Дыра дьявола

Барри был моим другом, с которым я познакомился в своей домашней церкви в середине 80-х. Он знал, что я был капитаном коммерческого рыболовного судна и любил, когда я рассказывал истории о рыбалке в глубоких водах. Одной давней мечтой Барри было поймать гигантского Варшавского групера (морского окуня - прим. переводчи­ка). За годы своей работы в рыболовном бизнесе я поймал на крючок и леску больше гигантского групера, чем любой другой рыболов западного побережья. На самом деле в 70-х и 80-х я поймал более 100 штук этой рыбы-монстра, каждая из которых весила в среднем 175 фунтов (приблизительно 80 кг - прим. переводчика); десять весили более 300 фунтов и один был 450-фунтовый. Чтобы поймать этого гиганта, я использовал в качестве наживки 15-фунтовую рыбу махи- махи и леску, рассчитанную на 300 фунтов.

В начале 1990-х Барри начал доставать меня просьба­ми: «Джек, ты возьмешь меня с собой ловить гигантского Варшавского групера?»

Есть несколько хороших точек, где водится групер, прямо недалеко от пляжа Мертл-Бич, рядом с которым мы живем; одна из них, Джоржтаун Хоул, находится на расстоянии 62 миль (около 100км~ прим. переводчика) от берега. Занимаясь промышленной рыбной ловлей в 70-х годах, мы назвали это место «дыра дьявола» из-за большого количества лодок и рыбаков, которые без следа исчезли там во время рыбалки, включая и нескольких моих друзей. Барри знал, что однажды ночью я поймал в «дыре дьявола» 28 груперов общим весом 5 000 фунтов. Другой ночью я поймал 14, а еще раз - 9 рыб. В конце концов осенью 1991 года, через несколько лет после того как я оставил море и больше не работал капитаном пол­ный рабочий день, Барри убедил меня отправиться на поис­ки гигантского групера. К тому времени гигантский групер уже считался исчезающим видом и рыбалка на него была запрещена. Поэтому любого Варшавского групера, которого мы поймали бы, мы должны были отпустить, что редко при­носило рыбе пользу. Эта рыба водилась в морских глубинах, когда ее вытаскивали с глубины 300-400 футов (приблизи­тельно 90-120 м - прим. переводчика), она обычно умирала от перепада давления. Поэтому я уже пошел на нарушение федерального закона, что, как вскоре выяснилось, было очень невыгодно как для Барри, так и для меня.

Барри был и остается замечательным другом и молодым человеком, который по-настоящему любит Господа. Но в то время и на протяжении всей его жизни до того момента у него была проблема: он страдал от того, что в детстве его покинули и от последствий этого. Когда Барри было 8 лет, его отец внезапно умер. Барри вырос в атмосфере отвержения и стыда и никак не мог их преодолеть. Барри был истин­ным сиротой, обладающим большинством признаков сироты, перечисленных в шестой главе. Сиротство привело к ощуще­нию оставленности, что породило у Барри страх довериться, нелюбовь к власти и любому, кто указывал бы ему, что необ­ходимо делать. Он был независим и самоуверен и никогда не получал откровения об истине подчинения духовной власти и власти на работе. Барри всегда поступал по-своему и отка­зывался позволять кому-то диктовать себе, что нужно делать. С теми сиротскими характеристиками, которые были в его жизни, Барри часто оказывался в самом эпицентре вспышек недовольства, как в церкви, так и на работе.

Единственной лодкой, которую я смог найти и поза­имствовать у своих старых приятелей-рыболовов, была 25-летняя, старая 35-футовая посудина под названием «Бронко», в плохом состоянии. Полагалось, что «Бронко» была проклятым судном, потому что каждый, кто когда- либо становился ее капитаном, заканчивал разводом, бан­кротством или травмой. Она просто стояла в доке, и все обходили ее стороной. Рыболовы, в общей своей массе очень суеверные люди, и они посчитали, что я выжил из ума, если решил взять ее. Но для меня незаслуженное про­клятие не имеет силы. В конце концов, я ходил во Христе. Я знал, что все будет хорошо.

Итак, Барри и я погрузили необходимые для трехдневного плавания снасти и направились к «дыре дьявола» на борту «Бронко». Прогноз погоды обещал умеренные ветра и спокой­ное море, и наше дальнее плаванье началось хорошо. В пер­вый день мы достигли «дыры дьявола» и поймали несколько сотен фунтов снэппера и групера, и также в ту ночь поймали на крючок, но не удержали одного гигантского групера.

На следующий день от побережья начала формировать­ся не предсказанная прогнозом область низкого давления. Волны стали постепенно набирать высоту, Барри начал хворать морской болезнью, к наступлению ночи скорость ветра, зафиксированная на маяке на отмели Фрайинг Пэн Шоалс, составляла уже 39 узлов. Остаток рыболовной флотилии вернулся в безопасную гавань, но я упрямо оста­вался в море, пытаясь поймать Варшавского групера. Мы были на расстоянии 62 миль от берега; к вечеру волны уже достигали 12 футов в высоту, и мы оказались среди них на старой 35-футовой посудине, которая, казалось, готова была развалиться на части.

Это было первый раз, когда Барри находился вне зоны видимости земли. Он не был моряком и, в итоге, провел все время, свисая за борт: его рвало по причине морской болез­ни. Ему было так плохо, как никогда раньше в его жизни, поэтому, в конце концов, я изменил планы, чтобы доставить его домой. Курс на безопасную гавань лежал прямо через волны высотой 12 футов, и нас как следует побило волнами. Я был в своей стихии, охваченный «капитанским настроем», и получал удовольствие от происходящего. Это было то при­ключение, ради которого я жил! Тем временем Барри нахо­дился на задней палубе, избавляясь от содержимого своего желудка. Он определенно был зеленого цвета, напуган и жалел о том, что отправился со мною в море. В конце концов, убедившись, что рвать ему уже нечем, я позволил Барри войти в рулевую рубку. Пока он отдыхал на койке у правого борта рубки, подкошенный сухими рвотными позывами, я правил рулем и направлял прожекторы с кормы на волны, чтобы увидеть, когда нужно сбросить ход, чтобы пережить ударные и крупные волны, у которых даже не было обрат­ной стороны. Я шел на скорости в 5 узлов, пытаясь подойти к земле настолько близко, насколько это возможно, там, где волны не были настолько яростными, но на протяжении 40 миль нас колотило 12-футовыми волнами, непрестанно обрушивающими всю свою мощь на наш нос.

«Мы погибнем!»

Проведя более 2000 дней в море в качестве капитана, я знал океан достаточно хорошо. Я жил там и пережил много штормов, включая ветра, дувшие со скоростью 69 миль/час, с волнами высотой от 20 до 30 футов, на 44-футовой лодке. Я по натуре победитель. Поэтому я знал, какие волны были самыми опасными.

В предрассветной темноте прожектор осветил аномаль­ную (волна, ритм и размер которой отличается от других волн ~ прим. переводчика) волну, которая прини­мала угрожающий вид по правому борту носа корабля. «Аномальная» волна является кошмаром любого моряка. Она зачастую возникает, когда 2 волны сходятся вместе под углом, соединяясь в одну, увеличивая при этом свою высоту на 50 процентов и усиливаясь вдвое по разруши­тельной силе. Аномальные волны смертельно опасны и могут за несколько секунд уложить судно на дно океана.

Ужас охватил меня, когда волна поднялась на высоту 18- 20 футов (5,5-6 м ~ прим. переводчика) и обрушилась через нос прямо на фасад рулевой рубки. Я ничего не мог делать, кроме как орать: «Аномальная волна!» Она обрушилась на нас с такой невероятной силой, что разбила ветровое стек­ло во всех трех передних окнах, оторвала оконную раму от стекловолокна, разрушила стену по правому борту и все окна рулевой рубки. Осколки стекла впились в мое тело от шеи и ниже, разрывая на мне рубашку. Кровь стала течь из дюжин небольших рваных ран, а фрагмент оконной рамы врезался в мое горло и правую руку. Сила волны швырнула Барри на палубу, и он получил переломы и ушибы несколь­ких ребер и пальцев. Волна смыла антенны с крыши, залила наше радио и смыла тысячи фрагментов ветрового стекла и строительных материалов в машинное отделение, забив насосы в трюме, которые обычно автоматически выкачива­ют избыток воды за борт. Мы все еще находились на рассто­янии 22 миль от берега, радио не работало, никто не знал, ни где мы находимся, ни то, что мы боремся за свою жизнь.

Барри был в агонии! Я был в агонии! А судно было полно воды. Устойчивость была потеряна, и мы боролись за наше выживание! Я знал, что если мы перестанем плыть вперед и повернемся боком в этих тяжелых волнах, мы перевер­немся и опрокинемся. В воде гипотермия через несколько минут повергнет нас в бессознательное состояние с после­дующей смертью, если акулы, привлеченные обилием моей крови в воде, не доберутся до нас раньше.

Будучи подкошенным болью и сражаясь из послед­них сил, чтобы держать искореженную лодку по курсу, я закричал на Барри в духе капитана Блая: «Барри, ползи вниз в моторное отделение и прочисти насосы. Нам нужно откачать воду с судна!»

Барри, как вы помните, не выносил, когда кто-то гово­рит, что ему нужно делать; все должно быть его идеей. «Я не могу сделать это, Джек, - простонал он, катаясь па палубе от боли. - Я слишком сильно ударился».

«Барри! - закричал я громче. - Я не могу оставить руль, иначе мы накренимся и опрокинемся! Ты должен делать все, что я тебе говорю, или мы потонем в считанные минуты!»

«Я не могу сделать это! Слишком больно двигаться! О, как больно!..»

«БАРРИ, ПОЛЗИ ВНИЗ И ПРОЧИСТИ НАСОСЫ ПРЯМО СЕЙЧАС, ИЛИ МЫ УМРЕМ!!!»

Я был ранен более серьезно, чем Барри, и все, что я мог делать одной рукой, это держать нос лодки развернутым на волну. С таким количеством воды в лодке, угрожающим опрокинуть нас в любую минуту, и забившимися насосами в трюме, у Барри был выбор - повиноваться миссии капи­тана или погибнуть.

Он мог бы оправдать свое бездействие, обвиняя меня в этой проблеме, в которую мы попали, и в том, как плохо я оценил ситуацию, оставаясь так долго в море при плохой погоде. Но что-то в итоге щелкнуло в мозгу у Барри. Он осознал всю рискованность нашей ситуации, поднялся над своими и моими ранениями и начал слушать меня. Он под­скочил, чтобы помочь так, как будто тихий голос сказал ему: «Пришло время принять отношение сыновства». Несмотря на огромную боль от своих ран, Барри в точности следовал каждой моей команде. У него была его часть работы, кото­рую нужно было выполнить, у меня была своя, если мы собирались исполнить нашу миссию: найти путь домой.

Каким-то образом Барри смог открыть люк машинного отделения и спуститься вниз. Своими руками со сломан­ными пальцами он выгребал разбитое ветровое стекло и остатки строительных материалов из насосов в трюме. Он наполнял ведра мусором, выбрасывал их за борт, забирался обратно, повторяя процесс снова и снова. В течение следую­щих двух часов, Барри преодолел свои страхи и боль ради того, чтобы трюмовые насосы могли снова заработать. Затем используя те же ведра, он вычерпывал воду до тех пор, пока она не закончилась и судну не вернулась устойчивость.

Когда этот внезапный острый кризис миновал, я решил, что все же тяжело будет плыть вперед при таких больших волнах при отсутствии ветрового стекла, защищавшего от воды, которая часто переливалась через нос, поэтому мы бросили якорь и оставались на месте в оставшиеся несколько часов темноты. Барри лежал на корме лодки, мучимый болью и парализованный страхом. Я провел ночь, поклоняясь и распевая в Духе, чтобы не дать страху по­глотить меня. За все мои годы на море, наверное, именно в этот момент я ближе всего был к смерти.

Следующим утром ветер ослаб, море утихло, и мы при­ковыляли в порт. Барри все еще находился в «узах оце­пенения», примерзший от страха к задней палубе. Когда мы начали входить в порт, рыбаки в доках увидели тот невероятный ущерб, который был причинен «Бронко», и стали сбегаться отовсюду, чтобы помочь закрепить при­чальный трос. Никто никогда не видел лодку, настолько искалеченную, как наша, и приходящую в порт своим ходом. Последующий осмотр показал, что ремонтировать ее не имело смысла, и она была списана на слом. Это было настоящее чудо, что Барри и я вообще выжили.