Слово 1-е

Божие слово преподает нам учение о молитве, в котором достойным ученикам своим, тщательно ищущим ведения о молитве, излагает оно, какими молитвенными речениями надлежит преклонять к себе Божий слух. А я осмеливаюсь предпоставить написанному, что настоящему собранию надлежит сперва учиться не тому, как должно молиться, но тому, что непременно должно молиться, о чем, может быть, и не слыхали еще многие. Священное и божественное сие дело — молитва многими во время жизни оставляется в нерадении и небрежении. Посему, кажется мне, прилично будет сперва, сколько возможно, подтвердить словом, что непременно должно, как говорит Апостол, пребывать в молитве (Рим. 12,12); и потом уже выслушать Божественное слово, излагающее нам способ, как надлежит возносить моление ко Господу.

Вижу, что в настоящей жизни о всем другом прилагается более тщания, один к одному, другой к другому устремлен душою, но благо молитвы не с усердием взыскивается людьми. Мелочный торгаш с раннего утра сидит с товарами, стараясь прежде промышляющих тем же показать покупщикам свое, чтобы, предварив других, удовлетворить потребности нуждающегося и продать свое. А также и покупщик, имея в виду не остаться без потребного ему, если прежде захватит это другой, спешит не в дом молитвы, а на рынок. И у всякого, кто имеет равное пожелание получить выгоду, и старается предупредить ближнего, тем, о чем он заботится; похищается час молитвы, будучи перенесен на торжище. Так занимающийся рукоделием, так и упражняющийся в науках, так подсудимый, так получивший право судить — каждый, всецело увлекаясь заботливостью о том, что у него под руками, предает забвению упражнение в молитве, признавая богомыслие утратою для предлежащего ему дела; потому что, кто занимается искусством, тот Божие в предлежащем ему деле содействие почитает чем-то бесполезным и ни к чему не служащим: почему, оставив молитву, возлагает надежду на свои руки, не памятуя о Том, Кто дал ему эти руки. А также, кто прилагает попечение об образовании в себе дара слова, тот не помышляет о Том, от Кого имеет сей дар, но как будто сам себя возвел в естество, обращает внимание только на себя, и предается изучению уроков; в топ мысли, что от Божия содействия не будет для него ничего доброго, своей тщательности отдает предпочтение пред молитвою. Подобно сему и прочие занятия заботливостью о телесном и земном не дают душе досуга на попечение о важнейшем и небесном.

Посему-то великий это в жизни грех, непрестанно от разных приращений более и более увеличивающийся, соединенный со всеми человеческими заботами, отчего и забвение о Боге преобладает всеми, и благо молитвы не включается людьми в число заслуживающего их заботливость. С торговлею привходит любостяжательность, а любостяжательность есть идолослужение. Так земледелец не с необходимыми потребностями соразмеряет труды земледелия, но, простирая всегда тщательность до большей меры, доставляет греху свободный вход в занятие тем, что вносит оное в чуждые пределы. Отсюда происходят нескончаемые споры, когда одержимые подобным недугом любостяжательности входят между собою в состязания о границах земли. От сего раздражения, побуждения к злым делам, и взаимные нападения друг на друга часто оканчиваются кровопролитием и убийством. А также усильные хождения по судам, изобретая тысячи извинений неправде, служат множеству разных грехов. Судья, или произвольно за взятку кривит весами правосудия, или, против воли введенный в обман старающимися затемнить истину, подтверждает неправду. И что, если пересказать подробно это множество видов и способов, какими грех примешивается к человеческой жизни?

Причиною же греха не иное что, а единственно то, что люди к тем средствам достигнуть желаемого, какие у них под руками, не хотят присовокупить и Божию помощь. Если усильному старанию предшествовать будет молитва, то грех не найдет доступа к душе. Пока в сердце твердо памятование о Боге, недействительными остаются примышления сопротивника; потому что в делах сомнительных везде за нас ходатайствует правда. Молитва и земледельца удерживает от греха, на малом пространстве земли умножая плоды, так что грех не входит уже с пожеланием большего. Так путешественник, так вступающий в воинские ряды, или в супружество, так всякий, к чему бы ни было направлено его стремление, если каждое дело будет делать с молитвою, благоуспешностию в том, чем он занят, будет отвращен от греха, так как ничто противное не увлечет души его в страсть. Если же кто отступит от Бога, всецело предастся собственному усилию; то, став вне Бога, по всей необходимости непременно перейдет он во власть противника. Отлучается же от Бога, кто не в единении с Богом посредством молитвы.

Посему надлежит нам тому сперва научиться в этом слове, что должно всегда молиться и не унывать (Лк. 18,1). Ибо следствие молитвы то, что бываем мы с Богом: а кто с Богом, тот далек от сопротивника. Молитва есть охранная стража целомудрия, доброе направление раздражительности, обуздание кичливости, очистительное средство от памятозлобия, истребление зависти, уничтожение неправды, исправление нечестия. Молитва есть крепость телу, обилие в дому, благоустройство в городе, могущество царства, победный памятник на брани, безопасность во время мира, собрание разъединенных, постоянная совокупность соединившихся. Молитва есть печать девства, верность супружества, оружие путешественникам, страж спящим, смелость бодрствующим, плодоносие земледельцам, спасение плавающим. Молитва — защитник подсудимым, освобождение узников, успокоение утружденных, ободрение скорбящих, удовлетворение радующихся, утешение плачущих, венец вступающих в супружество, торжество в день рождения, погребальная пелена умирающим. Молитва — собеседование с Богом, созерцание невидимого, несомненная уверенность в вожделеваемом, равночестие с Ангелами, преспеяние в добре, низложение зла, исправление согрешающих, наслаждение настоящим, осуществление будущего. Молитва Ионе кита соделала жилищем, Езекию из врат смерти возвратила к жизни; а трем отрокам пламень обратила в дух росный (Дан. 3,50), Израильтянам воздвигла памятник победы над Амаликитянами, сто восемьдесят пять тысяч Ассириян поразила в одну ночь невидимым мечем; и кроме сего можно найти в том, что было уже прежде, тысячи примеров, из которых делается явным, что из всего ценимого в жизни ничто не выше молитвы.

Но хотя время уже заняться самою молитвою; однако же присовокупим еще нечто к слову, потому что, по Божией благодати, благ всякого рода у нас много, для воздаяния же за полученное имеем у себя это одно — возможность платить долг Благодетелю молитвою и благодарением. Посему рассуждаю, что, если и целую жизнь продолжим свое собеседование с Богом, пребывая в благодарении и молитве, то воздаяние наше будет так же малоценно, как если бы мы не позаботились еще положить и начала исполнению этой обязанности — чем либо воздать Благодетелю. Продолжение времени делится на три отдела: на прошедшее, настоящее и будущее. Сими тремя отделами объемлется благодеяние к нам Господне. Помыслишь ли о настоящем? Ты о Господе живешь; или о будущем? Он для тебя — упование ожидаемого; или о прошедшем? Тебя и не было бы если бы не от Него получил бытие; тем самым ты облагодетельствован Им, что получил от Него бытие, облагодетельствован и тем, что пользуешься бытием, потому что о Нем живешь и движешься, как говорит Апостол (Деян. 11, 28.) Да и надежды на будущее зависят от сего же благодеяния. Сам ты властен только в настоящем, так что, если бы и во всякое время не переставал ты благодарить Бога, то едва мог бы возблагодарить за настоящее, не находя никакого способа воздать должное и за будущее, и за

прошедшее. А мы столько скудны в должной благодарности, что и по мере возможности не бываем признательны, не говорю, целого дня, даже большей части дня не уделяя на богомыслие. Кто распростер для меня землю? Кто примышлением своим и влажное естество соделал проходимым? Кто устроил мне небо как комару (Ис. 40,22)? Кто носит передо мною светильник солнца?

Кто посылает источники в долину? Кто уготовал русла рекам? Кто отдал мне в услужение бессловесных животных? Кто меня — неодушевленный прах соделал причастником жизни и разумения? Кто сие бренное образовал по подобию образа Божия? Кто омраченный во мне грехом Божий образ снова привел в первоначальную лепоту? Кто меня, изгнанного из рая, удаленного от древа жизни, сокрытого в бездне вещественной жизни, влечет к первобытному блаженству? Нет разумевающего (Рим. 3,11), говорит Писание. Взирая на это, должны бы мы были во все продолжение времени жизни бесконечное и непрерывное воздавать благодарение.

Но теперь все почти человеческое естество бдительно для одного вещественного, об этом вся его тщательность, к этому все усердие, это составляет предмет и памятования и надежды. Неусыпно и неудержимо во всяком деле естество человеческое к вожделению большего, где только может еще быть найдено что либо большее, в чести ли это и славе, в избытке ли имущества, или недуга раздражительности, везде естество наше имеет в виду достигнуть в этом большего, об истинных же благах Божиих, или известных по обетованию, нет и помышления.

Но время исследовать, по возможности, смысл речений, употребленных в молитве; ибо явно, что получить желаемое нами делается для нас возможным, только когда дознаем, как надлежит сего испрашивать. Посему какое же преподано о сем учение? А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны (Мф. 6,7.8). Хотя содержание сего учения, будучи изложено нам просто, само по себе может быть ясно, н не требует никакого более тонкого изыскания; однако же достойно для нас исследования: что значит речение: в многословии, чтобы, дознав смысл сего слова, не делать нам запрещенного.

Мне кажется, что Господь уцеломудривает суетность ума, обуздывает погружающихся в суетные пожелания, и потому изобрел это неупотребительное дотоле и новосоставленное речение в обличение неразумия тех, которые развлекаются пожеланиями бесполезного и суетного. Ибо слово благоразумное, смысленное и направленное к полезному в собственном смысле называется словом, а произносимое неисполнимыми пожеланиями ради неосуществимого удовольствия есть не слово, но лишь глаголание, или как иной, выражая мысль более употребительными словами. сказал бы: пустословие, бессмыслица, вздор, и что-либо другое подобного сему значения. Посему, что же внушает нам слово сие? — Во время молитвы не подвергаться тому же, что, например, происходит в детском уме. Ибо несовершенные умом не о том думают, что могло бы действительно быть исполнено по их мысли, но самовластно строят себе какую-то счастливую судьбу, предполагая сокровища, супружество, царства, большие города, называемые их именами, представляют себя обладателями того, что изобразила им суетность помыслов, а иные еще смелее предаются такой суетности, и преступив меру естества, или делаются мысленно птицами, или сияют подобно звездам, или носят в руке горы, или небо представляют для себя удобопроходимым, или предполагают прожить тысячи лет, из стариков делаясь молодыми, или иные подобные сим похожие на пузыри и пустые представления порождает сердце в юных умом; посему, как в делах обыкновенных не рассуждающий о том, чем достигается какое либо из благих желаний, но осуетившийся не исполнимыми пожеланиями, как человек неразумный и жалкий, в этих грезах тратит время, в которое мог бы подумать, как сделать для себя что либо полезное: так и тот, кто во время молитвы устремлен не к тому, что полезно душе, но просит Бога оказать благоволение к страстным движениям его ума, как человек нелепый, есть действительно лишь глаголивый, молящийся о том, чтобы Бог стал содейственником и служителем его суетностей. Скажу для примера: приступает кто-либо с молитвою к Богу, и не уразумев умом высоты того могущества, к какому приступает, сам того не понимая, оскорбляет сие величие срамными и низкими прошениями. Как если кто, по чрезвычайной бедности, или грубости, глиняные сосуды почитая для себя многоценными, а потом пришедши к царю, готовому раздавать богатства и чины, отложив в сторону прошения, какие прилично предлагать царю, станет у почтенного таким саном просить чтобы из глины лепил, что для него желательно; так и невежественно пользующийся молитвою не возносится сам до высоты Дающего, а напротив того желает Божественное могущество низвести до собственного своего низкого и земного пожелания, и поэтому страстные стремления простирает к Тому, Кто видит сердца, и простирает не для того, чтобы уврачевал неуместные движения сердца, но чтобы соделалось оно еще худшим, когда лукавое сие стремление, при содействии Божием, увенчается делом. Поскольку такой-то оскорбляет, и сердце к оскорбляющему расположено неприязненно, то говорит Богу: «порази его», как бы так вопия: «моя страсть да соделается и Твоею, моя злоба да перейдет и в Тебя». Как в человеческих битвах невозможно стоять за кого либо с одной стороны, не чувствуя вместе с гневающимся раздражения на противоборствующего; так, очевидно, и возбуждающий Бога против своего врага просит Его, чтобы вместе с ним прогневался, и стал участником в раздражении. А сие значит Божеству

придти в страсть, уподобиться человеку и благое естество претворить в зверскую жестокость. Так славолюбец, так по гордости желающий иметь у себя больше и больше, так усиливающийся одержать победу в судопроизводстве, так поспешающий получить венец в телесных борьбах, домогающийся одобрения на зрелищах, а часто и истощенный неистовою страстию юности — все они возносят моления к Богу не о том, чтобы освободиться от преобладающего ими недуга, но о том, чтобы болезнь в них достигла своего предела; и поскольку каждый из них не успеть в этом признает для себя несчастием, то подлинно они лишь глаголют, умоляя Бога, чтобы стал Он содейственником умственного их недуга: а что всего хуже, им желательно, чтобы Божество принимало противоположные стремления, деля Божию действенность на жестокость и человеколюбие; потому что, о Ком желают, чтобы милостив и кроток был к ним, Того же просят показать Себя жестоким и немилостивым к их врагам. Какое неразумие лишь глаголющих! Если Бог жесток к ним, то, без сомнения, не благосклонен и к тебе. А если, по надежде твоей, к тебе преклоняется на милость, то почему придет в противоположное расположение, переменив милость на жестокость?

Но у любителей споров под руками на это возражение. Ибо в защиту своей жестокости немедленно представляют пророческие слова, и именно: Давида, желающего, да погибнут грешные (Пс. 9,4), и молящегося о постыжении и посрамлении врагов (Пс. 82,18); Иеремию, изъявляющего желание видеть мщение Божие на сопротивных (Иер. 11,20), Осию, испрашивающего дать врагам утробу не плодящую и сосцы сухие (Ос. 9,14), собирают и многое другое, рассеянное в разных местах священных Писаний, доказывая, что должно молиться об отмщении противникам и благость Божию делать содейственницею своей жестокости. Но чтоб, как бы|мимоходом, прекратить лишь глаголание по сему поводу уклоняющихся в противное. о каждом из упомянутых мест предложим мы следующее:

Ни один из действительно святых, вдохновенных Духом Святым, которых речения по Божественному смотрению написаны в назидание последующим родам, не окажется прилагающим речения о чем либо худом. Но одна цель в их словах, она клонится к исправлению естества от вселившегося в нем порока. Посему, как молящийся, чтобы не было больных, не было нищенствующих, желает не смерти людей, а истребления болезни и нищеты: так и каждый из святых, молясь о том, чтобы пришло в уничтожение все враждебное и неприязненное естеству, только людям наиболее невежественным подает повод к такой мысли, будто бы святые ожесточены и раздражены против людей. Ибо Псалмопевец, сказав: Да исчезнут грешники с земли, и беззаконных да не будет более (Пс. 103,35), молится о том, чтобы исчезли грех и беззаконие; потому что, не человек человеку враждебен, но порочным движением произвола соединенное с ним по естеству делается ему врагом. Посему Давид молится, чтобы исчезло зло; но человек — не зло. Ибо как быть злом подобию Благого? Так, если молится о постыждении и посрамлении врагов, то указывает сим тебе на полчище сопротивников, от невидимого врага нападающих на жизнь человеческую, о которых откровеннее выражается Павел, говоря, что у нас брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Еф. 6,12), к демонским козням, по которым представляются людям дурные случаи ко греху, приводящие в раздражение встречи, поводы к вожделениям, предлоги к зависти, ненависти, гордости, и подобным порокам. Видя, что все это злокозненно окружает душу каждого, великий Пророк, молящийся об отмщении сим врагам, молится, чтобы они были постыжены, то есть, чтобы спастись ему самому; потому что естественно побежденному в борьбе стыдиться своего падения, как и победившему радоваться победе. А что сие действительно так, дает разуметь вид молитвы. Да постыдятся, сказано, и посрамятся ищущие душу мою (Пс. 34,4). Пророк молится об отмщении не тем, которые злоумышляют причинить ущерб имуществу, или спорят о пределах владения, или указывают какой-либо порок в его теле, но которые злоумышляют на душу. Злоумышление же на душу в чем ином состоит, как не в отчуждении ее от Бога? А душа человеческая не иначе отчуждается от Бога, как страстным расположением. Поскольку Божество всегда бесстрастно, то постоянно пребывающий в страсти отлучается от общения с Божеством. Потому, чтобы не потерпеть сего, Давид молится о постыждении противоборствующих. А сие не иное что значит, как испрашивать себе победы над сопротивниками. Сопротивники же эти суть страсти. Так и Иеремия, имея ревность о богочестии, поскольку тогдашний царь до безумия предан был идолам, а с ним вместе увлеклись и подданные, не собственную какую либо врачует беду, но вообще о людях приносит моление, желая, чтобы ударом, какой наносится не чествующим, уцеломудрен был весь человеческий род. Так и Пророк, который видел тогда порок у Израильтян многоплодным, справедливо осуждает его на безчадие, и желает, чтобы иссохли горькие сосцы греха, и чтобы зло не рождалось и не воспитывалось больше у людей. Посему и говорит Пророк: дай им, Господи: что Ты дашь им? дай им утробу нерождающую и сухие сосцы (Ос. 9.14). И если у святых найдется другое какое подобное слово, которым выражается и означается некое раздражение, то, конечно, скрывается в нем та мысль, чтобы изгнано было зло, а не истреблен человек. Бог смерти не сотворил (Прем. 1,13). Слышишь этот решительный приговор! Посему, как же Пророк стал бы вымаливать смерти собственным врагам спроси у Бога, Которому чужда деятельность смерти? Не веселится Он о погибели живых. Только лишь глаголющий и желающий от собственных своих врагов отвратить Божие человеколюбие побуждает веселиться о человеческих бедствиях. Но говорят: иные удостоились уже начальства, почестей, богатства, употребив к сему молитву, и такою благоуспешностию подали о себе мысль, что они боголюбивы. Поэтому скажет кто нибудь: как же запрещаешь нам возносить Богу моления о чем либо подобном? — Всякому, правда, известно, что все зависит от Божией воли, и настоящая жизнь устрояется свыше, никто не станет и противоречить сему учению: однако же дознаем и другие причины таковой успешности молитвы, и без сомнения, не как благое, уделяет сие Бог просящим; но чтобы в людях поверхностных утверждалась этим вера в Бога, и чтобы, познавая на опыте, как Бог внемлет нашим молениям, испрашиванием маловажного мало помалу возвысились мы со временем да пожелания даров высших и боголепных, как усматриваем это на детях своих. Пока они при матерних сосцах, сколько может вместить их природа, столько и требуют от родившей. Если же младенец возмужает, и получит при этом некоторую способность говорить, то не глядит уже на сосцы, а смотрит у матери на что либо такое, как например или на волосы на голове, или на одежду, или на иное сему подобное, чем увеселяется детский глаз. Когда же придет в возраст, вместе с телом получит приращение и ум; тогда, оставив все детские пожелания, будет просить у родителей служащего к жизни совершенной. Так и Бог, всеми мерами приучая человека обращать взоры к Нему, для сего самого бывает нередко внимателен и к маловажным прошениям, чтобы благодеянием в малом получивший сию милость вызван был на пожелание высшего. Посему и ты, если такой-то человек, по Божию Промыслу, из невидных сделался известным и знаменитым, или приобрел что-либо другое, чего домогаются люди в этой жизни, начальство, или богатство, или блистательное положение, представляй себе цель этого, а именно, что Божие в этом человеколюбие служит для тебя доказательством великого Божия могущества, чтобы ты, получив детские игрушки, воссылал к Отцу прошения о важнейшем и совершеннейшем. А таково все, что приносит пользу душе. Ибо всего неразумнее будет, если приступающий к Богу станет просить Вечного о временном, Небесного — о земном, Всевышнего — о пресмыкающемся по земле, Дарующего небесное царство — об этом земном и низком благополучии, Наделяющего неотъемлемым — о кратковременном пользовании чужим достоянием, и отнятие которого необходимо, и наслаждение которым кратковременно, и распоряжение опасно.

Прекрасно изображает Господь сию несообразность присовокуплением, сказав, как язычники. Ибо иметь попечение о видимом свойственно не предоставляющим для себя никакой надежды в будущем веке, ни страха суда, ни угрозы геенной, ни ожидания благ, ни чего-либо уповаемого по воскресении, — свойственно людям, которые, на подобие скотов, видят только настоящую жизнь, признают за благо одно то, что могут дать в удовлетворение гортани, чрева и прочих сладострастных требований тела. Или первенствовать между иными и заставить о себе думать, что ты выше прочих, или почивать на множестве талантов, или обладать чем иным, что только служит к житейскому обольщению, — свойственно таким людям, которым, кто скажет об уповании в будущем, тот кажется пустословом, как скоро начинает описывать рай и царство и небесную жизнь и подобное тому. Итак, поскольку не имеющим надежды свойственно прилепляться к жизни настоящей, то излишества и суеты пожелания, которых сластолюбцы надеются успешно достигнуть молитвою, прекрасно называет Писание свойственными язычникам, думающим неотступностью нелепых прошений довести Божество до содействия, в чем недолжно. Думают, сказано, что в многословии своем услышаны будут.

Но как из того, что нами исследовано, научились мы, чего не должно просить, так о том, какое моление надлежит приносить Богу, услышим в последующем, по благодати Господа Иисуса Христа. Ему слава и держава во веки веков! Аминь.