Эволюция идей 1 page

ы остерегаемся «придуманных» идей. На утопистов смотрим с большим подозрением. И это неудивительно, если вспомнить ужасную утопию, которую Платон спроектировал в своем «Государстве». Нам уютнее иметь дело с эволюцией. Небольшие изменения тут и там, постепенное смещение акцентов нам представляются достаточными мерами для того, чтобы обеспечить продолжение существования идей в меняющемся мире, а также рождение новых идей по мере необходимости.

Есть еще один источник новых идей. Это таинственная энергия таинственной группы людей, которые беспрестанно рождают новые идеи, имея к этому природную склонность. И стражам достаточно вникнуть в эти идеи и подвергнуть их критике, чтобы плохие идеи были отметены, а приемлемые доработаны и превращены в полезные.

То и другое предполагает, что нам нет никакой нужды развивать в себе активные навыки разработки, созидания, конструирования идей. Достаточно здравомыслия и рассудительности. Это безопасный подход, куда менее чреватый крупными неприятностями, чем была, скажем, идея подушного налога, приведшая к отставке Маргарет Тэтчер с поста премьер-министра. За эволюцию, медленные изменения и идеи, выжившие в условиях жесточайшей критики, никого винить не будут.

Однако за всем этим лежит посыл, что мир меняется не так уж сильно и быстро и что медленная эволюция идей вполне может поспеть за неторопливыми переменами. Но если ничего не предпринимать, брешь между существующими идеями и быстро меняющимся миром может стать огромной.

Это сродни тому, что вы опасаетесь принимать решение, боясь ошибиться и подвергнуться критике. Вам кажется, что не принимать решение безопаснее. Но непринятое решение — это тоже решение, и порой очень опасное.

Правительства, в общем, предпочитают «кризисное управление». Ничего не делай, пока кризис не станет очевиден всем. И тогда ваши дальнейшие действия кажутся вынужденными, предпринимаемыми под давлением обстоятельств, неподконтрольных вам. Именно таким путем Великобритания отказалась от механизма регуляции валютных курсов, принятого в Европейской валютной системе. В этой стратегии есть немало практического смысла, но вряд ли какое-то правительство сознается в том, что сознательно пользуется ею.

Однако в отношении идей мы применяем эту стратегию вполне открыто. Ничего не делай, пока кризис не заставит действовать. В такой ситуации любые ваши действия, направленные на преодоление кризиса, получат всеобщую поддержку.

Таким образом, возникает третий возможный режим перемен, на этот раз требующий определенных творческих усилий. Но творческие усилия в подобных ситуациях осуществляются в спешке, в духе «решения проблем», а не в духе «придумывания решений». Иными словами, идеи, предлагаемые для преодоления кризиса, должны иметь немедленный паллиативный эффект, зачастую в ущерб долгосрочной эффективности.

Обычно мы считаем, что если мы правы в какой-то момент, этого достаточно, чтобы двигаться дальше. Но это не так. Порой может возникнуть потребность вернуться назад и изменить что- то в том, что ранее казалось совершенно правильным.

Я подозреваю, что большинство жителей большинства стран считают, что:

■ возможно иметь лучшую систему образования;

■ возможно иметь лучшую систему здравоохранения;

■ возможно иметь более быстродействующую судебную систему;

■ возможно иметь более справедливую налоговую систему;

■ возможно иметь более демократическую систему власти;

■ возможно с большей эффективностью бороться с загрязнением окружающей среды.

Иногда это просто означает, что гражданин хотел бы, чтобы правительство вкладывало больше средств в определенный сектор, благодаря чему уже существующие идеи будут использоваться с большей эффективностью. Гораздо реже возникает стремление к реальным изменениям в системе. На самом деле свежие идеи требуются в обоих случаях. Большинство правительств находятся в условиях жесткого контроля над расходованием бюджетных средств и поэтому лишены возможности свободно переводить дополнительные деньги в тот или иной сектор. В условиях дефицита финансов может возникать потребность в новых идеях, позволяющих получать больше отдачи от уже вложенных денег.

К примеру, Малайзия и Сингапур используют концепцию центрального сберегательного фонда. В Сингапуре работодатели и работники вносят в такой фонд 20 процентов своих доходов. Накопленная сумма затем выплачивается им в виде пенсии. А пока пенсионный возраст не наступил, работник может брать под залог своей будущей пенсии кредиты на определенные цели, такие как строительство жилья, лечение, образование и инвестиции. Идея кажется разумной, поскольку обеспечивает пожилых людей пенсией и одновременно правительство получает в свое распоряжение немалый капитал. В то же самое время эта система ограничивает возможности людей в плане расходования их заработков; часть дохода они могут тратить только на предусмотренные правительством цели. Мне говорили, что эта система родилась в колониальную эпоху, когда из Индии в метрополию «импортировали» рабочую силу. Работник и работодатель должны были вносить определенную сумму для оплаты последующего возвращения работника на родину.

Во многих странах реализация идеи центрального сберегательного фонда была бы политически невозможна, даже если бы была оценена по достоинству. Такая концепция едва ли может родиться эволюционным путем.

Слабостью эволюции является то, что, когда определенное направление задано, мы продолжаем двигаться в этом направлении до тех пор, пока катастрофичность выбранного пути не станет очевидной. Этот принцип можно легко проиллюстрировать с помощью последовательного размещения фигур, которые выдаются по одной или по две, как показано на рисунке 3. В каждый момент времени мы должны «наилучшим»

+

\ И /

\___________________ t

csbo А /

\ L-..5—\ /

\__________________ J

X

Рис. 3

образом размещать то, что уже имеется в нашем распоряжении. Первые две фигуры лучше всего укладываются в прямоугольник. Следующая фигура просто добавляется сбоку, удлиняя прямоугольник. Такое решение кажется разумным и логичным. Затем поступают еще две фигуры, и мы должны расположить их наилучшим образом. Достигаемый нами результат далек от совершенства. Однако мы уже не можем сойти с ранее выбранного пути.

Если бы нам было позволено вернуться назад и изменить порядок, который был «наилучшим на тот момент», мы смогли бы поступившие ранее три фигуры сложить в квадрат, а потом расширить этот квадрат следующими двумя фигурами — как показано на рисунке. Этот очень простой пример иллюстрирует фундаментальный принцип. В любой системе, куда информация поступает постепенно и где существует потребность в каждый момент времени размещать уже поступившую информацию наилучшим образом, необходимо иметь возможность возвращаться назад и перестраивать компоненты — опять же, чтобы наилучшим образом разместить имеющуюся информацию. В этом одна из логических причин, почему невозможно обойтись без «креативности».

Даже если бы какой-нибудь сверхумный человек уже на втором этапе догадался сложить квадрат, это не решало бы проблемы, потому что неизвестно, какие элементы последовали бы дальше. Например, если бы на третьем этапе поступили фигуры меньшего размера, квадрат пришлось бы рушить.

Никуда не деться от того факта, что эволюция без возможности возвращаться назад и менять идеи, которые «были наилучшими в свое время», обречена быть крайне неэффективной.

К сожалению, в реальной жизни вернуться назад и перестроить фигуры, как это показано на рисунке, не так-то легко. В реальной жизни части не остаются разделенными — они имеют свойство сливаться в концеп

цию, метод, обычай или принцип. И компоненты перестают быть видимыми и перемещаемыми.

Из этого простого принципа следуют достаточно важные выводы. Обычно мы считаем, что если мы правы в какой-то момент, этого достаточно, чтобы двигаться дальше. Но это не так. Порой может возникнуть потребность вернуться назад и изменить что- то в том, что ранее казалось совершенно правильным.

Мы не любим плюрализм, потому что Сократ и компания приучили нас верить в то, что есть только одна «истина».

Другим важным последствием является осознание того, что сколько существующую идею ни «верти», во что-то принципиально новое она не превратится. Новая идея требует фундаментальной перегруппировки компонентов.

Можно также утверждать, что вообще никакую идею нельзя считать наилучшим способом использования компонентов, поскольку компоненты эти поступали на рассмотрение постепенно, в течение определенного времени, и последовательность их поступления играет чрезвычайно большую роль в окончательном их размещении. Теоретически для построения наилучшей модели требуется, чтобы все необходимые компоненты поступили на рассмотрение одновременно.

Но каковы практические итоги всех этих рассуждений?

Одним из таких итогов является понимание того факта, что бывает необходимость в радикальных переменах. То, что в свое время было прекрасным и наилучшим, нуждается в кардинальной перестройке. Но

как поменять то, что является или кажется вполне адекватным, на нечто неизвестное и сопряженное с риском? Если существующая идея является наилучшей, мы должны оставить ее. Если новая идея лучше, нужны перемены. Мы здесь прочно привязаны к дихотомиям или/или и истина/ложь, которые лежат в основе нашего образа мышления.

В чем же заключается «параллельный» подход? Ответ весьма буквальный. Вы вносите новую идею «параллельно» старой, не отменяя последнюю. Вы позволяете им сосуществовать. Вы можете даже дать людям возможность выбора. Если новая идея действительно ценна, со временем она наберет силу.

Однако эта теоретически очень простая стратегия на практике почти неосуществима. Почему? Потому что нас приучили к тому, что истина бывает только одна. Сразу две идеи, сразу два метода не могут быть верными одновременно. Что-то одно должно быть правильным, а другое — неправильным.

Подобное мышление так прочно укоренилось в нас, что мы рассматриваем его как естественное и неизбежное. Однако это всего лишь части «системы убеждений», вытекающей из того образа мышления, что достался нам в наследство от греческой троицы.

Я охотно признаю, что бывают ситуации, когда позволить различным идеям или методам сосуществовать практически очень трудно. Однако реальная проблема не в этом, потому что практические трудности все-таки преодолимы. Настоящая проблема в другом. Мы не любим плюрализм, потому что Сократ и компания приучили нас верить, что есть только одна «истина».

поиски истины

одной из предыдущих глав я упомянул о том, что существуют, по-видимому, два главных подхода к поиску истины. Первый заключается в удалении «неистины». Достаточно устранить неправду и всякое «зло», и тогда истина и добро откроются нам во всей чистоте.

Я попытался исследовать некоторые последствия такого подхода: чрезмерная любовь к критике, система ведения споров и решение проблем через устранение их причин.

Теперь перейдем к прямому поиску истины.

Давайте сначала вернемся к платоновской метафоре о пещере. Ради удобства я вкратце повторю ее. Человек прикован так, что может видеть только заднюю стену пещеры. В пещеру входит некто. Прикованный не может видеть вошедшего, но видит лишь тень, отбрасываемую им на заднюю стену пещеры. Аналогично и мы, идя по жизни, не можем видеть «истину»: мы видим лишь ее тени или отражения. Однако существует фундаментальная вера в то, что истина где-то есть и ее надо искать.

И до Платона философы, как, например, Парменид и Гераклит, вели борьбу (в чем-то подобную сегодняшнему театрализованному шоу под названием «Борьба») с проблемой перемен. Гераклит считал, что все переменчиво, что нельзя ступить в одну и ту же

реку дважды. Парменид был уверен, что у всякой вещи существует неизменное внутреннее ядро. Платон соединил оба эти взгляда с помощью теории «внутренних форм», или «сущности». Сущность является абсолютной и неизменной, в то время как внешние проявления могут меняться.

Следует также помнить о скептицизме и релятивизме софистов, которые ставили во главу угла «восприятие». Истина для каждого человека — то, что он воспринимает или во что верит. Истина — вопрос личного мнения, из чего следует, что мастера убеждения, наученные софистами, способны влиять на людей и правительства.

Нельзя сказать с полной уверенностью, что было первично: то ли преподавательская деятельность софистов привела к необходимости такого рода верования, то ли, наоборот, они стали профессиональными учителями риторики, логически следуя своим убеждениям.

В этот интеллектуальный хаос Платон с его фашистскими наклонностями постарался привнести порядок. Абсолютная и конечная истина существует, даже если мы не видим ее. Поскольку она существует, ее следует искать. Круговорот этой конкретной «системы убеждений» содержал в себе ключевые ингредиенты любой успешной религиозной системы (фрейдистской в том числе).

За переменчивостью внешности скрывается схожесть вещей. Так, при всем многообразии кошек всех их объединяет единая фундаментальная сущность — «кошка».

Треугольники могут быть самых разных размеров, у них могут быть самые разные углы, но все они имеют фундаментальную форму треугольника.

В этот интеллектуальный хаос Платон с его фашистскими наклонностями постарался привнести порядок.

Следует также упомянуть, что Платон находился под сильным влиянием Пифагора, математика и мистика, занимавшегося описанием универсальных математических истин, одну из которых школьники изучают по сей день (теорема Пифагора о прямоугольных треугольниках). Раз непреложные истины существуют в математике, значит, они должны быть во всем (если мы только сможем обнаружить их). Аргументация по аналогии была одной из ключевых форм аргументации «Банды Трех».

Разумеется, отчасти Платон был прав. Сегодня мы знаем, что все кошки имеют, по существу, одинаковую генетическую структуру. То, что Платон называл внутренней формой кошек, мы могли бы назвать генетическим строением. Все столы — хоть и не так, как кошки, — также имеют общую «сущность», потому что если вы закажете столяру изготовить стол, он действительно будет делать «стол» как таковой.

В своих диалогах Сократ не раз подчеркивает, что «видимое» всегда изменчиво, но «невидимое» (внутренняя форма) никогда не меняется. Платон настаивает на том, что в кошке мы всегда узнаем кошку, потому что у нас в мозгу сложилась перманентная форма «кошки» и в каждой кошке мы видим проекцию этой формы (как тень на стене пещеры).

Из этого извечного постоянства форм рождается представление о том, что знания являются лишь «припоминаниями» или проявлением в сознании форм, которые были всегда. В «Федоне» Сократ прямо об этом говорит, рассуждая о бессмертии. Если знания являются припоминаниями, значит, они должны быть заложены в нас еще в прежней жизни. Или, по крайней мере, в период предсуществования души. Это представление о «душе» стало — через Павла — важнейшей христианской концепцией.

В записанных Платоном диалогах Сократ просит своих слушателей предположить, что есть «абсолютная красота» и, только приобщаясь к этой абсолютной красоте, прекрасные вещи становятся прекрасными. Затем он предлагает своим ученикам представить, как что-либо могло бы возникнуть «иначе чем в силу собственной сущности».

Анализ

Итак, есть убежденность, что существует внутренняя истина, которая скрыта, но является абсолютной, верховной, универсальной и неизменной. Теперь задача — найти ее.

В отличие от софистов, которые сомневались в нашей способности когда-либо отыскать подобные конечные истины и считали, что каждый человек создает свои собственные истины, Сократ упрямо верил, что истину можно отыскать, применяя его исследовательский метод. В то же самое время Сократ был убежден в собственном невежестве и даже несколько кичился им.

Сократ видел добродетель как итог открытия истин и придерживался мнения, что людей можно и должно учить искусству приобретения знания.

Таким образом, существует вершина горы, пусть даже скрытая облаками. Есть методы восхождения, которые мы можем освоить, чтобы с их помощью подняться наверх. Но сам Сократ не относился к числу умелых альпинистов и сознавал это (или, по крайней мере, так утверждал).

Именно в этой связи Сократ называл себя всего лишь «повитухой», задача которой — помочь рождению «истины» из головы мыслящего человека, где она существует изначально, но скрыта.

Почему же Сократа так волновал вопрос рождения истины? Потому что, по его глубокому убеждению, познание истины изменило бы поведение людей. Он свято верил, что «знание есть добродетель» и что человек, преисполненный знания, не может вести себя дурно. Сократ полностью соглашался с софистами в том, что уровень добродетели можно повысить силой «учителей и учения», но если софисты считали, что добродетели можно учить более или менее напрямую, Сократ видел добродетель как итог открытия истин и придерживался мнения, что людей можно и должно учить искусству приобретения знания. Стоит ли удивляться тому, что подобный взгляд — при всей его ограниченности и неадекватности — лежит в основе современной системы образования.

Из всего этого проистекает необходимость «бесконечного поиска и исследования», что стало видимой основой прогресса западной цивилизации в целом и особенно прогресса в науке и технологии. За эту нашу привычку к вечным поискам мы совершенно справедливо считаем себя обязанными Сократу и остальным участникам «Банды Трех». Представление о существовании высшей истины и о том, что в результате поиска мы можем приблизиться к ней, стало главным двигателем науки. Мы должны возносить хвалы этой привычке и лишь чуть-чуть сожалеть о том, что единственной областью, к которой этот бесконечный поиск не применяется, является сам метод познания.

Всякому, кто видел на экране компьютера прекрасные и удивительные «фракталы», очень трудно поверить, что это «чудо» строится на простых математических соотношениях. В том случае, если бы мы начали с этих соотношений, мы смогли бы обнаружить, к каким поразительным и сложным результатам они могут приводить. Однако мы в бесконечном научном поиске начинаем с другого конца. Мы смотрим на сложные результаты и верим, что в конечном счете за ними кроются простейшие «высшие истины», как за фракталами кроются простые математические соотношения.

Главная ирония в том, что хотя Сократ пренебрегал наукой как чем-то бесполезным и считал ее пустой тратой времени (что также находит отражение в традиционных взглядах на образование), в наибольшей мере польза от его философского наследия проявилась именно в сфере науки.

Но сам Сократ пытался сделать предметами научного поиска этику, политику и другие социальные сферы. Он надеялся обнаружить универсальные законы и истины (как в математике), которые поместили бы исследуемые объекты на абсолютный фундамент, тем самым оберегая их от манипуляций со стороны недобросовестных людей вроде софистов.

Интересно, что Аристотель думал иначе. Этот третий член греческой «Банды Трех» пытался делать различие между «точностью», или истиной, в изучении наук и «практичностью» в изучении человеческого поведения. Аристотель не очень-то верил, что знания автоматически приведут к добродетели. Он считал, что важнее не «познать добродетель», а помочь людям стать «добродетельными». Он утверждал, что наука является линейной системой, а человеческое поведение — нелинейно. И только в последние десятилетия, по прошествии веков, современные математики наконец признали тот факт, что мир в основной своей массе не является линейным (обладая сложными взаимодействиями, самопересечениями, самоорганизующимися системами и т. д.).

Мы можем распространить это утверждение Аристотеля на все вопросы, связанные с человеческим поведением.

Фрейдовская модель заключается в том, чтобы, копнув поглубже, попытаться понять подспудные процессы: «Что на самом деле происходит?», «Какова ис

тинная причина такого поведения?» Временами, однако, мы должны задаваться вопросом, что же в действительности пытается сделать психотерапевт: докопаться до глубинной истины или просто навязать свою (что может иметь не меньшую терапевтическую ценность)? Если верно второе, это ближе к конфуцианскому подходу непосредственного воздействия на поведение человека. Некоторые из последних тенденций в психотерапии действительно связаны с отходом от модели обнаружения «глубинной истины» в сторону когнитивной терапии, призванной помочь человеку обрести практический взгляд на вещи. То есть происходит более прямое воздействие на поведение, что отличается от окольного сократовского пути, связанного с «познанием истины».

С другой стороны, при шизофрении поиск гена, ответственного за болезнь, и его возможного химического повреждения («глубинной истины») может привести к прорыву в лечении этого заболевания. Пока же этот ген не найден, применяется «поверхностный» подход, призванный облегчить жизнь людям, страдающим шизофренией.

В отношении «глубинной истины» и «поверхностной истины» между Западом и Востоком всегда был разительный контраст. На Западе придерживаются мнения, что о человеке следует судить по его душе, или внутренней истине. На Востоке более интересуются внешностью и предпочитают судить о человеке по его поведению в обществе и семье. На Западе честь является внутренней ценностью, а на Востоке честь видят только в «честном поведении».

Как вы понимаете, между «глубоким массажем» и «поверхностным массажем» разница большая.

ИСТИНА

ы, наконец, подходим к удивительно универсальному, удобному и насквозь фальшивому понятию под названием «истина». Разумеется, если бы истина не существовала, эта фраза никак не могла бы быть истиной. Чеснок существует, но это вовсе не значит, что мы должны класть его в каждое блюдо — в шоколадный торт, например.

Каждый знает, что «натуральный» значит хороший. Каждый знает, что все «натуральное» должно быть хорошим, потому что несет на себе клеймо лучшего из производителей — природы.

Однако самые смертоносные яды на свете имеют природное происхождение. Бактерии тоже натуральны, как и вирусы.

Каково самое практичное определение истины? Когда вы к чему-то применяете слова «это не так», противоположное является истиной. Как правило, истина существует как противоположность «неисти- не», которая и составляет настоящую реальность.

Истина является ключевым компонентом фашистского порядка, который Платон успешно навязал западному мышлению. Детьми истины являются право и справедливость, на которых строятся наши суждения, исключения и включения, а из них, в свою очередь, рождаются как прогресс, так и преследования инакомыслящих.

Если вы находите вкус латука горьким, значит, латук горек для вас. Это истина. Но горек ли латук в абсолютном смысле? Мы могли бы, наверное, вывести какое-то химическое определение горечи и на его основе протестировать вкус латука. Или мы могли бы опросить тысячу человек и принять за истину мнение большинства.

Если вследствие оптической иллюзии вы видите прямую линию «изогнутой», значит, вы видите ее изогнутой. Никто не сможет утверждать обратное. Но вы можете приложить линейку и убедиться, что линия прямая. Вы можете скрыть часть оптической иллюзии и увидеть линию прямой.

Как я уже писал ранее, софисты были сосредоточены на перцепционной истине. Горгий, один из софистов, утверждал, что перманентной истины нет, есть только то, «во что можно убедить нас поверить». Протагор утверждал, что «человек является мерой всех вещей», то есть истина создается восприятием человека.

И вот в таких обстоятельствах появился Платон со своей замечательной идеей «абсолютной внутренней истины». Истина перестала быть вопросом выбора индивидуального восприятия. И перестала быть привязана к обстоятельствам. И такое отношение к истине с тех пор доминирует в западном мышлении и культуре.

Истина больше основывается на том, «что есть», нежели на том, «что может быть».

В этой книге я не ставлю перед собой задачу философски исследовать истину как таковую. Меня интересует лишь то, как понятие истины отражается на традиционных методах мышления. Ясно, что влияние этого понятия на наш стиль и методы мышления велико, почему этот инструмент и требует некоторого нашего внимания.

Истина — это пропуск, позволяющий вещам проникать в ваше сознание и завладевать вашим вниманием. Истина — своего рода членский билет или значок для приходящих идей. У дверей всех проверяют и пропускают только тех, кто со значком истины, а остальных прогоняют. А потом мыслитель приступает к организации идей, пропущенных в помещение.

Софисты сразу же увидели порок в этой системе. Она предполагала, что истина, или благодать, изначально пребывает в истинной, или благой, вещи. Софисты поняли, что это чушь. В те дни многие философы имели медицинское образование, а медик знает, что одно и то же лекарство может быть полезным при одной болезни и убийственным при другой. Или благотворным в малых количествах и вредным в избытке. Протагор указывал, что навоз полезен для растений, если класть его на корни, но он может быть губителен для молодых побегов. Ясно, что полезные качества, благодать не абсолютны. Они не изначально присутствуют в предмете, а проявляются лишь во взаимоотношении с чем-то еще. Недаром софисты были релятивистами.

Сократ сознавал эту проблему и определял благодать во взаимоотношении с целью. Так, ткацкий челнок хорош, если не только имеет правильную форму, но также служит своей цели. Но, оказавшись внутри системы, где подводить черту? Челнок хорош для ткацкого станка. Но хорош ли ткацкий станок для общества? Луддиты, например, считали превосходные механические станки вредными для общества, потому что из-за них они теряли рабочие места. Но имеет ли потеря ими работы большое значение, если принять во внимание долговременную возможность получения более дешевых тканей? И так далее.

Похоже, я здесь путаю понятия «истинность» и «полезность», но именно это происходило во времена Сократа. Софисты были сыты по горло истиной и предпочитали понятия «лучше» или «хуже»: лучше или хуже для каких-то целей или в какой-то связи. Это очень современный взгляд. Греческое слово «калос», означающее «красивый», имело подтекст «отвечающий своей цели», и Сократ, похоже, с неохотой расстался с этим пониманием в пользу более абсолютного платоновского понятия «истина как красота».

Когда вы к чему-то применяете слова «это не так», противоположное является истиной.

Проблема сократовского метода и нашей традиции мышления в том, что мы пытаемся двигаться от утверждения к утверждению. Данное конкретное утверждение является истинным или ложным? Но когда сложная система разрубается на отдельные утверждения, судить об истинности каждого из них невозможно, а когда это удается, существует большая вероятность того, что оба окажутся неправильными. Атомистический, поэтапный подход здесь попросту неадекватен. Мы не можем двигаться маленькими шажками, каждый из которых является истиной.

На практике можно выделить три широкие категории истины. Эти категории в значительной мере пересекаются, потому что не являются взаимоисключающими ячейками, присущими традиционному мышлению. (Позже мы подробно поговорим о проблеме ячеек с четко очерченными краями.)

1. Истина опыта.

2. Истина игры.

3. Истина веры.

Истина первого типа основывается на нашем жизненном опыте, который говорит нам, что это правильно, а это нет. Если кто-то высказывает идеи, противоречащие нашему жизненному опыту, мы отвергаем их. Жизненный опыт каждого человека имеет свои границы. Если вы в своей жизни не встречали других лебедей, кроме белых, у вас может возникнуть искушение принять за истину, что все лебеди белые. Опыт может быть обманчив. Первые испанские поселенцы в Южной Америке полагали, что ламы спариваются только в определенное время года. Позже выяснилось, что ламы, как и кролики, готовы спариваться в любое время, лишь бы рядом был самец. Обманчивость истины, основанная на восприятии, легко иллюстрируется оптическими иллюзиями.

Научные выводы базируются на опыте общего характера (наблюдения) или на специфическом опыте (специально разработанные эксперименты). Такого рода истины полезны, прагматичны и прогрессивны. И наибольшую ценность они имеют, когда мы не считаем их абсолютными, а рассматриваем лишь как «прото-истины», которые полезны именно тем, что мы пытаемся изменить их.

Есть еще истина игры. Если вы играете в «Монополию», бридж, шахматы или шашки, вы следуете правилам, потому что правила являются «истиной» для данной игры. Если вы изобретаете новую игру, тогда вы сами разрабатываете и правила для нее. И, играя в эту игру, вы пользуетесь введенными вами правилами. Главным примером такого рода истины является математика. Никто не станет спорить с тем, что 2 + 2=4. Но даже математика оіраничена особой вселенной, в рамках которой она верна. (Например, в сферической геометрии параллельные прямые пересекаются.) Математика является игровой истиной, через которую мы можем смотреть на мир и постигать некоторые опытные истины.

Платон и остальные члены «Банды Трех» создали как раз игровую истину, чтобы навязать ее миру, а потом сделать вид, что это опытная истина, которая существовала изначально, дожидаясь, когда ее откроют. Они утверждали, что их истина сродни математической. Так оно и было.

Date: 2015-05-19; view: 553; Нарушение авторских прав