Когда опустился занавес

◊◊◊ Кадзуки Хосино – 24 сентября, четверг, 12.25 ◊◊◊

Проходит еще один день, в течение которого я ни с кем в школе не разговаривал.

Сейчас большая перемена. Я потягиваюсь и гляжу в окно. Погода отличная, в класс заглядывает мягкое солнышко, а вот на завтра обещают дождь и ветер.

Внезапно правую кисть пронизывает боль. Рана уже затянулась, но время от времени дает о себе знать.

На кисти остается глубокий, прямой шрам.

Всякий раз, когда я гляжу на него, я думаю:

…Я сделал то, что никогда не исчезнет.

Оглядываю полупустой класс и вздыхаю.

Коконе по-прежнему в больнице. Ее жизни ничего не угрожает, но рану, которую я ей нанес, никак нельзя назвать поверхностной. На животе останется шрам, добавившись к многочисленным отметинам на спине.

Моги-сан тоже еще в больнице. Внешне она не изменилась, но ее отношение ко мне стало более отстраненным.

Юри-сан часто прогуливает школу, видимо, не переварив еще в полной мере события «Кинотеатра». Вот и сегодня ее нет. Когда мы с ней беседуем, она пытается казаться веселой, но мне до боли очевидно, что это лишь маска.

Ироха-сан меня избегает. Юри-сан сказала, чтобы я об этом не беспокоился и что все устаканится, но, думаю, это ложь в утешение.

Харуаки с того дня вообще ни разу со мной не заговорил.

Я выхожу из класса.

Мне вдруг совершено расхотелось оставаться на вторую половину занятий. Если и дальше буду сидеть в этом полупустом классе, только головную боль себе заполучу.

Идя к шкафчикам для обуви, краем уха слышу в разговоре двух проходящих мимо девчонок выражение «люди-собаки».

«Люди-собаки».

В итоге никакого серьезного влияния ни на что они не оказали. Когда все жертвы пришли в себя, загадка потеряла интерес, и СМИ скоро перестали о ней говорить. Ток-шоу, которые постоянно грызли эту тему, тоже переключились на новый скандал: какие-то там внебрачные похождения с участием звезды из популярной группы и ее продюсера.

С учетом масштаба происшествия вряд ли про «людей-собак» забудут совсем скоро, но о них перестают говорить; это уже не тема дня.

Судя по тому, что сейчас происходит, вряд ли люди как-то серьезно задумались над своими нравственными ценностями. В Интернете это дело тоже мало обсуждают. Сейчас обитателей сети больше волнует история какого-то автора аниме, который оскорбил фаната. Информация об этом разлетелась мгновенно; сразу столько дерьма оказалось на вентиляторе. Кого-то там даже арестовали за угрозу убийства. Не могу отрицать: меня малость раздражает, что то, чего пытался достичь Дайя, оказалось на одном уровне с такой тривиальщиной.

Ну, впрочем, не думаю, что усилия Дайи были совсем уж тщетными. Уверен, некоторые из людей задумались над проблемами, которые он вынес на первый план. Но чтобы сохранить интерес масс, конечно, ему надо было бы продолжать. Все темы имеют срок давности, если можно так выразиться.

Я открываю свой шкафчик и переобуваюсь в кожаные туфли. Никто меня не ругает за то, что я ухожу из школы раньше времени.

Мой взгляд падает на учеников, играющих в бейсбол и баскетбол на школьной спортплощадке.

В школе тоже почти ничего не изменилось, хоть здесь и было столько [рабов]. Они все забыли о «шкатулке», хотя некоторые, возможно, испытали какое-то серьезное последействие. Но этого недостаточно, чтобы по-настоящему повлиять на школьные будни.

– …

Почему, интересно?

Мне немного неуютно. Да, я остановил Дайю; да, я все время к этому стремился; и все равно мне чуток грустно, что совсем ничего не поменялось.

В смысле, если подумать о том, что вышло, – чего вообще любой из нас способен добиться?

Если Дайя, готовый принести в жертву самого себя, так и не смог ничего изменить, сколько смысла в существовании нас всех? Почему повседневная жизнь школы идет своим чередом, несмотря на то, что одна школьница серьезно ранена, другой ученик покинул школу, а третья исчезла без следа?

…Нет, такая мысль слишком дайяцентрическая.

На самом деле именно поэтому я верю в целительную силу повседневной жизни; именно поэтому я верю, что могу спасти Марию, сделав ее частью саморегулирующихся будней.

Сейчас я так сентиментален потому, что Дайя – хотя он, возможно, уже с этим не согласится – мой друг. Я чувствую, что его усилия заслуживают того, чтобы хоть чуть-чуть окупиться.

– Дайя…

Дайя опять исчез.

После того, что было, я видел его лишь раз. Он перестал красить волосы и убрал серьги; он пришел в школу с заявлением об уходе. Я собрал всю смелость, какую только нашел в себе, и попытался заговорить с ним, но он лишь слабо улыбнулся и больше не обращал на меня внимания.

Понятия не имею, что Дайя собирается делать сейчас.

Покинув школу, я сажусь на поезд и еду до знакомой многоквартирной пятиэтажки. В этом лифте я никогда не нажимал других кнопок, кроме «1F» и «4F»; это не изменится и дальше. Как всегда, я нажимаю «4F» и направляюсь к комнате 403.

Достаю дубликат ключа, который мне дала Мария, и отпираю дверь.

Передо мной пустая комната без мебели.

Никого.

Я быстро снимаю туфли и, как обычно, располагаюсь в пустой квартире как дома. Только здесь теперь нет ни следа Марии.

Нигде.

Я могу вытерпеть отсутствие мебели; в конце концов, здесь всегда было мало вещей.

Невыносимо, что в воздухе не пахнет мятой.

Аромата, который ассоциируется у меня с Марией, больше нет, и я понимаю: Мария сюда не вернется.

– Мария…

Она исчезла.

В тот день, едва закончив обрабатывать рану Коконе, она как испарилась. Я не спускал с нее глаз, но она, должно быть, специально выжидала момента и нашла наконец возможность ускользнуть. Я сразу же обыскал все вокруг, но найти ее не сумел.

Она все еще числится в школе, но вряд ли собирается в нее ходить – особенно с учетом того, что она съехала с квартиры.

Скорее всего, она вообще не хочет меня больше видеть.

Разумеется, я все равно ее верну. У меня обязательно получится.

– …АаахАаааа!

Мне трудно дышать; как будто кислород из легких отсасывают. Грудь болезненно пульсирует, потому что я хочу увидеть Марию, я так сильно хочу увидеть Марию. На глазах выступают слезы. Я даже не могу понять, мне печально, или горько, или это какое-то другое чувство; мне просто так больно, что я не могу сдержать слез.

А потом я думаю:

– Я тебе не позволю!

Я не позволю ей сбежать.

Я найду ее, что бы для этого ни потребовалось. Что бы. Ни. Потребовалось. Если мне придется убить на этой планете всех людей до единого, я готов устроить геноцид – только знак подайте.

Я достаю мятный ароматизатор воздуха, который купил только что, и начинаю ходить по квартире, капая им на пол то тут, то там. Однако распространившийся в воздухе знакомый запах не приносит успокоения. Его недостаточно. Нескольких капель ароматизатора никогда не будет достаточно.

Дайте мне воздуха!

– Хаа… аа… хаа!

О Мария.

Настоящая Мария без «шкатулки». Чистая Мария, которую я никогда не видел.

…Нулевая Мария.

Где ты?

Если это тебя освободит, я с радостью вскрою кожу Аи Отонаси!

Щелк.

Внезапно поворачивается дверная ручка.

Я страшно нервничаю. Излишне говорить, что я не имею никакого права здесь находиться, но тем не менее спокойно разливаю тут ароматизатор, как у себя дома. Если сейчас войдет кто-то из управляющей компании, у меня проблемы.

Но когда я вижу, кто вошел, тут же понимаю, что мое беспокойство было просто глупым.

Все намного хуже.

Худшее, что только могло быть.

– «О».

Она вновь приняла облик, немного напоминающий Марию.

Мы уже несколько раз встречались. Не все наши встречи приводили к тому, что ситуация менялась в худшую сторону, но сейчас – другое дело.

«О» стоит передо мной как враг.

Она пришла, чтобы сразиться со мной.

С такой же отталкивающей, как и всегда, улыбкой, она спрашивает:

– Ты готов?

…К чему?

«О» отвечает:

– Попрощаться с этим миром!

♦♦♦ Дайя Омине – 24 сентября, четверг, 10.45 ♦♦♦

Даже лишившись «Тени греха и возмездия», я[3] сохранил большую часть своих знаний о «шкатулках». Не знаю, почему; возможно, это из-за того, что я знал о них еще до того, как сам заполучил такую.

Я иду по Синдзюку. Здесь полно народу. Но, в отличие от прошлого раза, на меня не накатывает головокружение. Я не вижу никаких грехов, когда наступаю на чьи-то тени. Я знаю, что все эти люди прячут под кожей грязную грязь, но толпа больше не напоминает мне шевелящуюся мусорную кучу.

Они просто люди.

Я тянусь рукой к серьгам, но вспоминаю, что ничего металлического в моих ушах больше нет. Я криво улыбаюсь.

Прямо посреди толпы я вдруг опускаюсь на колени. Прогнув спину, грациозно опускаю лоб до земли.

Как ни гляди, мое поведение не назовешь иначе как «странным».

…Так.

Я поднимаю голову. Несколько человек кидают на меня косые взгляды, но большинство меня просто игнорируют и не вмешиваются. Вот как я могу влиять на людей, совершая странные поступки. Вот и вся степень моего влияния теперь, когда я никем не могу управлять.

Я бессилен чего-либо достичь.

– Хех…

Ну и ладно.

Люди проходят мимо, им все равно.

Да, так нормально. Для меня мир превратился в кучку людей, к которым я не имею никакого отношения и никогда не буду.

И это невероятно приятное чувство.

Однако –

Как только я встаю на ноги, кто-то хлопает меня по спине.

Я разворачиваюсь.

– А, это ты? – я морщусь. Говоря откровенно, это лицо я предпочел бы больше никогда не видеть. – Тебе от меня еще чего-то надо?

В ответ на мою реакцию она пучит глаза и принимается без умолку трещать. Она так взбудоражена – я ни слова не могу разобрать из того, что она несет; впрочем, терпеливо послушав некоторое время, я наконец понимаю, чего она от меня хочет. Судя по всему, она хочет, чтобы я вел себя как подобает богу и спас мир.

– Ты хочешь, чтобы я тебя направлял? Это исключено; у меня нет больше этой силы. …Что? Тебе неважно, есть она у меня или нет? Это же глупость. В общем, хочу сказать предельно ясно: я не хочу и не собираюсь больше делать чего-то такого.

Мой ответ ее явно не порадовал. Она становится вся такая взволнованная и принимается переубеждать меня. Что за упрямая девчонка. Она ведь даже не помнит «шкатулку», которую я к ней применил.

– Ответственность? Да, я собираюсь сдаться, как только Коконе станет лучше. В конце концов, убийство Камиути – большой грех. …Мм? Ты не это имела в виду? Тогда что ты называешь «ответственностью»? …Ответственность за то, чтобы направлять тебя? Но я тебя отпустил, не так ли? И чего еще тебе надо? …Что? Ты ошибаешься. Твоя жизнь мне не принадлежит. И никогда не принадлежала. Она только твоя и ничья больше.

Она по-прежнему не сдается.

– Будь добра, прекрати уже, пожалуйста! Не жди от меня ничего. Я всего лишь ученик старшей школы – нет, сейчас даже уже не ученик. Я просто неудачник, который даже в школу нормально ходить не может… я просто человек!

Она изо всех сил старается заставить меня передумать.

Веди меня, говорит она. Спаси меня, кричит она.

Да блин же, как ты хочешь, чтобы я это делал?

Похоже, говорить с ней бессмысленно. Я отворачиваюсь.

– Теперь живи свою жизнь сама.

Мы друг с другом закончили.

Вот что я ей говорю.

Я явственно отвергаю напоминание о моей утраченной силе.

В следующую секунду я чувствую обжигающую боль в спине.

– Э?

Силы покидают меня, я падаю на колени.

В секунды все вокруг пачкается вытекающей из меня кровью.

Я кашляю кровью и смотрю в лицо той, кто меня ударила. Лишь тут я осознаю, что, хоть я и говорил с ней только что, но на самом деле не смотрел на нее. Я говорил с ней как с галлюцинацией, порожденной моим разумом.

Лишь будучи раненым, я смог ее узнать.

Лишь ранив меня, она смогла заставить меня вспомнить о ее существовании.

– Человек? Что за шутки? – произносит она, глядя на меня сверху вниз пустыми глазами. – Ты бог.

Школьница со стянутыми в пучок волосами бросает большой кухонный нож и принимается размазывать по лицу мою кровь, как макияж.

– Как мне продолжать жить, если ты не бог? Прими ответственность! Пожалуйста, прими ответственность за то, что ты начал!

Люди вокруг нас, заметив наконец, что происходит, начинают вопить.

– Тебе нельзя.

Она смеется, а на глазах у нее слезы.

– Тебе нельзя снова быть человеком.

С этими последними словами она убегает, врезаясь то в одного, то в другого прохожего.

Она быстро исчезает из виду. Но совсем скоро она сломается под тяжестью всего того, что сделала. Она приперта к стене. Этот мир никогда не станет теплым и справедливым, он не защитит ее.

Вот к чему привела моя неудачная попытка направлять людей в роли бога на земле.

– …Ха.

Я снова кашляю кровью.

– …Ха-ха.

Таков, значит, результат всего, что я сделал, да? Это так ужасно, что мне приходится смеяться.

Впрочем, если подумать – ничего удивительного. Почему я вообще решил, что могу уйти, избежав наказания? Я что, решил, что последствия всего содеянного мной магическим образом исчезнут?

Даже потеряв свою силу, я загоняю в угол других, а они загоняют в угол меня.

Что посеешь, то и пожнешь. Я всегда ожидал, что эта дорога завершится моим падением; в каком-то смысле мои ожидания сбылись.

Однако.

Даже несмотря на то, что я понимаю, что винить некого, кроме меня самого…

– …Это… плохая шутка… – сетую я.

Я больше не хочу собственного уничтожения. Не желаю, чтобы все так кончилось. И все же я получил то, что получил, потому что сам же раскрутил шестеренки своей судьбы в сторону гибели.

Я давно уже прошел точку невозврата? Да заткнитесь вы. Но что же мне делать? В смысле, я –

– …Я так… хочу… жить!

Я выплевываю эти слова, идущие от всего сердца, вместе с кровью.

Больно. Больно. Больно. Больно.

Я хочу жить.

Коконе.

Коконе, я хочу увидеть тебя.

Я был слеп; лишь сейчас я вижу, что есть «правильно». Мне плевать, если я ни на что не способен. Мне плевать, если я стану просто обузой. Я все равно хочу быть с тобой. Я понимаю, что именно этого я хочу, что именно к этому я должен был стремиться… а я!

Мое желание будет раздавлено вот так?

Не делайте из меня идиота!

Стиснув зубы, я с трудом поднимаюсь на ноги.

Мне нельзя вот так проигрывать. Мне нельзя умереть здесь. Ближайший полицейский участок, кажется, прямо за углом. Я должен добраться туда.

Шатаясь, я иду через толпу, с меня капает кровь. Никто даже не пытается мне помочь. Все до единого стараются держаться от меня подальше. Я не смог изменить равнодушие этого мира.

Я пожинаю то, что посеял?

Я пытаюсь смеяться, но не могу. Быстро же я дошел до предела. Не могу больше двигать ноги; мое сознание постепенно уплывает. Мир вокруг меня начинает крутиться.

Здесь все и закончится.

Я без сил оседаю на землю.

Потом я думаю:

Если кто и может меня сейчас спасти, то лишь она – живое воплощение надежды.

К оглавлению

Эпилог

– Омине! Ты как?! – кричу я, подхватывая его.

– …Ая? – шепчет он и закрывает глаза.

Его серый пиджак весь в крови. Его рана глубже, чем у Кирино, а у меня при себе никаких средств первой помощи.

Я сразу вижу, что ему уже не помочь.

Я не случайно на него наткнулась. Мне некуда было идти, поэтому я шла за Омине. Никакого особого смысла в этом не было; он один раз дал мне возможность сделать мое «Ущербное блаженство» безущербным, и я надеялась, что вдруг он подарит мне еще шанс. Абсурдно. Наивно.

И когда он прошептал «ты все-таки пришла», я решила, что он заметил, что я держалась за ним.

Но нет, я уверена, что дело не в этом. Он, похоже, по-прежнему видит во мне воплощение надежды, хоть у него и нет больше «шкатулки».

Я этим очень горжусь, но в то же время меня страшно раздражает, что я не могу оправдать его ожиданий.

– Держись, я сейчас вызову «скорую». Постарайся не потерять сознания, – поспешно говорю я ему, отлично понимая, что, возможно, уже поздно.

Превозмогая боль, Омине медленно произносит:

– Дай… воспользуюсь…

– Что? Что ты хочешь сказать?

Выплескивая остатки сил, Омине называет единственное средство, способное его спасти.

– Дай воспользуюсь «Ущербным блаженством»!

Стереть мои воспоминания о Кадзуки Хосино.

Вот что значит – использовать «Ущербное блаженство» на Омине.

Нет, я по-прежнему не могу сказать, что меня это устраивает. Даже после того, как я увидела, во что он превратился. Та практически вечность, которую мы провели вместе, правит моим сердцем, хочу я этого или нет. Да, правит. Кадзуки глубоко укоренился в человеческой части моего сердца. Он везде, удалить его невозможно.

Забыв Кадзуки, я никогда уже не буду прежней. Я стану существом похожим, но другим – с тем же телом и с той же целью.

Бросать саму себя страшно.

Эх… почему я ничего не предпринимала, пока все не зашло так далеко? Почему я не обрубила связи с Кадзуки сразу же?

Я что, поддалась лени и искушению уютной жизни с ним вдвоем? Я что, наслаждалась жизнью, пренебрегая своей целью?

…Нет.

Я мысленно качаю головой. Мои связи с Кадзуки очень крепки. Они не из тех, что можно разорвать, просто решив это сделать. Они не могли не стать такими прочными – с учетом «Комнаты отмены».

Я это признаю.

Связи между мной и Кадзуки абсолютны; им было судьбой назначено образоваться.

И я собираюсь оборвать их.

–!..

…Не мешкай. Ты же столько раз это уже делала.

Но тогда –

Невольно приходит в голову вопрос.

Имеет ли слово «я» хоть какой-то смысл, если я раз за разом исчезаю? Буду ли «я» на самом деле существовать, когда в конце концов исчезну?

Что есть «я»?

Но тут я начинаю чувствовать себя дурой.

– Ху-ху…

О чем тут думать?

Я уже нашла ответ, и не один раз.

«Я» – «шкатулка».

Я «шкатулка», мое единственное предназначение – выполнять «желания» других.

И сейчас прямо передо мной – человек, ищущий моего «Ущербного блаженства».

Я улыбаюсь, глядя на Омине.

– Хорошо, я использую его!

Никаких колебаний.

«Шкатулка» не должна колебаться.

– Пожалуйста, – Омине протягивает окровавленную руку и притрагивается к моей щеке. Его касание такое слабое, что я понимаю: он совсем на пределе. – Я не хочу умирать.

Внезапно мне вспоминается кое-кто, кого похожее «желание» втянуло в мир бесконечных повторов, потому что она оказалась не способна всем сердцем поверить в то, что может выжить.

Омине реалист. Он не сможет отмахнуться от своей судьбы.

Иными словами, даже использовав «Ущербное блаженство» –

Я обрываю эту свою мысль.

Если кто-то просит меня о спасении, я дам ему спасение.

Я беру его окровавленную руку и кладу себе на грудь.

А потом – я исчезаю.

Я исчезаю.

Я исчезаю.

Я погружаюсь на морское дно. Здесь совершенно темно, я не вижу даже собственных рук. Я теряю форму. Я перестаю ощущать свое холодное, замерзшее тело. Я не знаю, где я. Может, я само море.

Откуда-то издалека я слышу смех – много смеющихся голосов. Но они ненастоящие, и я не приближаюсь к ним.

Раз люди здесь не видят друг друга, то и выделываться нет надобности. Моя твердая оболочка раздавлена толщей воды, моя мякоть выглядывает наружу – этого никто не должен видеть. Это слабая я. Прежняя я. Но это не имеет значения, потому что тут никого больше нет.

Мир далеко.

Люди далеко.

– …Ах.

Вдруг включается свет, которого здесь не должно быть, и нарушает мое одиночество. Этот свет не назовешь ласковым – жесткий луч, фокусирующийся на грешниках. Он настолько ярок, что я щурюсь.

Появляется она.

Я называю имя этой девушки.

– «О».

Однако.

Она не «О». Нет, то есть она «О», но в то же время не «О». Эта чарующая улыбка принадлежит –

– Сестричка Ая.

Теперь мне понятно все.

Как работает моя «шкатулка». Что мое «Ущербное блаженство» так и останется ущербным. Что все мои усилия напрасны. Что все, что я делала, – просто бесцельно блуждала по этому угольно-черному морю. И что я раз за разом стираю себе память, чтобы забыть об этом.

Мне понятно все.

Но тогда?..

Но тогда – ради чего я все это делаю?

– Мария, – зовет она меня по имени. – Ты же помнишь мое «желание», правда?

– Ну конечно!

Лишь так я могу искупить то, что я наделала.

Лишь это я могу сделать для своей любимой сестрички.

Сестричка Ая произносит свою любимую фразу:

– Я хочу помогать другим находить счастье.

– Мм, – киваю я.

– Будешь ли ты и дальше выполнять это мое «желание»?

– Мм.

Сестричка Ая ласково улыбается мне.

Я так рада, что пытаюсь улыбнуться в ответ, но, поскольку мое лицо замерзло, не могу понять, удалось мне или нет.

– Поэтому тебе придется и дальше блуждать, Мария. Ты будешь и дальше стремиться к совершенству, хотя ущербное останется ущербным навсегда. И ты будешь и дальше забывать саму себя в поисках того, что не существует.

– Возможно…

– Но ты сама этого пожелала.

– Что ты имеешь в виду? Что ты хочешь этим сказать?

– Твое «желание», Мария – стремиться к идеалу, – отвечает она, так прекрасно улыбаясь мне. – Но когда твое «Ущербное блаженство» станет безущербным, разве ты не осознаешь, что никакой Аи Отонаси в тебе нет?

– Аа, понятно.

Все, что я делала так долго…

– …В любом случае.

В одном я абсолютно уверена.

Я не остановлюсь. Даже если все бессмысленно, даже если это все равно что вечно блуждать по морю.

Верно, мне –

– Мне не нужен никто, кто бы меня остановил.

✵

Я прихожу в себя. Я посреди Синдзюку, стою прямо на земле на одном колене. Я в такой позе, будто держу кого-то, но мои руки пусты.

Замечаю вдруг, что я измазана в крови. Понятия не имею, откуда она, но, как ни странно, я не ощущаю ни страха, ни удивления.

Хотя я ничего не помню, но знаю, что со мной произошло.

Я воспользовалась «Ущербным блаженством».

В моей голове белое пятно; дыра такого размера, что я не смогу ее заполнить. Такая громадная дыра, что меня начинает трясти от одной мысли о ней.

Понятно. Я исчезла.

Я снова перестала быть собой.

Пытаюсь подняться на ноги – и чуть не теряю равновесие; поразительно, каким легким кажется тело. Гляжу на свое отражение в витрине магазина. Мое лицо выглядит ужасно – будто на него пролились все печали мира. Вдобавок мое стройное тело все шатает. Ну, полагаю, этого следует ожидать, если как следует себя не укреплять.

Я делаю шаг – и осознаю, что не знаю, куда идти.

Я ничего не помню ни о семье, ни о друзьях, а значит, у меня нет убежища.

Я резко останавливаюсь, и в меня врезается какой-то мужчина очень делового вида. Взглянув на меня, он цокает языком и тут же уходит.

…Где я?

…Кто я?

Ощущение такое, будто я брожу по морским глубинам.

«»

Внезапно у меня возникает ощущение, будто меня кто-то зовет.

Имя, которое он назвал, очень милое и теплое. Почему-то мне кажется, что этот голос в секунду может раскрыть загадку моей личности.

Я оборачиваюсь.

Но вижу лишь людей, которым до меня совершенно нет дела. Никто из них не мог позвать меня так.

«»

Опять.

От этого голоса мое сердце дрожит.

Но тут я замечаю: хоть я и чувствую этого человека, зовущего меня, я не знаю, что он говорит.

– Что?..

Я притрагиваюсь к щекам.

– Почему я плачу?

Не знаю, что происходит.

Но это наверняка что-то очень дорогое прежней мне.

Уже не имеет значения, конечно; но все же это, видимо, было что-то, что я не должна была терять.

Но…

Не имеет значения.

Я утираю слезы. Мои глаза сухи.

Я не забыла свою цель. Самое важное для меня – выполнять «желания» других. И только. Все, что было дорого прежней мне, должно быть отрезано.

Нет, оно уже отрезано.

Ладно, пойду снова встречусь с «О»^{сестренкой}.

– …Э?

Что это за мысль сейчас пробежала?

Я пытаюсь вспомнить, но не могу. Не могу вспомнить, о чем я думала секунду назад; но я чувствую, что это тоже не имеет значения.

Я буду продолжать блуждать. И все.

И я снова забываю, кто такая «О».

К оглавлению

Date: 2015-05-17; view: 448; Нарушение авторских прав