Слово 4-е

Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день.

Мф. 6, 10.11).

Слышал я одного врача, который по науке естествословия рассуждал о состоянии здоровья; рассуждения его не будут, может быть, далекими и от нашей цели — благосостояния души. Уклонение какой-либо в нас стихии от надлежащей меры определял он началом и причиною болезненного состояния; и наоборот также утверждал, что находящегося в неправильном движении восстановление в состояние, тому свойственное и естественное, есть врачевание от болезнетворной причины. И посему полагал, что должно обращать внимание на то именно из движимого в нас беспорядочно, преобладанием чего влияние противоположного на восстановление здоровья всего более делается слабым. Так, если возобладает теплота, должно оказывать содействие преобладаемому и увлаживать иссушаемое, пока теплое, потребляя само себя, при недостатке вещества, совершенно не истощится и само собою не угаснет. А также, если и другое что из оказывающего в нас противоположные одно другому действия преступит предел, надобно подавать искусственную помощь умаляемому, чтобы оно противостояло умножаемому. И когда это сделается, ничто не будет препятствовать равновесию стихий; тогда телу возвратится здравие, потому что в естестве нет уже неправильного срастворения стихий.

К чему же служит у меня это длинное вступление в слово? Не без цели, может быть, такое начало и недалеко от предположенного предмета. Ибо рассмотрению нашему подлежат слова: да будет воля Твоя. Для чего же упомянули мы о сем врачебном положении, объясняя это в последующем. Духовное в человечестве было некогда здраво, потому что некие стихии, разумею душевные движения, растворены в нас были равномерно Ито закону добродетели. Когда же усилилась способность вожделевательная, расположение, представляемое ей противоположным, а это есть воздержание, стало преобладаемо избыточествующим; и не было уже ничего препятствующего неумеренному движению вожделения, к чему не должно; тогда в человеческом естестве произошла от сего смертельная болезнь — грех. Посему истинный Врач душевных страданий, ради одержимых болезнью вступив в жизнь человеческую, молитвенными речениями ослабляя болезнетворную причину, возводит нас в духовное здравие. Здравием же для души служит исполнение Божественной воли, равно как и наоборот, отпадение от благой воли есть болезнь души, оканчивающаяся смертью. Посему, так как сделались мы немощными, когда в раю, оставив добрый образ жизни, без меры вкусили яда преслушания, и потому природою нашею возобладала жестокая и смертельная болезнь: то пришел истинный Врач, но закону врачебного искусства исцеляющий зло противоположным ему, и одержимых недугом потому, что отступили от Божией воли, освобождает опять от болезни единением с Божией волею. Ибо слова молитвы служат врачеванием от постигшего душу недуга. У кого душа одержима, как бы некими болезнями, тот молится, говоря: да будет воля Твоя. А воля Божия — спасение людей.

Посему, когда дойдем до того, чтобы сказать Богу: да будет воля Твоя и на мне: тогда совершенно необходимо осудить прежде ту жизнь, которая была несогласная с Божией волею, и выразить сие исповеданием: «поскольку во время протекшей жизни на зло мне действовала во мне противная Твоей воля, соделался я служителем лукавого мучителя, и как бы исполнителем казни, приводящим в исполнение над самим собою приговор врага: посему, возбудившись жалостью к моей погибели, даруй, чтобы со временем и во мне совершалась воля Твоя. Ибо, как в мрачных пещерах, когда вносится туда свет, мрак исчезает: так, когда Твоя воля во мне будет совершаться, всякое лукавое и неуместное движение произвола обратится в ничто. Целомудрие угасит невоздержное и страстное стремление ума, смиренномудрие истребит кичливость, скромность уврачует болезнь гордыни, а доброта любви изгонит из души многочисленный сонм противоположных зол; бегут от нее ненависть, зависть, негодование, гневное движение, раздражительное расположение духа, злонамеренность, притворство, памятование огорчения, жажда мщения, воскипение крови в предсердечии, недоброе око, — все это стадо таковых зол уничтожится любвеобильным расположением». Так действенность Божией воли исторгает сугубое идолослужение; называю сугубым, как неистовую приверженность к идолам, и как вожделение серебра и золота — этих, как наименовало их пророческое слово, идолов язык (Пс. 113,12). Посему да будет воля Твоя, чтобы стала недействительною воля диавола.

Но почему просим у Бога, чтобы произволение наше соделалось благим? Потому что естество человеческое, однажды приведенное в расслабление пороком, немощно для добра. Ибо человек не с тою же легкостью, с какою доходит до худого, возвращается от него опять к доброму; как подобный сему закон можем примечать и в телах, потому что неодинаково, не с равным удобством, здоровое тело делается больным, и заболевшее выздоравливает. Пользовавшийся дотоле здоровьем часто от одной раны приходил в крайнюю опасность, и один оборот или припадок горячки истреблял всю силу в теле, малый прием яда, пли совершенно разрушал тело, или производил это постепенно, и за угрызением пресмыкающегося, или за ужалением одного из ядовитых животных, или за поползновением ноги, или западением, или за вкушением с жадностью чего-либо сверх силы, или за иным тому подобным, мгновенно следовала, или болезнь, или смерть; освобождение же от недуга, если когда и бывает, то при скольких достигается примышлениях, затруднениях и врачебных искусственных средствах? Посему, когда действует в нас стремление к злу, нет потребности в содействующем, потому что порок сам собою довершает себя в воле нашей. Если же возникает наклонность к лучшему; то потребно, чтобы пожелание Бог привел в исполнение. Посему говорим: поскольку целомудрие — Твоя воля, а я плотян, продан греху (Рим. 7,14): то Твоею силою да преуспеет во мне благая сия воля. Тоже говорим о справедливости, о благочестии, об отчуждении от страстей. Слово: воля объемлет собою все вообще добродетели, словами же: воля Божия означается по одиночке все, разумеемое под именем доброго.

Но что значит сие прибавление: как на небе, так и на земле? Слово сие, как мне кажется, указует, может быть, на один из более глубоких догматов, и составляет учение боголепного разумения при взгляде на тварь. Смысл же того, о чем говорю, таков: вся разумная тварь делится на естество бесплотное и на облеченное телом. Бесплотное естество есть ангельское, а другой вид естества — мы люди. Посему первое духовно, как отрешенное от бременящего тела (разумею же тело это грубое и к земле тяготеющее), проходит горний жребий, по легкости и удободвижности естества пребывая в странах легких и эфирных. А другое, по сродству нашего тела с оземленевшим, по необходимости получило в удел, как бы некий отстой грязи, жизнь земную. Не знаю, что устрояла этим Божия воля, то ли, чтобы всю тварь сблизить между собою, чтобы и дольний жребий не был безучастным в небесных высотах, и небо не вовсе было безучастно в том, что на земле, но вследствие образования человеческого естества из обоих стихий происходило некое общение усматриваемого в той и другой стихии, так как духовная часть души, которая, по видимому, есть нечто сродное и одноплеменное с небесными силами, обитает в земных телах, и оземленевшая сия плоть, при изменении тленных и восхищении праведных, вместе с душою переселится в небесную область (ю)? Ибо восхищены будем, как говорит Апостол, на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1 Фес. 4,17). Поэтому сие, или иное что устрояла сим Божия премудрость, — все разумное естество, по двоякой сей жизни, делится на части, и естество бесплотное прияло в свои жребий небесное блаженство, а другое, по причине плоти, обитает на земле, по сродству с нею. Хотя вожделение прекрасного и доброго равномерно осуществлено в том и другом естестве, и Правитель вселенной в обоих соделал равными самоуправление, самовластие и свободу от всякой необходимости, чтобы все одаренное словом и разумением распоряжалось собою по самозаконному некоему произволу: однако же жизнь горняя во всем хранит себя чистою от порока, и с нею несовместно ничто представляющееся противоположным, всякое же страстное движение и расположение, которым подвержен род человеческий, приводит в кружение жизнь дольнюю. Посему житие святых сил на небесах богодухновенное слово признает не имеющим примеси порока и чистым от всякой греховной скверны. Все же, что умышлением худого и отступлением от доброго превращается в зло, подобно какому-то отстою или грязи, стекается в эту обыкновенную жизнь; и оскверняется человеческий род, находя в этой тьме препятствие к тому, чтобы усматривать Божественный свет истины. Посему, если высшая жизнь бесстрастна и чиста, а здешняя бедственная жизнь погружена во всякие страсти и злострадания: то явно, что горнее житие, как чистое от всего худого, преуспевает в благой воле Божией; ибо где нет зла, там по всей необходимости добро. А наша жизнь, утратив общение в добре, отпала и от Божией воли. Посему научаемся мы в молитве, в такой мере очищать нашу жизнь от худого, чтобы, как в небесном жительстве, и в нас беспрепятственно управляла Божия воля, так чтобы можно было иному сказать: «как в престолах. началах, властях, господствах, и во всякой премирной силе совершается Твоя воля, и никакой порок не препятствует действию добра: так и в нас да совершается доброе, чтобы, но истреблении всякого порока, в душах наших, благоуспешно исполнялась во всем Твоя воля».

Но возразит кто нибудь: возможно ли в той чистоте, какая в бесплотных силах, преуспевать получившим в удел жизнь во плоти, когда душа по телесным потребностям погружена в тьмы забот? — Посему-то, кажется мне, как бы устраняя таковую невозможность, Господь в последующих словах разрешает кажущееся затруднительным в предстоящем деле. Ибо сими словами, в повелении просить насущного хлеба, предлагается нам. думаю, учение, что довольство малым и умеренность по закону бесстрастия равняется тому, чтобы не иметь ни в чем нужды по естеству. Ангел не просит в молитвах Бога о подаянии ему хлеба, потому что одарен естеством, не имеющим нужды в чем либо подобном; а человеку повелено просить, потому что делающееся пустым непременно имеет нужду в наполняющем. Скоротечен и преходящ состав человеческой жизни, вместо отделившегося требует возобновляющего. Посему, кто в услуживании естеству, не увлекается сверх необходимости суетными заботами, тот не много ниже ангельского чина по жизни, в довольстве для себя малым подражая Ангелам, ни в чем не имеющим нужды. Посему повелено нам домогаться только остаточного к сохранению телесной сущности, говоря Богу: дай хлеб нам насущный, — то есть дай не забавы, не богатство, не доброцветные багряницы, не золотые уборы, не блеск камней, не серебряные сосуды, не обширные поместья, не военачальство, не владение городами и народами, не стада коней и волов, и великое множество другого скота, не обилие невольников, не знаменитость на торжищах, не памятники, не изображения, не шелковые ткани, не увеселения музыкой, и ни что либо сему подобное, чем душа отвлекается от Божественной и более досточестной заботливости; но дай хлеб.

Видишь ли эту широту любомудрия? Сколько учений содержится в сем кратком изречении? Словом: хлеб как бы так взывает Господь внимающим: «перестаньте, люди, истощаться пожеланиями суетного! перестаньте на горе себе самих умножать поводы к трудам! Не велик твой естественный долг; обязан ты доставать плоти своей пищу, — дело не большое и не трудное, если имеешь в виду потребность. Для чего умножаешь свои повинности? Для чего налагаешь на себя иго, неся столько долгов, добывая серебро, откапывая золото, приискивая прозрачное вещество? Для того ли, чтобы всем подобным услаждать тебе этого всегдашнего собирателя податей — чрево, которому потребен только хлеб, удовлетворяющий тому, в чем нуждается тело?» А ты отправляешься к Индам, терпишь беды на чужеземном море, пускаешься в плавание на целые годы, чтобы привезенными оттуда покупками усладить пищу, не обращая внимания на то, что ощущение сладостей имеет пределом небо во рту, а также и благовидное, и благовонное, и услаждающее вкус доставляет чувству какую-то скоропреходящую и мгновенную приятность. Кроме неба во рту разность влагаемого в гортань ничем не различима; потому что естеством одинаково изменяется все в зловоние. Видишь ли конец поваренного искусства? Видишь ли последствие поваренных ухищрений? Проси хлеба для жизненной потребности; в этом природа сделала тебя должником телу. А что сверх этого изобретено изнеженностью роскошных, то из числа привсеянных плевел. Сеяние домовладыки — пшеница, а из пшеницы делается хлеб; роскошь же — плевелы; они врагом привсеяны к пшенице. Но люди, перестав служить природе необходимым, действительно, как говорит негде, Писание (Мк. 4,7.19), бывают подавляемы рачением о суетном, и остаются не достигшими зрелости, потому что душа непрестанно занимает себя сими суетностями.

О чем-то подобном, может быть, как мне кажется, загадочно любомудрствует и Моисей, советником Еве к наслаждению вкушением представив нам змия. Сказывают же, что это животное — змий, если вставит голову в паз стены, в который вползает, то не легко вытащить его из паза тому, кто потянет за хвост, потому что упирающаяся чешуя естественно противится усилию тянущего назад; и кому проход вперед беспрепятствен, потому что чешуя по гладкому скользит, для того обратный путь назад, задерживаемый упорством чешуи, затруднителен. А слово сие, думаю, показывает, что надлежит беречься удовольствия, когда оно входит и вползает в скважины души, и, сколько можно, тщательнее заграждать пазы жизни. Ибо в таком случае жизнь человеческая блюдется чистою от смешения с жизнью скотскою. Если же, по расстройству в нас связей жизни, найдет себе какой-либо вход змий сластолюбия; то поэтому укроется в нас, так как по причине чешуй трудным сделается извлечение его назад из вместилищ разумения. А слыша о чешуе, разумей под этою загадкою разнообразные поводы к удовольствиям; ибо страсть к сластолюбию по родовому понятию — один зверь, но разные и различные виды удовольствий, примешиваемые чувствами к человеческой жизни, это — чешуи на змее, испещренные разнообразием страстей. Посему, если избегаешь сожительства с змием; то берегись головы, то есть первого приражения к тебе зла; ибо к сему ведет загадочный смысл Господней заповеди: оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту (Быт. 3,15). Не давай входа пресмыкающемуся, которое вползает во внутренность, и при самом начале входит всею длиною своего тела. Ограничивайся необходимою потребностью. Пределом заботливости твоей о жизни пусть будет удовлетворение нужды тем, что у тебя есть.

Если и с тобою Евин советник вступит в беседу о том, что прекрасно для взора и приятно для вкуса, и при хлебе станешь искать такой-то снеди, приготовленной с такими-то приправами, а потом в следствие сего прострешь пожелание далее необходимых пределов: то увидишь тогда, как пресмыкающийся в след за сим неприметно прокрадется к любостяжательности. Ибо, от пищи необходимой перейдя к лакомым снедям, перейдет и к тому, что приятно для глаз, будет домогаться светлых сосудов, красивых слуг, серебряных лож, мягких постелей, прозрачных с золотою насыпью покрывал, престолов, треножников, купален, чаш, рогов, холодильников, ковшей, лоханей, светильников, курильниц. А чрез это входит похоть любостяжательности, и домогается подобных вещей: но чтобы в заготовлении оных не было недостатка, потребны доходы на приобретение требуемого. Поэтому надобно иному быть в печали, живущему вместе проливать слезы, многим сделаться бедствующими, лишившись собственности, чтобы в следствие их слез за столом этого человека было блистательно. А когда змий обовьется вкруг этого, и наполнит чрево, чем было желательно, тогда, в след за сим, по пресыщении человек более и более вовлекается в неистовство непотребства; и это есть крайнее из зол человеческих.

Посему, чтобы не происходило ничего этого, ограничивай молитву испрошением сего пособия — хлеба, ища снеди, приправляемой тебе самою природою. И сия приправа есть добрая совесть, при правильном употреблении хлеба всего более его услаждающая. А если желательно тебе усладить и ощущение гортани; то пусть приправою у тебя будет скудость, пусть не прилагается сытость к сытости, побуждение к принятию пищи не притупляется пьянством, но вкушению оной да предшествует у тебя по заповеди пролитие пота. В поте и труде будешь есть хлеб твой (Быт. 3,19). Видишь ли, какая первая приправа пищи, по Писанию? Достаточно для тебя сею только потребностью занимать мысль свою: лучше же сказать, до этого только связывать душу попечениями о хлебе. Но скажи Тому, Кто изводит хлеб от земли (Пс. 103,14), скажи Тому, Кто питает воронов (Пс. 146,8), дает пищу всякой плоти (Пс. 135,25), отверзает руку и исполняет всякое животное благоволения (Пс. 144,16): «от Тебя моя жизнь, от Тебя да будет и средство к жизни. Ты дай хлеб, то есть, даруй иметь пищу от праведных трудов». Ибо если Бог есть правда, то не от Бога имеет хлеб, кто имеет пищу от любостяжательности.

Сам ты властелин испрашиваемого в молитве, если довольство твое не из чужого, если доход твой — не от слез другого, если при твоей сытости никто не сделался голодным, если при твоем излишестве никто не воздохнул. Особенно же Божий хлеб таков, — это — плод правды, класс мира, несмешанный с семенами плевел и неоскверненный ими. Если же, возделывая чужое поле, без стыда делая неправду и записями закрепив незаконное приобретение, скажешь потом Богу: дай хлеб: то другой будет внимать этим словам твоим. а не Бог; потому что плод неправды плодоприносит естество противное Богу. Кто старается о правде, тот от Бога приемлет хлеб: а кто возделывает неправду, того питает снабдитель неправды. Посему, взирая на совесть свою, приноси Богу прошение о хлебе, зная, что у Христа нет общения с Велиаром. Если принесешь дар от неправды: то дар твой — плата блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего (Вт. 23,18). Хотя прикрасишь подаяния щедростью, однако ж от Пророка, гнушающегося такими приношениями, услышишь: К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, и крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие — и празднование (Ис. 1,11.13); и в другом месте: приносящий агнца в жертву — то же, что задушающий пса (Ис. 66,3) вменится. Посему, если от Господа имеешь хлеб, то есть, от праведных трудов; то позволительно тебе приносить Ему начатки от плодов правды.

Прекрасно же и присовокупление слова: на сей день. Ибо сказано: хлеб насущный дай нам на сей день. В этом слове заключается другое любомудрие; произнося это, должен ты дознать, что жизнь человеческая однодневна. Собственность каждого — одно только настоящее, а надежда на будущее остается в неизвестности: не знаем, что родит тот день (Пр. 27,1). Для чего мучим себя неизвестным, томим заботами о будущем? Сказано: довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6,34), где злобою называется злострадание. Для чего прилагаем попечение об утрии? Посему Господь тем, что повелевает говорить: сегодня, запрещает тебе заботу об утрии, как бы следующее внушая тебе сим словом: «Кто дал тебе день, Тот даст и потребное на день. Кто повелевает солнцу (Мф. 5,45); Кто уничтожает ночную тьму; Кто показывает тебе луч света; Кто вращает небо, чтобы над землею стало светило; Кто дает тебе это и многое другое, Тот ужели имеет нужду в твоем содействии, чтобы удовлетворить твоей плоти, снабдив ее потребным? Какую тщательность о собственной жизни привносит от себя естество бессловесных? Какие пашни у врагов, какие житницы у орлов? Но одна ли у всех снабдительница жизни — Божия воля, которою все содержится? Вол, или осел, или другое какое бессловесное, научаясь, от природы имеют любомудрие, и хорошо располагают настоящим; о том же, что будет после, нет у них никакой заботы».

Ужели мы имеем нужду в советниках, чтобы уразуметь эту кратковременность и однодневность плотской жизни? Не вразумляемся тем, что бывает с другими? Как не уцеломудриваемся собственною своею жизнью? Что было пользы от большого заготовления тому богачу, который обольщал себя неосуществимыми надеждами, разорял, строил, собирал, роскошествовал, чего достало бы на многие годы, то в суете надежд запирал в житницы? Не одна ли ночь обличила всю эту мечтательность надежды, как суетное некое сновидение о чем-то нестоящем внимания? Жизнь телесная ограничивается одним настоящим; а жизнь, предоставляемая надежде, есть собственность души. Но человеческое неразумие погрешает в употреблении той и другой, думая телесную жизнь продлить надеждами, а жизнь душевную тратя в наслаждениях настоящим. Посему-то душа, занимаясь видимым, по необходимости делается чуждою надежды существенной и действительной, по надежде опираясь на непрочное, и сим не овладевает, и чего надеялась, того не имеет.

Посему научимся из настоящего совета, чего надлежит просить сего дня, и чего в последствии. Хлеб — сегодняшняя потребность; а царствие — уповаемое блаженство. Сказав же о хлебе, Писание разумеет под сим всякую телесную потребность. Если сего станем просить, уму молящегося будет явно, что забота его об однодневном. Если же просим чего либо из душевных благ, то явно, что прошение имеет в виду всегда пребывающее и нескончаемое, на что Господь и повелевает наипаче взирать молящимся, как на важнейшее, удовлетворяющее и первой потребности. Ищите, говорит Он, царства и правды, и это все приложится вам (Мф. 6,33) о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.