Память о чуде

Счетчик фиксирует количество сообщений на форуме. У меня их на сегодня 17240. Половина, если не больше, – записи в дневниках семинаристов, остальное – рассуждансы.

Дорогие мои, до чего же радостно смотреть на ваши работы и читать комментарии!

У чудес есть чудесные последствия – они не забываются. И постоянно дают знать о себе. Так у детей, которых гнетет обыденность взрослой жизни, есть свои карманы, набитые волшебствами.

Для моей внучки Лизы‑феи каждое растение имеет волшебную силу, она передает мне в ладошках «нюх» цветка, который делает нас прозрачными, и мы, нанюхавшись, теряем чувство реальности.

Она ведь ничего не знает о наркоманах, о ЛСД… Глубокие корни чудес выворачиваются наизнанку и становятся нашими пороками. Возможно, не имея в детстве никого рядом, с кем можно было бы поделиться чудесными открытиями, подростки становятся наркоманами, чтобы ловить все тот же кайф, который был в детстве и которого больше нет.

Выбор профессии, думаю, тоже связан с памятью о чуде. Что было моим детским чудом? Пожалуй, преображения, которые происходили на моих глазах при моем участии. Преображение бесформенного куска пластилина в змейку, свет в глазах маленьких уродцев – стоило мне, десятилетней, войти в палату с волшебной коробкой, где лежали камешки, листики, веточки, и начать выдумывать истории про вещи, которые они не могли не то что собрать, а просто увидеть, лежа в постелях, – и происходило преображение. Если бы можно было их вылечить… Поставить на ноги…

Стать врачом? Я пыталась поступить в мединститут. Мы пошли туда с папой. Оказалось, там надо сдавать анализы. Но тогда я не успею подать документы! Папа говорит: давай у кого‑нибудь перепишем. Давай! Переписали у какого‑то парня. Оказалось, у него был плохой анализ мочи. Пролетела.

Тем не менее моя работа имеет прямое отношение к врачеванию.

Стать учителем? В пединституте анализы сдавать не надо. Провалилась на первом же экзамене. Не знала наизусть письма Татьяны к Онегину.

Однако моя работа имеет прямое отношение к педагогике.

Стать скульптором? Я училась в Суриковской школе (ЦХШ), потом в художественной школе № 2 Краснопресненского района Москвы, параллельно работала в мастерской скульптора Эрнста Неизвестного, потом училась год на монументальном отделении в Суриковском институте – и все это не сделало из меня скульптора‑монументалиста. Я до сих пор очень люблю лепить, но судьба, богатая на выдумки, предложила мне много разных других профессий.

Стать писателем? Закончила Литературный институт, семинар прозы. Единственное, чему я могла бы там научиться, – это кратко излагать свои мысли, что необходимо для работы в журналах и газетах. Диплом «литературного работника» так и остался лежать без дела.

Многолетние исследования по истории, съемка документальных фильмов, изучение языков, кураторство выставок, преподавание – этому меня не учили ни в одном вузе.

И учителей я нашла себе сама.

Учитель жизни – знаменитый генетик Владимир Павлович Эфроимсон. Он, правда, переживал, что я распыляюсь и не отдаю все время писательскому труду, но поддерживал меня во всех начинаниях. Ему первому я рассказывала про Фридл и детские рисунки.

Фридл отослала меня к «Вводному курсу в Баухауз», к Иттену и Клее.

От нее же протянулась ниточка к Эдит Крамер, ее прямой последовательнице. На книгах Крамер выросли поколения искусствотерапевтов. Мне посчастливилось у нее учиться, бывать на ее семинарах в Колумбийском университете в Нью‑Йорке, в Вене и Стокгольме.