Заведующий финансовым отделом задушен любовницей! 4 page

– Что здесь говорила Вада?

– Вада? Ах да, Вада… Ничего особенного она не говорила… Хотя… Да, кажется, она беспокоилась о тебе… Ну вот, ты и ее теперь сделал несчастной… Да что толку жалеть, ничего уже не исправишь…

Ёрики глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

– Очень любопытный был силлогизм. Совершенно в вашем духе, сэнсэй. Логичный и строгий. Правда, есть в нем одна ошибка – тоже совершенно в вашем духе.

– Ошибка?

– Ну, пусть не ошибка. Назовем ее слепой точкой.

– К чему эти увертки? Ведь все зафиксировано машиной.

– А действительно, почему бы нам не обратиться за помощью к машине? Вот она и рассудит нас. – Ёрики сел за пульт и, манипулируя кнопками, произнес в микрофон: – Готовность к суждению.

Зеленая лампочка – сигнал готовности.

– Определить наличие или отсутствие ошибки в указанном силлогизме.

Красная лампочка – сигнал наличия ошибки.

Ёрики переключил выходное устройство на динамик и скомандовал:

– Указать, в чем ошибка.

Машина немедленно отозвалась:

– Имеет место логический скачок в изначальном предположении. При наличии информации о торговле зародышами человек должен знать заранее, что этот вопрос будет отражен в результате стимуляции трупа.

Я вскрикнул и схватил Ёрики за руку.

– Это он! Тот самый голос! Я узнал его!

– Но, сэнсэй, это же ваш голос.

Ах, черт!.. Ну конечно… Когда машину озвучивали, ей придали мой голос. И именно этот голос говорил тогда со мной по телефону, сомнений быть не может. Не мудрено, что он показался мне знакомым. Вероятно, кто‑то снял его с машины и записал на пленку! Я торжествовал. Я тряс и дергал руку Ёрики и кричал: «Вот она, шкура оборотня! Ах ты, хитрец, ах ты, бестия этакая! Что, не выгорело? Мерзость мерзостью и наказывается!»

Ёрики не пытался вырваться и стоял неподвижно, глядя в сторону. Потом, когда я задохнулся и замолчал, он тихо произнес:

– Но это же не доказательство. Голос не так индивидуален, как лицо…

У меня сперло дыхание, и на глаза выступили слезы. Я отпустил руку Ёрики, чтобы вытереть их. Ёрики отошел и, загородившись стулом, сказал:

– Итак, как утверждает машина, все ваши рассуждения, сэнсэй, построены на слепой точке: на твердом убеждении, что торговля зародышами есть не что иное, как фантазия убитого. Стоит усомниться в этом, и весь ваш блестящий силлогизм рассыпается в прах… Я, конечно, тоже не знаю ничего конкретного. И пусть это окольный путь, но, уж коль скоро мы не имеем возможности вести поиск открыто, на виду у полиции, почему бы нам не испробовать и эту версию? Это, конечно, всего лишь рабочая гипотеза… Но давайте предположим на время, что торговля зародышами действительно имеет место. Выводы могут оказаться не менее интересными, чем следствия из версии о том, будто я убийца. Вот, например, из недавнего бюллетеня министерства здравоохранения явствует, что число абортов в стране примерно равно числу новорожденных и составляет в год около двух миллионов. Таким образом, если торговля зародышами существует, она может осуществляться в широких масштабах и достаточно организованно. И следовательно, достаточно велика вероятность того, что случайный объект может оказаться так или иначе связанным с этой организацией.

– Все это глупости. Сказки для бездельников.

Ёрики закусил губу, упрямо насупился и достал из кармана фотографию величиной с почтовую открытку. Он спокойно положил ее на сиденье стула и сказал:

– Вот, взгляните, пожалуйста. Это фото подводной собаки… Честно говоря, я нынче вечером ездил в лаборатории брата господина Ямамото. Я получил разрешение на осмотр и прихватил заодно этот снимок.

Действительно, это была фотография собаки, плывущей под водой. Передние лапы ее были поджаты, задние вытянуты, голова опущена. От шеи по спине тянулись цепочки пузырьков воздуха.

– Собака не из породистых… Вот здесь, в утолщении за нижней челюстью, видны черные щели. Это жабры… На уши не обращайте внимания, это дефект фотографии. В общем у нее, как видите, облик обыкновенной собаки, хотя какое‑то незначительное оперативное вмешательство сразу после рождения все‑таки, кажется, необходимо. Вот глаза у нее действительно странные. Одновременно с отмиранием легких претерпевают изменения и различные железы, в частности, вырождаются и слезные железы, а это влечет за собой изменение формы глаза.

– Синтетический оборотень, чудо хирургии…

– Ничего подобного. Такие жабры есть только у акул, а разве возможна прививка от акулы к собаке? Нет, здесь результат планируемой эволюции на основе внеутробного выращивания. Если бы вы видели это своими глазами…

– Понятно. Ты хочешь сказать, что торговля зародышами имеет целью производство подводных людей?

– Размеры трехнедельного зародыша не превышают трех сантиметров. Если их скупать на мясо, то платить по семь тысяч иен за штуку не имеет смысла.

Я смотрел на эту фотографию, похожую на дурной сон, и у меня было ощущение, будто реальность перестала быть реальностью. Я уже не верил, что за стенами этого зала есть улицы, что на этих улицах живут люди.

– …И они разрешили осмотр?

– Да, мне удалось уговорить их, – Ёрики оживился и придвинулся ко мне. – Только с условием, что мы будем молчать.

– Слушай, тут же концы с концами не сходятся. Допустим, что торговля зародышами существует, и заведующий финансовым отделом убит потому, что мог разгласить эту тайну. Почему же такие страшные конспираторы так просто пускают нас к себе?

– Видимо, как ни странно, у них есть на то свои причины.

– Причины?.. Воображаю, что это за причины!.. А хочешь знать мое мнение? Если бы там можно было зацепиться за какую‑нибудь улику, они бы нас ни за что не пустили. И раз они пускают все‑таки – значит, и ехать к ним нечего.

Ёрики судорожно проглотил слюну.

– Сэнсэй… – расслабленно проговорил он. – Это, наверное, последний шанс.

– Что, они прекращают работу?

– Я не о поездке. Это ваш, сэнсэй, последний шанс.

– Что такое?

– Ничего, достаточно…

Что это? У меня уже был где‑то с кем‑то такой разговор. Ах да, те же самые слова произнесла недавно Кацуко Вада…

– Эта собака… она сама ловит рыбу?

У Ёрики блеснули глаза.

– О да, их там специально обучают. Если мы поедем, то можно будет посмотреть, как это делается.

– Странно, право. Чему ты так радуешься? Мы же собираемся в лагерь противника.

– Я?.. Да, я доволен. Если нам повезет, подозрение с меня будет снято.

– Ты подумал о том, что мы можем и не вернуться оттуда?

Ёрики рассмеялся.

– Если хотите, оставим здесь записку.

– Ладно, на сегодня довольно. Устал… – говорю я вяло и поднимаю к лицу два пальца, которыми упирался в стол. На подушечках пальцев белеют плоские округлые следы.

– Простите, сэнсэй… – возражает Ёрики. Он упрям и настойчив, как обычно. – Я, вероятно, надоел вам, но раз уж вы согласились, может быть, покончим с этим делом сегодня же?

– С каким делом?

– С визитом к подводным млекопитающим.

– Что за глупые шутки? Уже одиннадцать часов.

– Знаю. Но раз уж мы решили ехать, то не все ли равно, который час? Вдобавок нельзя забывать, что до заседания комиссии осталось всего три дня; и если мы собираемся представить господину Томоясу наш проект, у нас для работы остается всего один день, завтрашний.

– Так‑то оно так, только вряд ли они обрадуются, если мы явимся так поздно. Да и нет там уже никого, наверное.

– Ничего подобного. Директор лабораторий, господин Ямамото, нарочно ради нас перенес свое дежурство на эту ночь.

– Директор дежурит?

– Там ведь все как в больницах. Поскольку они работают с живыми существами… И вообще там по ночам много работы. Впрочем, вы сами увидите.

– Послушай… – Я поставил колено на сиденье кресла и достал сигарету, хотя мне не хотелось курить. Возможно, такой позой я намеревался продемонстрировать Ёрики и самому себе, что полностью сохраняю душевное равновесие. – Если говорить прямо, ты не вполне откровенен со мной.

Ёрики оттопырил губу и насупился. Кажется, он хотел что‑то сказать, но промолчал. Я продолжал:

– Мне многое хотелось бы сказать тебе. Я не улавливаю логики происходящего. Мало того, я испытываю какую‑то внутреннюю неудовлетворенность. Грубо выражаясь, мне все это отвратительно.

– Кажется, я вас понимаю.

– А раз так, то брось околичности и расскажи мне все, что тебе известно. Нас загнали в тупик. Кто‑то зачем‑то спутал нас по рукам и ногам. Мы не знаем, чего добивается противник, и потому не можем отвечать на удары. Кто и какую выгоду может извлечь из того, что мы в ловушке?

– Эта шайка, несомненно, боится машины‑предсказателя.

– Вряд ли… Ведь машина так и не дала нам ничего по‑настоящему. Женщину они убили, никаких нитей в наших руках не осталось. Чего же им еще бояться? Нет, это не то.

– Мы же будем продолжать работу. Во‑первых, комиссия надеется найти истинного преступника и не позволит нам остановиться на полдороге.

– Комиссию можно обвести, подсунув ей характерные показатели личности убитого.

– Не знаю… – Ёрики покачал головой. – Ведь о том, что мы работаем, известно и полиции. Правда, самым высшим чинам. Они ждут от нас результатов и потому держатся в роли стороннего наблюдателя и даже помогают нам. И если мы не найдем убийцу и подозрение падет на нас, тогда все пропало… Нет, это не годится. Никуда не годится.

– Хорошо. Допустим, ты прав. Но тогда напрашивается вот какое соображение. Эти бандиты – предположим, что они действительно существуют… Так вот, эти бандиты, очевидно, могут выставить своих свидетелей и натравить на нас полицию в любое время, когда только им заблагорассудится. Мы целиком и полностью зависим от них.

– Какая чушь! Да они только и ждут, чтобы вы упали духом. Трус всегда попадается на эту удочку. Услышит, что поблизости бродят волки, забьется в свою нору и, хотя отлично сознает, что неминуемо помрет от голода, нипочем не высунет носа наружу. Ох, простите, сэнсэй, это я от злости, что у нас все так нелепо складывается.

– Ничего, я и сам знаю, что я трус. Но вот я сейчас слушал тебя, и мне пришло в голову… Послушай, пойдем в полицию и все расскажем, ведь нам самим легче станет.

Ёрики исподлобья глядит мне в лицо. То ли он действительно жалеет меня, то ли осуждает, а может быть, просто притворяется. Закусив губу, он невнятно говорит:

– Кое‑кто, вероятно, обрадуется. Их ведь уйма таких, кто спит и видит выгнать нас с вами отсюда и превратить лабораторию в подсобный вычислительный центр… И вот еще что, сэнсэй. Вы отказываетесь признать существование торговли зародышами. Вы считаете, что вашу супругу заманили в ловушку, чтобы привлечь внимание к этой сказочке. А вы представьте себе, что такое предприятие действительно существует. Тогда получится, что они не только не собираются прятаться от вас, но сами настойчиво подсовывают вам факты… – Легонько постукивая пальцами по краю пульта, Ёрики вдруг переходит на шепот: – Или, может быть, это предупреждение, сэнсэй. Они хотят вам показать, что у них достанет силы расправиться и с вами… Действительно, мужчина убит, женщина убита…

– И что же ты предлагаешь? – Я замечаю, что давно уже расхаживаю, стуча каблуками, среди блоков машины.

– Выяснить, что собой представляет эта ловушка. Ничего другого не остается. – Я молчу, и Ёрики вкрадчиво добавляет: – Впрочем, можно запросить машину.

– Довольно! – кричу я. Мне страшно, и я зол на себя за этот страх. Кажется, я ждал этого предложения. Ждал и боялся.

– Почему? Разве вы больше не доверяете машине?

– Машина – это логика. Здесь не может быть речи о недоверии.

– Тогда почему?..

– Это не такое дело, с которым стоит обращаться к помощи машины.

– Странно… Значит, вы признаете, что прав я?

– Почему же странно?

– Но вы колеблетесь, сэнсэй. И если вы доверяете машине, значит, вы не доверяете логике?

– Можешь думать как тебе заблагорассудится.

– Нет, так нельзя. Получается, что для вас важна только сама машина, а в том, что она предсказывает, вы не заинтересованы.

– Кто это тебе сказал?

– Ну как же? Если предположить, что вы не решаетесь обратиться к машине не потому, что не верите ей, а потому, что не желаете верить, то чем ваше мнение отличается от мнения противников машины? И тогда вы, сэнсэй, как человек, который страшится знать будущее, не способны руководить нашей работой.

Я вдруг обмяк. Злость сменилась раскаянием. Лицо горело от утомления.

– Да… Возможно, ты прав… Но как вы, молодые, можете хладнокровно утверждать такие жестокие вещи?

– Не говорите так, сэнсэй, пожалуйста, – добродушно произнес Ёрики. Он словно сменил маску. – Вы же знаете, какой у меня язык. Не сердитесь, сэнсэй…

– Я не хочу уходить отсюда. Люди, подобные мне, ни на что не способны, когда их удаляют от дела, которое они создали. И все же, если я увижу, что не справляюсь, я уйду сам, спрячусь куда‑нибудь. Что мне еще остается?.. Так, наверное, и будет, если я отдамся на волю событий. В глубине души я уверен в этом, хотя мне противно так думать. Противно, не правда ли, что инженер, создавший машину‑предсказатель, сам боится предсказаний. Просто смешно! Меня даже дрожь пробрала, когда ты предложил обратиться к машине…

– Вы просто устали.

– А ты поступаешь нечестно.

– Как это?

– Я уже сказал, что ты не откровенен.

Ёрики недовольно спросил:

– В чем? Укажите конкретно…

– Положим, ты прав, и нам нужно изо всех сил стараться разгадать смысл ловушки. Но неужели для этого так уж необходимо, чтобы я увидел подводных млекопитающих?.. Погоди, я и без тебя знаю, что ты в этом убежден… Недаром ты потратил полдня и готов тащить меня туда в такой поздний час. Понимаю. Прекрасно понимаю… Но почему‑то ты никак не желаешь объяснить мне причину этого. Вот ты говоришь, что торговля зародышами – это факт и что в лаборатории внеутробного выращивания мы, возможно, обнаружим какую‑нибудь улику. Но я не верю, чтобы столь туманная надежда могла так воспламенить тебя. Да, до заседания комиссии осталось три дня. Так неужели я поверю, что ты станешь тратить это драгоценное время на каких‑то там водяных собак и крыс, да еще безо всякой уверенности в успехе? Совершенно очевидно, что ты что‑то скрываешь от меня.

– Да нет же, ничего подобного, – говорит Ёрики, смущенно улыбаясь. – Просто я считаю, что для того, чтобы выработать четкую тактику действий, необходимо точно убедиться в существовании торговли зародышами, а потом уже двигаться дальше. Но навязывать вам такой план, сэнсэй, у меня не хватает смелости, ведь я отлично понимаю, каким это все представляется несуразным. Кому охота ломать голову над вещами, которые и вообразить‑то себе невозможно? А вот если бы вы хоть раз увидели этих подводных животных своими глазами, то вне всякого сомнения признали бы возможность торговли зародышами. Я, например, видел их и теперь без труда представляю себе эту торговлю.

– Ехать туда ради одного этого нет никакой необходимости. Если на такой гипотезе можно выработать действенную тактику, то почему бы и не попробовать?

– Разве можно серьезно заниматься тем, во что не веришь?

– Будем считать, что я поверил.

– Нет, сэнсэй, вы еще не верите. Поверить в это не так‑то просто. – Я невольно улыбнулся, и он добавил: – Вот видите, вы смеетесь, значит, не верите.

– Глупости…

– Если в это поверишь, то смеяться уже не станешь. Это страшно. Представьте себе миллионы подводных людей в год…

– Ох, как тебя заносит!..

– Об этом я и говорю. Пока вы не поверите, мы не двинемся вперед ни на шаг. Любую возможность вы будете воспринимать как плод фантазии. Какая уж тут тактика!

– Понимаю. Пусть будет так… Значит, ежегодно создаются миллионы подводных людей…

– И среди них, сэнсэй, ваш сын…

Я рассмеялся. Хрипло, сухо, но все же рассмеялся. Чем, кроме смеха, мог я ответить… Где‑то в душе бессильно барахтался, пытаясь проникнуть в память, разговор с женой, который был у нас несколько дней назад. Тогда я почти не обратил на него внимания. Кажется, это было вечером в день последнего заседания комиссии. Я сидел у изголовья постели и пил виски с содовой, а жена о чем‑то настойчиво меня спрашивала. Я был раздражен. Меня злило не только упрямство комиссии, но и ощущение усталости, не дававшее мне сосредоточиться на словах жены. Сама близость жены угнетала меня, словно налагала на меня какую‑то ответственность. «Ну что же, купи…» – проговорил я, поглядывая на страницу каталога электрооборудования, и торопливо поднес к губам стакан. «Купить? Что купить?» – «Ну, этот, как его, холодильник, что ли…» – «О чем ты?» Оказывается, я не слышал ни слова. Тонкие волосы, упавшие на лицо жены, резко бросались в глаза, и в этом было что‑то зловещее. Я, наконец, понял, что она говорила о нашем будущем ребенке.

Этот разговор начался еще вчера вечером. Жена узнала о своей беременности и спрашивала меня, делать ли ей аборт. Кажется, женщины обожают такие разговоры. На эту же тему мы случайно заговорили давеча с Вадой Кацуко. (Впрочем, теперь я сомневался, что это было случайно.) Как бы то ни было, мое мнение жена знала хорошо. При ее предрасположении к внематочной беременности все должен был решать врач, и никакие разговоры делу помочь не могли. Но жене хотелось поговорить, поспорить. Я отлично понимал ее чувства, однако переливание из пустого в порожнее представлялось мне глупым. Я не могу сказать, что не хочу ребенка, но не могу сказать, что и хочу. Детей не рожают, они рождаются.

…Врач сказал, что на этот раз беременность кажется нормальной, но будет лучше, если мы все‑таки решим сделать аборт. В таком вопросе решение ничего не значит, подход с точки зрения морали и нравственности возможен здесь, видимо, лишь как следствие воспаленного воображения. Действительно, как ни трудно провести грань между абортом и детоубийством, но еще труднее определить грань между абортом и противозачаточными мерами. Да, человек есть существо, наделенное будущим, убийство есть зло, потому что отнимает у человека это будущее, однако будущее всегда и всюду есть тень настоящего времени. Ну кто же несет ответственность за будущее тех, у кого нет даже этого настоящего? Это было бы уходом от действительности под предлогом ответственности.

«Значит, ты считаешь, что нужно сделать аборт?» – «Ничего я не считаю. Я сказал только, чтобы ты поступала по своему усмотрению». – «Но я спрашиваю твое мнение». – «У меня нет мнения. Мне все равно…» Ссора, конечно, глупость. Но и уход от ссоры есть такой же жалкий обман. Неужели близкие – это те, кто вот так бессмысленно наносит друг другу раны? Я верил в свою логику, я самоуверенно полагал, будто все всегда выходит в соответствии с моим мнением. Поэтому, когда жена вдруг встала с места, смяв каталог, и вышла, я остался сидеть, выпил еще стакан виски и через минуту забыл обо всем.

Слова Ёрики о том, что мой ребенок, возможно, стал подводным человеком, мгновенно обратили в пыль мою уверенность в себе. Мой ребенок, который не должен был родиться, неподвижно смотрел на меня из темной воды… Вот темные щели в утолщении подбородка, это жабры… Уши как у всех людей, но веки должны измениться… В черной воде колышутся белые руки и ноги… Мой ребенок, который не должен был родиться… Ребенок, которого я зачал, о котором я самодовольно препирался с женой, скрестив ноги на подушке… Ленивый самообман и тупая самоуверенность того вечера обернулись отмщением и нависли над моей головой… У нас с женой больше не будет взаимных укоров. Отныне раны буду получать только я. До конца дней жена будет укорять меня призраком нашего ребенка, насильственно оставленного в живых, и чем отчаяннее я буду защищаться, тем больнее будут удары, а если я попытаюсь спастись бегством, все равно меня всюду будут ждать неподвижно раскрытые глаза, глядящие из воды…

Я неловко оборвал смех.

– Нельзя же так… – проговорил Ёрики, пристально следя за моим лицом. – Если вы не убедитесь сами…

– Понятно. Спасибо тебе, теперь я, кажется, знаю, что нужно делать…

– Что именно?

– Мы поговорим потом, когда вернемся.

Ёрики испытующе посмотрел на меня, повертел в нагрудном кармане карандаш и стал выключать машину.

– Что это? Все время шла запись?

– Вы же не велели выключать, сэнсэй… – улыбнулся Ёрики. Он показал на счетчик работы звукозаписи. – Если что‑нибудь случится, это будет вместо нашего завещания.

Зал наполняется едва слышным шепотом тишины. Как всегда, машина почему‑то кажется не такой, как обычно. Это очень неприятное ощущение: словно за ее блоками ждет, раскрыв гигантскую пасть, дорога в будущее. И будущее вдруг показалось мне не сухой схемой, как до сих пор, а неистово жестоким зверем, обладающим своей, независимой от настоящего волей.