Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
На грани медицины и искусства
Без кефирной бутылки, в белой кофточке и белых брюках, но той же беспечной походкой она прошлась по кафельному полу нашей иерусалимской квартиры. Ассоль. Видно, ее родители были почитателями Александра Грина. Им зачитывалось не одно поколение. Но мне никогда не встречалась девочка с таким именем. Кафе – да. На Химкинском заливе. Красная будка, полная алкашей. Я спросила, что ее привело ко мне, как она меня нашла. – Легко, – ответила она. А нашла она меня, поскольку я отвечала на вопросы родителей на сайте Лены Даниловой. Там значилось, что я живу в Израиле. Ассоль тоже здесь живет, только в Хайфе. И тоже много пишет у Даниловой. Виртуальный мир. Сайты, блоги, порталы… Чего же хочет Ассоль? Чтобы я занималась делом. Если соглашусь, она организует семинары для семей – родители вместе с детьми – в Хайфе и Тель‑Авиве, где угодно. Легко. Кстати сказать, наш форум «Мой канон» (http://forum.mykanon.com) – тоже дело рук Ассоли. Поначалу он был рассчитан на узкий круг единомышленников, но постепенно этот круг настолько расширился, что мы подумываем о создании виртуального лицея. Впрочем, боюсь, что при нашей бестолковости до этого дело не дойдет. Всякий статус обязывает, а мы, как кто‑то сказал, скорее отвязанные, чем привязанные.
Я никогда не занималась с семьями. В Москве родители ждали в коридоре. В Иерусалиме – у входа в детское крыло Музея Израиля. Понятно, что после «свободного парения» родители заберут детей, и те не смогут объяснить им, что они делали и почему им от этого так хорошо. Взяться за родителей? Отобрать их у детей, лишить их на время семинара взрослой ответственности? В присутствии детей я не могу превратить родителей в детей – а ведь это именно то, с чего начинается освобождение. – Ладно, попробую. В первый день – одни родители, во второй – вместе. – Как скажете, Леночка.
Как‑то я попросила своего ученика сменить маленький формат бумаги на большой. Он был очень высокий, большерукий, а рисовал на клочочках. – Ты хочешь, чтобы я сошел с ума?! – воскликнул он. В первую секунду я не поняла его реакцию, но потом сообразила: малый формат позволяет ему держаться в рамках, вырисовывать детали. Будь он художником, он бы не боялся сойти с ума. Но он математик с философскими наклонностями, и рисование – его терапия. Рисует – и думает о своем. А мне для занятий нужно много людей и большое пространство, где можно стать невидимкой. Где нет меня – есть лишь траектория моего движения. Ассоль сняла зал в каком‑то большом здании в центре города. Теперь я живу в Хайфе и все думаю, где же это было. Кафе у фонтанчика рядом с театром помню – там мы что‑то ели в перерыве и шли от самого здания недолго. Хайфа в тот первый приезд показалась мне заграницей. Людей собралось немного, невидимкой не станешь. Кого‑то я знала по сайту Даниловой. С одной девушкой, приехавшей из Тель‑Авива, нас связывала теплая дружба. На занятиях был и муж Ассоли Игорь. Не князь Игорь, а царь Давид. Высокий, в белоснежных одеждах, он рисовал углем, вместо того чтобы играть на арфе. Как я потом узнала, он играет на фортепиано и гитаре – инструментах новой эпохи. Неравнодушный к поэзии и музыке, этот человек лепил из рисунков скульптуры, переводил их в коллажи, то есть выполнял всю программу. С царственным спокойствием выливал он яркие краски на палитру. Цвета были явно не те. Его цвета – цвета пустыни, охра, светлый песок… Но мы такими не запаслись. Игорь оказался врачом. «Каждый практикующий врач имеет склонность к искусству. Одна из причин этой склонности – желание немного отдохнуть, расслабиться, перевести дух, получить от жизни часть той самой энергии, которой он, врач, постоянно подпитывает ее и укрепляет. Методичность для него недостаточна – ему нужна некоторая иррациональность. Он любит музыку, театр, изобразительное искусство. Он творит и сам: пишет стихи, рисует, сочиняет музыку. Он вносит элемент искусства в науку и немного науки в искусство. Он возводит мосты понимания; протягивает дружескую руку представителям смежных профессий». Так писал другой врач, Карел Фляйшман, в своей терезинской статье «На грани медицины и искусства». В ней же он привел примеры знаменитых врачей, которые внесли весомый вклад в искусство. Вот один из них: «Имхотеп (Египет, III тысячелетие до н. э.), еще долгое время после смерти обожествлявшийся как маг медицины, был великолепным архитектором, строителем пирамиды в Саггаре и храма Хора. Он был визирем фараона и главным жрецом, астрономом и мастером церемоний, но прежде всего врачом. Говорили, что он был сыном бога Птаха. Это был врач, обладавший универсальным диапазоном знаний, огромным воображением, творческой интуицией, – короче говоря, он обладал всем тем, что необходимо как для строительства зданий, так и для заботы о человеческом здоровье». Карел Фляйшман был врачом‑дерматологом, художником и поэтом. Игорь изучал китайскую медицину в Непале. Он видит человека, понимает его – и лечит по‑своему. С иголками и без. Такие врачи были описаны в русской литературе девятнадцатого века. Они не учились в Непале, но тоже видели человека в его целостности. «Современная медицина превратилась в коммерческое предприятие, и это повлияло как на характер медицинской работы, так и на образ врача. Он перестал быть гуманистом и сделался роботом, автоматом, который чинит поврежденные людские тела на конвейере. Доктор все меньше и меньше врачеватель, гуманист, художник, работающий с опорой на воображение и интуицию. Он вынужден быть бюрократом, администратором, писцом, который заносит в формуляры истории болезней, протекающие сплошным потоком через его кабинет. Время стало определяющим фактором, каждая минута на счету. Но куда подевалось творчество?»
Сейчас темп жизни куда стремительней, чем во времена Фляйшмана. Каждая секунда на счету. Создатель знал, что все в этом мире будет держаться на человеке, и сработал его так, чтобы тот на протяжении отпущенного ему срока мог выдерживать огромные нагрузки. Фляйшман был калекой от рождения, он не прошел селекции в Освенциме. Хотя его жизненные ресурсы были неисчерпаемыми: днем он лечил, ночами рисовал, писал стихи и прозу. Никакие формы жизни не могут изменить сущности человека. Раньше, чтобы познакомиться с девушкой, молодой человек ходил на танцы или еще куда‑нибудь, теперь он знакомится с ней, не выходя из дому. По интернету. Однако суть дела остается прежней – молодой человек стремится найти себе пару. Представьте, что Достоевский ищет интересный сюжет не на газетных полосах, а на страницах веб‑сайтов. Ну и что? Все равно он не остановится, пока не обнаружит сюжета, который возбудит его писательское воображение. Когда‑нибудь люди за несколько минут до старта будут подлетать к космодрому (они обязательно будут летать) и рассаживаться согласно купленным местам в космическом корабле. И будут думать о нас: как медленно люди жили! Секунды длились куда дольше, чем теперь. Но суть человека остается неизменной – он всегда любил путешествовать и познавать новое. Какая разница куда – в Петушки или на Марс?
В переходные моменты истории, когда происходит резкая смена форм жизни, западная цивилизация устремляет духовный взор на Восток. Вот и сейчас мы занимаемся «медитацией прозрения» (випассана) и ходим в пустыню с учителем. Мы проводим время в полном молчании в надежде обрести высшее видение. Спокойствие, собранность, сосредоточение. Мы пытаемся избавиться от эго, ощутить себя частицей всецелого. Думаю, мои занятия выполняют терапевтическую функцию хотя бы уже тем, что обращены к самым что ни на есть очевидным явлениям жизни – скажем, наблюдению за закипающей водой, запечатлению в рисунке трех фаз – покоя, закипания и кипения, которые, по сути, не что иное как три состояния души. Мы наблюдаем за обыденными явлениями, о которых задумывались лишь в раннем детстве. Внутреннее и внешнее – структура предмета и ее внешнее обличие; жизнь щетки, например, – как она образована, какие следы оставляет на бумаге ее щетина, – это художественное исследование заставляет задуматься о функции вещи, читай, месте каждого предмета в этом мире. И своем. Проникновение в суть явления – вот что нас занимало в детстве, когда мы подолгу смотрели на листик, плавающий в луже.
«Я всегда была настолько уверена, что рисование – это не мой талант, что даже не сожалела об этом (не расстраиваюсь же я из‑за неумения ходить по канату!), даже и мысли не было пробовать и учиться. Прошло два с половиной месяца – и я не только учусь, а делаю это с радостью, и не спрашиваю себя «зачем?», и почти не боюсь! И открылся какой‑то «третий глаз», как нюх у парфюмеров, что ли…»
Как по первой написанной фразе можно сказать, что это будет – рассказ, повесть или роман, так и по первой встрече с учеником или пациентом можно понять и жанр наших отношений, и их протяженность во времени. С Ассолью сразу стало ясно: долгосрочная связь. Она с удовольствием выполняла все упражнения, именно с удовольствием, но все, что выходило из‑под ее рук, не связывалось у меня с ней – вернее, с моим представлением о ней. Решительная. Независимая. А линии неуверенные. Понадобилось несколько лет, чтобы Ассоль полюбила лепить. Это событие произошло на нашей кухне в Хайфе. Кто‑то из форумных доброхотов прислал из Москвы детский восковой пластилин, и мы решили вылепить базар. Ассоль взялась за продавца, а я – за покупателей. Увлекшись тетенькой с кошелкой, я на какое‑то время забыла про Ассоль. Поднимаю глаза – и вижу выразительное живое лицо со здоровенным шнобелем и усами, выразительную позу, а самое удивительное – Ассоль, слепив фигуру, одевает ее в одежду, как дети. Но получается у нее не по‑детски профессионально – у тела и одежды разная фактура. Так дети не умеют. – Я все поняла, Леночка, я все поняла, – повторяет Ассоль, и я вспоминаю, как смотрела в детстве на змею, которая вылепилась и ползет с ладони. Ассоль меж тем сделала настоящие гирьки, обернула их серебряной фольгой и теперь самозабвенно лепит весы. Моя покупательница еле за ней успевает. У Ассоли открылся талант. Теперь она умудряется лепить, держа на руках младшую дочку. Уверенные формы, яркие характеры. Все по Фляйшману: лепка оказалась тем делом, которое дает Ассоли возможность «получить от жизни часть той самой энергии», которая необходима для подпитки и укрепления духа.
Date: 2015-05-19; view: 469; Нарушение авторских прав |