Школа, или урок богов

После последнего посещения дольмена на земле Бам­бакова и разговора с его сыном ещё ярче стал вспоми­наться разговор с Анастасией о родине, о её проекте уча­стка. Всплывали в памяти и палочкой начертанные Ана­стасией на земле отдельные участки будущих прекрасных поселений. И так всё увлечённо и с необычными инто­нациями в голосе она о них рассказывать пыталась, что будто слышалось как шелестит листва садов, покрывших пустыри, и чистая журчит в ручьях вода, и виделось, как среди них живут красивые счастливые мужчины, жен­щины. И детский смех и песни на закате дня. Меж тем от необычности и множество вопросов возникало:

— Но почему ты чертишь так, Анастасия, что будто бы участки не соприкасаются между собой?

— Так надо же, чтоб в поселении прекрасном прохо­ды были, тропинки и дороги. Со всех сторон, от каждого участка до следующего, должно быть расстояние не мень­ше метров трёх.

— А школа в этом поселеньи будет?

— Конечно, посмотри, вот школа — в центре всех квад­ратиков она.

— Интересно посмотреть, какие в школе новой будут учителя, занятия как будут строиться. Наверно, так, как в школе Щетинина я видел. Теперь туда множество едет людей. Всем школа нравится лесная, что в Текосе. Много людей хотят такую же в своих местах создать.

— Школа Щетинина прекрасна, она — ступенька к школе, в которой в новых поселениях учиться будут дети.

Выпускники Щетинина их будут строить помогать и бу­дут в них преподавать. Но главное не только в педагогах образованных и мудрых. Родители своих детей в тех новых школах будут обучать и сами у своих детей учиться.

— Но как родители вдруг все учителями могут стать? Разве у всех родителей будет высшее образование, да ещё специальное? Предметы разные, математику, физику, химию, литературу кто в школе будет детям объяснять?

— Образование у всех неодинаковым, конечно, будет. Но ведь познание предметов и наук не нужно самоцелью делать. Как стать счастливым главное познать, такое только родители своим примером могут показать.

Совсем не обязательно родителям в традиционном понимании школьный урок вести. К примеру, могут уча­ствовать родители в дискуссии совместной или экзамен коллективно принимать.

— Экзамен? У кого экзамен могут родители принять?

— Экзамен у детей своих, а дети проэкзаменуют их, родителей родных.

— Родители у детей — экзамен школьный?! Да это ж просто смех какой-то. Тогда отличниками будут дети все. Какой родитель будет двойку ставить ребёнку своему? Конечно же, пятёрку любой родитель поставит сыну или дочери своей.

— Владимир, с выводами не спеши. Среди занятий, на сегодняшний школьный урок похожих, будут другие, глав­ные, уроки новой школы.

— Другие? Какие?

И вдруг меня догадка осенила. Если Анастасия с лёг­костью показывает картины тысячелетней давности, не­важно как у неё это получается, — с помощью луча, гип­ноза или ещё чего-то, но получается. Значит... значит, она может показать и ближайшее будущее, и я спросил:

— Ты можешь показать, Анастасия, хоть одно заня­тие в той будущей школе, что в поселениях новых будет? Урок нетрадиционный можешь показать?

— Могу.

— Так покажи. Я их сравнить хочу, что видел у Щети­нина. И с теми, на которых сам учился в школе.

— А спрашивать не будешь и пугаться, какой силой я картины будущего сотворю?

— Мне всё равно, как сделаешь ты это. Мне посмот­реть уж очень интересно.

— Тогда ляг на траву, расслабься и усни.

Анастасия на ладонь мою свою ладонь тихонько по­ложила и...

Я увидел, словно сверху, посреди множества участков один, отличающийся своей внутренней планировкой от всех остальных. На нём было несколько больших, дере­вянных домов, соединённых между собой дорожками, по бокам которых разные цветочные клумбы. Рядом с ком­плексом построек природный амфитеатр: пригорок, на котором полукругом сверху вниз спускались ряды ска­меек. На них сидело примерно человек триста людей раз­ного возраста. Были среди них пожилые, уже с сединой люди и совсем юные. Похоже, расселись они семьями, так как сидели вперемешку взрослые мужчины, женщины и дети разного возраста. Все между собой возбуждённо раз­говаривали. Как будто им предстояло увидеть нечто необычное, концерт суперзвезды или выступление прези­дента.

Перед аудиторией на деревянной площадке-сцене стоя­ли два столика, два стула, сзади большая доска. Рядом с площадкой группа детей, человек пятнадцать, в возрасте от пяти до двенадцати лет о чём-то оживлённо спорили.

— Сейчас начнётся похожее на симпозиум по астро­номии, — услышал я голос Анастасии.

— А дети здесь зачем? Не с кем оставить их родите­лям? — спросил я у Анастасии.

— Один из группки спорящих детей сейчас станет де­лать основной доклад. Они пока выбирают, кто это будет. Видишь, два претендента: мальчик, ему девять лет, и девочка, ей восемь лет. Теперь дети голосуют. Большин­ством выбрали мальчика.

Мальчик деловой, уверенной походкой подошёл к столику. Он доставал из картонной папки и раскладывал на столе какие-то бумажки с чертежами и рисунками. Все дети — кто степенно пошёл, кто побежал вприпрыжку к своим родителям, сидящим на скамейках. Рыжеволосая, вся в веснушках девочка — претендентка на выступле­ние — шла мимо стола с гордо поднятой головкой. В её руках была папка побольше и потолще, чем у мальчика, наверное, в папке тоже были какие-то рисунки и чертежи.

Мальчик у стола попытался что-то сказать проходив­шей мимо него девочке-претендентке, но малышка не ос­тановилась, поправила свою рыжую косичку, и прошла мимо, демонстративно отвернувшись. Мальчик некото­рое время растерянно смотрел вслед удаляющейся гордой рыжеволосой малышке. Потом снова стал сосредоточенно перекладывать свои листочки.

— Кто же этим детям успел до такой степени астро­номию преподать, чтобы доклад перед взрослыми де­лать? — спросил я у Анастасии.

А она в ответ:

— Никто им не преподавал. Им было предложено са­мим поразмыслить, как всё устроено, подготовиться и представить свои умозаключения. Они больше двух не­дель готовились, и теперь настал ответственный момент. Их умозаключениям может оппонировать, кто захочет, они будут отстаивать своё мнение.

— Так это игра, получается?

— Можешь расценивать происходящее как игру. Толь­ко очень она серьёзная. У каждого из присутствующих сейчас будет включена и ускорена мысль о планетарном устройстве, а может, и о чём-то большем мыслить при­сутствующие начнут. Дети ведь мыслили две недели, думали, а их мысль ничем, никакими догматами не ограничена, никакие версии о планетарном устройстве над ними не довлеют. Ещё неизвестно, что они выдадут.

— Нафантазируют своим детским умом, хочешь ты сказать?

— Хочу сказать, представят свою версию. У взрослых ведь тоже нет аксиомы планетарного обустройства. Цель этого симпозиума не выработать какие-то каноны, а ус­корить мысль, которая впоследствии и определит исти­ну, или подойдёт близко к ней.

К второму столику подошёл молодой человек и объя­вил о начале доклада. Мальчик начал говорить.

Выступал он уверенно и увлечённо минут двадцать пять-тридцать. Его речь, как мне показалось, была сплош­ной детской фантазией. Фантазией, не обоснованной ни­какими научными теориями или даже элементарными знаниями курса астрономии средней школы. Мальчик говорил примерно следующее:

— Если вечером посмотреть на небо, там светится очень много звёзд. Звёзды бывают разные. Совсем малень­кие звёзды бывают, и побольше. А совсем маленькие звёз­ды тоже могут быть большими. Только мы думаем сна­чала, что они маленькие. А они очень большие. Потому что самолёт когда летит высоко, маленький, а когда на земле мы к нему подойдем, он оказывается большой и много людей в нём могут поместиться. И на каждой звез­де может много людей поместиться. Только нет сейчас на звёздах людей. А они вечером светятся. И большие светятся, и маленькие тоже. Они светятся, чтобы мы смот­рели на них и думали о них. Звёзды хотят, чтобы на них мы так же хорошо всё сделали, как на земле. Они немнож­ко завидуют земле. Они очень хотят, чтобы на них росли такие же, как у нас, ягоды и деревья, чтобы речка такая же была и рыбки. Звёзды ждут нас, и каждая старается светиться, чтобы мы обратили на неё внимание. Но мы ещё не можем к ним полететь, потому что у нас много дел дома; Но когда мы всё дома переделаем, и везде, на всей земле будет хорошо, мы полетим к звёздам. Только мы полетим не на самолёте и не на ракете. Потому что на самолёте долго лететь, и на ракете долго и скучно. И ещё на самолёте и на ракете все не поместятся. И много раз­ного груза не поместится. И деревья не поместятся, и речка. Когда мы сделаем на всей земле всё хорошо, мы полетим к первой звезде всей землёй. Ещё некоторые звёзды сами захотят к земле прилететь и прижаться к ней. Они уже посылали свои кусочки, и кусочки их прижимались к зем­ле. Люди сначала думали, что это кометы, но это кусочки звёзд, очень сильно захотевшие прижаться к красивой земле. Их послали звёзды, которые нас ждут. Мы можем подлететь к далёкой звезде всей землёй, и кто захочет, останется на звезде, чтобы там было, как на земле, кра­сиво.

Мальчик поднимал свои листочки, показывал их слу­шавшим его. На листочках были рисунки звёздного неба, траектории передвижения земли к звездам. На последнем рисунке две цветущие в садах звезды и удаляющаяся от них в своём межгалактическом полёте Земля.

Когда мальчик закончил говорить и показывать ри­сунки, ведущий сообщил, что желающие могут выступить в качестве оппонентов или высказать свои соображения по поводу услышанного. Но никто выступать не спешил. Все молчали и, как мне показалось, почему-то волновались.

— Чего это они волнуются? — спросил я у Анастасии. — Никто из взрослых астрономии не знает, что ли?

— Волнуются потому, что нужно говорить аргументированно и понятно. Ведь здесь присутствуют их дети. Если выступление будет непонятным или неприемлемым детской душе, к выступающему возникает недоверие или, ещё хуже того, — неприязнь. Взрослые дорожат отно­шением к себе, волнуются и не хотят рисковать. Боятся выглядеть нелицеприятными перед собравшимися, а глав­ное перед своими детьми.

Головы многих присутствующих стали поворачиваться в сторону сидящего в середине зала пожилого седеющего мужчины. Он обнимал за плечи маленькую рыжеволосую девочку, ту, что была одной из претенденток на доклад. Рядом с ними сидела молодая и очень красивая женщина. Анастасия прокомментировала:

— Многие смотрят сейчас на седеющего мужчину в центре зала. Это профессор университета. Он учёный. Он сейчас на пенсии. Личная жизнь у него вначале не лади­лась, детей не было. Десять лет назад он взял себе учас­ток, обустраивать его один начал. Его полюбила моло­дая девушка и родилась у них рыжеволосая девочка. Мо­лодая женщина рядом с ним — его жена и мать его до­чери. Бывший профессор очень любит своего позднего ребёнка. И рыжеволосая девочка, его дочь, относится к нему в большим уважением и любовью. Многие присут­ствующие считают, что профессор должен первым выс­тупить.

Но седеющий профессор медлил со своим выступле­нием. Было видно, как он теребил руками от волнения какой-то журнал. Наконец профессор встал и начал го­ворить. Он сказал что-то о строении Вселенной, о коме­тах, о массе Земли и в конце подытожил:

— Планета Земля, конечно, движется в пространстве и вращается. Но она неразрывно связана с Солнечной си­стемой, и не может самостоятельно, без своей Солнечной системы передвигаться к удалённым галактикам. Солнце даёт жизнь всему живому на земле. Удаление от солнца повлечёт за собой значительное похолодание на земле и, как следствие, омертвление планеты. Все мы можем на­блюдать, что происходит даже при относительно неболь­шом удалении от солнца. Происходит зима...

Профессор неожиданно замолчал. Мальчик-доклад­чик растерянно то перебирал свои рисунки, то смотрел вопросительно на своих сверстников из группы, с кото­рой готовил выступление. Но, видно, для всех аргумент с зимой и похолоданием был весьма весомым и понятным. Этот аргумент разрушал красивую детскую мечту о совместном полёте. И вдруг в наступившей тишине, длив­шейся уже с полминуты, снова зазвучал голос седеющего профессора:

— Зима... Всегда жизнь замирает, если не хватает земле солнечной энергии. Всегда! Не нужно никаких научных теоретических изысканий, чтобы видеть это... убедиться... Но, возможно, такая же, как у солнца есть энергия и на самой земле. Только она ещё не проявила себя. Её ещё никто не открыл. Возможно, когда-нибудь вы откроете... Возможно, земля самодостаточной может быть. Эта энер­гия проявится в чём-то... Проявится на земле энергия сол­нца, и она будет раскрывать, как солнечная энергия, ле­пестки цветков. И тогда можно путешествовать на земле по галактике... Да, тогда...

Профессор сбился и замолчал. В зале послышался не­довольный ропот. И началось...

Выступающие взрослые поднимались со своих мест и высказывались, опровергая профессора в части возмож­ности жить без солнца. Говорили что-то о фотосинтезе, который происходит в растениях, о температуре окружаю­щей среды, о траекториях движения планет, с которых ни одна планета не может сходить. А профессор сидел, всё ниже опуская седеющую голову. Его рыженькая дочь по­ворачивала головку в сторону каждого выступающего, иногда она привставала — казалось, хотела собой защи­тить отца от его оппонентов.

Пожилая женщина, похожая на учительницу, взяв сло­во, стала говорить о том, что нехорошо потакать, льстить детям ради расположения их к себе.

— Любая ложь будет выявлена со временем, и как по­том мы все будем выглядеть? Это не просто ложь, это малодушие, — говорила женщина.

Рыжеволосая девочка вцепилась ручками в полы пид­жака своего отца. Она стала трясти его, чуть не плача, приговаривая срывающимся голосом:

— Ты, папочка, соврал про энергию... Ты соврал, папочка? Потому что мы дети? Тётя сказала — ты смало­душничал. Смалодушничал — это плохо?

В зале под открытым небом наступила тишина. Про­фессор поднял голову, посмотрел своей дочери в глаза, положил руку на её плечико и негромко произнёс:

— Я поверил, доченька, тому, что сказал. Рыжеволосая малышка сначала замерла. Потом она быстро забралась ножками на сиденье и высоким дет­ским голоском выкрикнула в зал:

— Мой папа не малодушничал. Папа поверил! Поверил! Девочка обвела взглядом притихших в зале. Никто в их сторону не смотрел. Она повернулась к своей матери. Но молодая женщина отвернувшись, опустив голову, то расстёгивала, то застёгивала пуговицы на рукаве своей кофты. Девочка снова обвела взглядом молчавший зал, повернулась к отцу. Профессор по-прежнему как-то бес­помощно смотрел на свою маленькую дочь. В абсолютной тишине снова, но уже негромко и ласково зазвучал голос рыжеволосой девочки.

— Люди не верят тебе, папочка. Они не верят потому, что не появилась ещё на земле энергия, которая может, как солнышко, раскрывать лепестки цветочков. А когда она появится, все люди тебе поверят. Потом поверят, ког­да появится. Потом...

И вдруг рыжеволосая дочь седого профессора попра­вила быстрым движением свою чёлку, спрыгнула в про­ход между сиденьями и побежала. Выбежав к краю зала под открытым небом, она устремилась к одному из ря­дом стоящих домов, вбежала в дверь, через секунды две снова появилась в дверях. Девочка держала в руках гор­шок с каким-то растением. С ним она и побежала к уже пустующему столику докладчика. Она поставила горшок с растением на столик. И детский голосок, громкий и уве­ренный, зазвучал над головами присутствующих:

— Вот цветок. Закрылись его лепестки. Лепестки цве­точков всех закрылись. Потому что нет солнышка. Но они сейчас откроются. Потому что есть на земле энер­гия... Я буду... Я превращусь в энергию, открывающую лепестки цветков.

Рыжеволосая девочка сжала свои пальчики в кулачки и стала смотреть на цветок. Смотреть не мигая.

Сидящие на своих местах люди не разговаривали. Все смотрели на девочку и стоящий перед ней на столике гор­шочек с каким-то растением.

Медленно встал со своего места профессор и пошёл к дочери. Он подошёл к ней, взял за плечи, пытаясь увести. Но рыжеволосая подёрнула плечиками и прошептала:

— Ты лучше помоги мне, папочка.

Профессор, наверное, совсем растерялся и остался сто­ять рядом с дочерью положив руки на детские плечики, и тоже стал смотреть на цветок.

Ничего с цветком не происходило. И мне было как-то жалко и рыжеволосую девочку, и седеющего профессора. Ну надо же ему было так вляпаться со своими высказы­ваниями о вере в неоткрытую энергию!

Вдруг из первого ряда встал мальчик, делавший док­лад. Он повернулся вполоборота к молча сидящему залу, шмыгнул носом и пошёл к столу. Степенно и уверенно он подошёл к столу и встал рядом с рыжеволосой девочкой. Как и она, направил свой пристальный взгляд на расте­ние в глиняном горшочке. Но с растением по-прежнему, конечно же, ничего не происходило.

И тут я увидел! Увидел, как из зала начали подни­маться со своих мест дети разного возраста. Дети один за другим подходили к столу. Они молча вставали рядом и смотрели внимательно на цветок. Последней девочка лет шести тащила, обхватив двумя ручками, совсем ма­ленького своего братика. Она протиснулась вперёд стоя­щих, с трудом, с чьей-то помощью поставила братика на находящийся перед столом стул. Малыш, поозиравшись на стоящих вокруг, повернулся к цветку и стал на него дуть.

И вдруг, на растении, в горшке стали медленно рас­крываться лепестки одного из цветков. Совсем медлен­но. Но это заметили притихшие в зале люди. И некото­рые из них молча вставали со своих мест. А на столе рас­крывал свои лепестки уже второй цветок, одновременно с ним третий, четвёртый...

— Ииии... — закричала восторженным детским голо­сом пожилая женщина, похожая на учительницу, и зах­лопала в ладоши. Зал разразился аплодисментами. К ото­шедшему в сторону от стоящих у цветка, ликующих де­тей и потирающему висок профессору бежала из зала мо­лодая красивая женщина, его жена. Она с разбегу под­прыгнула, бросилась ему на шею и стала целовать его щёки, губы...

Рыжеволосая девочка сделала шаг в сторону своих це­лующихся родителей, но её удержал мальчик-докладчик. Она выдернула свою руку, но, сделав несколько шагов, повернулась, подошла к нему вплотную и стала застёги­вать расстегнувшуюся на его рубашке пуговичку. Застег­нула, улыбнулась и, быстро повернувшись, побежала к своим обнимающимся родителям.

Из зала к столу подходило всё больше людей: кто брал на руки своих детей, кто жал руку маленькому доклад­чику. Он так и стоял, протянув для рукопожатия руку, а ладонью второй руки прижимал только что застёгнутую рыжеволосой пуговичку.

Вдруг кто-то заиграл на баяне что-то между русской и цыганочкой. И притопнул ногой на сцене какой-то ста­рик, а к нему выходила уже как лебёдушка толстоватая женщина. И зашлись в залихватской присядке двое мо­лодых парней. И смотрел цветок раскрывшимися лепест­ками на залихватскую, завлекающую удалью всё больше народу, русскую пляску.

Картина необычной школы резко исчезла, словно эк­ран погас. Я сидел на траве. Кругом таёжная раститель­ность, да Анастасия рядом. А внутри какое-то волнение, и слышен смех люден счастливых, и звуки музыки весё­лой пляски, и со всем этим не хотелось расставаться. Когда затихло постепенно звучащее внутри, Анастасии я ска­зал:

— То, что сейчас ты показала, совсем не похоже ни на какой школьный урок. Это какое-то собрание семей, жи­вущих по соседству. И не было ни одного учителя, всё само по себе происходило.

— Учитель был, Владимир, там мудрейший. Ничьё внимание учитель тот собой не отвлекал.

— А родители зачем присутствовали? Из-за их эмоций переживания получились.

— Эмоции и чувства многократно ускоряют мысль. Подобные уроки в этой школе еженедельно происходят. Учителя, родители едины в устремленьях, и дети рав­ными себя считают среди них.

— Но как-то необычным всё равно кажется участие родителей в обучении детей. Родители ведь не учились специальности учителя.

— Печально то, Владимир, что привычным стало для людей своих детей передавать другим на воспитанье. Кому — неважно. Школе иль другим каким-то заведе­ниям. Передавать своих детей, не зная даже зачастую, ка­кое им внушать будут мировоззренье, какую уготовит им судьбу чьё-то ученье. Своих детей отдавший в неизвест­ность сам лишается своих детей. Вот потому и забывают матерей те дети, которых отдают матери кому-то в обученье.

* * *

— Настала пора возвращаться. Полученная информа­ция так переполняла всего меня, что окружающее не вос­принималось и не замечалось. С Анастасией простился как-то наспех. Сказал:

— Не провожай. Когда один буду идти, никто не по­мешает думать.

— Да, пусть никто не помешает тебе думать, — отве­тила она. — Когда придёшь к реке, там будет дедушка, он переправиться тебе на лодке к пристани поможет.

Шёл один по тайге к реке и думал сразу обо всём уви­денном и услышанном. Настойчивее всех вставал один вопрос: как же так получилось с нами, я имею в виду — с большинством людей? Родина вроде бы есть у каждого, а маленького собственного кусочка родины никто не име­ет. И даже закона нет в стране, закона, гарантирующего человеку, его семье, возможность заиметь в пожизненную собственность хотя бы один гектар земли. Партии, пра­вители, сменяя друг друга, обещают разные блага, но этот вопрос с кусочком родины для каждого обходят сторо­ной. Почему? А ведь большая Родина состоит из малень­ких кусочков. Родных, родовых маленьких местечек. Са­дов и домиков на них. Если нет таковых ни у кого, так из чего же тогда состоит Родина? Надо закон такой издать, чтобы был этот кусочек Родины у каждого. У каждой се­мьи, которая захочет его иметь. Закон депутаты могут принять. Депутатов мы все выбираем. Значит, надо тех выбирать, кто согласится такой закон принять. Закон. Как его сформулировать? Как? Может, так?

“Каждой семейной паре государство обязано предос­тавить по её просьбе один гектар земли в пожизненное пользование, с правом передачи по наследству. Сельхоз­продукция, произведённая на родовых угодьях, никогда и никакими налогами облагаться не будет. Родовые уго­дья продаже не подлежат”.

Так вроде бы нормально. А если землю кто-то возьмёт, а делать ничего на ней не будет? Тогда надо ещё указать в законе:

“Если в течение трёх лет земля не обрабатывается, го­сударство может её изъять”. Ну, а если человек хочет в городе жить, работать, а в поместье своё как на дачу при­езжать? Ну и пусть. Рожать женщины всё равно в своё родовое поместье поедут. Тех, которые не поедут, их дети потом не простят. А кто закон будет проталкивать? Партия? Какая? Организовать надо такую партию. А кто будет организацией заниматься? Где таких политиков найти?

Надо как-то искать. Быстрее искать! Иначе умрёшь, а на родину так ни разу и не попадёшь. И внуки тебя не вспомнят. Когда же случится так, что появится возмож­ность?... Когда можно будет сказать: “Здравствуй, родина моя!”?

* * *

Дедушка Анастасии сидел на брёвнышке у берега. Ря­дом чуть колыхалась на волнах привязанная у берега маленькая деревянная лодка. Пройти на вёслах до бли­жайшей пристани на другом берегу реки несколько кило­метров вниз по течению несложно, но как обратно про­тив течения грести будет? — подумал я, здороваясь со стариком, и спросил его об этом.

— Доберусь потихоньку, — ответил дедушка. Обычно всегда весёлый, он был в этот раз, как мне показалось, серьёзным и не очень разговорчивым.

Я сел с ним на бревно и сказал:

— Не могу понять, каким это образом Анастасия столько информации в себе содержит? О прошлом помнит и то, что сейчас происходит в нашей жизни, всё знает? А живёт в тайге, цветочкам, солнышку да зверюшкам раду­ется. Вроде бы и не думает ни о чём.

— А чего тут думать? — ответил дедушка. — Она её чувствует, информацию. Когда надо ей, берёт столько, сколько захочет. Ответы на все вопросы в пространстве, рядом с нами, их уметь принять, озвучить только нужно.

— Как это?

— Как... Как... Вот ты по улице идёшь тебе знакомого хорошо городка, о своём деле думаешь, к тебе прохожий неожиданно подходит и спрашивает, как пройти куда-то. Ты же ему сможешь дать ответ?

— Смогу.

— Вот видишь, просто всё. Ты думал о своём. Вопрос возник совсем не связанный с тем, о чём ты думал, но ты ответишь человеку. В тебе ответ хранится.

— Но это просьба объяснить как пройти. А если спро­сит у меня прохожий, что было в городке, где встрети­лись мы с ним, ну, скажем, тысячу лет до момента встречи, ему никто не сможет дать ответ.

— Не сможет, если поленится. Всё в человеке каждом и вокруг него с мгновенья сотворения хранится. Садись-ка лучше в лодку, отчаливать пора.

Старик на вёсла сел. Когда от берега мы километр примерно отошли, молчавший дедушка заговорил:

— Ты в этой информации и размышлениях старайся не погрязнуть, Владимир. Действительность собой опре­деляй. Собою ощущай материю и то, чего не видно, рав­номерно.

— К чему вы это говорите, непонятно мне.

— К тому, что в информации ты стал копаться, умом её определять. Но не получится умом. Объём того, что знает внучка, ум не вместит. И перестанешь ты вокруг тебя творящееся замечать.

— Да всё я замечаю. Вот речка, лодка...

— Так что же ты, всё замечающий, проститься с внуч­кой, сыном не сумел нормально?

— Ну, может, не сумел. О более глобальном потому что думал.

Я действительно ушёл, почти не попрощавшись с Ана­стасией, и всю дорогу думал так усиленно, что и не заме­тил, как у речки оказался, и добавил дедушке:

—Анастасия тоже о другом мечтает, о глобальном, ей сантименты разные и не нужны.

—Анастасия чувствует собой все планы бытия. И каж­дый не в ущерб другому ощущает.

— Ну и что?

— Бинокль достань из своей сумки, на дерево на берегу, где отходила лодка наша, посмотри.

На дерево в бинокль я посмотрел. На берегу рядом с его стволом стояла, сына на руках держа, Анастасия. На согнутой её руке висел узелок. Стояла с сыном и рукой махала вслед лодке удаляющейся по течению реки. И я рукою помахал Анастасии.

— Похоже, внучка с сыном за тобою шла. Ждала, ког­да закончишь размышления свои, о сыне вспомнишь и о ней подумаешь. И узелок тебе вон собрала. Но информа­ция, полученная от неё, тебе важнее оказалась. Духовное, материальное, всё надо равномерно ощущать. Тогда и в жизни прочно, на двоих ногах будешь стоять. Когда одно преобладает над другим, словно хромым становишься. — Беззлобно говорил старик и вёслами сноровисто рабо­тал.

То ли ему, то ли себе я сам вслух пытался отвечать:

— Мне главное сейчас понять... Самому понять! Кто же мы? Где мы?

Date: 2015-05-22; view: 358; Нарушение авторских прав