О свойствах, которые следуют только из того, что у человека есть характер или у него нет его

Человек, который в своем образе мыслей сознает в себе ха­рактер, имеет этот характер не от природы, а каждый раз должен его иметь приобретенным. Можно даже допустить, что утверждение характера подобно некоему возрождению составляет какую-то тор­жественность обета, данного самому себе, и делает для него неза­бываемым это событие и тот момент, когда, как бы полагая новую эпоху, в нем произошла эта перемена. Воспитание, примеры и

наставление могут вызвать эту твердость и устойчивость в принци­пах вообще не постепенно, а внезапно, как бы путем взрыва, ко­торый сразу же следует за утомлением от неопределенного состоя­ния инстинкта. Может быть, немного найдется людей, которые ис­пытали эту революцию до тридцатилетнего возраста, а еще меньше найдется людей, которые твердо осуществили ее до сорокалетнего возраста. Пытаться постепенно стать лучше — это напрасный труд, ибо в то время как работают над одним впечатлением, гаснет другое; утверждение же характера есть абсолютное единство внутреннего принципа образа жизни вообще. Говорят также, что поэты не име­ют характера, например, что они скорее готовы оскорбить своих лучших друзей, чем отказаться от какой-либо остроумной выдумки; говорят, что нечего искать характер у придворных, которые должны подлаживаться ко всяким формам; что плохо обстоит дело с твердо­стью характера у духовных лиц, которые должны в одинаковом настроении ухаживать и за господом на небе, и за господом на земле; что, следовательно, иметь внутренний (моральный) харак­тер — это есть и остается лишь благим желанием. Но, быть может, в этом, виноваты философы, поскольку они никогда не представляли отдельно это понятие в достаточно ясном свете, а представляли добродетель только фрагментарно, но никогда не пытались пред­ставить ее целиком во всем ее прекрасном облике и сделать ее ин­тересной для всех людей.

Одним словом, правдивость во внутреннем признании перед са­мим собой, а также в отношениях скаждым другим, если она ста­ла высшей максимой,— вот единственное доказательство сознания человека, что у него есть характер; а так как иметь такой ха­рактер — это минимум того, чего можно требовать от разумного человека, а вместе с тем и максимум его внутренней ценности (человеческого достоинства), то принципиальность (обладание определенным характером) должна быть доступна самому обыден­ному разуму, и в смысле достоинства она ставит такого человека выше самого большого таланта.

Гоголь Николай Васильевич (I апреля 1809 —4 марта 1852). — русский писатель. По окончании Нежинской гимназии высших наук (1828) Н. В. Гоголь приехал в Петербург, предполагая посвятить себя юсти­ции. Однако атмосфера бюрократиче­ской столицы заставила его отказать­ся от своего намерения. Он меняет несколько мест службы.. Постепенно литературная работа вытеснила все его другие занятия. В 1831 г. состоя­лось знакомство Н. В. Гоголя с А. С. Пушкиным, оказавшим большое влияние на формирование Н. В. Го­голя как писателя. Литературную известность принесли Н. В. Гоголю «Вечера на хуторе близь Диканьки» (1832). Вслед за этим появляются сборники рассказов и комедия «Реви­зор» (1836). В 1836 году Н. В. Го­голь уехал за границу и пробыл там до 1848 года, неоднократно возвраща­ясь в Россию. В Италии он продолжал работать над главным своим произ­ведением — первым томом поэмы «Мёртвые души». Появившаяся вско­ре повесть «Шинель» (1842), отры­вок из которой публикуется в хресто­матии, продолжает волнбвавшую позднего Гоголя тему «маленького» человека, поднятую еще в «Записках сумасшедшего». Гротескная разработ-

ка этой темы Гоголем позволяет ему с невиданной до того остротой наме­тить многие проблемы, подхваченные впоследствии Ф. М. Достоевским. В 1847 г. Н. В. Гоголь выпустил кни­гу «Выбранные места из переписки с друзьями», где выступил с религиоз-но-либералистической проповедью нравсТвеннрго обновления русского общества того времени. Известная критика этой книги была дана В. Г. Бе­линским в его письме к Гоголю. Со­циальная позиция позднего Гоголя была глубоко противоречивой: обли­чая нравственные устои современного ему русского общества (многие главы «Выбранных мест» были запрещены цензурой), он вместе с тем признавал монархию, официальную церковь и крепостное право. Анализ этой проти­воречивости был дан в работах рус­ских революционных демократов В. Г. Белинского, Н. Т. Чернышев­ского и др.

Соч.: Поли. собр. сочинений, т. 1—14. М., 1937—1952.

Лит.: Белинский В. Г. О Гоголе. М., 1949; Тынянов Ю. Н. Достоев­ский и Гоголь.— В кн.: Архаисты и новаторы. Л., 1929; Белый А. Мастерство Гоголя. М., 1934; Эй­хенбаум Б. М. О прозе. М., 1970.

Образ Акакия Акакиевича Башмачкина — ставший уже классическим при­мер бедной, незначительной личности. Анализируя этот образ, А. Н. Леонтьев отмечает чрезвычайную узость основания, на котором зиждется личность Ака­кия Акакиевича. Это •— страсть к переписыванию казенных бумаг. То, что 'обычно выступает как безличная операция, для Акакия Акакиевича превратилось в ведущую деятельность. Мы находим все признаки того, что переписывание бумаг для Акакия Акакиевича — действительно ведущий мотив: оно поглощает все мысли его, служит источником разнообразных приятных переживаний, на­конец, создает ощущение полноты и смысла жизни. В то же время все другие впечатления или стороны жизни для него как бы вовсе не существуют.

Хотя Н. В. Гоголь не показывает нам, как сложилась личность Акакия Акакиевича, из всего контекста повести следует, что она — порождение конкретных социальных условий существования мелкого чиновника. Ведь те собратья по профессии Акакия Акакиевича, которые приводятся как бы для контраста а ним, по существу, мало чем от него отличаются. Их «духовные запросы» не идут дальше «рассматривания кое-каких шляпёнок», "«комплиментов какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга» или «модных претен­зий», сводящихся к приобретению лампы или иной вещицы, «стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний».

Итак, возвращаясь к Акакию Акакиевичу, мы можем повторить, что он — хрестоматийный пример личности низшего уровня. И здесь можно было бы поста­вить точку. Однако прежде зададим следующие два вопроса.

Достаточно ли это заключение для полного описания и понимания личности Акакия Акакиевича? И — второй вопрос, тесно связанный с первым — следует ли из характеристики личности Акакия Акакиевича как «бедной», «ничтожной» или «низшей» однозначное оценочное отношение к нему?

Над этими вопросами должен задуматься каждый человек, тем более пси­холог.

В повести Гоголя содержится ответ на эти вопросы, однако он прочитывается как бы между строк. Этот ответ выражен, например, через неожиданное чув­ство, пронзившее молодого чиновника, который позволил было себе посмеяться над Акакием Акакиевичем, но остановился, вдруг увидев все в ином свете, и через долго потом звучавшие в его ушах слова: «Я брат твой».

Во весь же голос ставит и решает эти вопросы Ф. М. Достоевский. Показ и защита ценности живой души любого, пусть самого «жалкого» человека — один из лейтмотивов всего его творчества. Мы отсылаем читателя к прекрасному анализу этой темы в работе М. М. Бахтина, помещенной в Приложении.

Наконец, процитируем мнение профессионального психолога. А. Ф. Лазурский, завершая описание личностей разных уровней, задает вопрос: нельзя ли уровень психического развития использовать как основу ее этико-социальной оценки? Ответ Лазурского — категорически отрицательный. Таким мерилом, по его мнению, может быть лишь тенденция к развитию, присущая любой личности: «И этот именно «священный огонь», это стремление к возможно более полному и всестороннему развитию и проявлению своих духовных сил мы считаем одина­ково ценным, будет ли оно проявляться в яркой и разнообразной психике богато одаренного человека или же в бедной, примитивной душе индивидуума, принадлежащего к низшему психическому уровню»¹.

Не имея возможности продолжить здесь обсуждение этих важных вопросов, оставляем их на самостоятельное обдумывание и обсуждение читателей.

Н. В. Гоголь МИР АКАКИЯ АКАКИЕВИЧА²

² Гоголь Н. В. Повести. М.—Л., 1977.

Когда ив какое время он поступил в департамент и кто, определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько ни переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему ни­какого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто через прием­ную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже: «Перепишите», ли «Вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, смотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. рлодые чиновники подсмеивались и острили над ним, во сколько к хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же перед ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима; шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были «произнесены. В нем слышалось что-то такое, преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся,; который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с ко­торыми он познакомился, приняв их за приличных светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкой на лбу, со своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — ив этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой».

Bpяд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписывании, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение вы­ражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты. И до которых если он добирался, то был сам не свой, и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило I перо его. ¹ Лазурский А. Ф. Классификация личностей. М.—Пг., 1922, с. 30.