Старший. За слезами Эми что-то прячется

За слезами Эми что-то прячется. Она молча кивает, словно ей давно все известно. Ее печаль не изливается рыданиями, как вчера вечером. Отступив, она пропускает меня в комнату.

И тут я вижу.

— Харли, — Выдыхаю я. Руки начинают дрожать.

— Ее Орион принес, — объясняет Эми. — Харли... Наверное, заранее нарисовал...

Эми никогда не узнает, насколько на самом деле реалистична эта картина. Когда его утянуло наружу, волосы чуть сильнее прижало от резкого движения, и удивления на лице было больше — и, да, боль тоже была — но в короткое мгновение перед тем, как шлюз закрылся, корабль двинулся дальше, а самого его поглотил космос, на лице его было точно вот это самое выражение, эта радость.

— Возьми ее себе. Вы были намного ближе. Не знаю, почему он вообще подарил ее мне, а не тебе.

Замечаю рыбку у ног нарисованного Харли.

Эми всегда думала, что Харли называл ее рыбкой, потому что ее красно-оранжевые волосы гармонировали с цветами золотой рыбки, которую он писал, когда познакомился с ней. Но он так и не рассказал ей, почему вообще писал золотых рыбок, почему в его комнате живого места не было от их изображений. Просто потому, что Кейли их больше всего любила.

— Он хотел, чтобы она была у тебя, — отвечаю я. — Ты напоминала ему об одном человеке.

Мгновение мы молча впитываем в себя картину и то, что сделал Харли, то, как он нас оставил. Он по-прежнему в одиночестве, стоит и смотрит на нас, улетая.

— Я поняла, — говорит вдруг Эми, указывая на стену и вытаскивая меня из воспоминаний. — Связь между ними. Те, у кого военное прошлое, — их и убивали.

Я рассматриваю списки.

— Мой отец — тоже военный. Что, если Убийца вытащил меня вместо него случайно? — ее голос дрожит, и я спрашиваю себя почему: то ли из-за страха за отца, то ли из-за смерти Харли, а может, виновато и то, и другое.

— Я проснулся сегодня, а несколько десятков криокамер отмечены крестами. Сначала я подумал, что это Харли... но, видимо, это убийца помечал своих жертв...

— На папиной двери была метка? — Эми роняет блокнот.

— Я... не помню. — Я не о двери беспокоился, а о Харли.

— Надо проверить! — Эми направляется к двери.

Я отстаю на мгновение, чтобы захватить со стола пленку. Пока мы мчимся по коридору, я регистрируюсь в системе.

— Доступ разрешен, степень — Старшая, — щебечет компьютер под шелест открывающихся дверей лифта. По пути наверх я открываю на пленке карту вай-комов.

— Что делаешь? — спрашивает Эми, неотрывно глядя на цифры над входом.

Оттягиваю отметку времени назад и смотрю по точкам, кто, где и когда был.

Вчера вечером на карте появилась точка Харли — и с тех пор мягко мерцала у двери шлюза, периодически двигаясь по коридору и обходя криоуровень. На всем уровне больше ни души — до тех пор, пока не появляюсь я. Вот он я, и я бегу, потом останавливаюсь. Моя мерцающая точка сливается с точкой Харли, и у меня перед глазами возникает наша ссора — наша последняя ссора.

Эми наблюдает поверх моего плеча. Точки разделяются, и моя теперь мигает невдалеке лифта. Харли не отходит от двери. Интересно, чем он занимался в те последние часы. Рисовал? Размышлял?

Проматываю вперед. В районе утра появляются точки Старейшины и Дока, но они не задерживаются, а сразу отправляются в лабораторию на другом конце уровня. Я робко поднимаю взгляд на Эми.

— Я заснул, — признаюсь я. Интересно, Док со Старейшиной меня заметили?

Эми качает головой.

— Это по-любому не они сделали, так? Они вообще даже близко к замороженным не подходили.

Мы снова поворачиваемся к карте. Моя точка носится по рядам криокамер, считая нарисованные кресты.

А потом она идет к шлюзу.

Вот — я; вот — он.

А потом его точка пропадает.

В горле у меня встает ком. Перед глазами все расплывается в тот самый момент, когда точка вдруг вылетает прочь с карты и не возвращается обратно.

Эми с шумом всасывает воздух и долго не выдыхает, и только потом я слышу рядом тихое «Ах!».

— Больше никто не спускался, — говорю я, когда мы приезжаем на четвертый этаж. — Это мог быть только Харли.

— Но Харли не отходил от двери с тех самых пор, как ты пришел.

Мы смотрим друг другу в глаза. Харли не мог нарисовать эти кресты.

— Погоди, эта штука, — говорит Эми, указывая на пленку, — может отслеживать людей только через кнопки за ухом, так?

Я киваю.

— Меня на ней не видно, так?

Качаю головой.

— А что Орион? Это ведь он принес мне картину. Значит, он должен был спускаться туда и, значит, у него нет такой кнопки, так? Я видела у него на шее шрам. Хоть он и закрывает его волосами, все равно видно. У него точно нет этой вашей штуки. Значит, карта его не покажет.

И — ох! — она права.

Орион.

Эми

Дверь в конце коридора заперта.

— Как нам...? — запинаюсь я. — Что нам делать?

Старший выбивает дверь ногой.

Прикладывает большой палец к сканеру. Лифт едет вниз мучительно медленно.

Я тру мизинец, пока он не начинает болеть, и думаю обо всех обещаниях, что мы с папой давали друг другу.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда мы проезжаем первый этаж.

— Проверяю биометрические сканеры, — отвечает Старший, стуча по пленке. — Вчера днем пришел Харли. Я спустился после заката. Утром появились Док со Старейшиной, и, кажется, они все еще тут, в той, другой лаборатории. Но смотри — записи об Орионе нет — есть только еще одна о Старейшине, хотя он в тот момент уже был в лаборатории.

Он передает пленку мне. И вправду, сразу после Дока идет запись Старейшина/Старший, а потом, через пять минут, еще одна такая же.

— Он придумал, как обмануть сканер, — предполагаю я. Ну почему этот лифт еле тащится?!

— Невозможно, — мычит Старший, засовывая пленку в карман. — Он сканирует ДНК. Его невозможно обмануть.

Двери разъезжаются в стороны.

Нас, словно взрывной волной, окатывает холодом.

Десятки и десятки замороженных выставлены на обозрение, вынуты из камер, и хрустальные гробы уже начинают запотевать, скрывая застывшие внутри тела. На всех открытых дверцах горят свеженарисованные кресты. Старший был прав. Это убийца помечал своих жертв, готовился к последнему убийству, массированному удару по всем замороженным военным.

У меня в голове пульсирует лишь одна мысль.

— ПАПА! — кричу я, протискиваясь мимо Старшего, и бросаюсь к контейнерам. Сворачиваю к сороковым — да, вот оно, замороженное тело моего отца. Протерев стекло от конденсата, мгновение вглядываюсь в его лицо.

В крови у меня довольно адреналина для того, чтобы поднять холодную стеклянную крышку и швырнуть на цементный пол. Я так этого хочу. Хочу, чтобы он проснулся, разорвал ледяные кандалы, прижал меня к себе и согрел.

Я хочу этого.

Бросаю взгляд на ящичек у него над головой. Огонек горит зеленый, не красный. Орион только вытащил их из камер, но не отключил, как меня.

Вокруг раздается треск и грохот. Старший носится туда-сюда по проходам, запихивая на место остальных замороженных и закрывая дверцы камер. Я заталкиваю папин замороженный контейнер в криокамеру и закрываю дверцу, Красный крест на двери словно издевается надо мной. Поворачиваю ручку и запираю замок. Подарив себе последний взгляд на дверь с номером сорок один, я бросаюсь вдоль по проходу к следующему вытащенному контейнеру.

Мы управляемся довольно быстро. Все дверцы заперты, все замороженные благополучно вернулись в замороженное состояние.

Ориона нигде не видно.

— Зачем он это сделал? — спрашиваю я сквозь одышку.

Изо рта Старшего вырываются облачка пара.

— Я ему мешал, — тянет он задумчиво, говоря и осознавая в одно и то же время. — Начни он открывать двери, пока я был тут... я бы проснулся — от этого куда больше шума, чем от краски. А когда он их пометил... естественно, я, увидев, побежал бы к тебе, давая ему кучу времени вытащить тех, кого он заранее пометил...

— Но зачем? — недоумеваю я. — Зачем столько труда? Он ведь понимал, что мы тут же вернемся и все увидим... Он ведь их даже не отключил, просто вынул из камер.

Старший медлит.

— Такое ощущение, словно это испытание.

— В каком смысле?

— Он объявил, что собирается делать. И ждал, чем ответим мы. Позволим мы им растаять или засунем обратно.

— Естественно, я бы не дала растаять своему отцу!

Старший поднимает на меня взгляд.

— Не думаю, что испытание предназначалось для тебя.