Основы искусства построения убедительной судебной речи в состязательном уголовном процессе

Как отмечал А. Ф. Кони, "в основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать, иными словами, необходимость склонять слушателей к своему мнению"*(6).

Для того чтобы государственный обвинитель и защитник могли склонить слушателей к своему мнению, убедить в правильности и справедливости своей позиции и доводов, на которых она основана, их речь должна быть не только доказательной, но и убедительной по содержанию и форме.

Обязательная предпосылка разработки такой речи - определение государственным обвинителем и защитником правильной процессуальной позиции по делу, то есть отношения к предъявленному обвинению. Свою позицию прокурор и адвокат определяют с учетом имеющихся в деле доказательств. Окончательную процессуальную позицию стороны определяют после окончания судебного следствия. Защитник обязан согласовывать с подсудимым предварительную и окончательную позицию защиты, которая охватывается формулой: "подсудимый не виновен, либо, хотя и виновен, но вовсе не в том или не так, как его обвиняют".

Как иллюстрацию важного значения для успешной защиты определения и согласования с подзащитным правильной позиции уместно привести высказывание знаменитого французского адвоката Жака Вержеса. На вопрос корреспондента "Известий" о том, какие самые известные процессы ему не удалось выиграть, он ответил: "То, что я вам скажу, прозвучит нескромно, но я выиграл все. Когда я говорю "выиграл", то имею в виду, что достиг всех целей, которые мы поставили перед собой вместе с подсудимым"*(7).

После определения окончательной позиции по делу государственный обвинитель и защитник размышляют, о чем, что и как говорить, чтобы склонить профессиональных и непрофессиональных судей к своему мнению, убедить суд в правильности и справедливости своей позиции и доводов, на которых она основана.

Вопрос "о чем говорить?" - это прежде всего определение композиционной структуры судебной речи, которая состоит из вступления, основной части и заключения.

Во вступлении оратор стремится достичь следующих целей: вызвать интерес слушателей и овладеть их вниманием, установить со слушателями психологический контакт, расположить к себе, завоевать доверие, психологически подготовить их к восприятию содержания главной части речи.

Как отмечал М. В. Ломоносов, "вступление есть часть слова, через которую ритор слушателей или читателей приуготовляет к прочему слову, чтобы они склонно и прилежно оное слушали или читали"*(8).

Композиционная структура основной части речи в обычном суде строится с учетом позиции государственного обвинителя или защитника по вопросам, которые в соответствии со ст.303 УПК РСФСР подлежат разрешению судом при постановлении приговора. Особенно важное значение имеет разработка следующих элементов основной части судебной речи: 1) изложение фактических обстоятельств совершения рассматриваемого деяния (фабулы дела); 2) анализ и оценка исследованных в суде доказательств и их источников; 3) разбор юридической стороны предъявленного обвинения; 4) характеристика личности подсудимого.

Композиционная структура основной части речи государственного обвинителя и защитника в суде присяжных в первой части судебных прений (после судебного следствия) строится с учетом вопросов, которые поставлены на разрешение коллегии присяжных заседателей (доказано ли, что совершено определенное деяние; доказано ли, что это деяние совершил подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого деяния; заслуживает ли подсудимый снисхождения или особого снисхождения).

В заключении основная целевая установка оратора направлена на то, чтобы окончательно убедить слушателей, сформировать у них внутреннее убеждение в правильности и справедливости позиции оратора, его доводов, доказательств.

Вопрос "что говорить?" направлен на определение предмета и разработку конкретного содержания судебной речи по каждому ее элементу. При определении предмета речи в суде присяжных следует учитывать, что согласно ч.2 ст.447 УПК РСФСР стороны не могут упоминать обстоятельства, не подлежащие рассмотрению с участием присяжных заседателей. К этим обстоятельствам относятся: сведения о прежней судимости или признание в прошлом подсудимого рецидивистом; невменяемость или заболевание подсудимого психическим расстройством после совершения преступления; аргументы в пользу той или иной квалификации деяния, того или иного наказания; обоснование или опровержение заявленного гражданского иска.

Для обеспечения убедительности обвинительной речи существенное значение имеет определение правильного порядка изложения доказательств и их анализ. На практике применяется два варианта изложения доказательств: 1) сначала излагаются все обстоятельства дела, после чего приводятся доказательства по ним; 2) по объемным, многоэпизодным делам соответствующие доказательства предъявляются после изложения обстоятельств каждого преступного эпизода.

В этом разделе речи государственного обвинителя должны быть четко изложены не только все эпизоды преступления, но и их взаимосвязь, роль каждого подсудимого, связи соучастников преступления. Все это имеет важное значение при произнесении обвинительной речи в суде присяжных.

При изложении обстоятельств дела и анализе доказательств в суде присяжных не обойтись без анализа бытовой стороны дела с учетом здравого смысла присяжных заседателей, их жизненного опыта. Это особенно важно, когда обвинение построено в основном на косвенных уликах. Об этом говорил А. Ф. Кони в своей обвинительной речи по делу об убийстве Белова: "Житейский опыт укажет, в каком порядке улики следуют одна за другой; для пополнения небольшого пробела между уликами явятся соображения, не произвольные, не отвлеченные, а почерпнутые из быта подсудимых, из их обстановки, из условий окружающей жизни, из общих свойств человеческой природы. Они как цементом скрепят улики между собой и образуют материал для обвинения в преступлении. Оно, это преступление, не будет доказано с точки зрения старого, отжившего суда, который имел дело с формами, с бумагою, но не с живым человеком, - оно будет видимо, оно будет чувствуемо с точки зрения нового суда, по совести и убеждению"*(9).

При разработке содержания защитительной речи черпаемые из глубокого родника народной жизни бытовые соображения используются не для "цементирования", а для "расшатывания" улик, а также при изложении фактических обстоятельств дела с позиции защиты. "Всякий участвующий в деле адвокат, - пишет американский юрист У. Бэрнэм, - в сущности, добивается от присяжных, чтобы они сказали нечто следующее: "Это дело в вашем изложении в точности совпадает с моим опытом, моими представлениями о том, как такие вещи происходят на практике"*(10).

Одна из причин недостаточно убедительных речей государственных обвинителей заключается в том, что при разработке и произнесении судебной речи они не уделяют достаточное внимание бытовой стороне дела, излагая обстоятельства дела. На это обращал внимание еще Пороховщиков в своих "Прокурорских заметках": "Мы излагаем обстоятельства дела, представляем улики и, разъяснив присяжным, что судебным следствием установлены все признаки состава преступления в деянии подсудимого, опускаемся в кресло с сознанием исполненного долга. Это, может быть, правильно в коронном суде, но это совсем не то, что нужно в суде с присяжными. Наши противники знают это и ведут защиту, разбирая бытовые стороны дела. В этой области они естественным образом чаще соприкасаются с настроениями и чувствами присяжных, чем мы в наших рассуждениях и выводах. Поэтому они имеют на них и большее влияние"*(11).

В защитительной речи анализ бытовой стороны дела особенно важен для "расшатывания" косвенных улик и "выбивания" их из доказательственной базы обвинения. Для иллюстрации приведем фрагмент из защитительной речи адвоката С. А. Андреевского по делу отставного подполковника Мироновича, который обвинялся в том, что он в ночь на 28 августа 1883 года в помещении принадлежащей ему ссудной кассы на Невском проспекте убил дочь своего приказчика - 13-летнюю Сарру Беккер за то, что она не согласилась вступить с ним в половую связь.

Показывая несостоятельность этого обвинения, основанного на произвольной интерпретации слабых и противоречивых косвенных улик (жадность, грубость и другие отрицательные черты характера Мироновича; его прошлое подозрительное поведение - был неравнодушен к женщинам, приставал с поцелуями к Сарре, ревновал ее к другим), С. А. Андреевский привел присяжным, в частности, следующие бытовые соображения, "расшатывающие" эти улики и основанное на них обвинение, вызывающие обоснованное сомнение в виновности подсудимого:

"...Наутро, после фатальной ночи, Миронович, как мы знаем, в свой обычный час, рано утром пьет свой чай так же спокойно, как и накануне перед сном. Из дому он отправляется разыскивать Порховникова, который задолжал ему 200 рублей, не застает его в доме Лисицына и едет в Пушкинскую улицу, но тут узнает от Подускова, что Порховников скрылся. Миронович негодует и ругается как истинный скупец, и на замечание, что сумма долга очень невелика, произносит типичную фразу, типичное оправдание людей его профессии: "Не сумма важна, а важно то, что меня, честного человека, надули!". И представить, что раздражение Мироновича приводится как доказательство его душевного потрясения после убийства! Ну как, в самом деле, серьезно считаться с такой психологией: придираются к голосу Мироновича и слышат в нем ноты виновности, а на тот факт, поражающий факт, доказывающий его невиновность, закрывают глаза. Этот факт тут же, рядом, а именно: вот эта самая озабоченность Мироновича получить долг с Порховникова. Разве она была бы возможна и мыслима, если бы Миронович убил перед тем ночью Сарру Беккер? Разве он мог бы серьезно интересоваться этим долгом? Да ведь еще как настойчиво - поехал в один дом на Преображенскую улицу (минуя роковую кассу), потом вернулся на Пушкинскую улицу (тоже мимо кассы) - точно ничего злополучного и не было.

Ведь если бы он убил, он знал бы, что касса была всю ночь отпертой, что она и теперь открыта, что, может быть, из нее уже все растаскано и он теперь нищий, что там следы его ужасного дела. Его должно было мучить: знают ли уже? Пришел ли кто-нибудь? Его бы против воли туда потянуло. Где же тут до Порховникова? Откуда бы взялись прежняя энергия преследовать должников? Не ясно ли, что этот человек продолжает свою нормальную жизнь, что ему в эти минуты никакая беда еще не снилась... А разгадчики дела на все это даже не обращают внимания! Я утверждаю, что вы нигде не найдете убийцу, который бы так неподражаемо разыграл невинность в это утро, именно этими поисками Порховникова, как разыграл ее Миронович, а не найдете потому, что так именно мог поступить только действительно невиновный...

Сообразите, наконец, что Миронович от начала до конца ни от одного своего слова не отступил, ни разу не солгал и не впал в противоречие. А для виновного срок был слишком велик, чтобы не соблазниться и не солгать; вспомните только, как другие в этом деле зарапортовались и меняли показания! Сопоставьте его поведение накануне убийства и на другой день; вспомните, что ни одной царапины ни на лице, ни на руках у него не было; обратите внимание на то, что у него был сделан полицейский обыск - и весь гардероб его оказался налицо; ни малейшего скандального пятнышка на белье (а будь здесь неодолимая страсть - пятна секретного происхождения непременно бы нашлись), ни одной скрытой, окровавленной или замытой одежды. Вспомните, наконец, что Сарра Беккер невинна. Не ясно ли, что все, чем стараются опутать Мироновича, спадает с него, как шелуха; что в этом обвинении нет ни одной живой, осмысленной, проникающей в нашу совесть улики; все они, эти улики, не что иное, как собрание восковых фигур. Нет никакой внутренней силы, нет истины в этом обвинении!"*(12).

А. Ф. Кони полагал, что для правильного решения вопросов, о чем говорить и что говорить, достаточно здравого смысла и тщательного, добросовестного изучения материалов дела во всех его мельчайших подробностях, тогда как "в вопросе: как говорить - на первый план выступает уже действительное искусство речи"*(13).

Таким образом, основной теоретический и практический вопрос ораторского искусства в суде заключается в том, чтобы знать, как произнести убедительную судебную речь, то есть как говорить, чтобы склонить слушателей к своему мнению.

По мнению Цицерона, "...все построение убедительной судебной речи основано на трех вещах: доказать правоту того, что мы защищаем; расположить к себе тех, перед кем выступаем; направить их мысли в нужную для дела сторону"*(14).

Нетрудно заметить, что по своей социально-психологической сущности последние два способа представляют собой словесное воздействие в форме внушения. Но это не банальное плутовское внушение, рассчитанное на некритическое восприятие слов, выраженных в них мыслей и чужой воли, а убеждающее внушение, то есть один из способов убеждения, подчиненных главному в судебной речи - доказательству при помощи рациональных логических доводов.

В социальной психологии под внушением понимается целенаправленное воздействие человека на других людей с целью вызвать у них расположение к себе, завоевать их доверие и в итоге успешно внушить им свои рассуждения, убедить в их верности*(15).

М. И. Скуленко в своей монографии, посвященной комплексному исследованию закономерностей убеждающего воздействия публицистики, подчеркивает, что "внушение является способом формирования убеждений. Пусть не сразу, не единичным воздействием, а постепенно, исподволь внушение ведет человека к прочным формированиям сознания - убеждениям. Внушение в своем широком значении выступает, следовательно, как часть процесса убеждения, а не самостоятельный от убеждения способ психологического воздействия"*(16).

Здравомыслящий оратор в любой аудитории строит свою речь так, чтобы она предупреждала и снимала барьеры неприятия информации у любого, даже самого предубежденного и упрямого слушателя, который не хочет убедиться. Одни лишь рациональные доводы на таких людей не действуют. А. И. Герцен по этому поводу заметил: "Как мало можно взять логикой, когда человек не хочет убедиться"*(17).

В процессе убеждения слушателей такого социально-психологического типа, от "упертого" ума которых отскакивают все разумные доводы, без внушающего убеждения (или убеждающего внушения, что равнозначно) не обойтись. В таких случаях убеждающее внушение является эффективным средством нейтрализации психологического барьера неприятия информации у людей, не желающих убедиться.

Как отмечает М. И. Скуленко, "убеждать массовую аудиторию, опираясь только на логику фактов, разъяснение и обоснование, невозможно. Если бы метод убеждения основывался лишь на этом, то была бы потеряна та часть аудитории, которая не хочет убедиться... Действительно, логикой сообщаемых фактов и их растолкованием трудно сформировать убеждение, если человек проявляет нежелание воспринимать адресуемую ему информацию. Но этот человек не потерян для убеждающего воздействия. Барьер неприятия информации может быть разрушен с помощью "обходного маневра", с помощью внушения"*(18).

В подобных ситуациях внушение как составная часть убеждения позволяет настроить слушателей на восприятие, запоминание и логическую переработку существенной информации, наиболее важных идей, мыслей оратора, на основании которых они сделают самостоятельные выводы, прогнозируемые судебным оратором. Именно в этом смысле внушение направляет мысли слушателей "в нужную для дела сторону".

Все это относится и к обвинительной, и к защитительной речам, которые по своей форме и способам воздействия на аудиторию очень схожи с публицистическим выступлением. Всякие попытки оказать на председательствующего судью, народных и присяжных заседателей эффективное психологическое воздействие одними лишь рациональными доводами - непростительная ораторская самонадеянность, граничащая с глупостью, поскольку человек по своей психологической природе не является бесчувственной логической машиной, и меньше всего такой машине можно уподобить народных и присяжных заседателей.

Таким образом, для того чтобы действовать в состязательном уголовном процессе с какими-то шансами на успех, эффективно донести "до умов и сердец" профессиональных и непрофессиональных судей правильность и справедливость своей позиции, оказать действенное влияние на формирование у слушателей правильного внутреннего убеждения по вопросам о виновности, обвинитель и защитник при построении, разработке и произнесении своих речей должны использовать разнообразные способы речевого воздействия, обеспечивающие не только доказательность речи ("доказать правоту того, что мы защищаем"), но и эффект убеждающего внушения или внушающего убеждения ("расположить к себе тех, перед кем мы выступаем, и направить их мысли в нужную для дела сторону").

Обвинительная или защитительная речь обеспечивает такое эффективное воздействие, сопровождающееся эффектом убеждающего внушения, только тогда, когда она произносится не "по бумажке", а живо, свободно, экспромтно, то есть когда обвинитель или защитник выступает не как докладчик, а как искусный оратор, свободно владеющий речью. В литературе по современной риторике отмечается, что "психологическое воздействие речи оратора обычно сильнее речи докладчика, так как оратор наряду с сообщением и убеждением использует прямое внушение, вызывая более сильную активизацию эмоций аудитории"*(19).

Все сказанное не означает, что обвинитель и защитник не обязаны тщательно готовиться к судебным прениям, не должны готовить соответственно обвинительную или защитительную речи. В зависимости от своих способностей и ораторских умений и навыков прокурор и адвокат могут избрать следующие формы подготовки речей: 1) написание речи целиком; 2) составление письменных заметок; 3) подготовка тезисов выступления; 4) составление письменного плана; 5) составление мысленного плана и выступление экспромтом*(20).

Живая, свободная, экспромтная обвинительная или защитительная речь оказывает внушающее воздействие на аудиторию, обеспечивает эффект убеждающего внушения, способствует установлению и поддержанию контакта со слушателями и направлению их мыслей в нужную сторону лишь в том случае, если слушатели уважают и доверяют оратору. Без уважения и доверия не удается достигнуть убеждения. Как отмечал известный русский теоретик судебного красноречия К. Л. Луцкий, "когда перед судом выступает адвокат, честность которого под сомнением, какое впечатление на судей может произвести его речь, когда они ему не верят? Судьи, опасаясь попасться в его сети, противопоставляют его доводам какое-то сопротивление тайное, но непреодолимое"*(21).

Потеря оратором доверия у слушателей - один из главных социально-психологических барьеров, препятствующих доказательности речи и возникновению эффекта убеждающего внушения. Это объясняется следующей социально-психологической закономерностью восприятия информации людьми: "...она пропускается сквозь фильтры доверия и недоверия... Невнушаемость - тождественна недоверию...если налицо полное и безоговорочное доверие... то человеческие слова у слушающего вызывают с полной необходимостью те самые представления, образы и ощущения, какие имеет в виду говорящий: а полная ясность и безоговорочность этих вызванных представлений с той же необходимостью требует действий, как будто эти представления были получены прямым наблюдением и познанием, а не посредством другого лица"*(22).

Все это хорошо понимали еще античные риторики. Так, Аристотель в "Риторике" рассматривал демонстрацию положительного нравственного характера говорящего, вызывающего доверие слушателей, как один из самых эффективных способов убеждения, особенно в неопределенной обстановке: "[ Доказательство достигается ] с помощью нравственного характера говорящего в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому, что вообще мы более верим людям хорошим, в тех случаях, где нет ничего ясного и где есть место колебанию, - и подавно..."*(23). Доверие слушателей к оратору прежде всего необходимо в состязательном процессе в суде присяжных, где, как справедливо заметил С. Хрулев, присяжные предрасположены "...охотнее выслушивать тех,... к кому они относятся с большим доверием. Это доверие есть та почва, на которой скорее всего человек найдет сочувствие своему убеждению и на которой борьба двух противников, равносильных по способностям, но неравных по доверию, делается неравной"*(24).

Присяжные и народные заседатели, а также судьи проникаются доверием к судебному оратору только тогда, когда в нем они видят благоразумного, нравственно добропорядочного и здравомыслящего человека, что нравственно-психологически предрасполагает их считаться с позицией и доводами такого оратора при вынесении решения по делу. По свидетельству К. Л. Луцкого, "благоразумие судебного оратора... бесконечно увеличивает значение остальных его качеств. В трудном и неизвестном пути требуется не только расположенный, но и знающий проводник. В ораторе судьи должны видеть здравый смысл и рассудительность, нужно, чтобы он производил впечатление человека серьезного, зрелого умом и размышляющего; человека, в котором уверены, что ни сам не сможет впасть в ошибку, ни других увлечь в нее. Его влияние в этом случае будет покоиться на прочных основаниях, и выводы его речи будут почти решением для суда"*(25).