Кристина Гроф 5 page

Разработанная Лэйнгом стратегия психотерапии, заменяющая биологическое лечение, делает особый акцент на важности человеческих взаимодействий и взаимоотношений, как на уровне индивидуального общения клиента с психотерапевтом, так и в более широком масштабе — всего психотерапевтического персонала. Переживания, всплывающие из бессознательного, рассматриваются как обоснованные, важные и полные значения. Принятие их и уважительное к ним отношение облегчает коммуникацию и прокладывает путь к исцелению. Согласно Лэйнгу, необходимы специальные места, где люди могли бы получать поддержку и взаимопонимание, облегчающие процесс исцеления.

Р.Д. Лэйнг родился в 1927 г. в Глазго, Шотландия, и получил образование и медицинскую степень в местном университете. Его знакомство с миром душевнобольных пациентов состоялось, когда он два года служил психиатром в британской армии. С 1956 по 1962 г. он проводил клинические исследования в Тэвистокском институте человеческих отношений в Лондоне.

Между 1962-м и 1965 гг. он был руководителем клиники Лангама в Лондоне; именно в это время он основал клинику Кингсли Холл, где проводил уникальный эксперимент по лечению психотических пациентов без подавляющего медикаментозного воздействия. Он продолжал эту деятельность, основанную на собственной психотерапевтической философии, в Филадельфийской ассоциации — организации, занимающейся проблемами психозов и сосредоточивающейся на терапии, а также на образовательной деятельности среди профессионалов и широкой общественности посредством лекций и публикаций. Особого упоминания заслуживает то обстоятельство, что в 1973 г. Лэйнг провел год на Цейлоне, изучая буддизм Тхеравады и технику Випассана-медитации. В последнее десятилетие его профессиональная активность включает в себя писательство, частную практику, консультирование и чтение лекций.

Лэйнг — автор многих статей в профессиональных журналах и книг: “Divided Self” * и “The Self and Others”, “The Politics of Experience”, “The Bird of Paradise”, “Reason and Violence”, “Knots”, “The Facts of Life”, “The Voice of Experience”, “The Politics of Family”, “Do You Love Me?, “Snity, Madness and Family” и автобиографической книги “Wisdom, Madness, and Folly”.

В предлагаемой ниже статье Лэйнг идет дальше простого признания психологической важности бессознательного содержания психотических переживаний. Он открыто признает и подчеркивает ценность трансцендентного аспекта таких переживаний и величайшую значимость духовного измерения человеческой жизни. Его обсуждение исторической важности мистического опыта и настоятельной необходимости проводить четкое различие между патологией и мистицизмом имеет большое значение для проблемы духовного кризиса.

Мы должны помнить, что живем во времена, когда смещается фундамент и потрясаются основы. Я не могу говорить о других местах и временах. Быть может, это всегда было так. Мы знаем, что это так сегодня.

В этих обстоятельствах у нас есть все причины для того, чтобы не чувствовать себя в безопасности. Когда глубинная основа нашего мира оказывается под вопросом, мы бежим к разным норам в земле; мы убегаем в роли, статусы, идентичности, межличностные отношения. Мы пытаемся жить в замках, которые могут быть только воздушными, потому что в социальном космосе отсутствует твердая почва, на которой их можно было бы строить. Как священники, так и врачи являются свидетелями этого положения дел. Временами каждый из нас по-разному видит один и тот же фрагмент целой ситуации; нередко мы озабочены различными представлениями исходной катастрофы.

В этой статье я хочу соотнести трансцендентные переживания, которые иногда прорываются при психозах, с тем опытом Божественного, который является Живым Источником всех религий.

В других своих работах я уже кратко описал, как некоторые психиатры начинают отказываться от своих клинико-медицинских категорий понимания безумия. Я верю, что, если мы сможем начать рассматривать душевное здоровье и безумие с экзистенциально-социальной точки зрения, мы, как священники и врачи, будем в состоянии более ясно увидеть, до какой степени мы сталкиваемся с общими проблемами и разделяем общие дилеммы.

Основные клинические термины для обозначения безумия, которое до сих пор не удалось связать ни с какими органическими повреждениями, — это шизофрения, маниакально-депрессивный психоз и инволюционная депрессия. С социальной точки зрения они характеризуют различные формы поведения, считающиеся в нашем обществе отклонениями от нормы. Люди ведут себя так потому, что их переживание самих себя различно. Именно на экзистенциальном значении такого необычного переживания себя я и хочу сосредоточиться.

Переживание безумно, когда оно выходит за пределы нашего здравого, то есть нашего общепринятого, смысла.

К каким же областям опыта это ведет? Это влечет за собой утрату обычных основ “смысла” окружающего мира, который все мы разделяем. Прежние значения вдруг оказываются бессмысленными; существовавшие различия между воображением, сновидением и внешним восприятием кажутся более неприменимыми. Внешние события могут казаться магически вызванными в воображении. Сны могут восприниматься как прямые сообщения от других; воображение может представляться объективной реальностью.

Но наиболее радикальным является потрясение самих онтологических основ. Бытие феноменов сдвигается, и феномен бытия может более не представать перед нами таким, как ранее. Человек погружается в пустоту небытия, в которой он тонет. Ему не на что опереться, не за что уцепиться, за исключением, разве что, каких-то обломков крушения — немногих воспоминаний, имен, звуков, одного или двух объектов, остающихся связующим звеном с давно утраченным миром. Эта пустота может быть не пустой. Ее могут населять видения и голоса, тени, странные формы и призраки. Ни один человек, который не пережил на собственном опыте, насколько невещественным может быть показной блеск внешней реальности, как он может блекнуть и угасать, не способен полностью представить себе возвышенные и гротескные проявления, которые могут замещать ее или существовать с ней бок о бок.

Когда человек сходит с ума, происходит глобальное смещение его позиции по отношению ко всем областям бытия. Центр его переживаний смещается от эго к Самости. Мирское время становится всего лишь сюжетным, только Вечное имеет подлинное значение. Однако сумасшедший пребывает в смятении. Он путает эго с Самостью, внутреннее с внешним, естественное со сверхъестественным. Тем не менее он часто может быть для нас — даже через посредство своего жалкого, раздробленного состояния — глашатаем сакрального. Изгнанник со сцены бытия, какой мы ее знаем, он — чужак, иноземец, подающий нам сигналы из пустоты, в которую он погружается. Эта пустота может быть населена сущностями, которые нам даже во сне не могут присниться. Когда-то их называли демонами и духами, которых люди знали “в лицо” и по имени. Человек утратил ощущение себя, свои чувства, свое место в мире, каким мы его знаем. Он говорит нам, что он мертв. Но этот безумный призрак отвлекает нас от нашей уютной безопасности, преследует нас своими видениями и голосами, которые кажутся столь бессмысленными и от которых мы чувствуем себя обязанными его освободить, очистить и излечить.

Сумасшествие вовсе не обязательно должно полностью быть крушением — это также и прорыв *. Оно в такой же мере является потенциальным освобождением и обновлением, как и порабощением и экзистенциальной смертью.

Сегодня растет число описаний своих состояний людьми, прошедшими через опыт безумия. (См., например, антологию “Внутренний мир душевной болезни” — “The Inner World of Mental Illness”, ed. Bert Kaplan, New York, Harper and Row, 1964.) Я хочу процитировать фрагмент одного из ранних описаний такого рода, которое Карл Ясперс приводит в своей “Общей психопатологии” — General Psychopathology. Mаnchester, 1962.)

“Думаю, я сам вызвал болезнь. В своей попытке проникнуть в иной мир я встретился с его природными стражами, воплощениями моих собственных слабостей и недостатков. Сначала я думал, что эти демоны были низшими обитателями иного мира, которые могли играть мной, как мячиком, потому что я попал в эти области неподготовленным и потерял путь. Позже я думал, что это отколовшиеся части моего собственного разума, страсти, существующие возле меня в свободном пространстве и питающиеся моими чувствами. Я думал, что каждый человек имеет их, но не воспринимает благодаря защитному и успешному обману чувства личного существования. Я полагал, что это последнее — артефакт памяти, структур мысли и т.п. — кукла, на которую достаточно приятно смотреть снаружи, но у которой внутри нет ничего реального.

В моем случае из-за затуманившегося сознания личность стала пористой. Через нее я хотел проникнуть ближе к Высшему Источнику Жизни. Мне следовало бы готовиться к этому в течение долгого периода времени путем взывания в себе к высшей, безличной самости, так как этот “нектар” — не для смертных уст. Он разрушительно подействовал на животно-человеческую душу, расщепив ее на части. Эти части постепенно разрушались, кукла была действительно сломана, а тело повреждено. Я преждевременно форсировал доступ к Источнику Жизни, и на меня пало “проклятие богов”. Я слишком поздно заметил, что в игру вступили темные силы. Я опознал их лишь после того, как они уже набрали слишком большую силу. Обратной дороги не было. Теперь я был в мире духов, который мне так хотелось увидеть. Из бездны выходили демоны, подобно стражам-церберам, не разрешая войти постороннему. Я решил принять эту борьбу не на жизнь, а на смерть. В конечном счете это означало для меня решение умереть, так как я должен был отбросить все, что поддерживало силу врага, но это также было и все, что поддерживало жизнь. Я хотел войти в смерть, не сойдя с ума, и стоял перед Сфинксом: либо ты канешь в бездну, либо я!

Затем пришло просветление. Я постился и так смог проникнуть в подлинную природу моих искусителей. Все это были иллюзорные и обманчивые аспекты моего драгоценного личного “я”, которое оказалось столь же пустым, как и они. Во мне возникла более масштабная и всеобъемлющая самость, и я мог отказаться от прежней личности со всем ее антуражем. Я ясно увидел, что эта личность никогда бы не смогла войти в трансцендентные сферы. В результате этого я почувствовал страшную боль, подобную уничтожающему удару, но я был спасен, демоны съежились, поникли и исчезли. Для меня новая жизнь началась, и с этого момента я чувствовал свое отличие от других людей. Душа, состоящая из общепринятой лжи, притворств, самообманов, образов памяти, точно такая же, как и у других людей, снова выросла во мне, но позади нее и над ней стояла большая и более всеохватывающая Самость, которая впечатляла меня чем-то вечным, неизменным, бессмертным и нерушимым и которая с того времени всегда была моей защитой и моим убежищем. Я верю, что для многих будет благом соприкосновение с такого рода высшей Самостью и что есть люди, которые действительно достигли этой цели более мягкими средствами”.

Ясперс комментирует это так: “Подобные самоинтерпретации, очевидно, возникли под влиянием псевдоманиакальных тенденций и глубинных психических сил. Они проистекают из глубоких переживаний, и богатство такого шизофренического опыта призывает наблюдателя, равно как и рефлектирующего пациента, не считать все это просто хаотической мешаниной разнородных содержаний. Разум и дух в той же мере присутствуют в больной психике, как и в здоровой. Но интерпретации подобного рода должны быть лишены какой-либо причинной значимости. Все, что они могут, — это пролить свет на содержание и поместить его в некий контекст”.

Я бы скорее сказал, что этот пациент с ясностью, к которой мне нечего добавить, описал духовные искания со всеми их ловушками и опасностями, которые он, по-видимому, в конце концов сумел превзойти. Даже Ясперс все еще говорит об этом переживании как о патологическом и не принимает в расчет собственное построение пациента. Мне же и само переживание, и это построение представляются по-своему ценными и обоснованными.

Мне следует ясно дать понять, что я говорю об определенном трансцендентном опыте, который представляется мне первоисточником всех религий. Подобного рода трансцендентный опыт бывает у некоторых психотиков. Чаще всего (насколько они сами могут вспомнить) у них никогда не было таких переживаний прежде, и нередко они больше никогда не повторяются снова. Я, однако, не утверждаю, что психотический опыт обязательно содержит в себе этот элемент в более явном виде, чем обычный опыт.

Человек, попадающий в такие области, склонен вести себя довольно странно. В других работах я уже достаточно подробно описал обстоятельства, которые, судя по всему, способствуют переносу в эти области — по крайней мере в некоторых случаях, — так же как и великую мистификацию, которую создают язык и образ мышления медицинской клиники, когда дело касается феноменов безумия как общественного факта и экзистенциального опыта.

Шизофреник может быть действительно безумным. Он сошел с ума. Но он не болен.

Люди, прошедшие через опыт безумия, говорили мне, до какой степени то, что им открывалось, было для них истинной манной небесной. Вся жизнь человека может перемениться, однако трудно не усомниться в значимости такого видения. К тому же не каждый, прошедший через это, снова возвращается к нам. Являются ли эти переживания простым следствием патологического процесса или умопомешательства? Я так не думаю.

Если учесть все недостатки различных школ психоанализа и глубинной психологии, то одно из их великих достоинств состоит в открытом признании решающего влияния внутреннего опыта человека, в особенности так называемого “бессознательного”, на его внешнее поведение.

До сих пор бытует представление, что существует определенная корреляция между душевным здоровьем и полным или по крайней мере частичным отсутствием осознавания “бессознательного” и что некоторые формы психоза являются поведенческими нарушениями, вызванными ошеломляющим вторжением “бессознательного”.

И Фрейд, и Юнг называют “бессознательным” просто то, что мы не осознаем в силу нашего исторически обусловленного отчуждения. Это вовсе не является обязательно или по самой своей сути бессознательным.

Я не просто жонглирую бессмысленными парадоксами, когда говорю, что мы, будучи душевно здоровыми, пребываем не в своем уме. Ум — это то, чего не осознает эго. Мы не осознаем свой собственный ум. Наш ум — это не бессознательное. Наш ум осознает нас самих. Спросите себя, кто или что видит наши сны. Наш бессознательный ум? Тот Сновидец, который видит наши сны, знает о нас гораздо больше, чем мы знаем о нем. И лишь с замечательной позиции отчуждения Источник Жизни, Родник Жизни, переживается как Оно. Ум, о котором мы сами не осведомлены, осведомлен о нас. Именно мы — не в своем уме. Нам нет необходимости быть неосведомленными о своем внутреннем мире.

Большую часть времени мы вообще не отдаем себе отчета в его существовании.

Но многие люди входят в него — к несчастью, без проводников, путая внешние реалии с внутренними, а внутренние с внешними и, как правило, утрачивая способность нормально функционировать в обыденной реальности.

Это не обязательно должно быть так. Процесс вхождения в иной мир из этого мира и возвращение в этот мир из мира иного столь же “естественны”, как смерть, роды или собственное рождение. Но в нашем сегодняшнем мире, который столь же ужасается внутреннего мира, сколь его не осознает, неудивительно, что, когда “реальность”, ткань этого мира, прорывается и человек входит в иной мир, он полностью теряется и пугается, встречая у других людей одно лишь непонимание.

В некоторых случаях человеку, слепому от рождения, удается возвратить зрение с помощью хирургической операции. В результате нередко возникают болезненные ощущения, смятение и дезориентация. Свет, который освещает безумца, — это неземной свет, но я не думаю, что это проекция или эманация его мирского эго. Его озаряет свет, больший, чем он сам. Этот свет может сжечь его.

В сущности, этот “иной” мир вовсе не является полем битвы, где психологические силы, производные и отвлеченные, вытесненные или сублимированные из их первоначальных объектных инвестиций*, вовлечены в призрачную борьбу, — хотя подобные силы могут затенять эти реалии точно так же, как они могут затенять так называемую внешнюю реальность. Когда Иван в романе “Братья Карамазовы” говорит: “Если Бога нет, все дозволено”, он отнюдь не говорит: “Если мое сверх-эго в спроецированном виде отменено, я могу делать все, что угодно, с чистой совестью”. На самом деле он говорит: “Если существует только моя совесть, то нет никакого высшего обоснования для моей воли”.

Подлинная задача врача (психотерапевта, аналитика) должна состоять в том, чтобы в избранных случаях выводить человека из этого мира и вводить его в иной мир; быть для него проводником в том мире и уметь привести его обратно.

В иной мир попадают, прорывая оболочку; или же через дверь; через ширму; через поднимающийся или раздвигающийся занавес, через поднимающийся покров. Это не то же самое, что сновидение. Это “реально” совершенно по-другому, чем во сне, в воображении, в восприятии, в фантазиях. Семь покровов, семь печатей, семь небес.

Эго — инструмент, необходимый для жизни в этом мире. Если эго разрушено или повреждено (непреодолимыми противоречиями определенных жизненных ситуаций, ядами, химическими изменениями и т.п.), человек может быть открыт этому иному миру.

Мир, в который входит человек, и его способность переживать это мир, судя по всему, отчасти зависят от состояния его “эго”.

Наше время больше, чем что-либо иное, отличает овладение и управление внешним миром и почти полное забвение мира внутреннего. Если оценивать эволюцию человека с точки зрения познания внешнего мира, то мы во многих отношениях переживаем прогресс.

Но если мы в своей оценке становимся на точку зрения внутреннего мира и единства внутреннего и внешнего, то результат должен быть совершенно другим.

Феноменологическая значимость терминов “внешний” и “внутренний” весьма невелика. Но во всей этой области человек ограничен чисто вербальными средствами: слова — это просто палец, указывающий на луну. Одна из трудностей обсуждения этой темы в наши дни заключается в том, что само существование внутренних реалий ставится под сомнение.

Под “внутренними” я подразумеваю все те реалии, которые обычно не имеют “внешнего”, “объективного” существования, — реалии воображения, сновидений, фантазий, трансов, реалии состояний медитации и созерцания, реалии, о которых современный человек непосредственно чаще всего совершенно не осве­домлен.

Например, в Библии нигде нет ни одного довода в пользу существования богов, демонов и ангелов. Людям не было необходимости сначала “верить” в Бога — они непосредственно переживали Его Присутствие, и то же самое справедливо в отношении иных духовных сущностей. Вопрос был не в том, существует ли Бог, а в том, является ли этот конкретный бог величайшим Богом из всех или единственным Богом; а также в том, как соотносятся друг с другом различные духовные агенты. Сегодняшние же публичные дебаты вовсе не о том, можно ли верить в Бога, не о конкретном месте тех или иных духов в духовной иерархии и т.п., а о том, существуют ли вообще Бог или духовные сущности и существовали ли они когда-либо.

Сегодня душевное здоровье, судя по всему, в значительной мере определяется способностью адаптироваться к внешнему миру — межличностному миру и сфере человеческих сообществ.

А поскольку этот внешний человеческий мир почти целиком и полностью отчужден от мира внутреннего, то любое непосредственное осознание внутреннего мира заведомо чревато серьезными опасностями.

Но поскольку общество, само того не ведая, испытывает голод по внутреннему, то потребность людей в вызывании этого внутреннего “безопасным” образом, так, чтобы все это не нужно было принимать всерьез, поистине огромна, — в то время как амбивалентность в равной степени сильна. Что же тут удивляться, что перечень людей искусства, потерпевших кораблекрушение на этих рифах за последние, скажем, 150 лет, столь длинен — Гёльдерлин, Джон Клэйр, Рембо, Ван Гог, Энтонин Арто, Ницше, Стриндберг, Мунк, Барток, Шуман, Бюхнер, Эзра Паунд...

Те, кто выжил, обладали исключительными качествами: способностью к соблюдению тайны, к хитрости, лукавству, — к сугубо реалистической оценке того риска, которому они подвергались не только со стороны духовных сфер, которые они посещали, но и от ненависти своих сограждан ко всякому, занятому подобного рода исканиями.

Давайте их вылечим. Поэта, который ошибочно принимает реальную женщину за свою Музу и поступает соответственно... Или юношу, отправляющегося в плавание на яхте в поисках Бога...

Внешнее, лишенное всякого света внутреннего, пребывает во тьме. Мы живем в эпоху тьмы. Состояние внешней тьмы — это состояние греха, то есть состояние отстранения, или отчуждения, от Внутреннего Света. Некоторые действия приводят к большему отчуждению, некоторые другие помогают не быть столь отчужденным. Первое — зло, а второе — благо.

Способов потерять свой путь — легион. Из них безумие — определенно не самый однозначный. Антибезумие психиатрии Крепелина* является точным двойником “официального” психоза. Буквально и абсолютно серьезно, оно столь же безумно, если под безумием понимать любое радикальное отчуждение от субъективной или объективной истины. Вспомним объективное безумие Кьер­кегора.

Мы действуем в соответствии с тем, как мы воспринимаем мир. Мы ведем себя в соответствии с нашим представлением о том, что так, а что не так. То есть каждый человек является более или менее наивным онтологом. У каждого человека есть своя точка зрения относительно того, что есть, а чего нет.

Мне представляется несомненным, что за последнюю тысячу лет произошли глубокие изменения в человеческом опыте. В некотором отношении они даже более очевидны, чем изменения в структуре человеческого поведения. Есть все основания полагать, что в прежние времена для человека было естественным непосредственное переживание Бога. Вера была не вопросом уверенности в Его существовании, а доверием к Его Присутствию, которое переживалось и познавалось как существующее в качестве самоочевидной данности. Представляется весьма вероятным, что в наше время гораздо больше людей переживают не Присутствие Бога и не Присутствие Его отсутствия, а отсутствие Его Присутствия.

Нам требуется история феноменов, а не просто большее количество феноменов истории.

Пока что светские психотерапевты часто оказываются в роли слепцов, ведущих тех, кто слеп наполовину.

Фонтан еще не перестал играть, Пламя еще сияет, Река продолжает течь, Родник еще не иссяк и Свет не померк. Но между Ним и нами — покров, больше похожий на бетонную стену в пятьдесят футов толщиной. Deus absconditus — Бог сокрытый. Или мы сами сокрыты.

Почти все в наше время направлено на категоризацию и изоляцию этой реальности от объективных фактов. Это действительно бетонная стена. Интеллектуально, эмоционально, в межличностном взаимодействии, организационно, интуитивно и теоретически нам приходится пробиваться через эту стену, хотя и риском хаоса, безумия и смерти. Ибо с этой стороны стены это риск. Нет никаких гарантий, никакой уверенности.

Многие люди готовы иметь веру в смысле научно необоснованного доверия к непроверенной гипотезе. У очень немногих хватает веры, чтобы эту гипотезу проверить. Многие люди принимают на веру то, что они переживают. Но лишь очень немногих их переживания сделали верующими. Павел из Тарса* был схвачен за шиворот, брошен оземь и ослеплен на три дня. Непосредственный опыт был само-подтверждающим.

Мы живем в светском мире. Чтобы приспособиться к этому миру, ребенок отрекается от своего экстаза (“L’enfant abdique son extase” — Малларме). От нас ждут, чтобы мы были верующими, утратив непосредственное переживание Духа. Но эта вера становится убеждением в неочевидной реальности. Существует пророчество, что придет время, когда на земле настанет голод, “не голод о хлебе, и не жажда воды, — но голод услыхать Слово Божье”. Это время пришло. Это наше время.

С отчужденной точки зрения нашей псевдонормальности все двусмысленно. Наше душевное здоровье — это не “истинное” здоровье. И безумие наших пациентов — это не “истинное безумие”. Это продукт разрушения, причиняемого им нами и ими самими. Нелепо думать, что мы имеем дело с “истинным” безумием в сколько-нибудь большей степени, чем сами являемся “истинно” нормальными. Безумие, с которым мы встречаемся у наших “пациентов”, — это великая пародия, насмешка, гротескная карикатура на то, чем могло бы быть естественное исцеление той отчужденной интеграции, которую мы называем душевным здоровьем. Подлинная нормальность, здравомыслие так или иначе влечет за собой разрушение, смерть нормального эго, этой ложной самости, полностью приспособленной к нашей отчужденной социальной реальности; возникновение “внутренних” архетипических проводников божественной силы и через эту смерть — возрождение и в конечном счете восстановление нового типа функционирования “эго”, которое теперь будет не предателем Божественного, а его слугой.

Часть II

МНОГООБРАЗИЕ

ДУХОВНОГО

КРИЗИСА

Джон Уэйр Перри

ДУХОВНЫЙ КРИЗИС И ОБНОВЛЕНИЕ

Ибо когда это совсем, совсем ничто, то это все.

Когда я раздавлен, полностью и абсолютно,

Без малейшего следа, тогда я здесь

Восстаю и утверждаю свои стопы в ином мире,

Восстаю, совершая воскресение,

Восстаю, не рожденный вновь, но воскресший в прежнем теле,

Новый превыше знания новизны,

Живой за пределами жизни,

Гордый превыше всякого намека на гордыню,

Живя там, где жизнь и не снилась,

Здесь, в ином мире, все еще земном,

Я — тот же, что и прежде, но необъяснимо новый.

Д.Г. Лоуренс. Новые Небеса и Земля

(Избранные стихи)

Джон Уэйр Перри — калифорнийский психиатр и юнгианский аналитик, специализирующийся на психотерапии пациентов-психотиков. Он получил диплом врача в Гарвардской медицинской школе в 1941 г. и во время второй мировой войны служил в военно-медицинских частях в Китае.

Это пребывание в культуре, столь радикально отличающейся от его собственной, оказало на него глубокое воздействие. Оно позволило ему увидеть относительность культурных воззрений и вдохновило его на поиск универсальных элементов человеческой психики. Понимание восточной философии и культуры также помогло ему принять радикально новые идеи в психологии и психиатрии, сформулированные Юнгом и его последователями, поскольку Юнг и сам находился под глубоким впечатлением и влиянием восточной духовной психологии.

В 1947 г. Перри был удостоен стипендии Фонда Рокфеллера для подготовки к исследованиям в области психологии и религии и провел следующие два года в Институте К.Г. Юнга в Цюрихе (Швейцария). По возвращении в США он преподавал в Калифорнийском университете и в Северо-Калифорнийском Институте К.Г. Юнга в Сан-Франциско, а также занимался частной практикой. Его открытия, сделанные в ходе систематических и интенсивных психотерапевтических исследований с госпитализированными пациентами-шизофрениками, легли в основу исследовательской программы, финансируемой Национальным институтом психического здоровья в Бетесде, штат Мэриленд.

Джон Перри — подлинный пионер в психотерапии пациентов с психотическими расстройствами. Помимо своего революционного вклада в теоретическое понимание психозов он также сделал огромный шаг в чисто практическом подходе к этим расстройствам, став одним из основателей “Диабасиса” — клинического интерната, где молодым пациентам с острыми начальными эпизодами помогают прорабатывать свои психотические переживания без смягчающего действия транквилизаторов. Свои наблюдения и открытия Перри описал в книгах “Self in Psychotic Process”, “Lord of the Four Quarters”, “The Far Side of Mad­ness”, “Roots of Renewal in Myth and Madness” и “The Heart of History”.

Статья “Духовный кризис и обновление” является кратким изложением воззрений Перри на психотический процесс и его целительный и преображающий потенциал. В ней также описан практический клинической опыт, связанный с “Диабасисом”.

Меня постоянно озадачивают чрезвычайно бурные возмущения, сопровождающие глубокие перемены в психике. Когда происходит подлинное духовное пробуждение и преображение, человек сталкивается с образами смерти и разрушения всего мироздания. Душе не свойственно мягкое самовыражение, но хочется думать, что это движение духа могло бы происходить более упорядоченным образом через посредство семинаров, упражнений и других тренировочных методов. Те из нас, кто работает в области психотерапии, надеются, что подобные средства и методы, возможно, позволят вызывать изменение более мягко; но, как замечал Юнг, нередко существуют периоды весьма неудобной дезадаптации и эпизоды измененных состояний сознания, именуемые “переходными психозами”, которые являются относительно мягкими и короткими.

Природа духа

Зачем вообще нужен весь этот переворот? Для этого есть серьезные причины, которые связаны со вторым вопросом: что такое дух и какова его природа?

Обычно люди определяют слово “духовное” довольно расплывчато, как обозначающее все возвышенное; в предельном случае оно ассоциируется с чем-то величественным, неземным, утонченным, стоящим над природой, принадлежащим к какому-то иному миру и потому сверхъестественным. В контексте культуры это слово нередко обозначает любой аспект, не являющийся материальным, экономическим или политическим.

Date: 2015-05-22; view: 290; Нарушение авторских прав