки и философию, о чем уже упоминалось. На уровне политики те же склонности обусловили его религиозную политику, имевшую целью подкрепить придворный имперский идеал официально признанным религиозным объединением, куда входило бы как можно больше мусульман. Возможно, он ориентировался на иерархическую систему зороастрийских священников, которая служила противовесом власти сасанидской монархии и в целом обеспечивала ей эффективную поддержку и преемственность. Так или иначе, его усилия в случае успеха могли бы привести к похожим результатам. Но даже ради мусульманского единения ни одно течение шариатских улемов, включая мутазилитов, к которым он питал особенную благосклонность, не готово было отказаться от идеалов старой религиозной оппозиции в пользу власти халифа, если бы оно даже было реально.

Вскоре после восстания шиитов в Ираке аль‑Мамун попытался взять под контроль и сам шиизм, назвав своим наследником имама одного из его популярных течений, Али ар‑Риду, внука Джафара ас‑Садика. В теории это могло бы способствовать примирению всех мусульман; так как сунниты в принципе должны признавать любого преемника, названного признанным халифом. Однако на деле шииты продемонстрировали фактическую слабость, а разворот аль‑Мамуна в шиитскую сторону лишь усилил недовольство Багдада. Али ар‑Рида весьма кстати умер, пока аль‑Мамун ехал в Багдад, чтобы усмирить его, сделав своей столицей, и халиф больше не предпринимал столь откровенных попыток учесть шиитские настроения в политике государства, хотя продолжал настаивать на том, чтобы к Али относились с должным уважением.

Тем не менее он все же принял меры для подавления тенденции к делению на религиозные фракции. Не оказывая поддержки ни одной отдельно взятой теологической школе, он противился экстремистским формулировкам хадиситов, которые по мере роста своей популярности в Багдаде все активнее проявляли враждебность по отношению к тем, кто с ними не согласен, и к шиитам в том числе. Проницательный суннитский проповедник аль‑Мухасиби, порицаемый хадиситом Ибн‑Ханбалем, почти не дерзал читать свои проповеди в столице. Аль‑Мамун потребовал, чтобы все чиновники, кадии и (насколько возможно) улемы осудили некоторые доктрины хадиситов, ранее уже вызвавшие неодобрение мутазилитов (и всех остальных специалистов калама в то время), а теперь и государства, как неисламские. Но это значило принять официальные теологические позиции и заставить всех остальных им подчиниться. Если говорить об успехах аль‑Мамуна, он не только противостоял религиозной фракционности и снизил влияние хадиситов на умы людей; в целом он подготовил почву для исламского института, более податливого в отношении религиозных потребностей абсолютной монархии, чем большинство улемов на тот момент.

Но это вмешательство само по себе способствовало фракционности. Из всех прежних направлений религиозной оппозиции мутазилиты были самыми горячими защитниками ислама от его разнообразных немусульманских оппонентов и (возможно, отчасти по этой причине) опирались в своем учении на дедуктивную логику, а не на букву хадиса. Именно мутазилиты возглавили кампанию против манихейства. Суровость они проявляли ко всему неисламскому, что просачивалось в официальную позицию двора, но теперь, с помощью аль‑Мамуна и под руководством великого кадия Ахмада ибн‑Абу‑Дауда, переключили внимание на то, что считали неисламскими тенденциями внутри самого шариатского ислама.

То ответвление улемов, которое специализировалось на сборе хадисов (мы назвали их общим термином «хадиситы»), никогда не стремилось к слишком тесным отношениям с мирянами Аббасидами. Кроме того, свой особый религиозный энтузиазм, хорошо адаптированный к частной жизни, они направляли на утверждение эмоциональной независимости от реального мусульманского государства, одновременно стараясь навязать свои частные доктринальные нормы везде, где только можно, независимо от общественной политики.

Как мы уже наблюдали, этот энтузиазм проявился в доктрине, очень тесно связавшей Коран с самим Богом: слова Корана, которые они так часто с благоговением произносили, были «несотворены», в отличие от всего остального в мире. Это представление, делавшее упор на непосредственную доступность божественного закона каждому верующему, очень подходило шариатским представлениям о социальном равенстве и достоинстве каждого человека; но по той же причине оно плохо согласовывалось с идеалом абсолютной монархии. Мутазилитским улемам (и другим людям калама) не нравилось в нем не столько то, что оно стимулировало стремление к независимости и фракционности, сколько некораническая и нелогическая трактовка, говорившая об обожествлении Корана почти как второго Бога и привносящая в ислам некую тайну, противоречащую простоте и разумности этой религии. Но по интеллектуальным и политическим причинам аль‑Мамуна легко удалось убедить, чтобы тот объявил, что всякий, кто встанет на сторону учения о несотворенности Корана, не будет считаться истинным мусульманином.

Те улемы, которые воспротивились, в лучшем случае смещались с публичных должностей, на которые затем назначали мутазилитов (однако многие из последних отказывались отождествлять себя с режимом, даже несмотря на это). Так религиозный авторитет государства был поставлен в зависимость от итогов спора между мутазилитами и хадиситами. Но население городов, особенно Багдада, отворачивалось от мутазилитов, и это значило, что в религиозном плане государство опирается на интеллектуальную элиту, а не на широкие массы. А это вело к разобщенности, а не к единству[181].