Семинар в Сахаровском центре

Я собиралась в Москву и рассказала об этом своей израильской подруге Вики.

Мы познакомились с ней во время отборочного тура: известный пражский режиссер ставил спектакль по моей пьесе про терезинское кабаре и проводил мастер‑класс в Иерусалиме. Смуглая красавица в голубом платье в белый горох вышла на сцену босая, с веревкой, обмотанной вокруг длинной шеи, и спела песню, которую сочинила в ожидании очереди. Режиссер был потрясен не только голосом (слов он не понял), но и невероятным артистизмом девушки. Он выбрал ее, однозначно. Однако, вернувшись в Прагу, он надумал сделать кабаре марионеток, и израильские актеры ему уже не понадобились.

Вскоре на нашем пути возникла немецкая режиссерша, которую потрясла история про лагерное кабаре. Не вышло с театром – что ж, будет документальный фильм. Я была сценаристом и сорежиссером, а Вики – исполнительницей песен, ноты которых она якобы нашла в архиве и с тех пор ездит по всему миру в поисках информации об их авторе. Мы скрыли от режиссерши, что Вики не знает нот. Да та бы и не поверила – как же тогда Вики поет с симфоническим оркестром? Очень просто: она запоминает свою партию, а на сцене делает вид, что поет по нотам.

Во время съемок в Чехии мы с Вики жили в двухместном номере и по вечерам выдумывали разные истории, но в сценарий они не поместились. Мы ездили вместе на презентацию нашего фильма в Париж и Берлин, и везде у нас случались невероятные приключения.

– Как же ты поедешь без меня в Москву, что ты там собираешься делать? – спросила меня Вики.

Я объяснила: заниматься с учителями и воспитателями в Сахаровском центре.

– Чем?

– Не знаю пока.

Вики сказала, что она тоже едет в Москву – заниматься со мной не знаю чем.

– Но как же с визой, с билетами?

Не проблема. Она обратится в министерство иностранных дел, скажет, что едет давать концерт в Сахаровском центре. Сахаров… Откуда ей знакомо это имя? «Сады Сахарова»! Эту надпись видит каждый въезжающий в Иерусалим. Большущие буквы выбиты на отшлифованном участке камня на четырех языках, включая русский. А если Сахарова окажется мало, есть запасной козырь – Далай‑лама. Вики недавно пела в Индии по его личному приглашению. Все вместе должно сработать.

Сработало. Вики прилетела в Москву.

Первое, что мы сделали, – отправились к детям с нестандартным поведением (именно такими занимается учебное заведение, в которое я ее привезла).

– Заики тут есть? – спросила Вики.

Она заикается. Когда поет – не заикается, когда говорит – заикается.

Заики были.

– Тогда я им расскажу про свое детство, а ты переводи.

И она стала рассказывать о том, как над ней, маленькой, издевались, как ни у кого не хватало терпения ее выслушать и как она от этого страдала. Пока в один прекрасный день не начала петь. Пела – и не заикалась! Обидчики, услышав, как она поет, просили у нее прощения.

За полчаса Вики превратила зал в хор, тамошние заики потеряли голову от счастья, они пели – и не заикались. И те, кто над ними подтрунивал, попросили у них прощения.

По дороге Вики расспрашивает о Сахаровском центре. Сколько там человек, что я с ними собираюсь делать? Кто будет на семинаре? Знаю ли я этих людей?

– Только по анкетам. Да и то не всех. Будет учительница рисования из Грозного, там сейчас идет война. Вот я и думаю о заданиях на контрасты. Фридл в Терезине часто давала упражнения на эту тему. В экстремальных ситуациях важно определиться, что да, что нет, что свет, что тьма. Тут не до сложносочиненных композиций…

– Ладно, я все равно ничего не запомню, – говорит Вики. – На каком языке говорить? По‑английски, на иврите?

– На любом. Тебя все поймут.

Перед работой с детьми мне всегда нужно полчаса пройтись в полном бездумье. Наверно, это своего рода медитация, ведь занятие начинается с того момента, как входишь в класс. Если я заранее знаю, что буду делать, я этого никогда не сделаю. И когда нужно будет воплотить задуманное, я уже так устану от желания достичь поставленной цели, что и сама цель, и движение к ней обесценятся – ведь я уже все проиграла в уме. Незнание интригует.

Зачем люди записались на этот семинар? Их чаяния изложены в анкетах. Нужны методики по работе с аутистами, слепоглухонемыми, даунами, детьми в стрессовой ситуации, детьми из спец‑изоляторов и спец‑интернатов, детьми, больными раком, детьми‑сиротами, детьми, усыновленными из домов ребенка…

Двадцать пять вымотанных жизнью людей разного возраста выстроились по периметру. От них веет усталостью. Какие методики!

– Линшом, линшом амок! – говорит Вики, что на иврите значит «дышать, глубоко дышать», – и затягивает в тишине песню без слов.

Мы рисуем в воздухе круги: вдох – руки вверх, выдох – руки вниз, дуем на воображаемую свечу, которую будто бы держим на расстоянии вытянутой руки. Вики стучит кулаком под ключицами, ее голос начинает вибрировать, все повторяют за ней. Вибрация нарастает, мы попадаем в резонанс. Вики опускает руку, голоса стихают. Она начинает зевать, и все за ней. Мы зеваем и зеваем, все глубже и глубже, разводя руки в стороны и открывая грудную клетку.

Позевали, закрыли глаза. Попробуем ходить по прямой – от стены до стены, но так, чтобы не задеть друг друга. Оказывается, это нелегко. Но весело. Другой ритм.

Открываем глаза, рассаживаемся вдоль стен на матах, смотрим друг на друга и улыбаемся. Изменилось общее состояние – вот что случилось.

Последнюю фразу я произношу вслух. И все кивают. Да, так и есть.

Пока еще не пора разговаривать, нужна другая энергия. Деятельная. Расстелить рулонную бумагу, достать уголь. Во время подготовки начинается общение: просят – дай мне скотч, придержи бумагу, спрашивают – какое расстояние должно быть между раскатанными полосами бумаги, как садиться – лицом друг к другу или еще как‑то. А я приглядываюсь.

Наверно, это Хава из Чечни. Стройная, высокая, в белом свитере, открывающем шею и плечи. У нее «нервная кожа», она кожей чувствует. Лицо красное, на шее красные пятна.

– Хава!

Она оборачивается.

Тяжело ей приходится. В такое время работать с детьми в Грозном… Я подсаживаюсь к ней.

Попробуем выполнить упражнения, которые помогали детям в концлагере внутренне собраться.

– Звук и линия. Вики будет петь, а вы вместе с ней рисовать. Приготовились. Движение руки должно повторять движение звука. Закройте глаза. – И к Вики: – Ташир шаблюль! – Спой улитку!

Не открывая рта, она заводит круговые звуки. Голос нарастает, линия усиливается, голос поднимается вверх по спирали, вдох, с нажимом, выдох, отпустить руку…

– Посмотрите, что вышло?

– Улитка, – говорит Хава.

Она выглядит более спокойной, краснота с лица ушла, но на шее еще есть пятна.

– Вики, спой, пожалуйста, прерывистые линии!

Вики поет. Все рисуют.

Те, кто никогда в жизни не нарисовал ни одной абстрактной композиции, на глазах превращаются в Кандинских. Никто не спрашивает, что это у них нарисовано, люди отдались музыке.

Если бы кто‑то посторонний вошел к нам в класс, подумал бы, что здесь происходит сеанс гипноза. Голос Вики способен рисовать и живописать. Но самое главное – Вики чувствует людей на той глубине, где не нужны слова.

Бумага закончилась. Мы ходим и смотрим, у кого что получилось.

Круги, спирали, знаки бесконечности – их можно пропеть. И мы поем. И снова каскад упражнений, без передышки. Джазовая импровизация.

Сделать паузу? Нет. Сменить материал. Перемена материала – это тот же перерыв. Лепка. Спирали, круги, абстрактные композиции – мы переводим их в объем. Кто‑то хочет делать это в глине, кто‑то в одноцветном пластилине. Лепка сбавляет скорость, в ней задействована не вся рука, с плечом и предплечьем, а мелкая моторика, во время лепки люди начинают болтать. Дать им поболтать? Нет. Включить Вики. Она может и лепить, и петь, у нее великолепная концентрация.

Вики поет нам потрясающую цыганскую песню на ладино, это меняет настроение, движения становятся упругими, а главное, мы не теряем драгоценную энергию, которую могли бы растратить на слова.

– А теперь то, что слепили, превратите в коллаж.

Все по‑деловому раскладывают на полу наборы цветной бумаги, клей, ножницы, всматриваются в то, что слепили. Как же это сделать? Ну как – подобрать цвета, формы… А, тогда понятно! Неужели понятно?

Коллажи заняли еще полчаса. Теперь диктанты, расстилаем рулонную бумагу, берем уголь. Возвращаемся к звукам и линиям. Звук скорого поезда и мельничного колеса, шум прибоя… Поем и рисуем, синхронно. Рука останавливается, как только пропадает звучание.

Теперь возьмем пастель и обратимся к мелодии. Она многоцветна, в отличие от простых звуков.

Хава запевает. Она сидит на коленях, поджав под себя пятки, и поет. Она не может петь и рисовать разом. А Мария, мадоннистая мать огромного семейства (четверо своих и шестеро приемных), может делать и то и другое одновременно.

Является пожилая женщина, корреспондентка «Семьи и школы». Я предложила ей влиться в нашу компанию. Невозможно ведь заниматься и отвечать на вопросы. Она согласилась. В конце урока она прошептала мне на ухо:

– Правда, я здорово леплю?

Потом по нашу душу явился еще один репортер, высокий худой мужчина в очках с толстыми линзами. Сказал, что понаблюдает. Но наблюдал недолго. Вскоре я увидела его сидящим на корточках и рисующим корабль в море, а часом позже – радостно танцующим около своего рисунка!

Обеденный перерыв в саду. Сок, плюшки, ватрушки – и жуткие рассказы. О том, что действительно происходит здесь с детьми, о тысячах беспризорных, о детдомовцах, достигших совершеннолетия и оставшихся без жилплощади. По закону она им положена, да на всех не напасешься. Что делать? Есть патент. Выпускников провоцируют на хулиганские выходки с тем, чтобы сдать их в дурдом и тем самым снять с себя ответственность за обеспечение жильем. У Николая, работающего с трудными подростками, дома живет беглец. Он сбежал из дурдома без протеза, на одной ноге доскакал до станции… И ведь совершенно нормальный парень! Николай теперь ищет кого‑то, кто может мальчику бесплатно поставить новый протез. Или заплатить за работу. У Николая на это средств нет. Впрочем, о средствах можно было бы и не говорить. На нем старомодный костюм с чужого плеча, видно, одолженный для представительности, сношенные мокасины…

Кстати, о тяготах жизни речь шла только в первый день, во второй все будто бы (или впрямь) о них забыли. В свое время мы тоже пытались просвещать иностранцев, а они, вместо того чтобы передать на Запад информацию о происходящем, приносили нам поношенные свитера и щипчики для снятия заусениц. Бедным все пригодится!

Николай с беглецом приезжали ко мне в Химки – нужно было оценить глубину педагогической запущенности этого беглеца, ведь не мог же он остаться на иждивении Николая, который, как потом выяснилось, тоже был из Грозного и в Москве скитался по знакомым правозащитникам, а сироту поселил на квартире у одного из них. Запущенность была основательной, но схватывал парнишка быстро, и мы решили, что, если правозащитники позанимаются с ним пару месяцев, он сможет поступить в кулинарный техникум и получить общежитие. Так, собственно, и вышло. А деньги на протез собрал светлой памяти отец Георгий Чистяков.

Некоторые из семинаристов стали моими близкими друзьями. Приезжая в Москву, я занимаюсь с педагогами, работающими в их учебных или лечебных заведениях. Так что ни один семинар не заканчивается после отвальной.