Гомогенность факта как основной постулат

Неротефлектированный чувственный опыт, даже когда он приведен порядок, в очень малой степени является знанием. порождает работы На ранней стадии этой работы мы лишь. Возможность перехода к знанию, которое универсально, действительно и применимо, зависит от обнаружения – посредством рефлексии – категории. Наше знание категорий это факт особого рода – факт, связывающий, сгармонизированный с ценностью и значением. Достижение этой гармонии есть цель и достигается она лишь в процессе последовательного приближения. Сначала, на первом этапе, примем допущение, что факт есть система. Это позволит нам сформулировать основной постулат гомогенности факта. Мы таким образом устанавливаем твердое основание для наших дальнейших рассуждений – можем рассматривать факт как нечто целостное, единую область, любая часть которой может быть опознана посредством оперирования такого рода, которое мы уже умеем выполнять. Одна из основных задач естественной философии – рассмотреть следствия этого постулата и применить его к расширению нашего знания факта за пределы ограничений нашей непосредственной осведомленности. Эта задача не может быть выполнена посредством внимания к одному лишь факту, ибо она требует постоянной аппеляции к значению, чтобы выбирать из бесконечно предстающего перед нами опыта те феномены, которые могут наилучшим образом обогатить наше знание.

Прогресс науки состоит в нахождении все лучших средств для перехода от феноменов к фактам. Этот прогресс часто обманчив, ибо феномены – если их привести в движение посредством хороших гипотез – полны данных, которые необходимо приводить в порядок и реорганизовывать. Формулирование научной теории можно сравнить с открыванием ворот в переполненной овчарне. Одна-две смелые овцы пробуют выйти; другие следуют за ними, в конце концов начинается свалка, и нужны пастухи и овчарки, чтобы управлять этой толпой. Искушение умножать знание увеличивая количество фактов ничего не прибавляет к нашему пониманию феноменов, и усугубленное целью достижения "практических результатов", служит лишь нашей адаптации к функциональному механизму мира, в котором мы живем. Эту адаптацию нам приятно называть "управлением природой", причем мы не замечаем, что с равным успехом можно сказать, что природа управляет нами. Знание приводит нас в движение, но оно не делает нас свободными.

Проблемы, связанные с переходом от феноменов к факту – предмет естественной философии, задача которой – удостовериться, что мы осознаем значимость перехода от опыта к знанию. Даже упрощая опыт до уровня обыденного сознания, мы видим, что задача сведения данных естественных наук в единую схему становится все более трудной с каждым годом. Объем данных, составляющих наше знание факта, непрерывно возрастает и расширяется. Частично это происходит благодаря систематической записи чувственного опыта, частично – благодаря употреблению различных приборов, которые служат для расширения возможностей наблюдения далеко за пределы непосредственных данных человеческих органов чувств. Действительно, количество и разнообразие обнаруженных фактов так велико, что в нашем столетии едва ли была сделана попытка построить из них единую структуру, которая могла бы быть названа "знанием феноменального мира". Вместо этого порядок ищется в рамках различных ограниченных областей. Эта процедура прекрасно работает, пока мы вынуждены специализироваться, но она ведет к отвлечению нашего внимания от феноменов и заставляет нас верить, что факт каким-то образом непосредственно дан нам в нашем опыте. Любое предположение, что возможна единая структура, в которой все знание найдет свое место, вызывает недоверие ученых, которые помнят неудачу "системосозидателей" последних двух столетий, разрушившую доверие к спекулятивной философии, и поддаются доминирующей в последнее время позиции, завоеванной анализом и критицизмом – в то время как все эти неудачи возникают из-за незамеченного нарушения при переходе от феноменов к факту. Ошибка состоит в предположении, что причина и цель каким-то образом обнаруживаются в нашем чувственном опыте. Факты обычно описываются в терминах процессов, происходящих во времени, и это описание едва ли может избежать употребления языка причинности и целеполагания. Действительно, эти понятия столь глубоко укоренены в нашем обычном языке, что нам трудно выражаться и даже думать, не употребляя их.

В двадцатом веке естественные науки – уже одной только инерцией открытий – ослабили веру во многое, что ранее считалось твердо установленной истиной. Новые открытия сделали возможными две линии философских исследований. Одна следует старым методам специализированных гипотез, которые делают возможным описание феноменов как фактов и обращение с ними как с фактами, которые, в свою очередь, могут быть употреблены для цели технологического развития; другая исследует полную риска ничейную землю, лежащую между фактами и феноменами. Последняя – опасная почва для тех теоретиков, которые считают, что надежны только методы наблюдения и анализа. Ученый-экспериментатор, однако, по необходимости остается в опасной зоне, ибо именно здесь обнаруживают себя феномены. Так возникает повторяющееся непонимание между теоретиками и экспериментаторами; хотя в некоторых отраслях науки уже считается необходимым принимать новые факты такого рода, которые не удовлетворяют старым правилам логики и даже не могут быть адекватно выражены в словах.

В прошлом, вследствие некритического принятия некоторых неточно сформулированных предположений, ученые завели привычку считать открытие специфических регулярностей в узкой области в некотором смысле более респектабельным и заслуживающим поощрения, чем обнаружение общих принципов, презрительно называя их "метафизическими", и предпочитая прямое внимание к тому, что они называют "обобщением" на основе наблюдения и эксперимента. Поскольку обобщение в любой форме означает выход за пределы непосредственного опыта, законность такой процедуры может лишь предполагаться, как сама собой разумеющееся. Позже, однако, ученые пришли к признанию, что некритическое отношение к общим принципам, это не только плохая философия, но и плохая наука. Они поняли, что многие принципы, которые ранее принимались как имеющие универсальную действенность, впоследствии оказались несовместимыми с наблюдаемыми фактами. Например, в естественной философии девятнадцатого века никоим образом не подвергали сомнению принцип непрерывности, который казался экспериментально установленным навеки работами Жюля и Кельвина. Может быть, наибольший удар по самоуспокоенности физиков был нанесен, когда Планк продемонстрировал, что на атомной шкале существует прерывность, что в природе все действует скачками. Принцип единообразия, который тоже считался само собой разумеющимся в девятнадцатом веке, привел к бессмысленной и безнадежной погоне за механическим объяснением всех феноменов, включая жизнь и сознание, погоне, наскучившей как физикам, так и биологам.[76]