В городе, где умер Марк Аврелий 2 page

А проститутки, увидев столь странную парочку, были весьма озадачены: красивый мальчик и простоватая, но миловидная женщина, которая по возрасту годилась ему в матери. Однако Дженни, шагая по улице, с таким достоинством опиралась на руку Гарпа, и в разговоре их чувствовалось такое странное напряжение и даже смущение, что проститутки тут же решили, что эта женщина никак не может быть матерью хорошенького мальчика. А когда Дженни чуть ли не пальцем указала на них, они разозлились, решив, что она тоже проститутка, перехватившая клиента на их территории, да еще совсем мальчишку, да еще явно платежеспособного.

В Вене проституция легализована и находится под весьма сложным контролем. У проституток даже есть нечто вроде профсоюза; каждой из них выдаются медицинские сертификаты и удостоверения личности, а в публичных домах регулярно устраивается врачебный осмотр. На богатые улицы первого района допускались лишь самые шикарные проститутки. Ближе к окраинам «жрицы любви» были и поскромнее, и постарее, и менее красивые. И там они конечно же стоили гораздо дешевле. В каждом районе цены на услуги этих женщин были фиксированными. Так что, завидев Дженни, шлюхи дружно выступили ей навстречу и преградили путь. Они быстро определили, что Дженни совершенно не тянет на проститутку из первого района и вообще, по всей видимости, работает независимо — что является нарушением закона, а может, просто тайком выползла со своей окраины, надеясь подзаработать деньжат. Ну что ж, не деньги она сейчас получит, а неприятности!

Честно говоря, принять Дженни за проститутку было довольно трудно, хотя определить ее род занятий и возраст тоже оказалось затруднительно. Она столько лет носила только медицинский халат, что совершенно не знала, как ей следует одеваться в Вене. И пожалуй, склонялась к излишествам, особенно когда куда-нибудь выходила с Гарпом, возможно вознаграждая себя за тот старый купальный халат, в котором обычно писала. Она не имела почти никакого опыта в покупке одежды, тем более что здесь, в чужом европейском городе, все вещи смотрелись как-то по-другому. Не обладая собственным вкусом, Дженни просто покупала самые дорогие наряды; в конце концов, деньги у нее были, а желания «таскаться по магазинам» не было вовсе. Как и терпения. Вот почему в своих обновках она порой выглядела точно рождественская елка, и, когда шагала рядом с Гарпом, никому в голову не приходило принять их за близких родственников. Сам Гарп почти постоянно носил форму Стиринг-скул: пиджак, галстук, удобные брюки — этакий стандартный набор из магазина готового платья, который делал Гарпа практически неразличимым в толпе любого большого города.

— Ты не мог бы спросить у этой женщины, где она купила муфточку? — пристала к сыну Дженни. И тут именно женщина с муфтой вдруг заступила ей дорогу.

— Это же шлюхи, мам! — прошептал Гарп. Дженни так и замерла на месте. Женщина с муфтой что-то говорила ей сердитым и резким тоном, но Дженни, разумеется, не понимала ни слова и уставилась на Гарпа, надеясь, что он переведет.

— Моя мать всего лишь хотела спросить у вас, где вы купили такую хорошенькую муфточку, — медленно сказал Гарп по-немецки.

— А, так они иностранцы! — пренебрежительно сказала одна из проституток.

— Господи, это ж его мать! — ужаснулась другая.

Женщина с муфтой продолжала пристально смотреть на Дженни, а та буквально глаз не сводила с ее муфты. Гарп рассматривал проституток. Одна совсем молоденькая, волосы уложены в высокую прическу, усыпанную золотыми и серебряными звездочками; на щеке татуировка — зеленая звезда, а верхнюю губу чуточку подтягивает кверху приметный шрам, отчего казалось, что с лицом у нее что-то не так, но что именно, сразу и не скажешь. Тело у девицы, впрочем, изъянов не имело; она была высокая, гибкая, стройная, и Дженни вдруг обнаружила, что внимательно на нее смотрит.

— Спроси у нее, сколько ей лет, — попросила она Гарпа.

— Мне восемнадцать, — ответила девушка на ломаном английском. — Я хорошо знаю по-английски.

— Моему сыну столько же, — сказала ей Дженни, подталкивая Гарпа локтем. Она так и не поняла, что они сперва приняли ее за свою «товарку». Когда Гарп позднее сказал ей об этом, она пришла в ярость, но злилась только на себя. «Это всё мои платья! — кричала она. — Я совершенно не умею одеваться!» И с этого дня Дженни Филдз забросила свои наряды, вновь облачилась в форму сестры милосердия и ходила в ней повсюду, словно пребывала на вечном дежурстве, хотя медсестрой она больше никогда не работала и не хотела работать.

— Можно мне взглянуть на вашу муфточку? — спросила Дженни у женщины в роскошной шубе, полагая, что все эти незнакомки говорят по-английски, однако английский знала только молодая проститутка, и Гарпу пришлось выступить в роли переводчика. Женщина весьма неохотно сняла муфточку, и из этого теплого гнездышка, где прятались ее красивые руки, унизанные сверкающими перстнями, повеяло ароматом ее духов.

У третьей из шлюх на лбу виднелась оспинка, будто отпечаток персиковой косточки. За исключением этой рябинки да еще рта, который, на вкус Гарпа, был чересчур маленьким и пухлым, точно ротик раскормленного младенца, все остальное в ней вполне соответствовало стандарту — зрелая женщина лет двадцати с небольшим. Возможно, подумал Гарп, у нее весьма пышная грудь, однако под черной меховой шубкой разглядеть ее грудь как следует не смог.

А вот женщина с муфтой, по мнению Гарпа, была просто красавицей. Нежное продолговатое, немного печальное лицо. И тело, наверное, безупречное, а движения спокойные и неторопливые. Во всяком случае, рот у нее был очень спокойный. Только по затаенной грусти в глазах и по обнаженным рукам Гарп догадался, что ей, по крайней мере, столько же лет, сколько его матери, а может и больше.

— Это подарок, — сказала она Гарпу, указывая на муфту. — Мне подарили ее вместе с шубой. — Мех был очень светлый, серебристый, удивительно мягкий и приятный на ощупь.

— Да уж, вещь настоящая! — заметила молодая шлюха, говорившая по-английски. Она явно восхищалась старшей подругой.

— Да вы почти в любом магазине можете купить что-нибудь подобное, ну, может, не такое дорогое, — посоветовала Гарпу женщина с оспиной на лбу. И она указала в сторону Кернтнер-штрассе. — Сходите, например, к Штефлю.

Она говорила на каком-то забавном наречии, которое Гарп понимал с трудом. Дженни даже головы в ее сторону не повернула, а Гарп благодарно кивнул и снова уставился на обнаженные запястья старшей из проституток, на ее тонкие пальцы, унизанные кольцами.

— У меня руки замерзли, — тихонько заметила она Гарпу, и он взял у Дженни муфту и вернул ей. Но Дженни и не думала уходить.

— Давай поговорим с ней! — не унималась она. — Я хочу расспросить ее о плотском вожделении.

— О чем? — Гарп обомлел. — Мам, да ты что? Господи!

— О том, что мы недавно с тобой обсуждали, — спокойно пояснила Дженни. — Я хочу спросить, что она думает о плотском вожделении.

Проститутки постарше вопросительно посмотрели на ту, что знала английский язык, однако ее английский был не настолько хорош, чтобы сразу понять, о чем говорят эти иностранцы.

— Холодно, мама, — жалобным тоном сказал Гарп. — И поздно уже. Пойдем домой, а?

— Скажи ей, что мы хотели бы пойти в какое-нибудь приличное и теплое место, чтобы просто посидеть и поговорить, — настаивала Дженни. — Она ведь позволит нам заплатить за нее, верно?

— Ну да, наверное, — простонал Гарп. — Но, мам, она ведь абсолютно ничего не знает о плотском вожделении. Они же обычно почти ничего не чувствуют.

— Я хочу узнать о том плотском вожделении, которое испытывают мужчины, — строго сказала ему Дженни. — О твоем, например. Уж о мужском-то вожделении она должна кое-что знать, я полагаю.

— Мама, ради бога! — взмолился Гарп.

— Was macht's? В чем дело? — спросила Гарпа молоденькая проститутка. — Она что, хочет купить муфту?

— Нет, нет, — поспешно ответил Гарп. — Она хочет купить одну из вас!

Старшая из проституток просто остолбенела, а та, что с оспиной на лбу, рассмеялась.

— Вы не поняли, мама хочет всего лишь поговорить с одной из вас! — пояснил Гарп.

— Холодно очень, — сообщила молоденькая шлюха, подозрительно на него глядя.

— Но ведь поговорить можно в любом месте, в тепле, где вы сами захотите, — заторопился он.

— Спроси вон у той, сколько она берет, — сказала Дженни, указывая на женщину с муфтой.

— Wieviel kostet? — пробормотал Гарп.

— Пятьсот шиллингов, — сказала молоденькая шлюха.

Гарпу пришлось объяснять Дженни, что это примерно двадцать долларов. Даже прожив в Австрии больше года, Дженни так и не выучила немецкие числительные и не различала денежные знаки.

— Двадцать долларов за то, чтобы всего лишь поговорить? — спросила Дженни.

— Нет-нет, мама, — сказал Гарп. — За обычные услуги. Дженни задумалась. Не слишком ли много — за обычные услуги? Но этого она не знала.

— Скажи, что мы дадим ей десять, — предложила Дженни, но на лице молодой шлюхи отразилось сомнение, да и на лице старшей тоже, словно разговор мог быть для нее куда труднее, чем «обычная» работа. Сомневалась она не только из-за цены; она не доверяла Гарпу и Дженни. И спросила свою молодую подругу, говорившую по-английски, англичане это или американцы. Американцы, сказала та, и старшая вздохнула с некоторым облегчением.

— Видите ли, англичане часто бывают извращенцами, — сказала она Гарпу по-немецки. — А американцы обычно нормальные люди.

— Вы поймите, мы просто хотим с вами поговорить, — повторил Гарп, с ужасом понимая, что проститутка явно воображает себе некую оргию, в которой будут участвовать и мать с сыном.

— Хорошо. Двести пятьдесят шиллингов, — наконец согласилась она. — И вы угостите меня кофе.

Она провела их в то местечко, куда обычно заходят погреться проститутки, — в крошечный бар с миниатюрными столиками; все время звонил телефон, но лишь несколько мужчин с мрачным видом из-за вешалки рассматривали женщин и уходили прочь. По негласному правилу к женщинам нельзя было подойти, пока они сидят в этом баре; он служил проституткам чем-то вроде запасного аэродрома, потайного убежища.

— Спроси, сколько ей лет, — велела Дженни Гарпу, но, когда он спросил, женщина мягко опустила ресницы и покачала головой. — Ладно, — сказала Дженни. — Тогда спроси ее, почему, как ей кажется, она нравится мужчинам?

У Гарпа от удивления округлились глаза.

— Но тебе-то ведь она нравится, верно? — спросила его Дженни. Гарп честно признался, что нравится. — Ну и чего тебе от нее надо? Чего ты от нее хочешь получить больше всего? Я не имею в виду ее гениталии; я хотела бы знать, есть ли в ней что-нибудь еще, что привлекает тебя? Что-нибудь такое, что можно было бы о ней вообразить, некая аура, может быть?

— Слушай, мам, может, ты лучше просто заплатишь мне двести пятьдесят шиллингов и перестанешь задавать ей дурацкие вопросы? — устало предложил Дженни Гарп.

— Не будь идиотом, — сказала Дженни. — Я хочу знать, не унижает ли ее чувство, что ее просто хотят, и необходимость потом отдаваться; или, может, она думает, что этим она унижает только мужчин?

Гарп с огромным трудом попытался все это перевести. Женщина с муфтой, как ни странно, задумалась над этим вопросом; лицо ее было очень серьезным. Может, она меня просто не поняла? — думал Гарп.

— Я не знаю, — наконец коротко ответила она.

— Хорошо. У меня есть и другие вопросы, — сказала Дженни.

Этот кошмар продолжался примерно час. Затем женщина сказала, что ей пора. Дженни не была ни удовлетворена, ни разочарована этим ночным интервью, хотя ей явно недоставало конкретных результатов; она казалась прямо-таки ненасытно любопытной. А Гарп понял, что никого в жизни не хотел так сильно, как эту женщину с муфтой.

— Хочешь ее? — спросила у него Дженни настолько внезапно, что он не смог солгать. — Неужели после всего этого, после всех этих вопросов ты действительно хочешь еще и заняться с ней сексом?

— Конечно, мам, — с несчастным видом признался Гарп. Вряд ли Дженни понимала теперь, что такое «плотское вожделение», лучше, чем до обеда, потому что выглядела она крайне озадаченной.

— Ну хорошо, — сказала она наконец и вручила ему 250 шиллингов, а потом еще 500, сказав лишь: — Делай что хочешь. Вернее, что должен. Но, пожалуйста, сперва отвези меня домой.

Проститутка внимательно следила за передачей денег, глаз у нее был наметанный. Получив точную сумму, она коснулась руки Гарпа холодными, как и ее кольца, пальцами и сказала:

— Послушай, это нормально, что твоя мать хочет купить меня для тебя. Но пойти она с нами не сможет. Этого я ей никогда не позволю. Ни за что на свете! Я все-таки католичка, хочешь верь, хочешь нет, но это так. А если тебе хочется какой-нибудь особенной забавы, то лучше попроси Тину.

Гарп поинтересовался, кто такая Тина, и содрогнулся при мысли, что уж для Тины-то ничто на свете не может показаться слишком забавным.

— Я сейчас отвезу мать домой, — сказал Гарп женщине с муфтой, — но назад к тебе сегодня уже не вернусь.

Она улыбнулась ему, и он почувствовал, что его распирает от желания, от пресловутого «плотского вожделения» — вот-вот лопнут штаны и из карманов посыплются никому не нужные шиллинги. Зубы у женщины были просто идеальные, и только на одном, на верхнем резце, красовалась золотая коронка.

В такси (Гарп все-таки согласился поехать домой в такси!) он изложил матери венскую систему проституции. Дженни ничуть не удивилась, что проституция здесь узаконена; ее удивило, что во многих странах проституция находится вне закона.

— Разве она не должна быть законной? — вопрошала она. — Разве не может женщина использовать собственное тело так, как хочет? А если кто-то желает ей заплатить, то это просто нормальная маленькая сделка. Разве двадцать долларов так уж много?

— Нет, цена вполне приемлемая, — сказал Гарп со знанием дела. — По-моему, даже довольно низкая для таких хорошеньких женщин.

Дженни влепила ему пощечину.

— Что-то больно много ты обо всем этом знаешь! — Однако она тут же извинилась и сказала, что ей очень стыдно; ведь она никогда прежде его не била, а сейчас ну просто совершенно не в силах понять, что это за гребаное плотское вожделение такое!

Дома, на Швиндгассе, Гарп твердо решил никуда больше не ездить; он уже спал, а Дженни все мерила шагами свою заваленную машинописными страницами комнату и никак не могла сформулировать мысль, что так и просилась наружу, так и кипела в ее мозгу.

А Гарпу снились другие проститутки. В Вене он уже имел дело с двумя или тремя, но никогда еще не платил им по первому разряду. На следующий день после раннего ужина он оставил мать за работой и отправился к той женщине с норковой муфточкой.

Ее «рабочее» имя было Шарлотта. Она не удивилась, увидев его. Она не первый день жила на свете и сразу чуяла, когда клиент клюнул, хотя так и не сказала Гарпу, сколько ей лет. Шарлотта явно тщательнейшим образом ухаживала за собой, и лишь когда она была совершенно голой, ее истинный возраст выдавали не только чересчур выпуклые, но местами и узловатые вены на тонких и длинных запястьях. На животе и грудях виднелись тонкие белые следы растяжек — следы беременности, — но она сказала Гарпу, что ребенок ее давно умер. Она не возражала, когда он касался шрама от кесарева сечения у нее на животе.

После того как Гарп четыре раза встречался с Шарлоттой по фиксированной цене первого района, он как-то случайно налетел на нее на рынке Нашмаркт утром в субботу. Она покупала фрукты. Видимо, она еще не успела вымыть голову и повязала ее платочком; из-под платочка торчала челка и две косички, как у молоденькой девчонки. Челка прикрывала бледноватый при дневном свете лоб. И ни следа косметики; на Шарлотте были американские джинсы, теннисные туфли и длинный толстый свитер с высоким воротом. Гарп, пожалуй, и не узнал бы ее, если бы не руки, которыми она выбирала фрукты: все ее кольца оставались на ней.

Сперва она даже не ответила, когда он поздоровался и заговорил с ней, однако, как только улеглось первое раздражение от встречи с клиентом в нерабочее время, смягчилась. Гарп и раньше рассказывал ей, что всегда сам ходит за покупками и готовит еду для себя и для матери, и она находила это очень милым. Гарп вообще долгое время не задумывался над тем, что ему примерно столько же лет, сколько было бы сыну Шарлотты, останься он жив. Шарлотта как-то по-другому, чем всем остальным, интересовалась его жизнью вдвоем с матерью.

— Как у твоей матери продвигается работа? — обычно спрашивала она.

— Тарахтит на машинке без передыху! — отвечал Гарп. — По-моему, до сих пор так и не разрешила проблему «плотского вожделения».

Но Шарлотта не очень-то позволяла Гарпу подшучивать над матерью.

И Гарп тоже не чувствовал себя с нею уверенно; например, он никогда не рассказывал ей, что тоже пробует писать. Знал, что она сочтет его слишком молодым для этого. Да и сам порой так считал. Тем более что рассказ был по-прежнему не готов, и рассказывать-то было особенно не о чем. Хотя кое-что он сделал — придумал рассказу новое название: «Пансион „Грильпарцер“, и это название ему действительно очень нравилось и помогало собираться с мыслями. Теперь он уже представлял себе место, где должно было случиться почти все самое важное. И можно было сосредоточенно думать о героях рассказа — о семье инспектора ресторанов и гостиниц, об обитателях маленького и очень унылого пансиона (этот пансион непременно должен быть маленьким и унылым, находиться в Вене и носить имя Франца Грильпарцера). А обитателями пансиона должны были стать цирковые артисты — нечто вроде маленькой труппы средней руки, — которым больше негде жить.

В системе инспекторских категорий здешний мирок определенно угодил в категорию С. Размышляя об этом, Гарп — медленно, с трудом — все же заставил себя начать и продвигаться в нужном направлении. Он чувствовал, что направление выбрано правильно, но ощущение это оказалось слишком новым, чтобы он сразу решился начать писать или хотя бы записывать разрозненные мысли. Он понимал, что чем чаще шлет письма Хелен, тем меньше пишет в другом, гораздо более важном смысле. Обсуждать проблемы своего творчества с матерью он не мог: по части воображения она не была сильна. А обсуждать эти дела с Шарлоттой и вовсе глупо.

Теперь Гарп часто встречался с нею по субботам на Нашмаркте. Сделав покупки, они иногда завтракали вместе в сербском ресторанчике рядом с городским парком. В таких случаях Шарлотта всегда платила за себя сама. Во время одного из таких завтраков Гарп признался ей, что ему сложно платить ей по таксе первого района, скрывая от матери, куда он тратит так много денег. Шарлотта рассердилась, потому что он опять заговорил о «делах» в «нерабочее» время. Но Гарп знал, что она рассердилась бы куда сильнее, скажи он, что ходит к ней так редко потому, что цены у проституток шестого района, с перекрестка улиц Карл-Швайгхофергассе и Мариахильфер, куда он иногда наведывался, настолько ниже, что ему ничего не стоит скрыть такие траты от матери.

Шарлотта была весьма невысокого мнения о проститутках, которые работали за пределами первого района. Как-то она даже сказала Гарпу, что сразу уйдет на пенсию, как только почувствует, что клиентура первого района от нее ускользает. Во всяком случае, в других районах она работать не собиралась ни за что. Шарлотте удалось скопить довольно крупную сумму денег, так что, завершив свою нынешнюю «карьеру», она собиралась переехать в Мюнхен (где никто не знает, что она шлюха) и выйти замуж за молодого врача, который бы заботился о ней во всех отношениях, пока она не умрет. Ей не нужно было объяснять Гарпу, что она всегда привлекала молодых мужчин, но признание, что она хотела бы выйти замуж именно за врача, оказалось для него неожиданно неприятным. Впоследствии он часто населял свои романы и рассказы различными непривлекательными персонажами медицинской профессии, хотя ему даже в голову не приходило, сколь сильно на него повлияли откровения Шарлотты. Правда, в «Пансионе „Грильпарцер“ никакого врача нет. В самом начале там есть кое-какие рассуждения о смерти, и эта тема в итоге становится главной в рассказе. Но сперва у Гарпа был только сон о смерти, и он отдал этот сон самому старому персонажу в рассказе — бабушке. Гарп догадывался, что именно бабушке и суждено умереть первой.

ПАНСИОН «ГРИЛЬПАРЦЕР»

Мой отец работал в Австрийском туристическом бюро. Идея устроить семейное путешествие, когда отец отправится тайно инспектировать разные гостиницы, пансионы и рестораны, принадлежала моей матери. Мать и мы с братом должны были повсюду сопровождать отца и сообщать ему о любых недостатках — проявлениях грубости, плохо убранных помещениях, невкусной еде. Он велел нам создавать персоналу инспектируемых заведений всевозможные трудности: например, никогда не заказывать в точности то, что указано в меню, всячески подражая иностранцам с их причудами и странными просьбами, сообщать точное время, когда мы хотели бы принять ванну, без конца требовать принести в номер аспирин или спрашивать, как добраться до зоопарка. Нам было велено вести себя в высшей степени благовоспитанно, но капризно; а когда визит в тот или иной отель либо ресторан заканчивался, мы скрупулезно отчитывались перед отцом, уже сидя в машине.

К примеру, мать говорила: парикмахерская по утрам вечно закрыта, однако администратор дает вполне приличные рекомендации насчет ближайших парикмахерских. Мне кажется, говорила мать, это нормально, если, конечно, они не заявляют, что в гостинице есть собственные мастера.

— Видишь ли, они как раз и заявляют, что мастера у них есть, — отвечал отец и что-то записывал в огромную тетрадь.

Я всегда играл роль шофера. И сообщал отцу, что, хотя машина стояла на гостиничной стоянке, а не на улице, с тех пор как мы вручили ключи от нее швейцару, на счетчике появилось лишних четырнадцать километров.

— А вот об этом следует доложить непосредственно управляющему гостиницей, — сурово говорил отец.

— В туалете мокро и вода все время течет, — добавлял я.

— Я даже дверь туда открыть не мог, — подхватывал мой братишка Робо.

— У тебя, Робо, вечно неприятности с дверями, — говорила мать.

— Но это же, наверное, категория С? — снисходительно говорил я.

— Боюсь, что нет, — отвечал отец. — В списке гостиница проходит по категории В. — На некоторое время воцарялось скорбное молчание; самый суровый приговор заключался в понижении классности гостиницы или пансиона. И мы к этому относились с полной серьезностью.

— Я думаю, стоит написать управляющему, — предлагала мать. — Письмо не слишком приятное, но и без излишних грубостей. Простая констатация фактов, и все.

— Мне он, пожалуй, даже понравился, — говорил отец. Он всегда считал необходимым встретиться с управляющим гостиницей и основным персоналом.

— Не забудь, они ездили по своим делишкам на нашей машине! — вставлял я. — Это же просто безобразие!

— И яйца были тухлые, — заявлял Робо; но ему еще не было десяти, так что его суждения особо в расчет не принимались.

Мы стали еще более жесткими оценщиками, когда умер мой дед и нам в наследство досталась бабушка, мамина мать, которая с тех пор всегда сопровождала нас в путешествиях. Бабушка Йоханна, еще не утратившая своей царственной осанки, привыкла к путешествиям категории А, но мой отец чаще всего инспектировал как раз заведения класса В или С. Именно такие недорогие гостиницы и пансионы и предпочитали туристы. С ресторанами было, правда, получше: люди, которые не могли себе позволить останавливаться в дорогих гостиницах, все-таки старались есть в местах достойных.

— Я не допущу, чтобы на мне пробовали сомнительную пищу, — заявила как-то раз Йоханна и повернулась к нам с братом. — Я понимаю, вы в восторге от этих поездок, для вас это просто продолжение веселых каникул, но мне слишком дорого обходится беспокойство, которое я испытываю при мысли о том, где придется провести следующую ночь. Американцы, возможно, находят очень милым и забавным, что в наших гостиницах до сих пор есть номера без ванной и туалета, но меня, старуху, отнюдь не приводит в восторг прогулка по коридору в поисках места, где можно умыться и опорожнить кишечник. Да что там беспокойство! Вполне возможны ведь и реальные инфекции — и не только в недоброкачественной пище. Если постель вызывает у меня сомнения, клянусь, я в нее не лягу! А юные души так впечатлительны! Вы, родители, должны серьезно подумать о том, какое влияние оказывает на них гостиничная публика. — Отец и мать согласно кивали, но молчали, и бабушка набрасывалась на меня: — А ты что, не можешь ехать помедленней? Умерь-ка свой пыл, любитель острых ощущений! — Я сбавлял скорость. — Ах, Вена!.. — мечтательно продолжала бабушка Йоханна. — В Вене я всегда останавливалась в «Амбассадоре»…

— Йоханна, дорогая, но «Амбассадор» инспекторы тайком не посещают, — сказал отец.

— Еще бы! — презрительно фыркнула Йоханна. — Но мне думается, даже и обыкновенная гостиница класса А нам не светит?

— Да, чаще всего мы останавливаемся в туристских гостиницах класса В, — признался отец.

— Но мне показалось, в твоем списке была указана одна гостиница категории А?

— Нет, — сказал отец. — Там одна гостиница категории С.

— Это хорошо! — вмешался Робо. — В таких гостиницах весело, там драки бывают!

— Вот-вот, я так и думала, — поджала губы Йоханна.

— Это не гостиница, а пансион. Очень маленький. — Отец говорил таким тоном, словно размер пансиона мог служить оправданием.

— И его хозяева, разумеется, претендуют на категорию В? — спросила мать.

— Но на них поступило несколько жалоб, — подхватил я.

— Я в этом не сомневаюсь, — мрачно буркнула Йоханна.

— И еще там были животные… — снова высунулся было я, но мать остановила меня взглядом.

— Животные? — Йоханна застыла от ужаса.

— Ну да, животные, — подтвердил я.

— Подозрение на то, что там могли быть животные, — поправила меня мать.

— Да-да, именно так, — сказал и отец.

— Прекрасно! — Бабушка просто взбеленилась. — Животные в гостинице! Это что значит, а? Клочья шерсти на коврах? Отвратительные экскременты по углам? Разве вам неизвестно, что у меня тут же начинается приступ астмы, стоит мне заглянуть в комнату, где была кошка?

— Та жалоба касалась вовсе не кошек, — начал было я, но мать сильно ударила меня локтем в бок.

— Значит, собак? Бешеных псов, которые способны укусить человека, когда он идет в ванную!

— Нет, — попытался я загладить свою вину. — И не собак.

— Это были медведи! — радостно завопил Робо.

— Ну, насчет медведей, Робо, ты преувеличиваешь, — сказала мама. — Да и вообще мы ничего наверняка не знаем.

— Нет, это совершенно несерьезно! Разве можно жить в таком месте? — воскликнула Йоханна.

— Ну конечно же нет! Мальчишки просто всякую ерунду болтают, — попытался успокоить ее отец. — Откуда в пансионе могут быть медведи?

— Нет, я помню, там было одно письмо, в котором говорилось про медведей, — запротестовал я. — Туристическое бюро еще решило, что это жалоба какого-то сумасшедшего. А потом пришло второе письмо, и в нем подтверждалось, что в пансионе есть медведь…

Отец в зеркальце заднего вида хмуро посмотрел на меня, но я решил, что раз уж мы взялись за подобное расследование, то разумнее держать бабушку в курсе.

— А может, это и не настоящий медведь? — с явным разочарованием протянул Робо.

— А кто же? Человек в медвежьей шкуре? Оборотень? — вскричала Йоханна. — Или какой-то извращенец? Человек, переодетый чудовищем, или чудовище в человечьем обличье снует поблизости, а я знать не знаю, что ему надо! Нет, я бы хотела в первую очередь посетить именно этот пансион! Пусть это будет первое и последнее наше испытание категорией Си, пусть оно как можно скорее останется позади!

— Но на сегодня у нас даже номера там не заказаны, — возразила мама.

— Зато мы можем предоставить им возможность, что называется, расстараться, — сказал отец. Он никогда не говорил своим жертвам, что работает в Австрийском туристическом бюро. Но все же считал, что заказать номера заранее — наиболее приличный способ дать обслуживающему персоналу шанс получше подготовиться к приему постояльцев.

— Я уверена, что совершенно незачем заранее бронировать номера в таком месте, где люди переодеваются в шкуры диких зверей! — твердо заявила Йоханна. — И я совершенно не сомневаюсь, что там всегда есть свободные номера. Потому что человек вполне способен умереть прямо в своей постели от испуга, если ночью к нему в номер заявится какой-то безумец в вонючей медвежьей шкуре.

— А может, и настоящий медведь! — с надеждой подхватил Робо, чувствуя, что настоящий медведь в теперешней ситуации был бы для бабушки, пожалуй, даже предпочтительнее. По-моему, сам Робо настоящего медведя абсолютно не боялся.

Я как можно незаметнее подогнал машину к темному перекрестку Планкен— и Зайлергассе. Перед нами был темный маленький домишко — пансион категории С, претендовавший на категорию В.

— Парковаться негде, — сообщил я отцу, который уже заносил этот недостаток в свой кондуит.

Я с трудом припарковался у тротуара кому-то в хвост, и мы продолжали сидеть в машине и смотреть на пансион «Грильпарцер»; в нем было всего четыре невысоких этажа, и он был зажат между булочной-кондитерской и табачной лавкой.

— Видите? — сказал отец. — Никаких медведей.

— Никаких таких людей, я надеюсь, — заметила бабушка.

Date: 2015-06-05; view: 490; Нарушение авторских прав