Часть первая. Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Литературные иллюстрации

Повесть-притча

Пер. с англ. Ю. Родман.

Невыдуманному Джонатану-Чайке,

который живет в каждом из нас

Часть первая

Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва

заметных волнах спокойного моря.

В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой,

весть об этом мгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот

уже тысяча чаек слетелись к судну, чтобы хитростью или силой добыть

крохи пищи. Еще один хлопотливый день вступил в свои права.

Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полном

одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан

Ливингстон. Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые

лапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и,

превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутые

вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едва

шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он прищурил

глаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержал

дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев.

Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал.

Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не

останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для

чайки это - позор.

Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и

напрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, -

был не какой-нибудь заурядной птицей.

Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого

необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для

большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете

Джонатан Ливингстон любил летать.

Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам.

Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит

в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над

самой водой.

Он, например, не понимал, почему, летая на высоте меньшей

полувзмаха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почти

без усилий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском при

погружении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, которая

рождалась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалось

поверхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег,

а потом измерять шагами след, его родители, естественно, встревожились

не на шутку.

- Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешь

вести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водой

пеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались

перья да кости.

- Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать,

что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать.

- Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тени

недоброжелательности. - Зима не за горами. Рыболовные суда будут

появляться все реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности,

уйдет в глубину. Полеты - это, конечно, очень хорошо, но одними

полетами сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы

есть.

Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же,

что все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дрался

с сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и

хлеба. Но у него ничего не получалось.

"Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудом

добытого анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я мог

бы потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужно

узнать еще так много!"

И вот уже Джонатан снова один в море - голодный, радостный,

пытливый.

Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скорости

больше, чем самая быстролетная чайка на этом свете.

Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в пике, изо всех

сил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья.

Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль в

час, со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряет

устойчивость.

Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягал

силы, достигнув высокой скорости, он терял управление.

Подъем на тысячу футов. Мощный рывок вперед, переход в пике,

напряженные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый раз

его левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренился

влево, переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие,

и, будто пожираемый пламенем, кувырком через правое плечо входил в

штопор.

Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал

десять попыток, и каждый раз, как только скорость превышала семьдесят

миль в час, он обращался в неуправляемый поток взъерошенных перьев и

камнем летел в воду.

Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнего

перышка, - все дело в том, что при больших скоростях нужно удержать

раскрыты е крылья в одном положении - махать, пока скорость не достигнет

пятидесяти миль в час, а потом держать в одном положении.

Он поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике,

он вытянул клюв вниз и раскинул крылья, а когда достиг скорости

пятьдесят миль в час, перестал шевелить ими. Это потребовало

неимоверного напряжения, но он добился своего. Десять секунд он мчался

неуловимой тенью со скоростью девяносто миль в час. Джонатан установил

мировой рекорд скоростного полета для чаек!

Но он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти из

пике, как только он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тот

же безжалостный неумолимый вихрь, он мчал его со скоростью девяносто

миль в час и разрывал на куски, как заряд динамита. Невысоко над морем

Джонатан-Чайка не выдержал и рухнул на твердую, как камень, воду.

Когда он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете по

глади океана. Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачи

легло на его спину еще более тяжким грузом. У него появилось смутное

желание, чтобы этот груз незаметно увлек его на дно, и тогда, наконец,

все будет кончено.

Он начал погружаться в воду и вдруг услышал незнакомый глухой

голос где-то в себе самом: "У меня нет выхода. Я чайка. Я могу только

то, что могу. Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня была

бы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов,

у меня были бы короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, а

не рыбой. Мой отец прав. Я должен забыть об этом безумии. Я должен

вернуться домой, к своей Стае, и довольствоваться тем, что я такой,

какой есть, - жалкая, слабая чайка."

Голос умолк, и Джонатан смирился. "Ночью - место чайки на берегу,

и отныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так будет

лучше для всех нас."

Он устало оттолкнулся от темной воды и полетел к берегу, радуясь,

что успел научиться летать на небольшой высоте с минимальной затратой

сил.

"Но нет, - подумал он. - Я отказался от жизни, отказался от всего,

чему научился. Я такая же чайка, как все остальные, и я буду летать

так, как летают чайки". С мучительным трудом он поднялся на сто футов и

энергичнее замахал крыльями, торопясь домой.

Он почувствовал облегчение оттого, что принял решение жить, как

живет Стая. Распались цепи, которыми он приковал себя к колеснице

познания: не будет борьбы, не будет и поражений. Как приятно перестать

думать и лететь в темноте к береговым огням.

- Темнота! - раздался вдруг тревожный глухой голос. -

Date: 2015-06-08; view: 523; Нарушение авторских прав