Переход грозного величия владыки 3 page

Я ощутил, как к щекам прихлынула кровь. Так, обвинение в измене.

— Владыка, он никогда не жаловался…

Но Дарий был в добром расположении духа.

— Глупости. Кроме преданных глаз, — он указал на меня, — у меня есть и преданные уши. Я не упрекаю мальчика. Стоило бы его упрекнуть, если бы он не жаловался. Он ровесник Мардония и смотрит, сколько всего уже совершил тот. Это царица виновата, что мой сын ведет такую жизнь. Она хочет, чтобы он был в безопасности. И соответственно направляет меня. — На Дария нашел короткий приступ кашля, после чего царь произнес: — Я не слишком стар и еще могу сам вести войско.

То, что он почувствовал необходимость повторить это заявление, для меня явилось первым признаком: он сам понимает, насколько сдал.

— Я не вмешивался в эти Греческие войны, потому что они не стоят моего времени и усилий. К тому же я не выношу греков. На последнем приеме в колонном зале я их насчитал больше, чем персов. — Возможно, Дарий с трудом читал, но считал он с величайшей легкостью. — Я окружен греками, алчущими «лучников». — Меня всегда слегка шокировал этот жаргон в устах Великого Царя. — «Лучников» обоих видов, — добавил он. — Но теперь у меня хватает и тех, и других. Весеннего похода не будет. Мардоний сердится. Но я сказал ему, что он не сможет вести войско, даже если бы поход состоялся. Он мне произнес речь о битвах, выигранных полководцами на носилках. Глупости. Я еще могу не слезать с коня от восхода до заката.

Этой непоследовательностью Дарий окончательно убедил меня, что уже никогда не выйдет в поход. Меня это обрадовало. Скоро свой шанс получит Ксеркс.

— Ты неплохо поработал. — Дарий отодвинул карту. — Скажи в канцелярии, что, по твоему мнению, следует послать в Китай. Напиши этим двум царям — ты понял, индийским, — что Великий Царь с улыбкой смотрит на своих рабов. Все как обычно. И скажи, что до конца следующего года мы отправим караван. — Дарий улыбнулся. — Не упоминай, что караванщиком буду я сам. И что нашим товаром будет металл — мечи, щиты, копья! До смерти я успею стать… Как, ты сказал, тот человечишко себя называет?

— Вселенский монарх.

— Я стану первым вселенским монархом. Мне снится шелк и жемчуг с островов и из Китая.

Будь Дарий лет на десять помоложе, а я лет на десять постарше, убежден: весь известный и стоящий того мир принадлежал бы сейчас Персии. Но, как я догадался, Дарию уже было не суждено повести племена в бой. Не прошло и пяти лет, как он уже лежал рядом со своим отцом в вырубленной в скале гробнице на окраине Персеполя.

Мардоний принял меня на борту пришвартованного у Нового дворца судна, главнокомандующий войском и флотом Великого Царя выглядел бледным и хрупким и еще моложе своих лет. Он лежал в гамаке, подвешенном между бимсами. Судно покачивалось на речных волнах, и гамак покачивался в такт.

— От качки боль утихает, — сказал Мардоний, когда я взобрался к нему по трапу.

Гноящаяся нога почернела и распухла. Два раба отгоняли мух. Горящее на кадильнице сандаловое дерево не могло перебить заполнявшего помещение запаха гниющей плоти.

— Отвратительно, правда?

— Да, — честно ответил я. — Отрежь ее.

— Нет. Мне нужны две ноги.

— Ты можешь умереть…

— Худшее позади. Во всяком случае, говорят. Если это не так…

Мардоний пожал плечами и тут же сморщился от боли.

Вокруг слышались обычные звуки хлопотливого порта: крики людей, скрип клюзов, плеск преодолевающих течение круглых вавилонских лодок.

— Шум тебя не беспокоит?

Мардоний покачал головой:

— Я люблю его. Когда закрываю глаза, я представляю, что снова на флоте. Не хочешь отплыть со мной следующей весной?

— Во Фракию?

Сам не пойму, как я набрался бестактности упомянуть место, где он не только был ранен, но и потерял во время шторма часть флота.

— Да, и во Фракию тоже. — Мардоний нахмурился. — Где сейчас бунтуют твои родственники.

— Абдера, может быть, бунтует, но не семья Лаис. Они все настроены проперсидски.

— Я встретил твоего деда. Я и не представлял, какой он богач.

— Я никогда с ним не виделся. А жаль. Точно знаю, что он всегда был предан Великому Царю.

— Он грек. — Мардоний заворочался в своем гамаке, стараясь раскачать его. — Зачем ты завлекал Ксеркса своими сказками об Индии? — В его голосе слышался упрек.

— Он сам попросил. И я рассказал. Если хочешь, могу и тебе повторить: наше будущее на востоке.

— Ты так говоришь, потому что вырос у восточных рубежей, — раздраженно сказал Мардоний. — Ты не представляешь, что такое Европа. Как она богата — серебром, зерном, людьми.

— Дарий пытался завоевать Европу, помнишь? И потерпел серьезное поражение.

— Это крамола, — сказал Мардоний, не пытаясь смягчить выражения. — Великий Царь никогда не терпел поражений.

— А его полководцы никогда не бывали ранены?

Я всегда разговаривал с Мардонием, как с равным. Не думаю, что ему это нравилось, но поскольку мы много лет были неразлучны с Ксерксом, он не мог особенно выражать недовольство. Да и вообще Мардоний был больше привязан ко мне, чем я к нему, а это всегда дает преимущество. Поскольку я не был полководцем, то не представлял для Мардония угрозы. К тому же он считал, что сможет переубедить Ксеркса.

— Это глупое недоразумение.

Мардоний пошевелился в гамаке. Я старался не смотреть на его ногу и, конечно, только на нее и смотрел.

— Не вижу причины, почему бы тебе не повести войско в Индию.

Я целиком был поглощен так называемой восточной политикой и никогда от нее не отклонялся до сего дня. Но Мардоний был проводником западной политики, единственным. За легкие задачи он не брался. Великий Царь утратил интерес к Европе после поражения на Дунае; он проводил дни в заботах из-за северных кочевников и придумывал новые способы извлечения доходов. Однако, пока я не распалил воображение Дария рассказами об Индии и Китае, серьезного желания продолжить свои завоевания на Восток он не выказывал.

Несколько часов мы с Мардонием спорили. Зловоние и постоянное покачивание судна вызывали тошноту. Хотя Мардоний знал о моей аудиенции у Дария, он был слишком умен, чтобы прямо спросить, о чем там шла речь. При персидском дворе не так уж много секретов. Все знали, что в Вавилоне я был у Ксеркса.

— Я хочу, чтобы следующую греческую экспедицию возглавил Ксеркс. А я буду заместителем.

Я видел, что Мардоний считает себя хитрецом.

— Атосса не хочет его отпускать.

Я совсем не хитрил.

— Но Аместрис заставит его пойти в поход, — улыбнулся Мардоний. — Она имеет большое влияние на нашего друга.

— Да, я слышал. Но хочет ли она, чтобы он пошел?

— Конечно. Она не может смотреть, как вся слава достается мне. И я ее не осуждаю. Вот почему я хочу разделить с ним честь завоевания Европы.

— И какую же именно часть Европы ты хочешь завоевать?

Это был в самом деле вопрос. В те дни о размерах и разнообразии западных стран мы знали еще меньше, чем теперь. Финикийцы подали нам хорошую мысль о возможности использовать старые или построить новые порты вдоль северного побережья Средиземного моря. Но территория этого густо заросшего лесом и малонаселенного континента оставалась, да и сейчас остается, загадкой, не стоящей того, чтобы ее разгадывать, — конечно, с моей точки зрения.

— Главное сокрушить Афины и Спарту и переселить жителей сюда, как мы сделали с милетянами. Потом я бы захватил Сицилию. Это огромный остров, где можно выращивать достаточно зерна, чтобы прокормить всю Персию, — это избавит нас от привязанности к дурацкому ячменю. — Мардоний скорчил гримасу. — Если хочешь понять вавилонян, только представь ячмень… и пальмовое вино. Они только этим и питаются, взгляни на них.

— Они очень даже ничего…

— Я говорю не о красоте. Меня не интересуют проститутки. Меня интересуют воины, а их здесь нет.

Но вскоре появились. В каюту ввалилась вся греческая партия при персидском дворе. Мы обнялись с престарелым Гиппием.

— Это будет последний поход, — шепнул он мне на ухо.

Несмотря на старость и нехватку зубов, он по-прежнему сидел на коне как влитой.

— Прошлой ночью мне приснилось, что моя мать держит меня на руках. Это хорошая примета. Теперь я уверен, что скоро буду в Афинах приносить жертву Афине.

— Будем надеяться, тиран.

Я соблюдал протокол. Демарат, однако, этим себя не утруждал.

— Будем надеяться, поход состоится.

Спартанец с неприязнью взглянул на меня, и остальные последовали его примеру. Даже розовая физиономия Милона погрустнела при мысли, что я, возможно, враг.

Я стал прощаться. Мардоний настоятельно приглашал приходить снова.

— В следующий раз я приготовлю для тебя карту Европы, такую, что порадует «царево око».

Он рассмеялся. Греческие заговорщики — нет.

Солнце палило вовсю, пока я взбирался по ступеням, ведущим от причала к низким воротам в конце улицы Бел-Мардука. Здесь меня ожидали мои стражники и глашатаи. Я чуть не забыл про них. Я тогда еще не привык к преимуществам и неудобствам высокого положения. Одно дело — в чужой стране вроде Магадхи, где никто не обращает внимания на незнакомцев, и совсем другое дело идти или скакать по главной улице Вавилона в сопровождении стражников с обнаженными мечами и глашатая, который звонким голосом выкрикивает: «Дорогу „цареву оку“!» И дорогу дают. От взгляда «царева ока» люди сжимаются, как от огня, способного их опалить.

Когда двор в Вавилоне, город переполнен людьми. Храмы заняты не только религиозной службой и ритуальной проституцией, но, что важнее всего, обменом денег и раздачей ссуд. Говорят, банки изобрели в Вавилоне. Может быть, это и правда. Но также правда и то, что в других местах, и совершенно независимо, индийцы и китайцы создали собственные банковские системы. Меня всегда поражало, что проценты во всех уголках мира обычно одни и те же, хотя регулярных контактов между тремя странами не было. Мне это кажется поистине загадочным.

Я пешком проследовал по узкой, извилистой боковой улочке. Благодаря глашатаю и охране я смог попасть в контору «Эгиби и сыновей» без особой толкотни — и плевков. Черноголовые мстят своим персидским хозяевам, плюя в них. Правда, делают они это среди достаточно большой толпы, когда можно мгновенно скрыться.

Фасад величайшего в мире банковского дома представлял собой невыразительную глинобитную стену с простой кедровой дверью и маленьким окошечком в ней. При моем приближении дверь отворилась. Черные рабы с ритуальными шрамами на лицах, кланяясь, ввели меня в маленький внутренний дворик, где я увидел главу семейства — улыбающегося маленького человечка по имени Ширик. Когда мой глашатай объявил о присутствии «царева ока», Ширик пал на колени. Я почтительно помог ему встать.

Он держался доброжелательно и внимательно, но мое появление не произвело на него никакого впечатления. Он провел меня в длинную высокую комнату, где стены были покрыты полками со стопками глиняных табличек.

— Некоторые из этих записей сделаны более века назад, — сказал Ширик, — когда наша семья впервые приехала в Вавилон. — Он улыбнулся. — Нет, мы не были рабами. Существует легенда, что мы были пленниками иудеев, пришедших сюда после падения Иерусалима. Но рабами мы не были. Мы обосновались в Вавилоне задолго до их прихода.

К нам присоединились Фань Чи и еще один китаец, служивший у Ширика. Мы сели за круглый стол, а отовсюду немо взирали на нас глиняные таблички, представлявшие собой миллионы овец, тонны ячменя, груды железа и почти всех отчеканенных «лучников».

Думаю, из меня бы вышел неплохой ростовщик, не получи я такой подготовки как жрец и воин. Хоть у меня и было свойственное знати пренебрежение к торговле, я не питаю положенной ей страсти к войне, охоте и винопитию. Как жрец, я обладаю большими познаниями в религии, но не уверен, что есть истина. Хоть я и слышал однажды голос Мудрого Господа, теперь, с годами, могу признаться, что слышать и слушать — две вещи разные. Меня смущал вопрос мироздания.

Ширик приступил к делу:

— Я готов профинансировать караван в Китай. Фань Чи произвел на меня впечатление, как и на моего коллегу из соседнего с землями Фань Чи княжества Вэй.

Ширик указал на своего желтого помощника, невыразительную личность с невидящими глазами, бледными, как лунный камень. Ширик был точен. Он знал, что Вэй не царство, а княжество. Когда он получал сведения, в которых нуждался — нет, которых жаждал, — то всегда узнавал правду. Если не считать Дария, я не встречал человека с таким страстным и внимательным интересом к этому миру.

— Естественно, есть трудности, — сказал Ширик, предлагая получающим ссуду защищаться.

— Множество, но они преодолимы, почтенный Ширик.

Фань Чи уже начинал говорить по-персидски, и его речь мило дополняла речь Ширика — ростовщик говорил по-персидски свободно, но с характерным акцентом. Ширик был вавилонянин, но в то время народ Вавилона избегал учиться персидскому на том не высказываемом вслух основании, что рано или поздно персы либо уйдут, либо будут поглощены более древней и богатой вавилонской культурой.

Какое-то время мы обсуждали путь в Китай. Безопаснее всего казалось идти из Шравасти через горные перевалы. Мы все согласились, что путь по морю бесконечно долог, а из Бактрии на восток не пройти из-за скифских племен. Пока мы говорили, Ширик передвигал костяшки абака с такой быстротой, что они мелькали, как крылышки колибри.

— Естественно, вести один караван не имеет смысла.

Ширик предложил нам вина в кубках из литого золота. Их блеск и великолепие резко контрастировали с запыленными табличками вдоль стен, столь похожими на необожженные кирпичи какого-нибудь мертвого города. Однако эти невзрачные таблички и позволили отлить золотые кубки.

— Допустим, караван доберется до Лу или Вэя. Допустим, другой караван благополучно вернется в Вавилон с товарами, чья стоимость окупит все расходы. Допустим, все так и будет. И все равно вероятность семь к одному, что первый караван не дойдет, и одиннадцать к одному, что второй караван не вернется в Вавилон.

Я заключил, что все это он каким-то образом подсчитал на своем абаке.

— Но я готов рискнуть. Пять поколений нашей семьи мечтали проложить путь между Вавилоном, то есть Персией, и Китаем. Мы всегда поддерживали связи с индийскими царствами. — Ширик обратился ко мне: — Ростовщик-торговец, с которым вы имели дело в Варанаси, наш важный партнер. Конечно, мы с ним никогда не встречались в этом мире, но нам удается обмениваться письмами разик-два в год и, по мере возможности, заключать сделки.

Не прошло и часа, как Ширик сформулировал мне свое предложение:

— Мы верим, что предприятие достигнет полного успеха, если вы отправитесь с караваном как посол Великого Царя в Срединное Царство. Как вы знаете, китайцы делают вид, что их империя еще существует.

— Она существует, — сказал Фань Чи, — и в то же время нет.

— Наблюдение, достойное Будды, — заметил Ширик.

Меня поразило упоминание этого имени вавилонским ростовщиком в двух тысячах миль от берегов Ганга. В мире, с которым ему приходилось вести дела, было мало такого, о чем бы Ширик не знал.

— Я также со всем смирением предлагаю вам отправиться до начала весенней кампании.

— Весенней кампании не будет, — сказал я.

Ширик улыбнулся своей тонкой, загадочной улыбкой.

— Я не могу возражать «цареву оку»! Я слишком смиренен, владыка. Но если все-таки предположить, что одновременное нападение каким-то чудом произойдет на Эретрию и Афины с суши и моря, затраты окажутся огромными. Если такое вторжение произойдет, «Эгиби и сыновьям» придется внести свою долю — мы внесем с радостью, с радостью! — дайте договорить. Но, принимая в расчет эти значительные расходы, я бы предложил «цареву оку», почтившему нас своим присутствием, шепнуть славному монарху, чьим оком является он, что посольству следует отправиться в Китай до того, как персидский флот покинет Самос.

— В этом году в Греции войны не будет. — Я уперся в своем невежестве. — Я говорил…

Я чуть было не совершил ошибку, непростительную для придворного: повторить публично содержание личной беседы с Великим Царем.

— …С командующим флотом Мардонием, да. — Ширик ловко исправил мою оплошность. — Вашим дражайшим другом после самого дорогого друга наследного принца Ксеркса, наместника в Вавилоне… Да, да, да.

Он говорил со мной, как греческий философ говорил бы с сыном своего хозяина: одновременно услужливо и дерзко, учтиво и пренебрежительно.

— Верно, — согласился я. — Я только что от Мардония. Войны не будет. Он физически не может возглавить экспедицию.

— Последнее слишком верно. Достославный Мардоний не поведет войско Великого Царя. Но война будет. Решение принято. Командование будет поделено. Я не открываю вам никакой государственной тайны, ведь если бы это действительно было важной тайной, откуда бы ничтожному Ширику из дома Эгиби ее знать? Одним полководцем будет Артафрен, сын лидийского сатрапа, другим Датис Мидиец. Шестьсот триер имеют точкой встречи Самос. Затем идут на Родос, Наксос, в Эретрию и Афины. Но вам все это известно, владыка. Вы просто изволите шутить над смиренным стариком, заставляя его выставляться дураком и рассказывать вещи, известные всем, кто присутствует на советах у Великого Царя.

Я постарался сделать вид, будто в самом деле владею государственными тайнами. В действительности же Ширик застал меня врасплох. Меня не удивило, что ростовщик может знать больше меня, но я был почти уверен, что Мардоний ничего не знал о весеннем походе, и совершенно уверен, что Ксеркс о планах своего отца не догадывался. Если сведения Ширика точны, то по неизвестным причинам греческая партия еще раз уговорила Великого Царя заняться на западе войной.

Я согласился с Шириком, что посольство должно отправиться вместе с караваном, и сказал, что предложу Великому Царю себя в качестве посла. Мы строили планы, но у меня не выходило из головы двуличие Дария. Он же обещал мне вторжение в Индию! Разумеется, Великий Царь не обязан сдерживать обещания, данные своим рабам. Однако, как сам он признал, интересы Персии лежат на востоке. Почему же он передумал?

В те дни Ксеркс любил, переодевшись, бродить по Вавилону. Он надевал широкий халдейский плащ, так что капюшон скрывал выдающую благородного перса квадратную бороду, и в таком одеянии напоминал не слишком удачливого молодого купца из какой-нибудь деревни в верховьях реки. Когда Атосса в разговорах с ним касалась этих вылазок, он отвечал:

— Если уж меня захотят убить, то убьют. Чему быть, того не миновать.

И в конце концов это его не миновало. В юности благодаря Атоссе Ксеркс никогда не оставался без опеки. Куда бы он ни шел, рядом была охрана. И тем не менее должен сказать, эти экспедиции всегда вызывали у меня беспокойство.

— Зачем так подставлять себя? — спрашивал я.

— А мне это нравится. Все равно заранее никто точно не знает, и я сам в том числе, когда мне захочется исчезнуть. Как тут меня подстережешь?

Мы с Ксерксом исчезли через день после моей беседы с Шириком. Я отпустил свою охрану и глашатаев, а телохранители Ксеркса переоделись идущими на базар крестьянами. Ксеркс самодовольно провел меня по малоизвестным борделям, далеко превосходящим подобные заведения при храмах. В хорошем частном доме можно хорошо пообедать, послушать музыку, насладиться тамошними девушками, свезенными со всего мира, причем девушки неизменно прелестны и опрятны.

Любимым местом Ксеркса был дом на одной из аллей между задней стеной храма Иштар и верблюжьим рынком. Хозяйкой была усатая женщина, не догадывавшаяся, кто мы такие. Но она всегда с теплотой вспоминала красивого сероглазого молодого перса, щедро платившего и не доставлявшего неприятностей. Женщина приветствовала нас в дверях обычной фразой:

— Прекрасные принцы, вы подобны солнцу во тьме! Заходите, заходите!

Несколько неуместно, она говорила на языке, принятом при старом вавилонском дворе, где, по ее собственному признанию, провела юность в качестве наложницы Набонида. Правда, хозяйки других веселых домов в том квартале уверяли, что она была не наложницей, а кухаркой. Вавилонские насмешки всегда изощренны и забавны, если не ты являешься их мишенью.

— К настоящему времени, — как-то говорила одна пожилая соперница нашей хозяйки, — эта старая тварь сама поверила, что была вавилонской царицей. Но на самом деле она была низшей из низших. Не понимаю, почему ваши милые ребятки вообще приближаются к ее дому. У нее полный букет всякой заразы, и к тому же сама она бесполая. Вы не знаете? Вы разве не заметили бородку?

Как всегда, мы заплатили вперед, что очень нравилось Ксерксу. Он любил прикидываться простым смертным. Как всегда, платил я. Наследник трона не может ходить с кошельком. Потом нас проводили в большой зал наверху, где мы возлегли бок о бок на низенький диван.

Зная пристрастие Ксеркса к гельбонскому вину, наша хозяйка прислала нам дюжину глиняных бутылок, и каждую бутылку несла новая девушка — милый способ показать товар. В соседней комнате играла фригийская музыка. Когда последняя девушка поставила последнюю бутылку и удалилась, я рассказал Ксерксу о своем визите к Ширику.

Ксеркс с кубком в руке откинулся на подушку.

— Нет, — прикрыв глаза, пробормотал он.

— Разве Великий Царь тебе не говорил?

В комнате было тепло. Все, в том числе и вино, пропитывал запах ладана. Не пойму, почему люди так привязаны к этому приторному аромату. Наверное потому, что он столь редок. Сатрап Аравии поставляет Великому Царю в качестве дани более шестидесяти тысяч фунтов в год.

— Отец мне ничего не говорил. Мы говорили о строительстве. Говорили о… — Ксеркс широким жестом обозначил вавилонскую сатрапию, — обо всем этом. Как следует всем этим управлять, в отличие от того, как делаю это я. Он придирается. — Ксеркс вздохнул. — Датис не опасен. Но вот мой двоюродный брат Артафрен… — Голос его сорвался.

— Будем надеяться, он унаследовал доблесть своего отца. Когда по оплошности сатрапа горели Сарды, я был там.

— Гобрий никогда не был силен в военном деле, а посмотри на его сыновей. — Ксеркс вдруг улыбнулся, впервые с тех пор, как я сообщил ему новость. — Что ж, по крайней мере командовать будет не Мардоний. — Ксеркс хлопнул в ладоши, и в низком дверном проеме появилась девушка. — Я хочу лидийской музыки. И лидийских блюд.

В то же мгновение мы получили и то и другое. Пока нам приносили яства за яствами, за стеной двенадцатиструнная арфа играла мелодию за мелодией. Между переменами блюд мы продолжили беседу.

— Я приложил все усилия, чтобы убедить Дария, что следующей весной мы должны пойти на восток, — сказал Ксеркс.

Он запустил руку в горшок с почками в меду и кедровыми орехами.

— И что он ответил?

— Согласился. Сказал: «Да, нужно идти на восток». Конечно, это в его духе: говорит «нужно», и я думаю, что он так и сделает. Но… Что-то случилось. Он был действительно захвачен твоим рассказом.

— Так почему же…

— Не знаю. Никогда не знаю. Очевидно, греки при дворе оказали влияние. Гиппий, например. Он имеет какую-то власть над отцом. Всякий раз, как этот старик говорит: «Именем Афины и Посейдона клянусь, я снова принесу жертву в Акрополе!» — Ксеркс передразнил звучный голос Гиппия, лишь недавно начавший по-стариковски дребезжать, — у Дария выступают на глазах слезы и он клянется помочь.

— А что спартанский царь?

— Спроси свою мать. — Ксеркс смотрел невесело. — Я с ним не имел дела. Наверное, он хочет с нашей помощью вернуть власть. Чего же еще? Он считается хорошим воином. Будем надеяться, Лаис приучит его время от времени мыться.

— Мы с Лаис поссорились.

— Из-за греков?

Я кивнул:

— И из-за тебя. И Мардония.

Ксеркс привстал на локте и притянул меня так близко, что моя щека коснулась его курчавой бороды. Я ощутил исходящий от его одежды запах сандалового дерева и теплоту губ, когда принц прошептал мне в ухо:

— Она в самом деле дает Мардонию яд?

Я отпрянул:

— Нет. — Голос мой звучал ровно. — Не думаю, что эта девица вообще его любит.

— Но мне говорили, что она сохнет по нему и каждый день по капле добавляет в чашу яд.

Ксеркса забавляла наша игра.

— Думаю, она хочет, чтобы кое-кто думал, будто она влюблена.

— Понятно. — Ксеркс кивнул. — И все же…

К моей радости, индийские танцовщицы начали для нас свой танец. Близняшки из Таксилы очень удивились, когда я обратился к ним на их языке. Я попросил исполнить знаменитый танец живота. Ксеркс был очарован, следя, как их животы двигаются туда-сюда. В перерывах между танцами он сказал, что по прежнему не уверен в наследовании престола.

— Чепуха. Иного быть не может, — сказал я.

Признаться, меня несколько утомляли эти, с моей точки зрения, беспочвенные страхи. Ксеркс уже несколько лет считался наследником и соперников не имел.

— Гобрий по-прежнему хочет, чтобы наследником стал его внук. — Ксеркса не оставляли сомнения. — И Артобазан не забывает, что когда-то наследником считался он.

— Должен сказать, я об этом почти забыл.

Двор был в Экбатане, когда Дарий вдруг объявил, что отправляется на северо-западные рубежи, а поскольку персидский (на самом деле — мидийский) обычай требует, чтобы во время отбытия монарха из страны объявлялся его преемник, Великий Царь выбрал старшего сына, Артобазана. В то время мне и Ксерксу было по тринадцать или четырнадцать лет. Я совсем не думал об этом объявлении, пока Лаис не спросила, как отреагировал Ксеркс. Когда я сказал, что никак, она покачала головой. Год спустя Ксеркс признался, чего ему стоило скрывать свой ужас.

— Ведь не вернись Дарий из-за границы, Великим Царем стал бы Артобазан и всех остальных сыновей ожидала бы казнь.

Мы опустошали бутылку за бутылкой, и Ксеркс рассказывал о своем брате Ариамене как о возможной угрозе. Ариамен был сатрапом Бактрии, территории, склонной к бунтам.

— Шпионы мне донесли, что он собирается занять мое место.

— Каким образом?

— Яд. Переворот. Не знаю.

— А что думает Атосса об этом… своем сыне?

— Это Атосса меня и предупредила. — Ксеркс задумчиво покачал головой. — Ты знаешь, из всех моих родных и сводных братьев я любил одного Ариамена, который хочет меня убить.

— Если ты не убьешь его раньше.

Ксеркс кивнул.

— К несчастью, Бактрия далеко. Вот почему я надеялся… — он положил руку мне на плечо, — что ты отправишься в Китай через Бактрию.

Ксеркс подмигнул мне кошачьим глазом. Я похолодел как лед.

— Это… страшное поручение.

«Каким образом, — думал я, — возможно убить сатрапа Бактрии в его собственной столице?»

— Ну, пока тебе еще это не поручается. Но держи в уме, что когда-нибудь придется продемонстрировать любовь к своему шурину.

Сквозь пьяный туман я ошеломленно смотрел на него, а он — на меня. Он ликовал.

— Я говорил с законниками, — Ксеркс обнял меня, — и убедил их. На Новый год ты женишься на моей сестре.

— Я недостоин.

Отвечать так — принято. Но в тот раз я в самом деле так считал. Кто я такой, чтобы жениться на дочери Великого Царя? Я высказал это и еще кое-что добавил. Но Ксеркс пропустил мои возражения мимо ушей.

— Мы должны принять тебя в свою семью. По крайней мере, я должен. Атосса в восторге.

— А что говорит Великий Царь?

— Сначала он был недоволен. Но потом начал говорить о Зороастре, о том, как разочаровал последователей твоего деда, которых ценит выше магов. Ты знаешь его красноречие, когда он хочет получить что-то задаром. Как бы то ни было, когда он закончил, то уже убедил себя, что женить тебя на одной из своих дочерей была его собственная идея. Смешать кровь Кира Великого и святого Зороастра. То есть смешать мою кровь, поскольку сам он к Киру имеет отношения не больше, чем ты.

Остаток того дня в борделе несколько расплылся у меня в памяти. Помню, мы поделили с Ксерксом близняшек-индианок. Помню, меня стошнило. Помню, хозяйка дала мне какое-то сильное снадобье, которое сразу прочистило мне мозги, вызвав головную боль.

На закате мы с Ксерксом нетвердой походкой вернулись через толчею улиц в Новый дворец. У подножия зиккурата я спросил:

— На какой из твоих сестер мне предстоит жениться?

— На… м-м-м… — Ксеркс остановился и тяжело задумался, затем покачал головой. — Не помню. Из пяти я сам видел только двух. Все равно, Атосса говорит, что твоя — лучшая из всех. Спроси Лаис. Она знает гарем.

— Я с ней больше не разговариваю.

— Ладно, спроси Атоссу. Или просто подожди и сам увидишь. — Ксеркс ухмыльнулся в свете заката. — В конце концов, какая тебе разница? Ты женишься на внучке Ахеменида, а остальное в этом мире не важно.

По неизвестным причинам Великий Царь снова обратил свой взгляд на запад. В его царствование экспедиции на восток не будет. Я с грустью проводил Фань Чи, с радостью женился на дочери Великого Царя и следующие пять лет пользовался удовольствиями различных высоких придворных должностей, включая желанный многими статус царского друга — титул, который я по-прежнему ношу, но которым при нынешнем дворе не смею пользоваться. Я всегда считал, что титул и действительное положение должны более-менее совпадать.

В качестве «царева ока» я совершил инспекционную поездку по ионийским городам. Мне очень понравилась эта командировка. Во-первых, я очень подходил к такому делу по своему высокому рангу, а кроме того, я наполовину грек. Во-вторых, я посетил Абдеру, где встретился со своим дедом, принявшим меня, как единственного сына. Он был богат. И умен. Он был софистом еще тогда, когда про них в Греции и слыхом не слыхали. Протагор был, правда, тогда в Абдере резчиком по дереву, имел свою мастерскую и, возможно, повлиял на моего деда. А возможно, дед повлиял на Протагора. Встретился я также с моим дядей — твоим дедом, Демокрит. Он тогда был восемнадцатилетним юношей, и его интересовали только деньги. Я не буду распространяться на тему, которой ты владеешь лучше.