Слово на Рождество христово

Говорено в александро-невской лавре в 1811 году

Велия есть благочестия тайна, Бог явися во плоти.

(1 Тим. 3:16)

Новый Адам исходит от девственной земли. Жена, источник проклятия, износит росу благословения. Является истинный Ной, который упокоит нас от дел наших, и от печали рук наших, и от земли, юже прокля Господь Бог (Быт. 5:29). Безродный Мелхиседек (Евр. 7:3), рожденный без матери, рождающийся без отца, приходит наследовать Царство и Священство вечное. Проходит, наконец, долгая ночь страха и ожидания всемирного — и утренний свет проникает во мрак Ветхозаветного Святилища, отверстого не столько к ежедневному, сколько к вечному Востоку. Небесная Манна иссыпается от стамны, ее сокрывавшей. Жезл Иессеев прозябает вместо увядающего жезла Ааронова. Христос рождается.

Приидите, пастыри кроткие, и облобызайте Агнца и Пастыря — Агнца, пасущего пастырей, и Пастыря, имеющего собрать воедино мирное стадо: с агнцами волков и юнцев со львами. Приидите, волхвы мудрые, и поклонитесь тайнам Древнего Младенца, научитесь от Слова немотствующего, вкусите от Ангельского хлеба на трапезе бессловесных и видите, яко благ Господь. Сонмы небесных сил, восхвалившие Господа, егда сотворены быша звезды! — удвойте и утройте ваши славословия пред вашим Солнцем, и для нас восходящим. Христос рождается.

Христос рождается в Вифлееме: и в сем ли состоит вся настоящая радость и вся слава в вышних Богу? Слава Богу, если Он рождается и для нас, ибо по намерению судеб, сие Отроча родися нам, и дадеся нам (Ис. 9:6). Среди торжества о Его рождении Церковь страждет болезнью рождения, дабы Он вообразился (Гал. 4:19) в нас. Не презрим радостной скорби нашей Матери: снимем хотя некоторые черты с образа рождения Иисусова и положим их в сердцах наших.

Вифлеем был отечественный град предков Иисусовых, однако Иосиф и Мария не имели в нем ниже убогой хижины, ниже пяди земли наследственной, ни пребывания постоянного. Провидение рукою кесаря привело их в сие место, из которого предопределено было изыти Вождю Израиля (Мф. 2:6). Чуждые в земле предков своих, пришельцы в своем отечестве дали Отечество Сыну Того, из Него же всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф. 3:15). Христиане! Доколе мы живем в мире с беспечностью граждан и наслаждаемся им с самовластием обладателей, дотоле Христос не может вообразиться в нас. Мир непрестанно силится выпечатлевать в душе нашей свои преходящие образы; насыщаемые желания рождают другие желания, которые неприметно возрастают в исполинов и зиждут Вавилон. Блажен, иже имет и разбиет о камень веры самых младенцев сего Вавилона и отчуждит себя от града зде пребывающего, дабы взыскать грядущего! Если бы Авраам, по гласу Божию, не исшел от земли своей и от рода своего, то он бы не получил славного завета, обетования и наследия. Если бы страждущий Израиль не решился подвергнуть себя трудностям опасного и неизвестного пути, то Иегова не исшел бы в силах его и не уготовал бы в нем жилище Себе. Если бы прозорливая мать не изгнала невинного Иакова от лица мстительного Исава, оный не пришел бы на страшное место врат небесных. Беспокровные токмо странники находят Вефиль и Вифлеем — дом Божий и дом Хлеба животного. Только произвольные изгнанники земли приемлются в граждан неба. Кто желает быть селением Сына Божия, тот должен иметь Отечество в едином Боге и, при всей привязанности к Отечеству земному, впрочем, весьма естественной и праведной, почитать его токмо предградием небесного.

Иисус, ничего не заняв от мира в своем рождении, повидимому, не хотел и ему показать ничего собственного. Древодел получил имя отца Его, носившая Его во чреве, по Ее признанию, не принесла к сему служению другого достоинства, кроме чувствования Своего недостоинства: Призре на смирение рабы Своея (Лк. 1:48). Он скрыл неизмеримую вечность Свою за днем Своего рождения, престолом Царя царствующих соделались ясли, утварью — пелены, первыми слугами Царствия — пастыри стада. Божия сила и Божия премудрость сокрыты в немощах младенчества. Но кто может измерить расстояние от высоты Божественного Существа Его до глубины Его уничижения? Конечный ум не может следовать за Ним, как в Его восхождении превыше всех небес, так и в Его нисхождении до бездн нашего естества. Что же при виде толикого смирения должно чувствовать сердце, желающее быть сообразным образу Иисуса? — Сила ума, великость духа, знаменитость дел, преимущества знаний! Я вами не прельщаюсь и не завидую тем, которые гордятся вами. Нет высшей мудрости, как отречься от мудрости для Иисуса; нет большей славы, как разделить бесчестие с Иисусом; нет избыточнейшего состояния, как нищета Иисуса; нет иной двери к совершенству и блаженству, как младенчество Иисуса, нет лучшего украшения для души, в которой Он должен обитать, как видеть себя чуждым всех украшений, подобно яслям Его. — Ток благодати, подобно речным устремлениям, изливается в долы: кедры на горах блюдутся громам и молниям. Бог творит из ничего — доколе мы хотим и думаем быть чем-нибудь, дотоле Он в нас не начинает Своего дела. Смирение и отвержение себя есть основание в нас храма Его: кто более углубляет оное, тот выше и безопаснее созиждет.

Одной из существенных принадлежностей рождения Иисусова была чистота Его Матери, не нарушенная ниже взором, ниже мыслию. Она должна была иметь обручника, но токмо для того, чтобы он был защитником и свидетелем Ее целомудрия и чтобы Ее священное девство не казалось осуждением брака. Между тем Она была, как единодушно исповедует Церковь, Дева прежде рождества, в рождестве и по рождестве. Взирай на Ее пример, стремящаяся к соединению с Богом душа, и виждь в зерцале совершенства Ее твою обязанность. Господь есть Бог ревнивый — тогда как Он гласом отеческой благости говорит человеку: Даждь Ми, сыне, твое сердце, праведная ревность Его не менее в духовном, как и в нравственном смысле заповедует: Не прелюбы сотвори. Тот, Кто дал нам сердце, не довольствуется большей или меньшей его долей: оно все должно принадлежать Владыке всяческих. Он не признает достойной Себя никакой любви, которая не основывается на любви к Нему; всякое услаждение, в котором ищем себя пристрастно, всякая мысль, наклоненная к тварям, всякая рассеянность есть удаление от Него. Строгая токмо над собой бдительность может возвести к блаженному с Ним соединению и удержать в нем: Всяцем хранением блюди твое сердце: от сих бо исходяща живота (Притч. 4:23). Небесный жених обручается с мудрыми токмо и непорочными девами, не дремлющими при Его чертоге; девственная, к единому Богу обращенная душа зачинает духовную жизнь и рождает блаженство чистого созерцания. Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят; и где? — в самом сердце своем. Чистая душа, подобно как чистая вода, приемлет в себя живые изображения солнца и неба.

Не будем долее удерживать взоров на тех чертах в образе рождения Иисусова, которые желающих начертать оный в душе своей могли бы устрашить трудностью подражания. Но еще один взгляд на те черты оного, в которых сквозь самое уничижение сияла Его Божественная слава и которые вслед за первыми благодать раскрывает и в нашем рождении духовном.

При рождении Христовом ангелы воспевают славу Божию и мир на земле; они воспевают и при нашем возрождении славу благодати и мир человека с Богом. Радость бывает на небеси о едином грешнице кающемся (Лк. 15:7). Ко Христу приходят с благоговением пастыри и волхвы, несмотря на убожество и неизвестность, которые отделяли Его, по-видимому, от всего мира; так и соединяющийся со Христом соединяется в Нем со всеми верными Ему, столько же неразрывным, сколько непостижимым союзом; тот Дух, который образует из них единое общество или паче единое тело, иногда нечаянно, всегда благовременно, сближает их друг со другом, дабы взаимно наставлять и поучаться, утешать и принимать утешения, исповедовать милость и славу Божию. Христу приносятся дары: злато, яко Царю, ливан, яко Богу, смирна, яко мертвому за смертных. Но не обещает ли Он и нам, что ищущим Царствия Божия вся приложатся (Мф. 6:33)? Не хощет ли сотворить нас цари и иереи Богу и Отцу Своему (Апок. 1:6)? Не сопрягает ли нашего духовного рождения с тою животворящей смертию, после коей живот наш будет вместе с Ним сокровен в Бозе (Кол. 3:3)?

О Боже, давый нам Сына Твоего! Чего Ты нам с Ним не дарствуешь? Даждь токмо нам родити в себе дух Христов и жити Его жизнию. Тогда пусть и против нас, как некогда против Него, мятется Ирод и весь Иерусалим с ним, пусть неистовствует князь века сего, и весь мир вооружается: Ты, покрывши нас в тайне селения Твоего, на воде покойне воспитаеши нас, и чрез Ангела завета Твоего введеши нас в гору святую Твою. Аминь.

слово на второй день праздника Рождества христова Говорено в придворной церкви в 1814 году

Ангел Господень во сне явися Иосифу, глаголя: востав, поими Отроча и Матерь Его,

и бежи во Египет, и буди тамо, дондеже реку ти:

хощет бо Ирод искати Отрочате, да погубит е.

(Мф. 2:13)

Чудно и ужасно! Ангелы, которых естества не приял Сын Божий, торжествуют Его на земле рождение; ангелы стараются спасти жизнь Пришедшего спасти человеков, а человек, для которого Сын Божий соделался сыном человеческим, ищет погубить своего Спасителя. Воинство небесное проповедует на земле мир, но вместо того начинается неслыханная война: с одной стороны, царь Ирод и весь Иерусалим, с другой — Отроча Иисус и Его телохранители, все младенцы Вифлеемские.

Правда, царь не победил Отрочате: воинство младенцев не предало Вождя своего в руки врагов, но своей кровью пожертвовало за жизнь всеобщего Искупителя. Напротив того — невидимая месть постигла Ирода и его соумышленников: изомроша ищущий души Отрочате (Мф. 2:20). Но сия победа не принесла мира, ниже безопасности Победителю. Иосиф не дерзает даже ввести Его в отческий град: убояся тамо ити (Мф. 2:22).

После сего уже неудивительно, что возраст Отрочате Христа принесет Ему новые брани, новые опасности. Едва Он явится миру, все видное в мире возжелает затмить славу Его. Фарисеи, книжники, священники, князи, судии, правители обратят против Него каждый свое оружие. Когда же победа возведет Его на небеса, все земные силы, народ и вельможи, мудрецы и кесари подвигнутся для истребления от земли мирного Царства Его. Кровопролитие, начатое в Вифлееме, обагрит царства и веки.

Возвращаясь от воспоминания сих печальных событий, с каким утешением успокаивается дух при виде великих и сильных земли, смиряющихся пред Отрочатем Вифлеемским, полагающих лучшую славу свою в служении Ему, ищущих своего веселия в Его Евангелии!

Но что такое, христиане, так долго раздражало и, может быть, частью еще раздражает людей против Иисуса Христа, в самые дни крепости Своей кроткого и незлобивого, как отроча, и заповедавшего всем Своим последователям, да будут яко дети (Мф. 17:3)? — «Любовь к миру», — ответствует представленный ныне в Евангелии пример Ирода и дает нам случай свидетельствовать против сей любви, сколько суетной, столько вредной и богопротивной.

Не будем говорить о той любви к миру, в которой и самый мир, согласно с Евангелием, признает вражду против Бога. Будучи обличаема сама собою, она не требует посторонних обличений. Есть иная любовь к миру, которая, по-видимому, примиряется с любовью к Богу, которая соглашается приносить жертвы Богу, только чтобы ей не возбранялось принимать жертвы от мира; готова творить дела человеколюбия, только чтобы мир видел и одобрял их, даже любит ходить в храмы богослужения, только чтобы мир за ней последовал. С сей-то лукавой и притворной любви должно снять личину, ее украшающую, и повергнуть оную под строгий суд, произносимый Евангелием на всякую любовь мира без исключения: любы мира сего вражда Богу есть (Иак. 4:4).

Тех, которые при самом желании своем принадлежать Богу, не могут еще отторгнуться от мира, привязывает к нему наипаче троякий узел: прелесть его благ, сила его примеров и надежда совместить с любовью к миру служение Богу. Слово Евангелия, как духовный меч, рассекает сие сплетение обманов и открывает свободному оку суетность благ мира, опасность его примеров и тайное семя вражды против Бога, заключенное в самой, как говорят, невинной любви к миру.

Там, где мир восприемлет всю возможную важность и великолепие, дабы привлекать взоры, которых он не может не уважать; где неразлучная с ним подражательность облекает его в виды тех совершенств, которым он удивляется, и заставляет брать высокие примеры, дабы тем полномочнее давать свои собственные; где близость великих бросает некую тень величия на самые малые предметы, — могло бы статься, что сей блеск или ослепил проницание, или поколебал твердость, или уничтожил доверие служителя слова, долженствующего в лице самого мира свидетельствовать его ничтожность. Но Дух Божий, который приходит обличить мир (Ин. 16:8), предупредил сие затруднение, воздвигнув Себе свидетеля, которого нельзя упрекать ни дерзостью или пристрастием, ни неведением и неопытностью. Мудрейшего и счастливейшего из царей Он облек званием Екклесиаста, то есть проповедника, и вдохнул ему слово суда на всякое благо, счастье и славу мира. Что же проповедует сей царственный проповедник? Суета суетствий, — рече Екклесиаст, — суета суетствий, всяческая суета. Видех всяческая сотворения, сотворенная под солнцем: и се вся суетство и крушение духа. Се аз возвеличихся и умножих мудрость паче всех, иже быша прежде мене во Иерусалиме: и уразумех аз, яко и сие есть крушение духа. Рекох аз в сердце моем, прииди убо, да тя искушу в веселии, и виждь во блазе: и се такожде сие суетство. И призрех аз на вся творения моя, яже сотвористе руце мои, и на труд, имже трудихся творити, и се вся суета. И возненавидех аз всяческая мира (Еккл. 1:2, 14, 16, 17; 2:1, 11, 18).

Св. Златоуст (Слово на Евтропия) находил Соломонову проповедь о суете столь важной, что желал, дабы она «была написана и на стенах, и на одеждах, и на соборищах, и на домах, и на путях, и на вратах, и на внутренних входах, а всего паче на сердце каждого». Можно сказать, что суета и действительно повсюду написана, только не всегда на челе и на лице вещей, и мы читаем сие поучительное надписание по большей части уже тогда, как несколько времени обращаем оные в руках наших. В самом деле, что сие значит, что вчерашнее украшение сегодня перестает нравиться, что повторяемое сладкопение начинает терзать слух, что приобретенная честь или сокровище отражает сердце наше к новым исканиям, что расширяемый круг познаний только более отверзает пред нами неизмеримую страну неизвестностей, а в нас — ненаполнимую пустоту любознаний? Не то ли, что дух наш невольно находит поражающее начертание суеты на всем, что занимает нас в мире: на наших удовольствиях, на нашем богатстве, на наших достоинствах и на самой мудрости нашей? Творец всех вещей рассыпал по ним сие начертание: подобно как попечительный отец на орудиях детских забав написует буквы, которым дети должны научаться.

Горе легкомысленным детям, которые не приемлют учения между играми! Орудия игр непрестанно будут у них отнимаемы, а ненавистное учение останется и будет нападать на них с оружием угроз и наказания. Так, если мы, употребляя блага мира, не поспешим уразуметь в них суету суетствий и суету всяческих, то, между тем как сии тленные блага ежечасно будут исчезать в руках наших, суета будет оставаться в сердце нашем, как терние после цветов, и разнообразными уязвлениями будет производить крушение духа. Тогда в самом пресыщении чувств поселится вечный глад; слабость приобретения и об-

ладания отравляема будет заботами сохранения и страхом по тери; счастье и слава других будут казаться несчастьем и бесславием нашим; свет познаний, как ночной призрак, то будет непостоянно мерцать в дыме гордости, то ниспадать отчаянно в брение нечистой жизни; наипаче же смертный помысл, как строгий пестун, являясь нечаянно, будет приводить в смятение и трепет резвых чад удовольствия. Таким образом, обильная жатва приводит раба суеты в такое же недоумение, как убогого недостаток дневного пропитания: Что сотворю? (Лк. 12:17). Благодать чудотворений, явившаяся в Сыне тектонове, паче язв египетских мучит честолюбивых вождей народа: Что сотворим? Яко Человек Сей многа знамения творит (Ин. 11:17). — Невразумительный слух о рождении безвестного младенца, принесенный в столицу иноплеменниками, колеблет царя на престоле, на твердость коего тем менее он полагался, чем более дорожил его блеском: слышав Ирод царь, смутися (Мф. 2:3).

Сынове человечестии! Доколе тяжкосердии? Вскую любите суету? (Пс. 4:3). Вместо того чтобы умудряться от нее? Почто ищете лжи, которой мир прельщает, не примечая истины, которой он скрыть не может? — Преходит образ мира сего (1 Кор. 7:31), — не образ только некоторых вещей, но и образ всего мира; и что будет с любовью к миру, когда он пройдет невозвратно? Земля, и яже на ней дела, сгорят (2 Пет. 3:10): куда же тогда пойдут бессмертные желания, обвыкшие питаться от земли? Где будут самые глубокие мудрования, которые, однако, также ископаны от земли? Будет небо ново и земля нова (Ис. 65:17): допустят ли нас внести туда с нашим сердцем останки ветхого мира?

Обратимся к мудрейшему из царей. Как счастливо суетой исправляет он свою мудрость, познав ничтожность тех вещей, которые ложным блеском не раз осуетили помышления мудрых: Уразумех аз! Как суетою же исцеляет от мучений суеты, открывая суету самой сей суеты: Суета суетствий! Как суетой мира сего приуготовляет себя к лучшему и непреходящему миру, перестав любить мир суетный: Возненавидех аз всяческая мира!

К сожалению, многие ближе знают Соломона, подобно прочим, обращающегося в вихре земли, но теряют из вида Екклесиаста, стоящего в солнце истины и проповедующего суету земнородным. Бедственное ослепление людей, прельщенных миром, увеличивается тем, что слепые слепых же избирают вождями себе или дают влещи себя множеству, на которое, опираясь десницей и шуйцей, мнят быть безопасны от падений. На что же, христиане, дано нам собственное око ума, на что вожжен пред нами светильник откровенной Богом истины, если бы мы могли ходить по единому осязанию примеров мира?

Внидем в Иерусалим, в котором Евангелие показывает нам сокращенный образ мира: и приметим, куда приводят примеры сего мира, приемлемые слепым подражанием. — Весть о рождении Христа Царя приносится в Иерусалим, который ожидал в Нем своего избавителя. Ирод, которого не священное право наследия, но честолюбие возвело на престол Давидов, и который утверждал власть свою более притворством и насилием, нежели правлением истинно благодетельным, не мог спокойно слышать о законном Царе иудейском, хотя Сей был еще в пеленах и скрывался во мраке неизвестности. Слышав Ирод царь, смутися. Но что Иерусалим? Познает ли он время посещения своего? Восклоняет ли главу, поникшую под чуждым игом? Радуется ли? Благословляет ли Господа Бога Израилева, яко посети и сотвори избавление людем Своим, и воздвиже рог спасения им в дому Давида отрока Своего (Лк. 1:68 — 69)? Напротив! Вид расстроенного властителя, как в зеркале, отражается на участниках его неправедного владычества; от сих тот же образ запечатлевается в раболепных человекоугодниках; размножается любопытством, лукавством, неблагоразумием; и, наконец, весь Иерусалим наполнен и объят нелепым беспокойством и богохульным смущением о благодатном для всего Израиля и всего мира событии: Ирод царь смутися, и весь Иерусалим с ним.

Да помыслят при сем люди, которые думают, что живут как должно, если живут как большая часть, — да помыслят они, долженствовали ли во время сего смятения Иерусалима Захария, или Симеон, или волхвы подражать примеру множе ства и по господствующему мнению учреждать свои чувствования и деяния! — Или заблуждал мир в одном Иерусалиме?

Благословенно время и страна, где пример великих и сильных земли служит светильником для народа и не позволяет сгуститься тьме, распространяемой миродержателями тьмы века сего! — Но доколе не приидет Царствие Отца Небесного, призываемое нами в молитве, — и под видимым владычеством благочестия всегда есть тайные самовладыки, которым Христос Царь не угоден, поскольку Он требует совершенного повиновения и отречения от любимых страстей и вожделений: и пленники примеров мира последуют за оными, не примечая, что находятся в порабощении у возмутителей. Какой же признак сих возмутителей и возмущаемых? О Царю Христе! Мир не хочет верить, но Ты Сам уверяешь нас, что знамение не принадлежащих Тебе есть многочисленность: мнози суть звани во Царствие Твое, мало же избранных (Мф. 20:16); что те, которым Отец Твой благоволил дать Царство, суть малое стадо (Лк. 12:32); что узкая врата и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его (Мф. 7:14)! Нет, мир не руководитель, которому последовать, но враг, которого побеждать должно чадам Божиим: всяк рожденный от Бога побеждает мир (1 Ин. 5:4). Образ мыслей и чувствований, наиболее одобряемый, нередко есть наиболее опасный; пример, от которого заповедано нам остерегаться, есть точно пример наиболее общий; обычай, принятый всегда и везде; дух времени, которым дышат и живут: не сообразуйтеся веку сему (Рим. 12:2).

Может быть, вы желали бы, христиане, осуждаемый Евангелием образ века сего видеть представленным в чертах более ясных и раздельных, дабы тем непогрешительнее различать, что в сынах века сего недостойно сынов века оного; но Тот, Который не позволил прежде времени отделять плевелы от пшеницы, дабы с восторжением оных и сия не была исторгнута, и оставил расти обоя купно до жатвы (Мф. 13:30), оставил также обветшавающий образ века сего и посреди его тайной рукой новонаписуемый образ века грядущего, в нерешительных, смешанных и пресеченных чертах, до преопределенного времен совершения, когда, наконец, и на целых сонмах рабов и врагов Божиих, и на каждом челе явится там светлое имя Отца Небесного (Апок. 14:1), а там — страшное начертание зверя (Апок. 14:11), имеющего сотворить открытую, но гибельную для себя брань с Агнцем Христом. Ныне же токмо то известно, что мир есть пещера и ложе, где рождается и воспитывается зверь; и поле, на котором с пшеницей зреют плевелы, огню блюдомые. Но не довольно ли уже сего разумения для того, чтобы оно управляло заповеданной нам осторожностью? — Чем глубже весь мир лежит во зле (1 Ин. 5:19), так что различие зла и блага становится в нем как бы едва видимым, тем с большей осмотрительностью мы должны в нем прикасаться даже к тому, что кажется благом. Если весь мир исполнен плевел и доселе не мог быть очищен от них, то может ли быть очищена от оных душа, исполненная миром? Если враг Божий сокровенно зачинается и живет в сердце мира, то может ли любовь Божия обитать в любви к миру?

Итак, вотще стараются некоторые утончать любовь к миру, вместо того, чтобы отсекать ее, и вместо того, чтобы побеждать оную любовью к Богу, надеются примирить одну с другой. Как бы кто ни облекал свою любовь к миру видами добродетелей: воздержания, трудолюбия, нестяжательности, кротости, благотворительности; но поскольку душа всех добродетелей есть любовь, то все добродетели его знаменуют токмо сына века сего, живут и дышат миром и с миром исчезнут. И как две души не могут одушевлять единого тела: так две любви — любовь к Богу и любовь к миру — не могут одушевлять единой души. Аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем (1 Ин. 2:15). Где же нет любви к Богу, там должна быть по необходимости, хотя иногда сокровенная и не примечаемая, вражда против Него, ибо пред высочайшим благом нет места равнодушию. В Царстве Вседержителя всякий отдельный союз есть восстание на всеобщего Владыку: кольми паче союз с областью, очевидно зараженной духом буйства и своеволия.

Любы мира сего — вражда Богу есть.

Воззрим еще раз на Ирода, в котором Евангелие обнажа ет совершенно сие глубокое и крайнее зло любви к миру. Сия любовь обыкновенному взору представляется в Ироде такой, что желающие избавить ее от имени порока и ввести в общество добродетелей могли бы начать с сего примера. Рождение Царя иудейского приводит Ирода в смущение. Что же? И не простительно ли некоторое смущение при угрожающей потере владычества и чести? Но притом же смущение было, повидимому, кратковременным порывом страсти, которая вскоре покорена рассудку. Ирод не запретил волхвам благоразумного исследования о Царе иудейском, но еще содействовал им чрез способных к тому людей: Собрав вся первосвященники и книжники людския, вопрошаше. Он сам исповедал грядущего Христа: Где Христос рождается (Мф. 2:4)? Он желал достоверных сведений о Его пришествии: Шедше испытайте известно о Отрочати. Наконец, он готов был сам поклониться Христу: Яко да и аз шед поклонюся Ему (Мф. 2:8). И какое беспристрастие и благочестие! — восклицали, вероятно, иерусалимляне. Мир остался бы в сем обольщении, произведенном любовью к миру; но вдруг явилась небесная истина: Ангел Господень явися. Он оставляет без внимания искусственные слова и добродетели, поставленные на зрелище: ведет нас прямо в сердце творца их и открывает, может быть, еще самим Иродом не примеченное хотение, возникающее из глубины души его: Хощет Ирод. И что мы видим? — Смерть Спасителя мира, запечатленную в душе миролюбца. Хощет Ирод искати Отрочате, да погубит Е (Мф. 2:13).

О, если бы мы могли утвердиться в вожделенном уверении, что мир не воздвигает окрест нас подобных сему лису противу Агнца Христа! Изомроша ищущии души Отрочате! Но когда призванные воинствовать под знаменем Победителя мира (Ин. 16:33) ценою тленных благ увлекаются на страну мятежа; когда овцы Пастыря, имеющего малое стадо, мнят обрести лучшую пажить посреди хищных зверей и нечистых животных; когда довольствуются тем, что имеют рукою мира написанный образ благочестия (2 Тим. 3:5), не предаваясь его

силе сокрушающей и воссозидающей, умерщвляющей и воз рождающей, — то не ищут ли еще, хотя не Иродовым путем, — не ищут ли, однако, души Отрочате? Не восстают ли то есть, хотя, может быть, сами того не примечая, против истинного духа Христова?

Оставим Соломону, которого поставили мы первым свидетелем против любви к миру, запечатлеть сие свидетельство и положить настоящему слову соответственный ему конец: Конец слова: Бога бойся, и заповеди Его храни: яко сие всяк человек (Еккл. 12:13). Противопоставь обольщениям любви к миру страх Божий и по заповедям Божиим принимай или отвергай подаваемые тебе примеры, а не составляй себе из одобряемых в веке сем примеров собственных заповедей. Храни заповеди Божии, дабы мир, под видом благоучреждения и украшения твоей наружной деятельности, не похитил оных из сердца твоего. Яко сие всяк человек: то есть сыновний страх к Богу и хранение заповедей Его, в средоточии коих почивает любовь Божия, суть все для всякого человека: в них его радость, обилие, слава, покой, блаженство, живот временный и вечный. Аминь.

Беседа о благом иге христовом слово в день обретения мощей преподобного сергия, говоренное в свято-Троицкой

сергиевой лавре 5 июля 1828 года

Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть.

(Мф. 11:30)

Господь Иисус призывает к Себе труждающихся и обремененных: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии; обещает им душевное успокоение: Аз упокою вы, — обрящете покой душам вашим.

Какой приятный зов! Какое вожделенное обещание!

Но какое средство употребит Он для успокоения труж дающихся и для облегчения обремененных? Снимет ли с них бремя, которое их удручало? Избавит ли их от трудов, которые их изнуряли? Без сомнения, Он сие сделает: но на первый раз Он имеет в намерении совсем другое. Он хочет, чтобы они приняли на себя новое иго: возмите, говорит, иго Мое на себе.

О милосердый Господи! Утружденных ли посылать на новый труд? На обремененных ли налагать новое бремя? Таковы ли у Тебя средства покоя? — Не смущайтесь; Господь ведает, что творит; и несообразные с нашим мудрованием средства Его сообразны с намерениями Его премудрости.

Утружденные делами плоти и мира найдут покой, если примут на себя новый труд духовный; обремененные игом диавола, связанные злыми привычками, отягченные в совести грехами, гонимые и удручаемыя бичами страстей найдут облегчение и свободу, если подклонят выю под иго Христово: иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть.

Христиане! Когда Сам Иисус Христос, Который есть Вечное Слово и Вечная Истина, нашел нужным сказать, что иго Его благо, и бремя Его легко есть: то сие, во-первых, удостоверяет нас, что учение жизни христианской, к исполнению которого мы призываемся, воистину есть благотворно и удобно к исполнению; во-вторых, сие показывает, что действительно нужно приступающих работати Господеви удостоверять в удобоисполнимости учения христианского.

Слышим еще и ныне жалобу, на которую так давно уже ответствовал Божественный Учитель и Спаситель душ, — жалобу на тягость ига Его, на строгость Его учения, на трудность исполнять Его заповеди.

На чем же основывается сия жалоба? В чем состоит сия трудность? — Без сомнения, в том наиболее, что учение Христово повелевает человеку идти против некоторых естественных склонностей, преодолевать их, умерщвлять, приносить в жертву; и что требует от христианина строгого очищения не только наружных, но и внутренних действий и движений, не только дел и слов, но и желаний и помышлений. Разберем сии обвинения человеческие против Божественной Истины.

Истина не запирается, что она дает людям заповеди, не так легкие, как детские игрушки, но так тяжелые, как иго, коим обременяют работный скот. Возмите иго. Жалующиеся на Истину должны быть довольны сим откровенным признанием истины. Но чем более откровенно ее признание в том, что ее заповеди суть иго: тем более убедительно должно быть ее уверение, что иго сие благо, и бремя сие легко.

Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть.

Люди, сколько-нибудь благоразумные и не совсем низкие в чувствованиях, конечно, не решатся объявить требование на то, чтобы всегда быть и оставаться только детьми, вечно заниматься только игрушками. Но если вы помышляете восходить выше сего состояния, то надобно перейти к занятиям дельным, к трудам, к подвигам — принять на себя иго.

«На что иго? — скажут непокоривые. — Человек не то, что работный скот; человек одарен разумом; для чего ж бы не вести его из состояния детства к возрасту совершенства путями разума, правилами, понятными разуму, легкими воле, приятными чувствам?»

На что бы отягчать его игом — правилами, часто непонятными разуму, трудными воле, неприятными чувствам?

Хорошо, разумные почитатели разума; откройте мне сии простые, легкие и приятные правила, посредством которых мог бы человек без труда, как будто в некую игру, выиграть совершенство и благополучие.

Только я боюсь, чтобы правила сии не были слишком легки, или, яснее сказать, легкомысленны. Ибо, вопреки сему самонадеянному разуму, неоспоримый опыт свидетельствует, что в сей земной жизни человека никакая способность его не образуется, никакое знание не приобретается, никакой успех не достигается без того, чтоб он не впряг себя в какое-нибудь ярмо, не понес какого-нибудь бремени.

Чтобы научить отрока грамоте, не впрягаете ли вы его в жестокое для него ярмо учебных часов, не отягчаете ли бре-

менем непонятных для него книг, не принуждаете ли целый день твердить бессмысленные и безвкусные буквы?

Что сказать о высшем образовании сего самого разума, который хочет быть законодателем легкой нравственности?

Чтобы сделаться достойным своего имени, не преклоняется ли он под иго наставников, не силится ли поднять веками собранные бремена учености и, чтобы понести оные, не мучит ли тела бессонницею, не утомляет ли головы напряженными размышлениями?

Чтобы сделаться богатым, не отказывает ли себе человек надолго в приятностях роскоши, не связывает ли себя строгим законом бережливости?

Чтобы получить жатву, не приобщает ли земледелец и самого себя к ярму орющаго скота, и жнецы не наклоняют ли хребта своего перед малым колосом, прежде нежели он послужит им в пищу?

Чтобы сделать одежду для прикрытия и защиты от воздушных перемен тела человеческого, сколько нужно разных искусств, разных трудов, разных орудий?

Вот обыкновенные опыты человеческой жизни! Как же люди, которые по природе думают быть умнее и могущественнее природы, хотят легче научить человека добродетели, нежели грамоте?

Легче сделать его совершенным духовно, нежели как он делается образованным по-мирски? Легче доставить ему вечное блаженство, нежели как приобретается тленное богатство? Легче достать живую пищу для бессмертной души, нежели как приготовляется безжизненная пища для смертного тела?

Легче устроить нерукотворимую ризу правды и славы, нежели как устрояют рукодельную одежду нужды и стыда?

Если свидетельств природы не довольно для людей, которые хотели бы лучше слушаться природы, нежели Евангелия, буду отважнее: сошлюсь на свидетельство сих самых людей в том, что не легкость и приятность, но трудность и пожертвование ознаменовывают истинную и возвышенную добродетель или совершенство в человеках.

Пускай сии люди, которым христианские подвиги потому только не нравятся, что трудны, — пускай они скажут, удивляются ли они делам, которые никакого труда не стоят, не требуют никакой победы над собою, никакого пожертвования?

Великое ли дело, когда богатый не грабит и не мздоимствует? Не гораздо ли важнее то, когда неимеющий насущного хлеба не хочет прибрести его неправдою? Когда обиженный отмщает: что тут важного? И звери то же делают. Но когда он щадит низложенного врага, тогда не только любомудрые, но и зрелищные ценители дел более превозносят победителя за победу над собственным гневом, нежели над силою врага.

Что так в общепринятом мнении возвышает над многими другими подвигами подвиги военные и смерть за Отечество, если не пожертвование собственною безопасностию за безопасность Отечества?

Итак, если от добродетели требуются подвиг и пожертвование, чтобы она была достойна мира и его мнения, можно ли менее требовать для того, чтобы она была достойна Бога и Его праведного избрания?

И если надобность подвига и закон пожертвования не делают неудобоисполнимою добродетель мирскую, то как можно неудобоисполнимою почитать добродетель христианскую потому только, что она соединена с тою же надобностию подвига, подчинена тому же закону пожертвования?

Но чтобы прямее ответствовать, почему Иисус Христос налагает на Своих последователей некое иго и бремя и как иго сие оказывается благим и бремя легким, приведем на память знающим и приемлющим свидетельства Священных Писаний, что человек, некогда в чести сый, не разуме превосходства своего ангелоподобного состояния и, обманутый прельщением искусителя, добровольно приложися скотом несмысленным и уподобися им (Пс. 48:13), потому что прилепился к чувственной природе, преимущественно пред духовною.

Сколько по естественному последствию сего действия, столько же по праведному наказанию сего преступления, он естественно находится ныне под игом чувственности, так что и старания сделать приятным иго плоти крушат дух его, и усилия вырваться из-под ига сего другим образом удручают его, поелику грубое иго крепко налегло на него, приросло к нему, и он, как впряженный скот, не имеет орудий сам себя разрешить от оного.

Таким образом, человек, по апостольскому выражению, естеством чадо гнева, всегда труждается без успокоения, всегда обременяется без облегчения.

В сем состоянии обретает его Христос: и примечайте, как напрасно труждающийся и обремененный жалуется на облегчителя и успокоителя; не теперь впервые налагает, но только переменяет иго его; переменяет иго злое и тяжкое на благое и легкое, иго похотей и страстей погибельных на иго заповедей спасительных.

И Христовы заповеди суть иго; потому что скотские похоти надлежит обуздать, зверские страсти укротить и даже заклать чувственное удовольствие, и принести в жертву закону духовному: но иго Христовых заповедей есть иго благое, потому что находящийся под сим игом ведется от состояния более или менее скотоподобного в состояние истинно человеческое, ангелоподобное, даже Богоподобное; есть бремя легкое, потому что Господь, возлагающий оное, в то же время благодатно подает соразмерную силу нести оное.

Иго Христово благо, и бремя легко: потому что, чем охотнее человек несет оное, тем более сам становится благим; а чем более сам становится благим, тем легче для него становится исполнять благие заповеди, так что наконец он творит волю Господню с большею легкостию и удовольствием, нежели собственную, и таким образом иго на раменах его совсем исчезает или превращается в крылия, которые непрестанно несут его на небо.

В сих размышлениях уже заключается оправдание истины христианской и против другого обвинения, будто она слишком строга, когда требует от своего последователя очищения не только наружных, но и внутренних действий и движений.

Подлинно, строгость заповедей Христовых преследует и слова праздные, и взоры нецеломудренные, и желания нечистые, и помышления суетные: но как сему и быть иначе, когда прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его (Быт. 8:21); а намерение Христово есть возвести сего человека к Богу, Которому никакое зло, никакая нечистота, никакая суета приблизиться не может?

Кто желал бы, чтобы закон Христов снисходительно взирал на беспорядочные блуждения человеческих желаний и помышлений, того можно спросить, согласится ли он, чтобы по сему снисходительному закону поступали с ним его дети или его друзья?

Отцу было ли б приятно узнать, что его сын, видимо почтительный, втайне жаждет его наследства и ждет дня, в который оно ему достанется? Какой друг был бы доволен ласками и услугами своего друга, если бы узнал, что в душе его нет любви и усердия, которых оные кажутся выражением? Если человек, который не видит мыслей и не знает желаний своего ближнего, не удовлетворяется, когда не видит в нем внутреннего к себе расположения, то колико необходимее, чтобы чистоты желанию и мыслей требовал от человека Бог, испытующий сердца и утробы? ¹

А что сия строгость евангельской нравственности не жестока и ее требования, при содействии благодати, в данной каждому мере, удобоисполнимы, в том да уверят нас, новоначальных учеников Христовых, благословенные, веками оправданные, опыты учеников Его совершенных, из которых многие, конечно, живо чувствовали благодатную легкость, когда не только носили всецелое иго необходимых заповедей, но и добровольно приложили к нему иго советов евангельских; отреклись не только от любостяжания, но и от самого стяжания; не только в наслаждении отказывали плоти своей, но и необходимые требования тела ограничивали, чтобы тем удобнее распространять свою деятельность в области духа.

Упокоенные и прославленные Игоносцы Христовы! Вашими оставленными нам примерами, наставлениями, молитвами вспомоществуйте нам ², труждающимся и обремененным бременами плоти и мира, и с верою воспринимать, и с любовию нести благое иго Христово и в нем обретать покой душам нашим. Аминь.

Беседа о небесной награде Говорено в Чудове монастыре 20 мая 1826 года

Возрадуйтеся в той день и взыграйте, се бо мзда ваша многа на небеси.

(Лк. 6:23)

Господь Иисус повелевает возрадоваться и взыграть; обещает награду, великую награду, небесную награду.

Достанется ли кому из нас сия награда, без сомнения, совершенная; потому что Судия, который определяет ее, и праведен, чтобы определить награду достойную, и благ, чтобы определить награду щедрую, и всемогущ, чтобы исполнить Свое определение во всей силе оного?

Внидет ли кто из нас в сию радость, без сомнения, блаженную; поелику Призывающий к ней есть Источник блаженства?

Возрадуйтеся в той день. Какой это день, предназначенный для радости? Придет ли он и к нам? Доживем ли мы до него?

Прочитаем в большей полноте слова Христовы, предназначающие день сей, чтобы нам узнать его. Блаженни будете, — глаголет Он, — егда возненавидят вас человецы, и егда различат вы и поносит, и пронесут имя ваше яко зло, Сына человеческаго ради. Возрадуйтеся в той день и взыграйте.

Итак, день, в который христианам должно возрадоваться и взыграть, есть время, когда их за имя Христово ненавидят, разлучают, бесславят.

Теперь хотите ли дожить до сего дня, насладиться сею ра достию? Или, еще не видя его, желаете, чтобы он прошел мимо вас, и уже не хотите вкусить радости, которой вкуса не знаете?

Нельзя осуждать того, кто скажет в сем случае слова Христовы: Да мимо идет от мене чаша сия, то есть чаша ненависти от человеков, гонения, бесславия; но также нельзя не восхвалить того, у кого достанет духа непрерывно договорить и следующее: обаче не яко же аз хощу, но яко же Ты, Отче Небесный!

Премудрым и непостижимым судьбам Божиим предоставляя избирать достойных к трудному подвигу и возводить к высокому блаженству страдать за Христа, не пропустим без особенного внимания того, для всех вообще удобонаставительного, слова Христова, которое побуждает, для совершения подвигов и для перенесения страданий, достаточную силу и ободряющую надежду почерпать из помышления о небесной награде: се бо мзда ваша многа на небеси.

Есть и такие, вероятно не многие, возвышенные души, которые в сердечных помышлениях и желаниях проходя мимо и оставляя позади себя всякую, не только земную, но и небесную награду, прямо, чисто, единственно стремятся ко благоугождению пред Богом и к соединению с ним любовию.

Что ми есть на небеси? — восклицает псалмопевец к Богу. — И от Тебе что восхотех на земли? исчезе сердце мое и плоть моя, Боже, сердца моего, и часть моя Боже во век (Пс. 72:25 — 26).

Не желаю, говорит, ничего земного; и на небесах не ищу ничего, кроме Бога небесного; не чувственных удовольствий алчет плоть моя, не любви тварей жаждет сердце мое; самую завидную между человеками долю без зависти

уступаю всякому желающему; моя доля есть Бог; сердце мое хочет исчезнуть там, где

Его не находит, и возродиться там, где обрести Его можно; самая плоть моя томится желанием единственного насы-

щения — внегда явитимися славе Его.

О сем состоянии некоторых благочестивых душ, для многих из слушающих сие, не знаю, что сказать, разве сии слова Господни, сказанные об одном из особенных состояний благо датных: Могий вместити да вместит.

Впрочем, если желание награды и не есть совершенство, Бог, однако же, не возбраняет человеку помышлять о награде; и даже Сам употребляет мысль о награде для поощрения человека к исполнению заповедей и к достижению совершенства.

Чти отца твоего и матерь твою — вот заповедь. И вот вслед за нею награда, поощряющая к исполнению ее: да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли блазе (Исх. 20:12).

Аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение твое, и даждь нищым — вот требование совершенства. И вот непосредственно за сим награда, поощряющая к достижению сего совершенства: и имети имаши сокровище на небеси (Мф. 19:21).

Возрадуйтеся в той день, — егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят, и пронесут имя ваше яко зло, Сына человеческаго ради — вот великое требование подвига, для которого нужна необыкновенная сила духа и непоколебимое терпение. Для сего вот и великая награда, способная возбудить и поддержать необыкновенную силу духа: се бо мзда ваша многа на небеси.

Ветхий Завет, как приготовительный к совершенству христианскому, открытым образом говорит наиболее о наградах земных, потому что ¹, применяясь к понятиям людей, которым был дан, по необходимости должен был и духовные созерцания небесного блаженства облекать в чувственные изображения благополучия земного.

Завет Новый, как открывающий совершенство Царствия Небесного, в его духовной силе и высокой чистоте, обыкновенно указует своим подвижникам и страдальцам награды небесные, а земные не только пренебрегает, как маловажные, но иногда почитает даже уроном наград небесных.

Восприемлют мзду свою, — говорит Господь о лицемерах, ищущих посредством добродетели славы человеческой: то есть они получили свою награду на земли от человеков и потому не получат ее на небеси от Бога.

Вместо того что древний Закон ласкал земным благопо лучием: благо ти будет; долголетен будеши на земли блазе, Евангелие земным благополучием угрожает как опасным, а презрение сего благополучия полагает залогом небесного блаженства: кая польза человеку, аще приобрящет мир весь и отщетит душу свою? Любяй душу свою погубит ю; и ненавидяй души своея в мире сем в живот вечный сохранит ю (Ин. 12:25).

По сему рассуждению, каждый из слышащих сие имеет случай предложить себе и может просто для себя решить немаловажный, надеюсь, для каждого из нас вопрос: истинный ли я христианин или нет?

Если ты истинный христианин, то ты, верно, не привязан душою ко временному благополучию; не пристрастен к земным наградам; поощряешь и утешаешь себя мыслию о награде небесной и вечной.

А если ты забываешь о небесной и вечной награде, домогаясь временной корысти, чести, удобства жить в свое удовольствие: не прельщайся; такие расположения не показывают духа истинно христианского.

Кто управляется и одушевляется желанием только земной награды: тот есть земный Ветхозаветник, далекий от совершенства духовного и от стяжания сокровища небесного. Кто делает добрые дела для временной корысти или для славы человеческой, тот еще не вышел из области язычества; он вырабатывает кумиры добродетелей на продажу или на зрелище: он восприемлет мзду свою от человеков, и потому небеса и Бог ничем более не должны ему ².

Не скажут ли, что сие рассуждение слишком строго и затворяет всех под грехом? Ибо не естественно ли, скажут, человеку и на земле искать где лучше, подобно как, по известному присловию, рыба ищет где глубже?

Если кто подлинно сие скажет, тот пусть знает, что не мы строгим рассуждением затворяем его под грехом; но суд Слова Христова и нерадение последовать сему Слову затворяют его под грехом.

Если и естественно желать лучшего земного, но не со гласно с разумом искать оного с забвением и утратою наилучшего небесного.

И если вы хотите держаться только естественного, то смотрите, не отпадаете ли чрез сие от благодатного, которое выше естественного? Опираясь на мнимые естественные ваши права, не отвергнете ли вы сих положений благодатного закона: — не сребролюбцы нравом, довольни сущими (Евр. 13:5); — честию друг друга больша себе творяще (Рим. 12:10); — плоти угодия не творите в похоти (Рим. 13:14)?

Но если уже вам непременно угодно естественное: подлинно ли естественно искание земных воздаяний, какое столь обыкновенно примечается между нами; если естественным называть должно не то, чего требуют неуправляемые желания и неудерживаемые страсти, но то, что из истинных потребностей естества человеческого происходит, им соответствует, им удовлетворяет?

Когда наемник желает платы, достаточной для пропитания не только во дни работы, но и на дни необходимого потом отдыха, не спорю, что естественно ему желать такого воздаяния.

Но когда богатый не хочет ничего сделать без того, чтобы не извлечь из дела выгоды, даже, если можно, двойной и тройной выгоды, — что тут естественного?

Когда проходящий какое-либо служение за каждый год или за каждое сколько-нибудь особенное действие служения, хочет большей и большей платы, высшего и высшего звания или отличия — что и тут естественного? Требует ли того природа человека и служит ли то к его совершенству, чтобы на него сыпали деньги, названия, украшения.

Не лучше ли было бы, напротив, и для естественного состояния человеков, если бы они взирали не столько на земные воздаяния, всегда малые в сравнению с трудами для них употребляемыми и мало радующие в сравнении с неприятностями искания, соревнования, лишения, сколько на небесную награду, всегда великую, вполне радующую, никогда не отъемлемую?

Если бы каждый непрестанно имел пред очами свою мзду многую на небеси, которую и властен каждый иметь пред очами непрестанно, то, удовлетворяемый чаянием оным, — каждый не так страстно искал бы воздаяний земных и утешений временных; продающий менее бы корыстолюбствовал; судящий охотнее предпочел бы бесчестной мзде неправ-

ды безмездную правду; обязанный служить обществу, решительнее предпочитал бы общую выгоду своей личной и не отрекался бы от служения общему благу, хотя бы и не отдавали всей справедливости его служению; поставленный в подчиненность и послушание удобнее забывал бы свою волю и менее тяготился взыскательностию начальствующего; раб усерднее и веселее работал бы и нещедрому господину;

— кратко сказать, мыслию о небесной награде поддерживаемое бескорыстие каждого непрестанно увеличивало бы сокровище общего блага человеков и внутреннее сокровище добродетели в сердце каждого.

Господи, щедрый в обещании и верный в исполнении, утверди нас в благотворном памятовании и чаянии мзды многия на небеси, да и воздаяния земные не будут для нас приманчивы, и скорби или потери временные не будут несносны. Аминь ³.