Наши последние дни в Константинополе

Точно в девять часов на следующий день я стучался в двери сэра Уоми.

Каково же было мо„ изумление, когда, вместо работы, я наш„л сэра Уоми в дорожном костюме и в прихожей увидел увязанный чемодан.

В комнате был капитан, передававший сэру Уоми билеты на пароход. Он, очевидно, приш„л незадолго до меня. Лицо его было очень бледно, как будто он всю ночь не спал. А я, по обыкновению, вечером провалившийся в глубокий сон, ничего не знал о том, как мои друзья провели ночь.

Заметив мой расстроенный вид, сэр Уоми погладил меня по голове и ласково сказал:

- Как много разлук пришлось тебе пережить. Девушка, за последнее время. И все ты пережил и переживаешь тяжело. С одной стороны, - это показывает твою любовь и благодарность людям. С другой, - говорит об отсутствии ясного знания, что такое земная жизнь человека и как он должен ценить свой каждый день, не растрачивая его на сл„зы и уныние.

Скоро, всего через несколько дней, ты уедешь с И. в Индию. И новые страны, через которые ты будешь проезжать, кое-где останавливаясь, и новые люди, их неведомые тебе обычаи и нравы - вс„ поможет расшириться твоему сознанию, толкн„т твою мысль к новому пониманию вещей.

Пройд„т несколько лет, мы с тобой увидимся; и годы эти - твои счастливейшие годы - мелькнут, как сон. Многое из того, что ты увидел и услышал за это короткое время, лежит сейчас в тво„м подсознании, как на складе. Но ты не только пойм„шь вс„, что там копишь, но и перенес„шь большую часть в сво„ творчество.

На прощанье, мой дорогой секретарь, возьми от меня вот эту цепочку, надень на не„ очищенный силой любви камень Браццано; и носи на груди, как знак вечной памяти о милосердии, обет которого ты сам добровольно принял.

Где только возможно, - будь всегда милосерден и не суди никого. Любовь знает помощь; но она не знает наказаний и осуждения. Человек сам созда„т свою жизнь; а любовь, даже когда кажется, что она подвергает человека наказанию, - только вед„т его к высшей форме жизни.

Завет мой тебе: никогда, нигде и ни с чем не медли. От кого бы из нас ты ни получил весть - выполни тотчас же приказ, который она нес„т; не вдавайся в рассуждения и не жди, пока у тебя где-то внутри что-то созреет. Эти промедления - только доказательство неполной верности; и ты видел, к чему привели они Анну, как разъели сомнения мост, ею же самой выстроенный, к уже сиявшему ей новому пути освобождения.

Этот камень, принесший людям столько горя и сл„з, очищен такой же силой любви и сострадания, какая бросила тебя в объятия гада и заставила задрожать слезу в его глазах, не знавших никогда пощады. Твой поцелуи прин„с ему привет закона вечности: закона пощады.

На этой цепочке, кажущейся тебе столь великолепной, сложены слова на языке, которого ты ещ„ не знаешь. Они значат: "любя побеждай". Я вижу, - засмеялся сэр Уоми, - ты уже решил изучить этот язык.

- Ах, сэр Уоми, несмотря на кашу в моей голове и огорчения, одним из которых является разлука с вами, я ясно сознаю, как я невежествен. Я уже дал себе однажды слово изучить восточные языки, когда ничего не понимал в речах Али и Флорентийца. Теперь этому моему слову пришло новое подкрепление.

И я подставил шею сэру Уоми, надевшему мне собственной рукой камень с цепочкой.

- Этот камень был украден у Флорентийца. На вершине треугольника были ещ„ крест и звезда из изумрудов. Когда ты приобрет„шь полное самообладание и такт, ты, по всей вероятности, получишь их из рук самого Флорентийца. Теперь же он просил меня надеть камень милосердия тебе на шею. А моя цепь пусть свяжет тебя со мной.

В любую минуту, когда тебе будет казаться, что трудно воспитать себя, что недосягаемо полное бесстрашие, - коснись этой цепочки и подумай о моей любви и верности тебе. И сразу увидишь, как, единясь в красоте и любви, легко побеждать там, где вс„ казалось непобедимым.

Он обнял меня, я же едва сдерживал сл„зы и был полон такой тишины, мира и блаженства, какие испытывал минутами только подле Флорентийца.

В комнату вошли И. и Ананда. Лица их были совершенно спокойны, глаза-зв„зды Ананды сияли, как и подобает зв„здам; и оба они, казалось, совсем не были расстроены предстоящей разлукой с сэром Уоми.

Этого я никак не мог взять в толк. Поглядев на капитана, я увидел на его лице отражение своей собственной скорби. Как ни ценил я своих высоких друзей, но с капитаном чувствовал себя как-то в большем ладу, чем с ними.

Мне казалось, что непереступаемая грань лежит между мною и ими; точно стена иногда отделяла меня от них, а между тем никто из них преград мне не ставил ни в ч„м.

Ананда взглянул на меня - опять точно череп мой приподнял - и смеясь сказал: - Стена стене рознь.

Я покраснел до корней волос, И. и сэр Уоми улыбнулись, а капитан с удивлением смотрел на меня, не понимая ни моего смущения, ни реплики Ананды, ни улыбок остальных.

Глубоко растроганный напутствием сэра Уоми, я не сумел выразить ничем своей благодарности вовне. Я приник устами к его маленькой, очаровательно красивой руке, мысленно моля его помочь мне сохранить навек верность всему, что он сказал мне сейчас.

Вош„л слуга сэра Уоми и доложил, что князь прислал спросить, может ли он видеть его. Сэр Уоми отпустил нас всех до двенадцати часов, прося зайти к нему ещ„ раз проститься, так как в час его пароход отходит. Он приказал слуге просить князя, с которым мы столкнулись в дверях.

Мне было тяжело, и я инстинктивно жался к капитану, сердце которого страдало так же, как мо„. Среди всех разнородных чувств, которые меня тогда раздирали, я не мог удержаться, чтобы не осудить равнодушие моих друзей при разлуке с сэром Уоми.

Как мало я тогда разбирался в душах людей! Только много позже я понял, какую трагедию победило сердце Ананды в это свидание с сэром Уоми, И какой верной помощью, забывая о себе, были и он, и И. моему брату во вс„ время моей болезни в Константинополе и до самого последнего вечера, когда столкновение с Браццано дошло до финала у Строгановых.

И. не говорил мне, что погоня за нами вс„ продолжалась и концы е„ были в руках Браццано и его шайки. Как потом я узнал, ночь перед отъездом сэра Уоми все мои друзья провели без сна. Они отдали е„ капитану, наставляя его к будущей жизни, а также объясняя ему, где и как он должен оставить Браццано.

И. не сказал мне ни слова, а самому мне было невдом„к, как тревожила его дальнейшая жизнь Жанны и Анны и всей семьи Строгановых, поскольку своим участием во вс„м этом деле он брал на свои плечи ответ за них.

- Ничего, Левушка, не смущайся. Ты уже не раз видел, как то, что кажется, вовсе не соответствует тому, что есть на самом деле, - сказал мне И.

Я посмотрел ему в глаза, - и точно пелена упала с глаз моих. - О Лоллион, как мог я только что почувствовать какое-то отчуждение? И я мог подумать, что ваше сердце было равнодушно?

- Не равнодушием или горечью и унынием движется жизнь, а радостью, Левушка. Той высшей радостью, где нет уже личного восприятия текущей минуты; а есть только сила сердца - любовь, - где ни время, ни пространство не играют роли. Любовь не судит; она радуется, помогая. Если бы я не мог забыть о себе, а стонал и горевал бы о том, что разлука с сэром Уоми лишает меня общества любимого друга и его мудрости, - я бы не имел времени думать о тебе, тво„м брате, Жанне, княгине и ещ„ тысяче людей, о которых ты и не подозреваешь в эту минуту.

Живой пример великого друга сэра Уоми, который ни разу за вс„ время моего знакомства с ним не сосредоточил своей мысли на себе; который сам делал вс„, о ч„м говорил другим, вводил меня в тот высокий круг активной любви, где равнодушие, уныние и страх не существуют как понятия.

Капитан с Анандой повернули в сад, мы же с И. пошли к себе. Я рассказал ему вс„, о ч„м говорил мне сэр Уоми, и показал подаренную им цепочку, которую он сам, продев в не„ камень, надел мне на шею.

- Вот тебе, Левушка, наглядный пример того, какая разница между тем, что только кажется людям справедливостью, и тем, что на самом деле происходит по истинным законам целесообразности. Чтобы получить такую цепочку, тысячи людей затрачивают годы жизни. Иногда они всю жизнь добиваются победы над какими-то своими качествами, мешающими им двигаться дальше: трудятся, ищут, падают, борются, - наконец этого достигают, как кажется им и окружающим. А на самом деле, перед лицом истинных законов жизни, - стоят на месте.

Ты, мальчик, ничем - по законам внешней справедливости - не заслужил того счастья, которое ль„тся на тебя как из рога изобилия. Ты и сам не раз за это время, окруженный высшим счастьем, считал себя одиноким и несчастным, - ласково говорил И.

К нам вош„л капитан, но заметив, что у нас ид„т серь„зный разговор, хотел уйти к себе.

- Вы не только не помешаете, дорогой капитан, но я буду рад, если вы побудете с Левушкой до прихода парохода. Ни вам, ни ему не следует провожать сэра Уоми, так как он ещ„ многих должен принять; а для Хавы, которая задержится здесь ещ„ несколько дней и, быть может, отправится домой на вашем пароходе, у него останется только несколько минут пути от дома до набережной. Я не сомневаюсь, что обоим вам это тяжело; но ведь вы оба достаточно осчастливлены. Берегите сво„ счастье и уступите немного другим.

И. вышел, и мы остались вдво„м с капитаном. Обоим нам было одинаково тяжело, что мы не проводим сэра Уоми и не будем видеть его милого лица до последнего мгновения. Капитан курил папиросу за папиросой, иногда ходил по комнате и ерошил свои и без того торчавшие „жиком волосы.

Мы внутренне приводили себя в порядок, как бы совершая свой духовный туалет перед последним свиданием с сэром Уоми в двенадцать часов, как им было назначено. Наконец, я решился прервать молчание и сказал: - Капитан, дорогой друг, не сердитесь, что я нарушаю молчание, хотя и вижу, что вам совсем не хочется говорить. Но мне надо поделиться с вами, какими мыслями я сейчас жил и как наш„л в них успокоение.

Каждый из нас получил от сэра Уоми так много. Лично мне одно его присутствие давало даже физическое ощущение блаженства. Не говоря уже о совершенно особенном состоянии внутреннего мира, когда вс„ кажется понятным, ничего не нужно, кроме как следовать за ним. Я понял сейчас, что это станет возможным только тогда, когда я самостоятельно решу свои жизненные вопросы.

Когда научусь тв„рдо стоять на собственных ногах, не ища помощи со всех сторон, как это делаю сейчас.

Должно пройти какое-то время, и я определю для себя свой путь в творчестве, найду силы крепко держать себя в руках, - вот тогда я могу пригодиться сэру Уоми, как ему нужны сейчас И. и Ананда.

Я рад, что первое л„гкое испытание меня больше не расстраивает. Сколько времени пройд„т до нового свидания с сэром Уоми, не знаю, но я думаю только об одном: достойно прожить каждую минуту разлуки, не потеряв ни мгновения попусту.

- Ты совершенно прав, друг; надо быть достойным всего того, что мы получили от сэра Уоми, Ананды и И. Но ты теряешь только одного из них, а я теряю не только всех троих, но и тебя. С кем могу я теперь, когда я понял глубочайший смысл жизни, поделиться своими новыми мыслями? Я и прежде-то был замкнут и носил прозвище: "ящик с тайнами". Кому же теперь я могу высказывать свои мысли, как буду искать тот путь единения, о котором говорят мои новые друзья?

- Я, конечно, ничего ещ„ не знаю и мало чего понимаю, капитан. Но я видел, как стал вам понятен язык музыки. У вас появилась теперь новая платформа для понимания Лизы и е„ матери. И вы сами как-то говорили, что много думаете о Лизе и написали ей письмо.

Это раз. Второе - разве между вами, мною и ещ„ сотней простых людей и нашими высокими друзьями лежит пропасть? Хоть раз вы видели, чтобы они показали людям сво„ превосходство? Чтобы они презирали когото? Или обошли своей помощью, если могли помочь? Хоть раз вы их видели тяготящимися той или иной встречей? Так и мы; сколько можем, должны стараться следовать их примеру.

Третье - если я теряю сэра Уоми и Ананду, сохраняя близость И., то из опыта потерь, разлук, разочарований и горя последних месяцев я понял только одно: люби до конца, будь верен до конца, не бойся до конца, - и жизнь пошлет вознаграждение, какого не ждешь и откуда не ждешь.

- Мальчишка мой, милый философ! Пока я ещ„ ни разу не любил до конца, не был верным до конца и не был храбрым до конца; а утешение от твоей кудрявой рожицы уже получил, - весело расхохотался капитан.

Ну, вот что. Скоро одиннадцать. Поедем-ка в садоводство и привез„м цветов, Левушка.

- Ох, капитан, у сэра Уоми в его собственном саду такие цветы, что лучше уж нам не срамиться.

Капитан напялил мне на голову шляпу, мальчишески засмеялся и потащил на улицу.

Очень быстро мы нашли коляску и покатили к его другу - садоводу.

Подгоняемый обещанным вознаграждением, кучер забыл о своей константинопольской лени, и вскоре мы предстали перед садоводом.

Капитан оставил меня у деревца с персиками, которые хозяин любезно предложил мне есть сколько хочется, и они ушли в оранжерею.

Не успел я ещ„ насладиться как следует персиками, как он появился, неся цветы в восковой бумаге. Хозяин уложил их в корзиночку с влажной травой, обвязал и подал мне. Она была довольно тяж„лая.

Когда мы ехали обратно, я спросил моего спутника, почему он не показал мне цветы, точно это была заколдованная красавица.

- Цветы эти и есть красавицы. Они очень нежны и так чудесны, что ты немедленно превратился бы в "Л„вушку-лови ворон", если бы я тебе их показал.

А у нас времени в обрез.

- Ну, хоть скажите, как зовут ваших таинственных красавиц? - спросил я с досадой.

Капитана рассмешила моя раздраж„нность, и он сказал: - Философ, их зовут фрезии. Это горные цветы, их родина Индия. Но если ты будешь сердиться, из белых они станут ч„рными.

- Ну, тогда вам придется подарить их Хаве; сэру Уоми ч„рных красавиц больше не надо. Довольно и одной, - ответил я ему в тон.

Капитан весело смеялся, говорил, что я вс„ ещ„ боюсь Хавы, и что, наверное, мо„ "не бойся до конца" относится к обществу Хавы.

- Очень возможно, - ответят я, вспоминая письмо Хавы, которое я получил в Б. - Но, во всяком случае, если она когда-нибудь и будет жить в мо„м доме, то я буду е„ бояться меньше, чем вы боитесь сейчас Лизы и всего того, что должно у вас с нею произойти, - брякнул я, точно попугай, которых носят по Константинополю, они вытаскивают билетики "судьбы" и подают любопытным их будущее в виде св„рнутого в трубочку билетика.

Удивление капитана было столь велико, что он превратился в соляной столб.

Не знаю, чем бы это кончилось, если бы мы не подъехали в эту минуту к дому и не встретились с Анандой и Хавой, шедшими к сэру Уоми.

- Возьмите ваших красавиц, - сказал я, подавая капитану цветы.

- Каких красавиц? - спросил Ананда.

- Белых, для сэра Уоми, если они ещ„ не почернели, - очень серь„зно сказал я. - Если же почернели, то... - Замолчишь ли ты, каверза-философ?! - вскричал капитан. Хава заинтересовалась, каких это ещ„ красавиц не хватало сэру Уоми. - Горных, - шепнул я ей.

- Нет, это невыносимо! Неужели вы притащили ему козл„нка? - смеялась она, обнажая все свои белые зубы.

- Вот-вот, из самой Индии; если только этот козл„нок не позавидовал вашей коже и не сделался ч„рным.

- Левушка, ну есть же границы терпению, - воскликнул капитан, начиная чуть-чуть сердиться.

Ананда погрозил мне, взял из моих рук корзинку и развязал е„. Вынув цветы из бумаги, он сам издал восклицание восторга и удивления.

- Фрезии, фрезии! - закричала Хава. - Сэр Уоми очень хотел развести их у себя в саду! Ему будет очень приятно. Да они в горшках, в земле и во мху! Ну, кто из вас выдумал такого козл„нка, тот счастливец. Если бы я умела завидовать, непременно позавидовала бы.

- Пожалуйста, не завидуйте, а то вдруг они и вправду почернеют, - сказал я, любуясь какими-то невиданными "роскошными цветами. Крупные, белые, как восковые, будто тончайшим резцом вырезанные колокольчики необычайной формы наполнили прихожую ароматом.

Капитан взял один горшок, мне дал другой. Когда я стал отказываться, уверяя, что идея и находка - его, он улыбнулся и шепнул мне:

- Одна фрезия - я; другая - Лиза. Вы шафер. Идите и молчите наконец.

- Ну, уж Лиза - фрезия, - куда ни шло. Но вы, - вы ужасно любимая, но просто физия, - так же ш„потом ответил я ему.

- Эти китайчата будут до тех пор разводить свои китайские церемонии и топтаться на месте, пока не опоздают, - сказал Ананда с таким вес„лым юмором, что мне представилось, будто его тонкое, музыкальное ухо уловило, о ч„м мы шептались. Я не мог выдержать, залился смехом, которому ответил смех сэра Уоми, отворившего дверь своей комнаты.

Увидав наши фигуры с горшками цветов, имевшие, вероятно, довольно комичный вид, сэр Уоми сказал: - Да это целая свадьба! - Он ласково вв„л нас в комнату, взял у каждого цветок и обоих обнял, благодаря и говоря, что развед„т по клумбе фрезии в сво„м саду, присвоив им название морской и сухопутной.

Очень внимательно осмотрев цветы, сэр Уоми позвал своего человека и вместе с ним упаковал их в нашу корзинку, обильно полив водой и цветы, и прикрывавшую их траву, приказав завернуть корзинку в несколько слоев бумаги и в грубое мокрое полотно. Слуга исполнил приказание и вместе с вынырнувшим откуда-то Верзилой, взявшим чемодан, пош„л на пристань.

Много народа было здесь. Были и такие, кого я совсем не знал; кое-кого видел мельком; а из хорошо знакомых присутствовали только турки, Строганов и князь.

Для каждого у сэра Уоми находилось ласковое слово. Мне он сказал:

- Ищи радостно, - и вс„ ответит тебе. Цельность чувства и мысли скорее всего приведут тебя к Флорентийцу. О брате не беспокойся. Выработай ровное отношение к нему. Наль - не Анна.

Я приник к его руке, ошеломленный этими словами, служившими ответом на самые зата„нные мои мысли.

Все проводили сэра Уоми до коляски, в не„ сели И., Ананда и Хава. Я спросил И., не навестить ли нам с капитаном Жанну, на что он ответил одобрением, сказав, что зайд„т с Анандой за нами.

Экипаж завернул за угол и скрылся из глаз. Вздох сожаления вырвался у всех, а князь плакал, как реб„нок. Я подош„л к нему и предложил пойти с нами к Жанне, говоря, что туда приедут И. с Анандой, как только проводят сэра Уоми.

Он согласился, попросил подождать его несколько минут, видимо обрадовавшись случаю не оставаться сейчас дома. Я понимал его состояние, потому что у самого горла ощутил рыдание и подавил его с большим трудом. Как ум ни говорил мне, что надо сделать над собой усилие и перейти в иное, не унылое настроение, - ощущение мо„ снова было близким к тому, что я испытывал в комнате брата, сжигая письма.

- Какая страшная вещь - разлука, - услышал я голос капитана, как бы отголосок собственной мысли.

- Да. Надо что-то понять, какой-то ещ„ неведомый нам смысл всего происходящего. Научиться воспринимать вс„ так, как говорит и делает сэр Уоми: "Не тот день считай счастливым, который тебе прин„с что-то приятное; а тот, когда ты отдал людям свет своего сердца". Но мне до этого ещ„ так далеко, - сказал я со вздохом.

- Для тебя далеко, - задумчиво ответил мне капитан, - а для меня, боюсь, и вовсе недостижимо.

Князь вышел к нам, извиняясь, что заставил ждать и мы пошли по знойным, как раскал„нная печь, улицам, ища тени, что мало, впрочем, помогало.

В магазине мы застали обеденный, - или вернее, связанный с жарой, как всюду в Константинополе, - перерыв. Анна сидела внизу у шкафа, в кресле, за работой, а Жанна вс„ ещ„ лежала наверху, хотя уже поднималась ненадолго и пыталась работать.

Анна была бледна, она похудела. Но в глазах е„ уже не было убитого выражения и того отчаяния, какое я видел в них здесь же, во время разговора с сэром Уоми.

На низкий поклон капитана она приветливо улыбнулась и протянула ему левую руку, говоря, что не может оставить зажатых в правой руке цветов.

Он почтительно поцеловал эту дивную руку со сверкавшим на ней браслетом.

"Боже мой, - думал я. - Как страдание и соприкосновение с людьми, одар„нными силами высшего знания, меняют людей! Ещ„ так недавно я видел эту гордую красавицу возмущ„нной откровенным мужским восхищением капитана. И он, стоящий перед нею сейчас так уважительно, с такими кроткими и добрыми глазами, - да куда же подевались капитантигр и Анна с иконы? Тех уже нет; нет до основания; а живут новые, - вместо тех, умерших".

Я превратился в "Л„вушку-лови ворон", мысли закипели в моей голове, наскакивая друг на друга, одна другую опрокидывая, не доходя ни в ч„м до конца, - точно решая вопрос, лучше ли, надо ли, так меняясь, - умирать людям, превращаясь в совершенно иные существа? Зачем?

Мне казалось, я вижу и слышу вопли и стоны тысяч душ, носящихся среди хаоса и оплакивающих свои заблуждения, непоправимые ошибки и молящих о помощи.

- Левушка, что с вами? - услышал я нежный и слабый голосок Жанны.

- Ах, это вы, Жанна? - вздрогнул я, опомнившись. - Я хотел к вам подняться, да, по обыкновению, задумался и тем вынудил вас спуститься вниз, - ответил я, здороваясь с Жанной.

- О, это ничего. Князь мне помог сойти. Ах, Левушка, как же вы переменились после болезни. Вы ничуть не похожи на господина младшего доктора, который утешал меня на пароходе. Дети спят, а то, пожалуй, они бы вас сейчас и не узнали. Вы совсем, совсем другой; только я не умею сказать и объяснить, в ч„м перемена, - говорила Жанна, усаживая меня и князя в углу магазина.

- Всегда кажется, что переменились люди, которых видим, потому что в самом себе перемену человек замечает с трудом. И только если что-нибудь огромное входит в его жизнь, - только тогда он отда„т себе отч„т, как он переменился, как выросли его силы и освободился дух.

Вы, Жанна, кажетесь мне не только изменившейся, но вы точно сгорели; и вместо прежней Жанны я вижу страдающее существо. Что с вами, дорогая? Ведь нет никаких причин так тосковать и плакать, - нежно целуя крохотную, детскую ручку Жанны, сказал я.

- Ах, если бы вы знали, вы бы не целовали этой руки, - вытирая катившиеся сл„зы, ответила мне Жанна. - И перед князем я виновата, и перед Анной, и перед И., ах, что я только наделала и как мне теперь вс„ это исправить? - сквозь сл„зы бормотала бедняжка. - Я бы уже была здорова, если бы раскаяние меня не грызло. Нигде не нахожу себе покоя. Только когда лежу в кровати, - может, от полога, которым доктор И. закрыл мой уголок, веет на меня успокоением. Когда мне бывает очень плохо, я прижмусь к нему лицом - и станет на сердце тихо!

Я случайно взглянул на Анну и поразился перемене в ней, Склонившись впер„д, глядя неотрывно на Жанну, точно умоляя е„ замолчать, она сжимала в руках работу, а сл„зы капали на е„ грудь одна за другой. Я понял, какая мука была в ней, как она оплакивала предназначавшийся ей и не полученный хитон, наш отъезд без не„ и сво„ неверное в эту минуту поведение.

- Анна, - крикнул я, не будучи в силах выдержать е„ муки. - Отсрочка - не значит потеря. Анна, не плачьте, я не в силах видеть этих сл„з; я знаю, что значит в тоске безумно рыдать, словно на кладбище.

Не думайте сейчас о себе. Думайте об Ананде; о том огромном горе, разочаровании и ответе его за вашу ошибку, которые легли на него, - упав перед ней на колени, говорил я. - Скоро, сейчас, Ананда и И. придут сюда.

Неужели возможно встретить их таким убийственным унынием, после того как они проводили сэра Уоми? Неужели любовь, благодарность и радость, что они живут сейчас с нами, могут выражаться только в слезах о себе.

- Встаньте, Левушка, - обнимая меня, сказала Анна. - Вы глубоко правы.

Только горькая мысль об одной себе заставила меня опять плакать. А между тем, я уже вс„ поняла, и вс„ благословила, и вс„ приняла.

Сядьте здесь возле меня на минуту, дружок Левушка. Поверьте, я уже утихла внутри. Это отголосок бури, с которым вы вовремя помогли мне справиться.

Много лет я думала, что в сердце мо„м жив„т одна светлая любовь. Я убедилась, что там ещ„ лежала, свернувшись, змея ревности и сомнений.

Слава Богу, что она развернулась и раскрыла мне глаза. Ананда получил удар, но вс„ же смог удержать меня возле себя так, чтобы я не выпустила его руки из своей. Вы напомнили мне, что мои сл„зы задевают вс„ его существо, что он их ощущает, как сл„зы гноя и крови. Я больше плакать не буду; вас благодарю за ваши слова, они помогли мне.

Она вытерла глаза, подошла к Жанне и, нежно е„ обняв, вытерла и е„ сл„зы платком сэра Уоми.

Надрыв, который я пережил, почти лишил меня чувств. Я неподвижно сидел в кресле; сердце мо„ билось, как молот; в спине, по всему позвоночнику точно бежал огонь; я с трудом дышал и, как мне казалось, падал в пропасть.

- Левушка, ты всех здесь напугал, - услышал я голос Ананды и увидел его возле себя. - Выпей-ка вот это; я думал, что ты сильнее; а ты вс„ ещ„ слаб, - и он подал мне рюмку с каплями.

Вскоре я совсем приш„л в себя, спросил, где И., и узнав, что он прош„л к Строганову и вскоре тоже будет здесь, совсем успокоился.

Я обв„л всех глазами, заметил, что Хава пристально смотрит на меня, в то время как все остальные имеют смущ„нный вид. Я взял руку Ананды, неожиданно для него подн„с е„ к губам и сказал:

- Простите мне, Ананда, Я немного половиворонил, чем всех расстроил и прив„л в такое состояние, что они теперь больше похожи на утопленников. Вот, вы тоже думали, что я крепче; и я обманул ваше доверие. Это мне очень больно; я постараюсь быть сильнее. Но ведь это вс„ пошло от вашей дервишской шапки, - улыбнулся я.

- Нет, мой мальчик, ничьего доверия ты не обманул. И никто здесь не мог обмануть и не обманул меня. Вс„, что вышло не так, как я предполагал, совершилось только потому, что я был в старинном долгу и хотел поскорее вернуть его сторицей. Я не понял, что не следует так ускоренно двигать людей впер„д. Зов да„тся однажды; я же дал его дважды, за что и понесу теперь ответ.

Я не вс„ понял. Какой, когда и зачем да„тся зов? Но я понял, что он дал его вторично Анне и что этого не надо было делать.

Голос Ананды - и всегда неповторимо прекрасный - н„с в себе на этот раз такую нежность, утешение, такую простую доброту, что все утихли, всем стало легко, чисто, радостно. Лица у всех прояснились и стали добрыми. Каждый точно вобрал в себя кусочек энергии самого Ананды, и когда через некоторое время вошли И. и Строганов, - ни на одном лице уже не было ни тени уныния и сл„з.

Разбившись кучками, я и Жанна, князь и И., капитан и Строганов, Анна и Ананда, - все как будто окрыл„нные и обновленные, обменивались простыми словами; но слова эти получали какой-то новый смысл от сияния и мира в каждом сердце.

- Друзья мои. Через день нас покинут капитан и Хава. Завтра мне хотелось бы, прощаясь, угостить их музыкой. Можно ли располагать вашим залом, Анна? - спросил Ананда.

- Как можете вы спрашивать об этом? Ваши песни и игра всем несут столько счастья! Мне же сэр Уоми велел играть и петь людям как можно больше. А уж о восторге музицировать с вами я и не говорю, - ответила она.

Перерыв в работе закончился. Радуясь завтрашней музыке, мы покинули магазин, где с его хозяйками остался только Борис Федорович.

И. с Анандой и князем не смущались зноем и шли довольно быстро, оставив нас с капитаном далеко позади. Я еле двигался; зной, к которому я ещ„ не привык, всего меня истомил, а капитан остался вместе со мной, желая что-то сказать. Когда расстояние между нами и нашими друзьями увеличилось настолько, что расслышать нас было нельзя, он сказал:

- У меня к вам просьба. Я получил сейчас из дома так много денег, что мне их некуда девать. Я хочу часть отдать Жанне - с тем условием, чтобы она никогда не узнала, кто их ей дал. Я знаю, что И. обеспечил ей первые годы работы; знаю и то, что княгиня, до некоторой степени, позаботилась о детях.

Но мне хотелось бы влить уверенность в это бедное существо, которое страдает, страдало и, не знаю почему, как и откуда, но я ясно это сознаю, - будет ещ„ очень много страдать.

За свою скитальческую жизнь я повидал такие существа, - по какимто, неуловимым для моего понимания законам, - страдающие всю жизнь, даже когда на это нет особых, всем видимых причин.

Сам я уже не успею положить в банк на е„ имя деньги, так как эта операция займ„т не менее двух часов. А дел у меня - ведь я прогулял почти весь день сегодня - будет масса.

Вторую же часть денег я прошу вас взять себе. И если встретите людей, которым моя помощь будет оказана вашими руками, - я буду очень счастлив.

Ну, вот мы и у калитки. До свидания, дружок Левушка. По всей вероятности, мы увидимся только завтра вечером у Анны. Возьмите деньги.

Он сунул мне в руки св„рток, довольно небрежно зав„рнутый в бумагу, и мигом скрылся.

В комнате я застал И., рекомендовавшего мне освежиться душем. Но я чувствовал такое сильное утомление, что еле добрел до кресла и сел в полном изнеможении, нелепо держа св„рток в руках и не зная, что с ним делать.

На вопрос И., почему я не положу куда-нибудь свой св„рток, я рассказал, что это деньги капитана и как он велел ими распорядиться. При этом я передал вс„, что думал капитан о Жанне.

- Молодец твой капитан, Левушка. Что касается денег для Жанны лично, - то он предупредил желание сэра Уоми, который велел мне обеспечить е„. Как капитан угадал мысль сэра Уоми о фрезиях, так и вторую его мысль прив„л в действие, никем к тому не побуждаемый!

Что касается денег, отданных в полное тво„ распоряжение, - думаю, что капитан хотел их подарить тебе, дружок, чтобы и ты чувствовал себя независимым в дальнейшем, пока сам не заработаешь себе на жизнь.

- О нет, дорогой И., капитан в очень простых отношениях со мною. И если бы он хотел дать их лично мне, - он поступил бы, как молодой Али, оставив их в письме. У меня нет сомнений в этом, и лично себе я бы их и не взял никогда. Думаю, что я слишком неопытен и, быть может, не сумею распорядиться ими как следует.

Но - при вас - и это отпадает. Одно только ясно мне, что деньги эти я употреблю - во имя Лизы и Анны - на покупку инструментов талантливым беднякам-музыкантам, если таких встречу до нового свидания с капитаном. Если же не встречу или вы не укажете мне иного им применения, - деньги вернутся к нему. И я очень хотел бы, Лоллион, услышать об этом ваше мнение.

- Поступи, как знаешь, дружок. Запретов тут быть не может. Но почему ты решил, что не оставишь себе этих денег? Разве твой брат не мог бы нуждаться в них?

- Мой брат - мужчина и чрезвычайно благородный человек. Если он решил жениться, - значит, он не настолько беден, чтобы не иметь возможности обеспечить жену. А если бы я узнал, что он нуждается, то пош„л бы в какую угодно тяж„лую кабалу, но послал бы ему только то, что смог заработать сам.

Я и так в бесконечном долгу у вас, у Флорентийца и у молодого Али.

Конечно, я в долгу и у брата. Но если я могу ещ„ рассчитывать возвратить ему свой долг, то уж вам - я никогда не смогу вернуть и сотой доли.

- Вс„ это предрассудок, Левушка. Человек закрепощает себя долгами и обязанностями. Иногда он настолько тонет в мыслях о своих нравственных долгах, что положительно похож на раба, подгоняемого со всех сторон пл„ткой долга. А смысл жизни - J в освобождении. Только то из добрых дел достигает творческого результата, что сделано легко и просто.

Принимай вс„, что посылает лично тебе жизнь; совершенствуйся, учись и рассматривай себя как канал, как соединительное звено между нами, которых ты ставишь так высоко, и людьми, которым сострадаешь. Передавай, разбрасывай полной горстью всем встреченным вс„ то, что пойм„шь от нас и через нас. Вс„ высокое, чего косн„шься, неси земле; и выполнишь свою задачу жизни. Но то будет не тяжкий и скучный долг добродетели, а радость и мир твоей собственной звенящей любви.

- Далеко ещ„, Лоллион, мне до всей той мудрости, которую я слышу и вижу в вас. Я самых пропетых вещей не умею делать. Вс„ раздражает меня. Иногда даю себе слово помнить о вас, о Флорентийце, поступать так, как будто бы вы стоите рядом, - и при первой же неприятности споткнусь, разгорячусь - и вс„ полетело вверх дном.

- Пока ты будешь повторять себе, - от ума, - что я рядом с тобой, - тво„ самообладание будет подобно пороховой бочке. Но как только ты почувствуешь, что сердце тво„ жив„т в мо„м и мо„ - в тво„м, что рука твоя в моей руке, - ты уже и думать не будешь о самообладании как о самоцели. Ты будешь вырабатывать его, чтобы всегда быть готовым выполнить возложенную на тебя задачу. И времени думать о себе у тебя не будет... И. помолчал, думая о ч„м-то, и продолжал: - Сегодня мы с тобой не будем обедать с князем, которому надо обо многом переговорить с Анандой. Если ты отдохнул, мы можем поехать с тобой к нашему другукондитеру, заказать ему торт к завтрашнему вечеру и у него же поесть. Но предварительно мы заехали бы в банк: у меня там есть знакомый, который быстро сделает нам вс„, - и уже завтра Жанна будет извещена о том, что она владелица некоего состояния. При е„ французской буржуазной психологии это будет огромным для не„ облегчением в жизни.

Я был очень благодарен И. за его неизменную доброту. У меня вертелся на языке вопрос о Генри, о Браццано: хотел бы я спросить коечто о Хаве, - но ни о ч„м не спросил, побежал в душ, и вскоре мы уже были в огромном зале банка, где сотни вращающихся под потолком вееров не могли умерить жары.

Одна часть денег была положена на имя Жанны, с правом пользоваться ими как угодно. Вторая была переведена на мо„ имя по адресу, указанному И., с какими-то мудр„ными индийскими названиями, никогда мною не слышанными.

Пока мы сидели в банке, ожидая исполнения нашего заказа, я жаловался И., что ничего не могу подарить капитану, давшему мне на память такое великолепное кольцо.

- Не горюй об этом. Капитан очень счастливый человек. Он получил от Ананды кольцо как залог их вечной дружбы. Ананде капитан вернул вещь, имеющую для него очень большое значение. Вообще теперь путь капитана не будет одиноким, и Ананда всегда подаст ему помощь.

Тебе же я могу вручить платок сэра Уоми, точно такой же, какой получила Анна. Если хочешь, - подари ему и заверни в него книжку, которую я тебе дам.

Ты можешь написать ему письмо и положить вс„ к нему на стол. Он верн„тся и будет радоваться этому подарку больше, чем всем драгоценностям, которые ты мог бы ему подарить.

Я от всей души поблагодарил И., сказав только: "Опять вс„ от вас!"

Через некоторое время нас вызвали к кассовому окошку, вс„ было оформлено, и мы пошли к кондитеру, покинув банк почти в минуту его закрытия.

На улице уже не было удушливой жары, слегка потянуло влагой с моря, - и я ожил.

- Трудно тебе будет привыкать к климату Индии, Левушка. Надо будет снестись с Флорентийцем и получить указания, как закалить тво„ здоровье, - задумчиво сказал И., беря меня под руку.

- Велел мне сэр Уоми ездить верхом, заниматься гимнастикой и боксом, а моя вторая болезнь вс„ перевернула, - ответил я.

Дойдя до кондитерской, мы отдали хозяину наш заказ на завтра. Я просил его приготовить непременно такой же торт, какой был сделан для принца-мудреца. Накормив нас опять на том же уедин„нном балконе, хозяин сообщил новость, взбудоражившую Константинополь.

На этой неделе произошли невероятные события. Один из самых больших богачей города, некто Браццано, и около десяти его приятелей - таких же биржевых воротил, державших в своих руках весь торговый Константинополь, оказались шайкой злодеев, объявили себя банкротами и разорили тем самым половину города, в том числе и некоторых друзей кондитера. Часть злодеев успела бежать, часть арестована; а где находится главарь их, Браццано, никто пока не знает.

Мы выслушали его рассказ, посочувствовали горю его приятелей и вернулись домой.

Мысли о Браццано и слова сэра Уоми о том, что мой поцелуй перен„с силу мирового закона пощады в его ужасную жизнь, не давали мне покоя. Я опять стал внутренне раздражаться от обилия каких-то таинственных событий и готов был крикнуть: "Я ненавижу тайны", - как услышал голос И.:

- Левушка, не вс„ то тайна, чего ты ещ„ не понимаешь. Но если ты собираешься обрадовать милого капитана и написать ему письмо, то в состоянии раздражения, в которое ты впал, ничего не только радостного, но и просто путного не сделаешь.

Возьми мою руку, почувствуй мою к тебе любовь и постарайся, вместе с этим платком сэра Уоми, передать всю свою чистую и верную дружбу капитану.

Приготовь в своей душе такое же тщательно прибранное рабочее место, как это сделал на тво„м столе капитан, поставив тебе цветы, которых ты до сих пор не заметил.

Пиши ему не письмо, обдумывая стиль и каждое слово. А брось ему цветок твоей молодой души, полной порыва той высокой любви, которая заставила тебя дать поцелуй падшему, но разбитому и униженному существу.

Дай капитану такой же прощальный привет, как давали тебе его и Флорентиец, и сэр Уоми. Они думали только о тебе. Думай и ты только о н„м.

Постарайся войти в его положение; подумай о предстоящей его жизни и представь себя в таких же обстоятельствах.

Любовь к человеку повед„т тво„ перо с таким тактом, что капитан пойм„т и увидит в лице тво„м друга не временного, в зависимости от меняющихся условий; а друга неизменно верного, готового явиться на помощь по первому зову и разделить все несчастья или всю радость.

И. стоял, обнимая меня, голос его звучал так ласково. Я точно растворился в каком-то покое, радости, благоговении. Вс„ мелкое, ничтожное отошло прочь.

Я увидел самый высокий, скрытый от всех, храм человеческого сердца, о котором не говорят, но который движет и животворит вс„, что ему встречается.

Мне стало хорошо. Я взял из рук И. синий платок, пош„л в его комнату за обещанной книгой и вернулся к себе, чтобы сесть за письмо.

Не много писем писал я на сво„м веку с такой радостью и с такой умил„нной душой, как писал в этот раз капитану. Точно само мо„ сердце водило моим пером, так легко и весело я писал.

"Мой дорогой друг, мой храбрый капитан, который ещ„ ни разу в жизни не любил до конца, не был ни верен, ни бесстрашен до конца, - писал я. - В эту минуту, когда я переживаю разлуку с Вами, - и кто может знать, как долго продлится она, - сердце мо„ открыто Вам действительно до конца. И все мысли моей ловиворонной головы, как и все силы сердца, принадлежат в эту минуту Вам одному.

Пытки разлуки, так томящей людей, пытки неизвестности, заставляющей оплакивать любимое существо, покидающее нас для нового периода неведомой жизни, - не существует для меня.

Я знаю, что как бы ни разлучила нас жизнь и куда бы ни забросила она каждого из нас, - Ваш образ для меня не страница жизни, не е„ эпизод. Но Вы мой вечный спутник, доброта и любовь которого - так незаслуженно и так великодушно мне отданные - вызвали во мне ответную дружескую любовь, верность которой сохраню и навсегда, и до конца.

Я не могу сейчас определить, как и чем я мог бы отплатить Вам сколько-нибудь за всю Вашу нежность и баловство. Но я знаю тв„рдо, что куда бы и когда бы Вы меня ни вызвали, - если моя маленькая помощь Вам понадобится, - я буду подле Вас.

Ваше желание относительно Жанны уже исполнено. И завтра она будет владелицей своего капитала, за что - я не сомневаюсь - боги воздадут Вам должное тоже "до конца".

Вторая часть денег, отданная Вами в мо„ личное распоряжение, назначается мною для помощи бедным музыкальным талантам. Во имя Лизы и Анны, как бы я хотел когда-нибудь услышать Лизу, я буду покупать инструменты и помогать учиться юным талантам Вашим именем, капитан.

Я не ручаюсь, что, обнимая Вас, держа Ваши тонкие, прекрасные руки в своих при нашей разлуке, - я не заплачу. Но это будут только сл„зы балованного Вами реб„нка, теряющего своего снисходительного и ласкового покровителя.

Тот же мужчина, который Вам пишет сейчас, благоговейно целует платок сэра Уоми, который просит Вас принять на память, как и книгу И. И этот же друг-мужчина говорит Вам: между нами нет разлуки. Есть один и тот же путь, на котором мы будем сходиться и расходиться, но верность сердца будет жить до конца. Ваш Левушка-лови ворон".

Я запечатал письмо, завернул книгу И. в платок и обернул в очаровательную, мягкую, гофрированную и блестящую, как ш„лк, константинопольскую бумагу, обвязал ленточкой, заткнул за не„ самые лучшие, белую и красную, из роз капитана и отн„с к нему в комнату, положив св„рток на ночной столик.

Спать мне не хотелось. Я вышел на балкон и стал думать о сэре Уоми. Как и где он теперь? Как едут с ним и доедут ли фрезии капитана? Посадит ли он их в сво„м саду?

Через несколько минут ко мне вышел И. и предложил пройтись. Мы спустились в тихий сад, кругом сверкали зарницы и вдали уже погромыхивал гром. Вс„ же мы успели подышать освеженным воздухом, поговорили о планах на завтра, условились о часе посещения княгини и Жанны и вернулись в дом с первыми каплями дождя, столь необычно редкого в это время года в Константинополе.

Утро следующего дня началось для меня неожиданно поздно. Почемуто я проспал очень долго. Никто меня не разбудил, и сейчас в соседних комнатах стояла полная тишина.

Я как-то не сразу отдал себе отч„т, что сегодня последний день стоянки капитана; что завтра к вечеру ещ„ одна дорогая фигура друга исчезнет из моих глаз, плотно поселившись в мо„м сердце и заняв там сво„ место.

"Не сердце, а какой-то резиновый мешок, - подумал я. - Как странно устроен человек! Так недавно в мо„м сердце царил единственный человек - мой брат. Потом - точно не образ брата сжался, а сердце расширилось - засиял рядом с ним Флорентиец. После там поселился, властно заняв не менее царское место, сэр Уоми. Теперь же там живут уже и И., и оба Али, и капитан, Ананда и Анна, Жанна и е„ дети, князь и даже княгиня. А если внимательно присмотреться, - обнаружу там и Строгановых, и обоих турок, и... Господи, только этого не доставало, - самого Браццано".

Уйдя в какие-то дал„кие мысли, я не заметил, как вош„л И., но услышал, что он весело рассмеялся.

Опомнившись, я хотел спросить, почему он смеется, как увидел, что сижу на диване, держа в руках рубашку, в одной туфле, зав„рнутый в мохнатую простыню.

- Ты, Левушка, через двадцать минут должен быть со мною у Жанны; мы ведь с тобой вчера об этом договорились. А ты ещ„ не оделся после душа, и, кажется, нет смысла ждать тебя.

Страшно сконфуженный, я заверил, что будем у Жанны вовремя. Я молниеносно оделся и у парадных дверей столкнул я с Верзилой, принесшим мне записку от капитана.

Капитан писал, что дела его идут неожиданно хорошо и что он ждет меня к обеду у себя на пароходе в семь часов, с тем чтобы к девяти часам быть вместе у Анны.

Я очень обрадовался. И. одобрил предложение капитана, а Верзила сказал, что ему ведено в шесть с половиной зайти за мной и доставить в шлюпке на пароход.

Мы помчались к Жанне. Я был так голоден, что, не разбирая жары и тени, бежал без труда и ворчания.

- Я вижу, голод лучшее средство для твоей восприимчивости к жаре, - подтрунивал надо мною И., уверяя, что Жанна не накормит меня, что в праздник ей тоже хочется понежиться и отдохнуть.

Но Жанна была свежа и прелестна, немедленно усадила нас за стол, и французский завтрак был мною и даже И. оценен по достоинству.

Когда мы перешли в е„ комнату, где весь угол с кроватью был зад„рнут новым, необыкновенным пологом, Жанна показала нам бумагу из банка, полученную ею рано утром, содержания которой, написанного потурецки и английски, она не понимала.

И. перев„л ей на французский язык смысл бумаги. Жанна, с остановившимися глазами, в полном удивлении, молча смотрела на И.

Долго, томительно долго просидев в этой напряж„нной позе, она наконец сказала, потирая лоб обеими руками:

- Я не хочу, я не могу этого принять. Поищите, пожалуйста, кто это мне послал.

- Здесь никаких указаний нет, даже не сказано, из какого города прислано.

Говорится только: "Банк имеет честь известить г-жу Жанну Моранье о поступлении на е„ имя вклада, полной владелицей которого она состоит со вчерашнего дня", - прочел ей ещ„ раз выдержку из банковской бумаги И.

- Это опять князь. Нет, нет, невозможно. От денег для детей я не имела права отказаться; но для себя, - нет, я должна работать. Вы дали мне в долг так много, доктор И., что не все ваши деньги ушли на оборудование магазина.

И мы с Анной заработали уже гораздо больше, нежели рассчитывали. Я должна вернуть это князю.

- Чтобы вернуть князю эти деньги, надо быть уверенной, что их вам дал он.

В какое положение вы поставите себя и его, если ему и в голову не приходило посылать деньги! Успокойтесь. Вы вообще за последнее время слишком много волнуетесь; и только поэтому так неустойчиво ваше здоровье. Час назад вы походили на свежий цветок, а сейчас вы больная старушка, - говорил ей И. - Вс„, в ч„м я могу вас уверить, так это то, что ни князь, ни я, ни Левушка - никто из нас не посылал вам этой суммы. Примите е„ смиренно и спокойно. Если удастся, - сохраните е„ целиком для детей. Быть может, встретите какую-нибудь мать в таком же печальном положении, в каком вы сами оказались на пароходе, - и будете счастливы, что ваша рука может передать ей помощь чьего-то доброго сердца и, возможно, спас„т несчастных от голода и нищеты.

- Да! Вот это! Это действительно может заставить меня принять деньги неизвестного мне добряка, который не хочет сам делать добрые дела, - снова потирая лоб, как бы желая стереть с него какое-то воспоминание, сказала Жанна.

- Что с вами, Жанна? Почему вы снова чуть не плачете? Зачем вы вс„ тр„те лоб? - спросил я, не будучи в силах переносить е„ страдания и вспоминая, что сказал о ней капитан.

- Ах, Левушка, я в себя не могу прийти от одного ужасного сна. Я боюсь его кому-нибудь рассказать, потому что надо мной будут смеяться или сочтут за сумасшедшую. А я так страшусь этого сна, что и вправду боюсь сойти с ума.

- Какой же сон видели вы? Расскажите нам вс„, вам будет легче, а может быть, мы и поможем вам, - сказал ласково И.

- Видите ли, доктор И., мне снилось, что страшные глаза Браццано смотрят на меня, а кто-то, как будто Леонид, - но в этом я не уверена, - да„т мне браслет - ну точь-в-точь как Анна носит, - и нож. И Браццано велит мне бежать к князю в дом, найти там Левушку и передать ему браслет. А если меня не будут пускать, то хоть убить, но Левушку найти. И я бегу. Бегу по каким-то улицам; нахожу дом; вбегаю в комнату и уже знаю, где найти Левушку, как кто-то меня останавливает. Я борюсь, умоляю, наконец слышу голос Браццано: "Бей или я тебя убью", хватаю нож... и вс„ исчезает, только ваше лицо стоит передо мной, доктор И. Такое суровое, грозное лицо...

И я просыпаюсь. Не могу понять, ни где я, ни что со мной... Засыпаю, и снова - тот же сон. Это, право, до такой степени ужасно, что я рыдаю часами, не в силах преодолеть кошмар, в страхе, что я снова увижу этот сон.

- Бедняжка Жанна, - взяв обе е„ крохотные ручки в свои, сказал И. - Ну где же этим ручкам совершить убийство? Успокойтесь. Забудьте навсегда этот сон, тем более что Браццано, совершенно больного, увезли из Константинополя.

Он жив„т сейчас где-то в окрестностях. Ваш страх совершенно неоснователен.

Перестаньте думать обо вс„м этом. И мо„ лицо вспоминайте и знайте ласковым, а не суровым. Отчего вы отказались сегодня идти к Анне слушать музыку? - вс„ держа е„ ручки в своих, спросил И.

- Анне я сказала, что побуду с детьми. И правда, я их и так забросила в последнее время. Если бы не Анна, - плохо бы им пришлось. Но на самом деле я не могу без содрогания видеть ни Строганову, ни Леонида. Почему я их стала так бояться, - сама не знаю. Но в их присутствии дрожу с головы до ног от каких-то предчувствий.

- Страх - плохой советчик, Жанна. Вы - мать. Какая огромная ответственность на вас. Чтобы воспитать своих малюток, вы прежде всего сами должны воспитывать себя. У вас нет не только выдержки с детьми; но вы в последнее время внушаете им постоянный страх; в любую минуту они ждут от вас окрика или шлепка.

Мужайтесь, Жанна. Разные чувства жили в вас по отношению к Анне. Только теперь, когда вы увидели, что Анна - вторая мать вашим детям и настоящая воспитательница, вы смирились, и лишь изредка в вашем сердце шевелится ревность.

Ваша девочка умна не по летам. Это организм очень тонкий, богато одар„нный. Думайте, что ей придется жить в условиях более сложных, чем прожили свою молодость вы. Остерегайтесь постоянного раздражения с детьми.

Незаметно между вами и ими может вырасти пропасть. Они перестанут видеть в вас первого друга, и как бы вы ни любили их, - не поверят вашей любви, если вы постоянно говорите с ними раздраж„нным тоном.

- Я вс„ это понимаю, - и ничего не могу сделать. Раньше я думала, что характер легко исправить. Но теперь вижу, что не могу и часа сохранить спокойствие, - отвечала Жанна.

- И вс„ же - пусть это и вызывает в вас протест - думайте прежде о детях, а потом уж о себе, - сказал И., подымаясь и пожимая руки Жанне.

Я заметил, что она опять просветлела, лицо перестало морщиться и д„ргаться и на губах мелькнула улыбка.

Прощаясь с нами, она спрашивала, скоро ли мы уезжаем, едем ли снова на пароходе с капитаном, на что И. отвечал, что уедем мы скоро, а каким пут„м - ещ„ не решили.

- Как это будет для меня ужасно! Остаться здесь без вас, - я даже не представляю и гоню эти мысли от себя. Я так привязана к вам, доктор И., и в особенности к Левушке. Я вижу в вас моих единственных благодетелей.

- Жанна, Жанна, - сказал я с упр„ком. - Разве только мы помогли вам на пароходе? А капитан? Его заботы о вас вы уже забыли? А то, что здесь, рядом с вами, жив„т и трудится Анна? Анна, ни разу не давшая вам почувствовать своего превосходства? А вы в своей благодарной памяти сохраняете только нас? Тогда как обо мне вообще не может быть и речи, что я не раз уже пытался вам объяснить.

- Да, Левушка, и это вс„ я понимаю. И князя я ценю, и всех, всех. Но ничего не могу поделать; вс„ же доктор И. останется для меня недосягаемым божеством; капитан - знатным сэром, в доме которого меня, шляпницу, дальше передней или туалетной и не пустили бы; а вы для меня - вс„ равно что родное сердце. Я всем очень благодарна, знаю, что всем должна отслужить за их доброту, а вам, уверена, могу ничем никогда не отслуживать. И если у вас будет дом, то я в н„м всегда найду приют, хотя буду стара и безобразна. Не умею, не знаю, как это сказать, - я такая глупая, - тихо прибавила Жанна.

У не„ текли сл„зы по щекам, и я не мог видеть, что бедняжка так много плачет.

- Жанна, - обнимая е„, сказал я. - Это потому вы чувствуете такую уверенность во мне, что я точно такой же реб„нок, неопытный и неумелый в жизни, как и вы. И правда, я принял вас и ваших детей в мо„ сердце. Но и другие, - ещ„ больше, чем я, - поступают по отношению к вам так же. Но вы способны видеть и понимать только мо„ сердце. И не можете ни видеть, ни понимать сердца людей, стоящих выше вас. Потому и думаете только обо мне одном.

Я поцеловал обе е„ ручки. И. сказал ей, что Хава верн„тся только после музыки; но чтобы она ни о ч„м не волновалась и ложилась спать, приняв его лекарство.

Мы пошли домой; но на сердце у меня стало тяжело. Мне было жалко Жанну. Я сознавал, что она не сможет создать ни себе, ни детям спокойной, радостной жизни. Как-то особенно ясно представилась мне е„ будущая жизнь. И я почувствовал, что, окруженная вниманием и заботами и князя, и Анны, она не будет ни откровенна, ни дружна с ними, так как е„ культура не даст ей увидеть их внутренней силы, к которой можно прильнуть, а доброту их она будет принимать за снисхождение к себе. - Что, Левушка, сложности жизни донимают тебя? - Донимают, Лоллион, - ответил я, уже не поражаясь больше его умению проникать в мои мысли. - И не то досадно мне, что сила в людях так бездарно растрачивается на вечные мысли только о себе. Но то, что человек закрепощает себя в этих постоянных мыслях о бытовом блаженстве и элементарной близости. Он поверяет другому свои тайны и секреты, недалеко уходящие от кухни и спальни, воображает, что это-то и есть дружба, и лишает свою мысль силы проникать интуитивно в смысл жизни; тратя бездарно свой день, человек не ищет не только знаний, но даже простой образованности. И в такой жизни нет места ни священному порыву любви, ни великой идее Бога, ни радостям творчества. Неужели быт - это жизнь?

- Для многих миллионов - это единственно приемлемая жизнь. А для всего человечества - неминуемая стадия развития. Чтобы понять очарование и радость раскрепощения, надо сначала осознать себя в рабстве от вещей и страстей.

Чтобы понять мощь свободного духа, творящего независимо, надо хотя бы на мгновение познать в себе эту независимость, в себе ощутить полную свободу, чтобы желать расти вс„ дальше и выше; вс„ чище и вс„ проще сбрасывает с себя ярмо личных привязанностей тот, кто осознал жизнь как вечность.

Обыватель считает свою жизнь убогой, если в ней не бушуют страсти, если он не имеет возможности блистать. Отсюда - от жажды славы, богатства и власти - приходят люди к тому падению, какое случилось с Браццано. Но есть и худшие. И только избранник по своей внутренней сердечной доброте и запросам, а внешне - ничем не выделяющийся человек - может отвлекаться идеями и мыслями, о которых ты сейчас говорил.

Великие встречи, встречи, переворачивающие жизнь человека, редки, Левушка. Но зато имевший однажды такую встречу внезапно перерождается и уже не возвращается больше на прежнюю дорогу, к маленькому, обывательскому счастью. Он уже знает, что такое Свет на пути.

Подходя к дому, мы повстречались с Анандой и князем, возвращавшимися в экипаже домой. Ананда приветливо поздоровался, пытливо на меня посмотрел и, улыбаясь, спросил: - Как, Левушка? Сердце пощипывает! А почему не плачешь? - Приберегаю к вечеру. Боюсь, вдруг сегодня не заплачу от вашей человечьей виолончели и ваших песен.

- Почему это моя виолончель человечья? А какая ещ„ бывает? - смеялся Ананда, наполняя металлом вс„ вокруг.

- Ваша виолончель по„т человеческим голосом, поэтому я е„ так и назвал.

Какая ещ„ бывает виолончель - не знаю. Но что ваш смех, конечно, "звон мечей", - это знаю теперь уже наверное, - вскричал я.

- Дерзкий мальчишка! Вот заставлю же тебя плакать вечером. - Ни, ни, и не думайте! На завтра для капитана надо приберечь слезинку на прощание. А то вы ведь ненасытны! Вам - вс„ до конца. Ан - и ему надо!

Не только Ананда, но и И. с князем смеялись, я же залился хохотом и убежал к себе.

Через некоторое время оба моих друга вошли в мою комнату. - Ну, трусишка, убегающий от звона мечей с поля сражения, признавайся, какую ещ„ каверзу придумал ты мне? - шутил Ананда.

- Вам я каверзы придумать не в силах. Вы вмиг вс„ рассеете, только взглянете своими зв„здами.

- Как? - прервал меня Ананда. - Так я не только звон мечей, но и зв„зды?

- Ну, тут уж я не виноват, что матерь жизнь дала вам глазазв„зды. Это вы с не„ спросите. А вот что сказать капитану? Я еду к нему на пароход обедать.

Что ему от вас передать? - спросил я, представляя себе радость капитана, если бы Ананда послал ему привет.

- Это хорошо, что ты так верен другу и думаешь о н„м. Пойд„м со мною; я, может быть, что-нибудь для него и найду.

Мы спустились по винтовой лестнице прямо к Ананде, в его очаровательную комнату.

Как здесь было хорошо! Какая-то особенно л„гкая атмосфера царила здесь, Я сел в кресло и забыл весь мир. Так и не уш„л бы отсюда вовек. Я наслаждался гармонией, окружавшей меня.

Не знаю, минуту я просидел или час, но отдохнул - точно неделю спал.

- Отдай капитану. Пусть передаст эту вещь своей жене, когда верн„тся домой после свадьбы, - подавая мне небольшой странной формы футляр из фиолетовой кожи, сказал Ананда.

- А я и не знал, что капитан скоро женится, - беря футляр, заметил я.

- Он женится, быть может, и не так скоро, но во всяком случае в следующее ваше свидание он будет уже женат.

- Ах, как бы я хотел услышать игру Лизы! Лучше ли, чем Анна? И такой ли захват в е„ игре, что дышать не можешь? До чего я глуп! А в вагоне вс„ примерялся к Лизе и раздумывал, любит ли она меня, - залившись смехом, вспоминал я свои вагонные размышления.

- Когда будешь обедать с капитаном, не говори ему ничего о Лизе. Даже не спрашивай, поедет ли он в Гурзуф, пусть даже он сам когда-то говорил тебе об этом.

- Это ваше приказание, Ананда, я должен хорошенько запомнить, так как хотел непременно поговорить с ним о Лизе. Теперь, конечно, воздержусь.

- И мой запрет не вызывает в тебе ни протеста, ни возмущения? - Как могу я протестовать против ваших запретов, раз я верю вам и по собственному опыту знаю, как вы угадываете мысли и как правильно определяете каждого человека.

Я боюсь только словиворонить и по рассеянности чего-нибудь не брякнуть, - отвечал я Ананде.

Date: 2015-05-22; view: 524; Нарушение авторских прав