To disobey bread rolls black horse

- Правда, правда, - горячо подтвердила Марья Петровна и с гордостью посмотрела на старушку. - Ходила наша ба­бушка. За сарафаном ходила. Расскажи, Филйппьевна, не забыла ещё?

- Как забыть-то, - задумчиво сказала старушка. - Мне ещё тогда говорили: ну, девушка, всю жизнь будешь вспо­минать Пйтер. И верно.

- Родйтель-то у меня из солдатов был, бедный, - неторо­пливо начала она, - а у него пять дёвок. А мне уж тогда пятнадцатый год пошёл, а всё в домашнем сарафане хожу.

Вот раз зашла к соседям, а у них посылка от сына при­шла - в Питере живёт. И такой красивый сарафан прислал се­стре - как теперь вижу... Ну, скоро праздник подошёл. Вышли мы с Марьюшкой - это дочь-то соседей, которым посылка из Питера пришла. Вышли впервой на взрослое игрище*. Она в новом сарафане, а я в своём синяке*, только пояском новым - сама соткала - подпоясалась. Смотрю, и ребята толк в сарафанах понимают. Я хоть и маленькая ро­сточком была, и на лицо ничего, красивая была. А Марь­юшка - тюря-тюрей: на ходу спит. А тут в новом-то сара­фане нарасхват пошла. Обидно мне стало. Вот и думаю: мне бы такой сарафан! А то боюсь в девках засидеться. А откуда такой сарафан возьмёшь? Житьё-то у родителей не­богатое. Братьев нет. Вижу, самой думать надо. А где? Куда дёвку-малолётку возьмут? Ни в лес, ни в работницы. Да и сарафан питерский мутит голову. У иных дёвок тоже сара­фаны, да не питерские - ребята-то не так кидаются. Ну и решила: пойду в Пйтер за сарафаном. Сходила...

- Эка ты! - подосадовала Марья Петровна, - так как шла-то рассказывай!

Филйппьевна вытерла тёмной рукой глаза.

- Мама, как услыхала, что я в Пйтер надумала, заплака­ла. «Что ты, говорит, Олюшка, с ума сошла?» А отец из солдатов был, крутой на руку. «Моя, говорит, дёвка! Иди, Олька. Люди же, говорит, ходят». Ну, мать непривычна бы­ла перечить - не нынешнее время. Назавтра рано встала, хлебцы испекла, а отец уж воронуху запряг. Мама в голос, соседи прибежали: куда да куда дёвку собираете? А отец молчит, поднял меня как перышко - в сани, и поехали. Тоже и ему несладко было... Вёрст тридцать, до Марьиной горы, родитель подвёз. Дал мне на прощанье рубль медью.