Мирные договоры после 1918 года и новый международный порядок

1. Введение: Парижские мирные договора и преемственность насилия [26]

У начала конца войны стоял Вудро Вильсон. Разрабатывая в январе 1917 года свою модель будущего нового мирового порядка, американский президент считал, что в основе этого порядка должно будет лежать, в качестве предпосылки, прежде всего, право на национальное самоопределение и равноправие малых народов с великими державами: «Ни одна нация не должна стремиться распространить свою власть на любую другую нацию или на любой другой народ…каждому народу должна быть предоставлена свобода самому определять свою форму правления, свой путь развития, беспрепятственно, безопасно, безбоязненно, малому народу наравне с великим и могущественным».[27] Свою роль сыграли и результаты проведенного Вильсоном анализа причин Первой Мировой войны, которые он усматривал в том, что в Европе угнетались многие национальности. В феврале 1918 года Вильсон заявил: «Причины этой войны коренятся в непризнание прав малых наций и национальностей, которым не хватало сплоченности и сил для того, чтобы осуществить свое стремление самим определять, кому им быть лояльными, и формы своей политической жизни».[28]

В исторической ретроспективе можно сказать, что ход и окончание Первой Мировой войны, завершившейся распадом великих империй Европы, ознаменовали собой не только триумф демократии в ее «западном» понимании, оказавшейся способной столь эффективно противостоять находившимся под правлением авторитарных режимов великих держав континентальной Европы – Германской, Российской, Габсбургской и Османской империй. События, происходившие сразу после окончания войны, и фаза мирных переговоров 1918-1923 годов означали также и триумф национальной парадигмы, победу принципов нации, национальности и национального государства. Собственно суггестивная сила идентифицируемой, начиная с 1917 года, с американским президентом Вильсоном, реализации права на национальное самоопределение, как предпосылки установления прочного и справедливого мира, стала результатом этого нового для описываемого времени сочетания военного насилия, идеала равноправного соучастия и принципа национальной государственной независимости.

Однако в долгосрочном плане это сочетание не привело к окончанию всех будущих войн, и не оправдалась надежда на то, что, ценой пролития крови множества солдат союзных держав, «эта война покончит со всеми войнами». Напротив, в результате претворения новых представлений в жизнь в Европе и за ее пределами возникли многочисленные новые формы культуры насилия и многочисленные случаи применения массового насилия – от гражданских войн и новых конфликтов между только что основанными новыми государствами до массового изгнания людей и массовых убийств по этническому признаку. Это продолжение войны другими средствами, пролонгация войны в мирное время, было характерно и для периода между двумя Мировыми войнами. Данное обстоятельство привело к общему снижению планки применения насилия, делая все более хрупкой границу между миром и войной.

Но было и нечто иное, отличавшее Парижские мирные переговоры от предыдущих мирных конференций Нового Времени – например, в Мюнстере и Оснабрюке (1648) или в Вене (1814-1815). 28 июня 1919 года в Зеркальном зале Версальского дворца произошла сцена, ставшая наглядным примером эмоционального напряжения, царившего при подписании мирного договора, и того, насколько порядок, установившийся после подписания мира, был связан с моральными импликациями вины и ответственности. До того, как германскую делегацию ввели в зал, рядом со столом, за которым германские политики должны были безо всякого обсуждения подписать соответствующие документы, усадили пятерых французских солдат с изуродованными в результате тяжелых ранений лицами. Французский премьер-министр Клемансо дополнительно подчеркнул этот жест, молча пожав руки этим пятерым cinq gueules cassés (пяти изуродованным лицам). После заключения мира этим пятерым солдатам, запечатленным на сотнях тысяч иллюстрированных почтовых карточек, было суждено стать символом всех принесенных Францией жертв. Мало того! Они своими изуродованными лицами поистине дали войне собственное лицо, подчеркивая тем самым представление о том, что в войне повинны немцы.[29]

2. Система Парижских договоров: надежды на мир и расхождение интересов

В противоположность этому символическому продолжению войны, американский президент Вильсон подчеркивал, прежде всего, взаимосвязь между мирными договорами и необходимостью учреждения Лиги Наций. Ибо ее основание, как он подчеркнул после завершения мирных переговоров, пресечет в дальнейшем все опасности новой войны: «В начале этого великого договора стоит согласие Лиги Наций. Оно будет стоять и в начале договоров с Австрией, и с Венгрией, и с Болгарией, и договора с Турцией. Каждый из них получит одобрение Лиги Наций, ибо работа ни над одним из них не может осуществляться без согласия Лиги Наций. До тех пор, пока мы не сможем объединить общие силы великих правительств мира в деле одобрения этих договоренностей, они будут рассыпаться, как карточный домик. Существует лишь одна сила, при помощи которой можно добиться освобождения человечества, и это – сила человечества. Это сила объединенных моральных сил мира, и в согласии Лиги Наций мобилизованы все моральные силы мира».[30]

Парижская мирная конференция была мероприятием невиданных до той поры масштабов. В ней приняли участие бесчисленные делегации и журналисты.[31] На фоне войны она была лабораторией ХХ века, экспериментальным помещением по созданию международного порядка, основанного на глобальной открытости и на принципах коллективной безопасности.[32] Вильсон сосредоточил свое основное внимание на Лиге Наций и на подчиненных ей подмандатных территориях, как на новых инструментах обеспечения коллективной безопасности, прочного и продолжительного мира. Устав Лиги Наций стал частью Версальского договора с Германской империей, а также всех прочих договоров, заключенных в предместьях Парижа. Первоначально в Лигу Наций вошли только страны-союзницы по Антанте, ассоциированные с ними страны и 13 нейтральных государств. В 1920 году Вильсон потерпел поражение в своих попытках добиться ратификации договора о вступлении в Лигу Наций США и, тем самым, добиться и самого вступления.[33]

С точки зрения Франции, выразителем которой был Клемансо, решающее значение имело недопущение новой угрозы со стороны Германии. Он считал необходимым любыми средствами не допустить восстановления германской мощи. Этим объяснялись требования провести новую франко-германскую границу по Рейну, а впоследствии заключение союзов с недавно возникшими государствами Восточной Европы. Для того, чтобы ограничить распространение Германии и на Востоке, Франция вступила с Польшей и Чехословакией в союз под названием «Малая Антанта». Французская позиция дополнялась требованиями репараций, направленных, прежде всего, на причинение Германии ущерба. Репарации должны были, с одной стороны, компенсировать понесенные Францией значительные жертвы и ущерб, с другой же – на долгое время ограничить рост экономической мощи Германии. Ллойд Джордж, выражавший интересы Великобритании, стремился, прежде всего, минимизировать глобальные позиции Германии. Это относилось к торговой конкуренции, флоту и колониям. Но одновременно британский премьер в так называемом «Документе из Фонтенбло», выдержанном в резко антибольшевистском духе, высказывался против долговременного ослабления или даже расчленения Германии. Он стремился сохранить Германию в качестве жизнеспособной континентальной державы – против угрозы большевизма, а также в качестве силы, способной гарантировать долгосрочное равновесие на европейском континенте.[34]

Все побежденные державы были исключены из участия в мирных переговорах. В заключение следует заметить, что с огромными ожиданиями в Париж прибыли и представители многих колониальных обществ Африки и Азии. Именно они очень надеялись на влияние американского президента и на то, что право народов на самоопределение будет признано в глобальном масштабе. Многочисленные предложения и обращения к руководившим конференцией европейским колониальным державам, исходившие, к примеру, от Первого Панафриканского конгресса, движения Молодой Алжир или представителя Вьетнама Хо Ши Мина, были направлены на улучшение политического положения колониальных владений, однако надежды последних, возлагаемые на конференцию, не оправдались.[35]

Версальский договор, содержавший 440 статей, 15 частей, приложений и дополнительных договоров, между союзниками и Германской империей был самым длинным и сложным на тот момент мирным договором в истории. Не считая утраченных колоний Германии, территориальные потери Германской империи составили 70 580 квадратных километров, на которых проживали 7,3 миллиона человек. К этому добавились ограничения в военной области, материальная компенсация и временная оккупация западной части страны. И, наконец, особенно тяжелыми были карательные положения договора. Победители требовали, в частности, выдачи им Вильгельма II и других лиц, объявленных военными преступниками, однако Германия впоследствии не выполнила эти требования. Статья 231 однозначно возлагала всю вину за развязывание Мировой войны на Германию и, на базе этого юридического обоснования, оправдывала требования выплаты ею репараций, поначалу не описанные подробно. Поэтому немецкие требования пересмотра положений договора были сосредоточены в основном на отмене данной статьи.

Если вспомнить о требованиях, предъявленных немцами к России по Брест-Литовскому мирному договору, уникальность «Версальского диктата», характерная для его восприятия подавляющим большинством немцев, покажется весьма относительной. Однако этот мирный договор ознаменовал собой разрыв с традицией мирных договоров Нового Времени, заключенных в 1648 и 1815 году. Произошел отказ от представлений о не рассматриваемом в качестве преступника iustus hostis (честном противнике) в пользу внесения в политику нотки морализаторства и возложения всей вины за развязывания войны лишь на одного из ее участников, да еще и проигравшего эту войну. Однако данный договор, в отличие от мая 1945 года, не означал безоговорочной капитуляции Германии. С учетом этой перспективы его условия были, в зависимости от точки зрения, либо слишком жесткими, либо слишком мягкими. Германия рассматривала себя стигматизированной в моральном плане, но в то же время от нее не требовали отказа от своих претензий на роль европейской великой державы ни в политическом, ни в экономическом отношении. В отличие от мая 1945 года, страна после Второй Мировой войны по-прежнему обладала ресурсами для проведения реваншистской внешней политики. Что было отражением отнюдь не свободного от противоречий компромисса между державами-победительницами. Соответственно, договор был препятствием на пути к осуществлению французских планов превращения Германской империи в новый Рейнский Союз, т.е. к образованию мелких, независимых и зависимых от Франции государств в западной части Германии, в результате опыта двух войн – 1870 и 1914 года – и долгосрочного разгрома Германии как великой державы, став отражением англо-американского стремления к восстановлению в Европе обновленной системы континентального равновесия.[36]

3. Наследие империй на европейском континенте: территориальная ломка и этническое насилие

Как же поступили со сложным наследием многонациональных империй после окончания войны, и какие это повлекло собой последствия в среднесрочной и долгосрочной перспективе?[37] Была признана законной, с точки зрения международного права, ликвидация монархии Габсбургов и Османской империи, закрепленная в договорах, заключенных в парижских предместьях и вступивших в силу в период с июня 1920 по июль 1921 года. Речь идет о договорах с Немецкой Австрией 10 сентября 1919 года в Сен-Жермен ан Лэ, с Болгарией = 27 сентября 1919 года в Нейи, с Венгрией – 4 июня 1920 года в Трианоне, а также с Османской империей – 10 августа 1920 года в Севре. Отсутствовала только Советская Россия. Ибо, вопреки ожиданиям Вудро Вильсона и британского премьера Дэвида Ллойд Джорджа, Советский Союз (неточность автора – Советский Союз был основан только в 1922 году – прим. перев.) не был представлен на Парижской мирной конференции. Результатом его отсутствия стал разделенный мир, который изначально не имел силы для всей Европы, полностью исключал обширные регионы Азии и, в связи с неравной реализацией, в значительной мере лишился веры людей в свою справедливость и законность. Внутренняя дестабилизация еще совсем юного Советского Союза, продолжавшего существовать в качестве полиэтнического, многонационального сообщества и в этом отношении представляла собой наследие царской державы, с самого начала подчеркивала ограниченность политики Вильсона, направленной на то, чтобы стабильность международных отношений в будущем основывались только на принципах права наций на самоопределения. В отличие от империи Габсбургов, многонациональная царская империя выжила после 1917 года, продолжив свое существование в виде Советского Союза. [38] Поэтому Советский Союз в 1920-е годы столкнулись с той же проблемой, с которой монархия Габсбургов столкнулась в конце войны, а именно, с необходимостью взять на себя политическое руководство национальностями, обладающими политическим самосознанием. Советским ответом на этот вызов стало сочетание системы федерализма с господством жестко централизованной коммунистической партии.

При ликвидации монархии Габсбургов был фактически объявлен недействительным принцип национального самоопределения. Статья 1 Версальского договора закрепляла независимость Австрии и, тем самым, отменяла принятые Германией и Австрией решения об объединении двух стран в одно государство. Во Временной Конституции Немецко-Австрийской республики от 12 ноября 1918 года это государство сознательно и однозначно именовался составной частью Германской республики. Это решение было подтверждено австрийским Конституционным Собранием в марте 1919 года, а германское Национальное Собрание, в свою очередь, согласилось с этой констатацией 21 февраля 1919 года. В абзаце 2 статьи 61 Веймарской имперской конституции среди земель - членов рейхсрата (имперского совета, верхней палаты германского двухпалатного парламента-рейхстага) – упоминалась и Немецкая Австрия. Однако после ратификации Версальского договора германское имперское правительство было вынуждено в сентябре 1919 года признать это решение не имеющим силы. Тот факт, что подавляющее большинство жителей некоторых австрийских федеральных земель, в которых были проведены соответствующие плебисциты – например, в Тироле и Зальцбурге – высказалось за присоединение (аншлюс) к Германии, ничего в данном плане не изменил.[39]

Таким образом, с исторической точки зрения, поставленный в 1815 и 1848 годах, но так и оставшийся без ответа вопрос о границах национального государства всех немцев, основанного в результате войн 1866 и 1870-1871 годов в виде уменьшенного, «малогерманско-прусского» национального государства, оказался, как бы, обойденным. Конфликт был отсрочен, а вот вера послевоенного германского и австрийского общества в справедливость мирных договоров была в кратчайшие сроки подорвана. Версальский и Сен-Жерменский договора стали в глазах немецких и австрийских современников выражением «мира, навязанного силой», «не мира, а диктата». Впрочем, на то, в чем союзники в 1919 году отказали Германской и Австрийской республике в результате демократического процесса волеизъявления, им пришлось в 1938 году, в совершенно иных обстоятельствах, согласиться, как на результат акта военного насилия, совершенного Адольфом Гитлером. Тем самым союзники косвенно признали законность стратегии насильственного пересмотра и как бы ex post (лат.: задним числом – прим. перев.) признали и противоречивость договоров, заключенных в свое время в парижских предместьях. И потому в 1938 году Гитлер смог не только ставить себе в заслугу сокрушение договоров 1919-1920 годов, но и одновременно выставлять себя вершителем германской истории, восстановителем исторического единства Германской империи, стерев из сознания людей воспоминания об исторических моментах 1848 и 1918 годов.[40]

Как не менее жесткие, во внешнеполитическом плане, были восприняты и последствия для Венгрии заключения с этой страной Трианонского мирного договора.[41] Подобно делегациям Германии и Австрии, венгерская делегации также не была допущена к реальным переговорам. В середине января 1920 года венгерское правительство просто получило сообщение об условиях мирного договора, глубоко возмутивших общественность Венгрии. По условиям Трианонского договора Венгрия лишилась не менее 71 процента территории, которой она обладала к началу войны. На этой территории к моменту начала войны проживало 63 процента населения Венгрии. Подобно австрийской части распавшейся Двуединой монархии, ее венгерская часть также была превращена, в результате мирных переговоров, в крайне ослабленное государство площадью не более 93 000 квадратных километров с 7,6 миллионами жителей.[42]

И, наконец, то, как победители поступили с наследием Османской империи, высветило и сфокусировало все проблемы нового территориального и этнического устройства и возможной эмансипации новых народов из рамок порядка, определенного в 1920 году, как в зажигательном стекле. Однако в то же время ситуация Османской империи существенным образом отличалась от ситуации монархии Габсбургов. Различие заключалось, главным образом, в том, что насильственные конфликты, в которые была вовлечена Османская империя, уходили своими корнями в прошлое гораздо дальше, чем в 1914 год, а именно – в 1897 год, год начала войны против Греции - и в период двух Балканских войн (1912-1913 гг.). Положение было дополнительно осложнено также греческим вторжением в область Измира (Западная Анатолия) в мае 1919 года и серьезными внутриполитическими беспорядками в разных частях страны.

Эта вполне очевидная внутренняя дестабилизация явилась, с одной стороны, выражением дезинтеграции Османской империи, значительно ускорившейся вследствие территориальных потерь, понесенных ею в Юго-Восточной Европе. С другой стороны – и это после 1918 года стало решающим фактором – данная продолжающаяся кризисная ситуация послужила катализатором и способствовала приобретению турецким национализмом, в его внутри- и внешнеполитическом аспекте, особо радиального характера. Условия Мудросского мирного договора, заключенного в октябре 1918 года, фактически положили конец существованию Османской империи.[43] Но в глазах руководящих представителей турецкого национального движения это лишь подчеркивало необходимость любой ценой добиться пересмотра установленного в Париже послевоенного порядка. С учетом данных обстоятельств образование турецкого национального государства произошло в форме акта сопротивления миру на выдвинутых союзниками условиях, содержавшихся в Севрском договоре, предусматривавших значительное сокращение территории Турции.[44]

Когда войска союзников заняли Константинополь и в марте 1920 года были обнародованы планы дальнейшего территориального расчленения Анатолии, а также роспуска османского парламента, Генеральный инспектор османских войск Мустафа Кемаль, получивший впоследствии прозвище Ататюрк («Отец турок»), взял инициативу на себя и созвал в Анкаре новое Национальное Собрание, призванное разработать основы будущего турецкого национального государства. В то же время руководители турецкого национального движения понимали, что проводимая ими политика, направленная против условий мира, выдвинутых союзниками, нуждается во внешнеполитической поддержке. В попытке добиться пересмотра Севрского мирного договора, заключенного в августе 1920 года, турки попытались интенсифицировать сотрудничество с большевицкой Россией, исключенной из договоров, подписанных в парижских предместьях.

В то время как султанское правительство подписало Севрский договор, турецкие националисты из окружения Ататюрка, отказались его признавать. Новое сотрудничество между будущими руководителями Турецкой республики и советской Россией нашло свое выражение в договоре о дружбе и братстве, заключенном в марте 1921 года, который, с точки зрения советского государства, был дополнен Рапалльским договором, заключенным им с Германией в 1922 году. В данном случае система Парижских договоров была успешно подорвана ударом, нанесенным из периферии.[45]

Добившись, наконец, в июле 1923 года в Лозанне ликвидации Севрского договора, предусматривавшего создание свободной Армении, Турецкой республике была возвращена соответствующая территория. Затем Турецкая республика силой подавила в 1925 году курдское повстанческое движение, а с 1927 года начала проводить массовое насильственное переселение курдов.[46] Таким образом, Турция, создав собственное национальное государство и действуя насильственными методами, успешно вырвалась из системы договоров, заключенных в пригородах Парижа. Этот процесс мог бы послужить наглядным примером масштабов, которые принимало продиктованные этническими соображениями насилие и репрессии, от изгнания, насильственного переселения и размена населения – как, например, в начале 1920-х годов, когда 2,35 миллионов греков были изгнаны из Турции и, в то же время, 400 000 мусульман – из Греции, в результате чего Северная Греция фактически обезлюдела – до массовой резни и возведения насилия в систему геноцида. Массовые убийства стали ответом на вопрос о путях решения проблемы этнической разнородности в только что созданном новом национальном государстве, подражавшем западным образцам. С другой стороны, успешное освобождения от порядка, созданного Парижскими мирными договорами, привело к тому, что Турция после 1927 года не предпринимала дальнейших попыток пересмотра своих границ и, следовательно, осталась нейтральной во Второй Мировой войне.

4. Продолжение войны средствами идеалистического государственного искусства? Непрочные государства с многочисленными меньшинствами и недостаточная защита меньшинств

Стратегия, которой политические деятели и дипломаты союзников руководствовались изначально, заключая в парижских предместьях договора с побежденными, была направлена на то, чтобы основывать на территории бывших многонациональных великих держав новые национальные государства и, путем широких уступок территорий побежденными державами и присоединения уступленных теми территорий к новым национальным государствам, создать новый стабильный государственный порядок. Наиболее масштабно эта стратегия была применена к Центральной, Центрально-Восточной и Юно-Восточной Европе, поскольку именно там были особенно ярко выражены многонациональные структуры и одновременно, вследствие распада империй, образовался вакуум политической власти и государственных форм. Наряду с воссозданием прежних государств и расширением их территорий, были созданы и многочисленные совершенно новые государства. Так, в качестве новых, признанных в соответствии с международным правом, независимых государств возникли Финляндия, Эстония, Литва, Чехословакия и Югославия, созданная, под главенством Сербии, из территорий Словении, Хорватии, Сербии, Боснии-Герцеговины и Черногории.[47]

Польша была воссоздана в качестве самостоятельного государства и расширена за счет присоединения территорий Польской Литвы, Волыни, Восточной Галиции, Западной Галиции, части Верхней Силезии, а также Позена (по-польски6 Познани = прим. перев.) и Западной Пруссии. Румыния получила Семиградье (Трансильванию – прим. перев.), Бессарабию и небольшие территории, расположенные южнее Галиции. И, наконец, в августе 1921 года Албания была признана Италией в качестве самостоятельного государства. Эти масштабные территориальные уступки, которыми сопровождался распад многонациональных великих держав – монархии Габсбургов и Османской империи – изменили политическую карту Европы сильнее и основательней, чем все предыдущие мирные договора европейской истории Нового Времени.

Однако в результате многочисленные проблемы национальных меньшинств остались так и не решенными. Мало того, во многих случаях они только обострились. О договорах, заключенных в предместьях Парижа, особенно же – о Версальском договоре, можно сказать, что связанные с ними большие ожидания не оправдались и, после того, как иллюзии относительно возможности получить ожидаемое развеялись, наступило горькое разочарование. Казалось, что политики продолжают вести войну, хотя и другими средствами. Все эти структурные проблемы усугублялись масштабными передвижениями беженцев и мигрантов, начавшимися в конечной фазе войны. Только после Октябрьской революции в России из страны только в Германию бежало примерно 600 000 человек. Решение многочисленных вопросов не в пользу проигравших – прежде всего, Германии, Австрии и Венгрии, а поначалу также Османской империи – в глазах многих современников подрывали веру в справедливость всего порядка, установленного в рамках мирных договоров. В результате возникли сразу две проблемы: оказалось не возможным распутать, при помощи введенной Вудро Вильсоном формулы права наций на самоопределение, сложные и частично не поддающиеся распутыванию этнические «гордиевы узлы», связанные с национальной чересполосицей. В то же время творцы Парижских договоров доверяли бывшим национальным меньшинствам (получившим теперь национально-государственную независимость) и ожидали от них успехов в деле создания стабильных во внешнеполитическом отношении государств с демократическим внутренним устройством. Эти ожидания оказались иллюзорными, во всяком случае, что касается большинства государств, возникших в Центральной и Юго-Восточной Европе в период между двумя Мировыми войнами. Полной противоположностью нестабильным государственным образованиям типа Югославии оказался пример турецкого национального государства. Его пример наглядно продемонстрировал, что мотивированное этническими соображениями применение насилия – от переселения до систематического геноцида, включая запрограммированное массовое вымирание и массовые убийства – могло оказаться успешным средством распутывания этнических «гордиевых узлов», в случае, если государство обладает достаточным могуществом и может обеспечить свою внешнеполитическую безопасность. В случае Турции проявился еще и дополнительный фактор: она обладала давним историческим опытом обоснованного этническими и религиозными соображениями применения насилия, в особенности по отношению к армянам.[48]

Парижские договора оказались не способными решить проблемы национальных меньшинств.[49] Эти проблемы продолжали существовать не только в России, воссозданной в виде Советского Союза. Многие из созданных новых государств представляли собой отнюдь не однородные национальные, а разнородные многонациональные государства.[50] Поэтому снова и снова затрагиваемая всеми политическими деятелями Германии, начиная с 1919 года, проблема зарубежных немцев была отнюдь не исключением, а правилом, на многих территориях. Так, в небольшой итальянской провинции Венеции-Джулии проживало более 500 000 словенцев. На примере Чехословакии особенно наглядно виден многонациональный характер этого нового государства: по состоянию на 1938 год его население составляло почти 15 миллионов человек, из которых 43 процента составляли чехи, 22 процента – словаки, 23 процента – немцы, пять процентов – венгры, три процента – украинцы, четыре процента – евреи. Таким образом, проблема, вызвавшая, наряду с другими проблемами, в 1914 году войну, вовсе не исчезла, ее решение было, в лучшем случае, отсрочено. Следовательно, лейтмотив национального гнета, угнетенной национальности, известный еще со времен итальянского «ирредентизма», не исчез из политического дискурса, а наоборот, только обострился, как тенденция. Так, и Густав Штреземан в 1925 году упоминал в письме германскому кронпринцу, что «от десяти до двенадцати миллионов наших соплеменников [...] проживающих ныне под чужеземным игом в чужих странах».[51]

Следовательно, ликвидация двух из трех континентальных великих империй – монархии Габсбургов и Османской империи – привела не к решению проблемы национальностей, но к ее многократному обострению, в результате переноса данной проблемы с уровня империй на уровень новых многонациональных государств. Однако здесь данная проблема столкнулась с обретшими радикальный характер представлениями титульной нации о собственной национальной исключительности, которые совершенно исключали создание конфедеративных структур, Commonwealth (содружества, обеспечивающего общее благо – прим. перев.) проживающих в одном государстве народов или хотя бы эффективную защиту национальных меньшинств. Миграция в другие страны, как в XIX веке, больше не являлась выходом из положения, поскольку Соединенные Штаты после 1918 года значительно ограничили трансатлантический экспорт человеческих ресурсов, представлявший собой классическое европейское средство обращения с изгнанными. В результате возник новый массовый феномен - лица без гражданства, которые, до введения в 1922 году «нансеновского паспорта» - документа, удостоверяющего личность не имевших гражданства беженцев и эмигрантов, по настоянию комиссара Лиги Наций по делам беженцев Фритьофа Нансена, жили безо всякой защиты закона, изгнанные со своих прежних мест проживания, не пользующие гостеприимством и не признанные, там, куда вынуждены были переселиться.

Хотя союзные державы-победительницы обсуждали в 1919 году вопрос обеспечения всеобъемлющей защиты всех меньшинств, включая их гражданское равноправие, право на свободу отправления религиозного культа, культурную автономию и, соответственно, использование и изучение родного языка, они, в конечном итоге, отказались от ее реализации, как могущей иметь необозримые последствия для унаследованной от XIX века идеи и практики государственного суверенитета. Защита меньшинств вошла лишь в отдельные мирные договора или двусторонние соглашения, однако в Уставе Лиги Наций она, как таковая, особо оговорена не была. Однако, вследствие этого, возникли пространства для применения новых форм этнически мотивированного насилия. Влиятельный британский дипломат и политический деятель Джеймс Хедлэм-Морли заметил по этому поводу в своих воспоминаниях о переговорах в Париже в 1919 году: «Первоначально, если мне не изменяет память, было предложено ввести в Устав Лиги Наций нечто вроде общей оговорки, дающей ей право защищать меньшинства в странах – членах Лиги. Я всеми силами противился данному намерению [...] ведь его осуществление означало бы право вмешательства во внутренние дела других государств. Лига Наций была бы авторизована защищать китайцев в Ливерпуле, протестантов во Франции, французов в Канаде, не говоря уже о гораздо более серьезных проблемах, которые ей пришлось бы решать, например, в Ирландии. Полагаю, это мнение почти не встретило ничьих серьезных возражений, не считая, возможно, негосударственных организаций, желавших видеть в Лиге Наций некое сверхгосударство, способное стоять повсюду в мире на защите демократии и свободы. [...] Я же придерживался позиции, что каждое из предоставленных Лиге Наций прав должно быть четко обрисовано и, кроме того, основываться на особых договорах, имеющих своим предметом совершенно определенные исключительные случаи. Такое право можно представить себе разве что в отношении новых или незрелых государств в Восточной Европе или в Западной Азии. Даже если в других местах будут иметь место несправедливость и угнетение, это все-таки лучше, чем создание норматива, сводящего на нет суверенитет любого государства в мире».[52]

С учетом своего опыта участия в европейской мирной конференции американский президент Вильсон, явно утративший свои иллюзии, возвратившись в Соединенные Штаты, заявил американскому сенату: «Когда я произносил эти слова («что все народы обладают правом на самоопределение»), то делал это, не зная о существовании всех тех национальностей, представители которых приходят к нам день за днем […] Вы не знаете и не можете себе представить, какой страх мне пришлось пережить, ибо многие миллионы людей питали надежды на основании того, что я сказал».[53] Утрата Вильсоном иллюзий была отражением опыта его ознакомления со сложными случаями этнической чересполосицы в восточной и юго-восточной части Европейского континента, значение которых было недооценено политиками – творцами Парижских мирных договоров – поскольку они не укладывались в рамки формулы «национального самоопределения». Непоследовательное и противоречивое, на практике, использования права народов на самоопределение усугубляло эту проблему. Из территориальной массы, унаследованной от европейских континентальных империй, возникли не однородные национальные, а сложные по этническому составу многонациональные государству, чья внутренняя и внешняя стабильность в существенной степени зависела от их отношения к своим меньшинствам, в чем можно убедиться на примере сложных вопросов лояльности в Чехословацкой республике периода между двумя Мировыми войнами.[54] Вместо этого перманентно развивался потенциал насилия, который мог быть в любое время мобилизован извне. Его развитие шло рука об руку с разработкой сценариев агрессивной интервенции.[55]

5. «Ипотеки» мира: бремя ожиданий и утрата иллюзий

Результатом Парижских мирных переговоров стал сложный компромисс между разочарованными победителями, а не между победителями и побежденными, что следует особо подчеркнуть. В конечном итоге, он не удовлетворил ни тех, кто выиграл войну, ни тех, кто ее проиграл. Историки с полным основанием подчеркивали, что, по сравнению с другими мирными договорами, имевшими историческое значение, с учетом необозримого количества нуждавшихся в сломе отживших представлений и нуждавшихся в ответе новых вызовов, попытка установления всеобщего мира была сама по себе великим достижением. В исторической перспективе Парижские договора, заключенные после 1918 года, стали завершением великую эпоху мирных договоров, при заключении которых решающую роль играли европейские дипломаты. В отличие от Меттерниха, Талейрана и Гарденберга в 1815, или от Бисмарка, Дизраэли и Горчакова в 1878 году, политические игроки после 1918 года уже не действовали в качестве изолированной элиты, под покровом дипломатической тайны. Вильсон, Клемансо и Ллойд-Джордж, но также германская, австрийская, венгерская, турецкая и итальянская делегации должны были сообщить результаты переговоров общественности своих стран. Это превратило выборы после 1918 года в квази-плебисциты, в ходе которых в ожиданиях и позициях современников война продолжалась и после заключения мира. Сказанное относится в первую очередь к тем обществам, для коллективного сознания которых было характерно представление, что их лишили плодов победы или, во всяком случае, справедливого мира. В результате возник латентный, как внешнеполитический, так и внутриполитический беллицизм (беллицизм (фр. Bellicisme) — идея о том, что война благородна, и может быть очищающей – прим. перев.), нашедший свое отражение в разработке сценариев насильственных действий – от гражданской войны, террора в отношении мнимых изменников, интервенции, попытках окружить и уничтожить внутренних врагов, до идеологически, а впоследствии – расистски обоснованных экспансионистских войн на уничтожение.[56]

Однако лейтмотивом во всех случаях оставалась поначалу необходимость освобождения угнетенных национальностей и, таким образом, пересмотра Парижских договоров. Латентное насилие, мышление в парадигмах войны были наследием недостаточного преодоления последствий войны в 1918 году. Однако глубина пропасти между идеалистическим государственным искусством и обещаниями коллективной безопасности, с одной стороны, и развязанным в реальности этническим насилием указывала еще и на другую дилемму. Апелляция к нации и принцип национального самоопределения провоцировали в эпоху политически-идеологических массовых рынков коллективные ожидания, все более сужавшие эффективные возможности и пространства политического маневра. В то время как динамично развивались представления о том, что осуществимо, и связанные с этим ожидания, вследствие сложности практической реализации этих представлений и ожиданий, сужалось пространство для эффективных политических действий. Тотальное и идеологически узаконенное насилие в области внутренней и внешней политики стало представляться возможным и допустимым путем к преодолению данного паралитического соотношения сил. Наглядным примером этой дилеммы и развязывания насилия в качестве ответа на нее послужили мирные договора, заключенные после 1918 года, и их последствия.

По сравнению с другими послевоенными порядками, установленными, например, в 1763 году после окончания Семилетней войны, в 1815, 1871 и 1945 годах, установленный в 1919 году послевоенный порядок оказался самым непродолжительным. Парижские договора привели к ликвидации господства пентархии (пятивластия) великих держав. Германская империя и Россия были первоначально исключены из нового послевоенного порядка. Монархия Габсбургов была ликвидирована. Франция и Великобритания могли считаться державами, одержавшими весьма сомнительную победу, поскольку обе страны были крайне истощены в экономическом и демографическом отношении. Только Франция безоговорочно поддерживала договор, в то время как США, очень рано устранившиеся, выпали в качестве сильного политического партнера. В конгрессе этой страны образовалась внутриполитическая оппозиция под руководством сенатора Генри Кабота Лоджа, ссылавшаяся на традиции изоляционизма, которых США придерживались, начиная с XVIII века, и задававшая полемический вопрос, стоит ли использовать собственных солдат для зашиты интересов иностранных держав. Сам Лодж, впрочем, выступал скорее за необходимость нового, уточненного определения баланса сил, настаивая на участии Конгресса в принятии решений о выполнении американскими войсками миссии за рубежом. Дело дошло до конфронтации только после того, как Вильсон отклонил любые попытки внести в договор изменения. Вильсон возвратился в США и объездил всю страну, проделав за три недели путь протяженностью более чем в 10 000 миль, чтобы произнести более 40 речей, пытаясь мобилизовать массы на поддержку договора. Вместо того, чтобы попытаться найти возможность компромисса, он, склонный к догматическому мышлению, сузил свободу маневра для соответствующих переговоров. У Вильсона случился инсульт, но консультанты из его окружения скрыли заболевание президента от общественности. Однако после инсульта возможность Вильсона участвовать в политических дискуссиях стала крайне ограниченной. Сенат отказался ратифицировать договор, поэтому США пришлось в 1921 году заключить отдельные договора с Германией, Австрией и Венгрией.[57]

Таким образом, по сравнению с мирным порядком 1815 года, многие участники были ущемлены, исключены или вообще больше не существовали. Вопреки критическому восприятию Версальского договора в Германии, позиция последней была относительно укреплена результатами мира. Что касается роли Россия и монархии Габсбургов как самостоятельных актеров на международной арене, то первая была надолго выведена из игры, а вторая распалась. К тому же, если сравнивать ситуацию с ситуацией 1815 года, Германия на этот раз не была ослаблена государственно-правовой конструкцией Германского Союза. В 1919 году ее политическое и экономическое единство как государства не было поставлено под вопрос, и, несмотря на поражение в войне, она осталась в числе решающих игроков на Европейском континенте.

Слабым местом договоров, заключенных в предместьях Парижа, было заложенное в них принципиальное представление, что эти договора будут признаны как таковые всеми государствами. Однако Турция и Китай сразу же поставили их под вопрос. Германия и Венгрия проявили готовность ратифицировать эти договора лишь под массированным давлением, после чего сосредоточили свои усилия на их пересмотр в будущем. Когда же 10 января 1920 года Версальский договор вступил, наконец, в силу, сразу же возникли сомнения в том, будет ли он одобрен Америкой. Именно политическое уклонение Соединенных Штатов в немалой степени повредило делу легитимации всего комплекса Парижских договоров. Дело дополнительно осложнили конфликты между остальными победителями: в то время, как США перестала играть политическую роль, итальянское руководство преследовало свои собственные национальные цели, почти не проявляя интереса ни к каким другим вопросам. С другой стороны, Франция и Великобритания оказались вовлеченными во всякого рода конфликты, связанные с самыми разными вопросами – от судьбы германских подводных лодок, реализации положений договора в Силезии и в Турции до вопроса уплаты репараций Россией. В результате возникла целая культура повсеместной временности и нестабильности. О конкретном претворении в жизнь мирного договора и его положений делегации думали мало, особенно с учетом того обстоятельства, что значительная часть население многих стран – таких, как Германия, Венгрия, Польша. Турция, резко отвергали результаты мирных договоров. Очень скоро выяснилось, что гарантировать мир будет так же трудно, как и добиться победы в войне.[58]

Так временный характер комплекса мирных договоров начал во все большей степени становиться его наиболее характерной особенностью. Маршал Фош признал, что речь идет не о мире, а, в лучшем случае, о перемирии на 20 ближайших лет. Хотя неизбежность новой войны ни в коем случае не была предопределена нарастающим с 1941 года насилием, после заключенных в предместьях Парижа договоров остались неурегулированными многие проблемы и ни в коей мере не были ликвидированы причины, приведшие к войне в 1914 году. Это стало совершенно очевидным, в особенности, в области проблем, связанных с меньшинствами, возникших в новых национальных государствах Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы. О каком-то стабильном порядке, обеспечивающем коллективную безопасность при помощи санкций, применяемых к агрессору, не могло быть и речи. Опыт тотальной войны нисколько не повлиял на представление о войне, как вполне законном политическом средстве. В конце концов, даже Ллойд Джорджу и Клемансо пришлось согласиться с тем, что мирные договора не смогли стать завершением усилий, направленных на обеспечение мира, но лишь ознаменовали собой начало пути к гарантированному, надежному миру. Однако для них оставалось совершенно не ясным, во что эти договора будут превращены политическими деятелями, которые придут им на смену. Сравнивая Парижскую мирную конференцию 1919 года с Венской мирной конференцией 1814-1815 годов (имеется в виду Венский конгресс, ознаменовавший собой завершение эпохи Наполеоновских войн – прим. перев.), он пришел к следующему выводу: «Тогда было необходимо урегулировать проблемы Европы. На это потребовалось одиннадцать месяцев. Но проблемы, решавшиеся на Венском Конгрессе, кажутся смешными по сравнению с проблемами, которые нам приходилось решать на Парижской конференции. Речь шла уже не об одном отдельно взятом континенте, а о проблемах, затрагивавших каждый континент».[59]

Частью наследия войны стала и напряженность между национализмом и интернационализмом.[60] После начала войны все европейские воюющие государства сделали, в своем стремлении приобрести союзников, ставку на принцип нации и национального государства. Во всех этих случаях государства и национальности, вовлекаемые в войну как союзники, в качестве условия своего вступления в войну, выдвигали территориальные требования.[61] Обещанные им территориальные приращения провоцировали появление противоречивых, противоположных ожиданий. Они надеялись, что те, кто обещал им эти приращения, не смогут после окончания войны взять свои обещания назад. Так в ходе Первой Мировой войны возникли не только социальные и политические надежды многих государств на вознаграждение за свое участие в войне, В многонациональных обществах великих империй возникли большие национально-политические ожидания. Именно этим объяснялись деятельность Томаша Масарика в лондонской эмиграции, поддержка Германией украинских и финских националистов, конкуренция Германии и России в борьбе за получение поддержки от поляков в ответ на обещанную полякам широкую национальную автономию, поддержка Лондоном и Парижем палестинских и арабских освободительных движений, боровшихся против Османской империи, но также и страх британцев перед османской стратегии, направленной на то, чтобы взбунтовать индийцев против британского владычества.[62]

После войны была претворена в жизнь модель этнически-национального государства, хотя в большинстве случаев оказалось невозможным провести четкие этнические границы межд. В результате возникли сложные проблемы, связанные с меньшинствами. В первую очередь это относилось к немецкоязычным меньшинствам в государствах Восточной и Центральной Европы, превратившимся, начиная с 1920-х годов, в решающий фактор внешней политики Германии и ее усилий, направленных на пересмотр Версальской системы. Основание в Восточной и Центральной Европе новых государств опиралось на вильсоновскую предпосылку права народов на самоопределение, но в то же время в этих новых государствах существовали большие этнические группы, не причислявшие себя к титульной нации новых государств или же, наоборот, не считались этой титульной нацией своей частью. Таким образом, все более явная этнизация идеи государственности сопровождалась недостаточной защитой прав меньшинств, ибо новые национальные государства рассматривали касавшиеся зашиты прав меньшинств оговорки договоров, заключенных в парижских предместьях, как неприемлемые попытки покушения на свой только что вновь обретенный суверенитет.

Мирный порядок под лозунгом обеспечения права наций на самоопределения и демократии, с которой Вильсон связывал так много надежд, оказался очень хрупким. Национальное государство не стало участником системы коллективной безопасности, Интернационал Сохранения Мира остался химерой. В качестве форума политики безопасности Лига Наций потерпела неудачу, поскольку она ни разу за всю свою историю не смогла выступить в качестве применяющего санкции противовеса исходящим от национальных государств агрессии и реваншу. Отказав поначалу в приеме побежденным государствам, Лига прямо-таки провоцировала проведение политики, направленной на ревизию итогов войны, в иных формах. Но осталась не реализованной и другая международная, интернационалистическая утопия. Созданный после войны Коммунистический Интернационал возник не в качестве стабилизирующего учреждения международной классовой солидарности, а в качестве орудия идеологической поляризации общества в европейских странах и во всемирном масштабе. Тем не менее, невозможно не заметить импульс, данный войной, в плане интернационализации проблем. Сказанное относится, например, к проблеме беженцев и военнопленных, их реинтеграции и репатриации. В Восточной Европе в 1918 году более миллиона военнопленных столкнулись с тем фактом, что их родное государство попросту больше не существует, а возникшие на его месте новые государства-преемники не желали или были не в состоянии позаботиться об их освобождении и репатриации. Эти вопросы выходили за пределы границ новых национальных государств, так что деятельность Лиги Наций и других международных организаций – например, Красного Креста - осуществлялась именно в данном контексте.[63]

Однако гораздо важнее осознания того, что последствия войны могут быть преодолены только путем интернационального, международного сотрудничества, было нечто иное, а именно – утопическое измерение интернационализма как окончательного средства покончить с войной. Анри Барбюс, автор беспощадной книги о войне „Le feu“ (Огонь), подчеркивал в 1918 году: «Человечество вместо нации. В 1789 году революционеры провозгласили: ‚Все французы равны.‘ Мы говорим: ‚Все люди!‘ Равенство требует общих правил для всех людей на земле».[64] Эта фраза, эта надежда на то, что мировая война со всеми своими чудовищными жертвами, была не напрасной, поскольку она создала новый внутренний мировой порядок, в принципе, не утратила своей нормативной претензии до сего дня. Однако никто не возьмется утверждать, что человечество, несмотря на все свое уплотнение, действительно стало субъектом действий – фундаментальным опытом XX века была доказана беспочвенность надежд, возлагавшихся повсюду в мире на то, что может быть «война, которая покончит со всеми войнами». Превращение прежней плюралистической, направленной на создание новых государств, внешней политики в новую, «мировую, всемирную внутреннюю политику» свидетельствует о том, что проблемы оказались перенесенными на иной уровень, но все еще не решенными.Там, где в прошедшие эпохи велись войны между государствами, сегодня развязываются все новые гражданские войны. Это по сей день не означает прекращение насилия. Совсем наоборот.

[1]
[1] Соответствующее процентное соотношение в этом нерепрезентативном опросе для пенсионеров составляет соответственно 71,1 %, 18,6 % и 9,3 %. Пять участниц отказались ответить на вопросы.

[2]
[2] Имеется в виду Базельский манифест - документ, принятый на IV Внеочередном конгрессе Второго (Социалистического) Интернационала, состоявшемся 24—25 ноября 1912 в Базеле (Швейцария). – прим. перев.

[3]
[3] Braunthal, Julius Geschichte der Internationale, Band 2, Berlin/Bonn-Bad Godesberg, 1974. S. 275-283.

[4]
[4] Карл Холл отметил, что историография континентальной Европы использует выражения «борьба за мир» и «пацифизм» как синонимы, тогда как англосаксонская историография под пацифизмом подразумевает непременное противодействие войне. См.: Holl, Karl 1988: Pazifismus in Deutschland, Frankfurt, S. 18. Пацифизм в рамках международного права обозначается как Интернационализм. На мой взгляд, разумнее использовать общую терминологию, предполагающую различие между отказом от войны (безоговорочный Пацифизм) и, так называемым Пацифицизмом (Pazifizismus) по терминологии Мартина Сидела (Martin Ceadel), обозначающий условный пацифизм.

[5]
[5] Degen, Bernhard (ред.) Gegen den Krieg. Der Basler Friedenskongress 1912 und seine Aktualität. Basel, 2012. S. 128.

[6]
[6] Разброс в оценке количества погибших просто огромен, что вызвано также и различным пониманием военной терминологии и не вполне ясные эмпирические данные о результатах применения политического насилия. См.: Ferdowsi, Mir A.: Kriege seit dem Zweiten Weltkrieg // Knapp, Manfred/ Krell, Gert (ред.) 1996: Einführung in die Internationale Politik. Studienbuch, 3. Aufl., München/ Wien, S. 308.

[7]
[7] Данные заимствованы из: Rummel, Rudolph J. Power, Genocide and Mass Murder, in: Journal of Peace Research. 1994. V. 31/ 1, P. 4-6. Критику военной статистики см. Pinker, Steven 2011: Gewalt. Eine neue Geschichte der Menschheit, Frankfurt, S. 478.

[8]
[8] Сомнительность относительных данных в другие эпохи см. Pinker, Steven 2011: Gewalt. Eine neue Geschichte der Menschheit, Frankfurt, S. 296.

[9]
[9] См. Письмо Хрущева Кеннеди от 26.10.1962 и пометку Кеннеди, что одна его ошибка может стоить жизни 200 миллионам людей. Beschloss, Michael R. 1991: The crisis years: Kennedy and Khrushev 1960-1963, New York, 1991. Р. 516-520 и 523.

[10]
[10] Пакт Бриана-Келлога (Парижский пакт) — договор об отказе от войны в каче­стве орудия национальной политики, получивший название по именам инициаторов — министра иностранных дел Франции А. Бриана и государственного секретаря США Ф. Келлога, был подписан в августе 1928 года представителями 15 государств (позже к ним присоединились почти все существовавшие в то время страны). – прим. перев.

[11]
[11]Например, Немецкий Картель за Мир (das Deutsche Friedenskartell), просуществовавший, однако, только с 1920 по 1929 год, и распавшийся вследствие внутренних противоречий, см. Holl, Karl 1988: Pazifismus in Deutschland, Frankfurt, S. 189-196.

[12]
[12] Например - Международное Бюро за Мир (das Internationale Friedensbüro), Международный Союз Примирения (der Internationale Versöhnungsbund), Интернационал Отказывающихся Нести Военную Службу (die Internationale der Kriegsdienstverweigerer), Международная Женская Лига за Мир и Свободу (die Internationale Frauenliga für Frieden und Freiheit).

[13]
[13] От латинского слова «беллум» (bellum), означающего «война» - прим. перев.

[14]
[14] О якобы введенном Организацией Объединенных Наций всеобщем запрете на применении насилия (вопреки частым, но ложным, утверждениям) не может быть и речи. В абзаце 4 статьи 2 Устава ООН содержится запрет лишь на применение одной, специфической формы насилия. В статье 51 и статье 42 Устава ООН признаются законными как национальная оборонительная война, в качестве естественного права, так и война как средство осуществления международных санкций, введенных по решению Совета Безопасности ООН, хотя при этом избегается употребление слова «война».

[15]
[15] О весьма неоднозначной реакции различных общественных группировок в Германии на идеи Ганди см. Jahn, Beate 1993: Politik und Moral: Gandhis Herausforderung für die Weimarer Republik, Kassel: zur Rezeption in Großbritannien siehe Caedel, Martin 1980: Pacifism in Britain 1914-1945. The Defining of a Faith, Oxford, S. 29, 88-90, 128, 250-252.

[16]
[16] Ceadel 2000: Semi-Detached Idealists. The British Peace Movement and International Relations, Oxford, S. 326; Ingram, Norman 1991: The Politics of Dissent. Pacifism in France 1919-1939, Oxford, S. 179-245. О разбросе мнений среди членов французской Социалистической партии см. Gombin, Richard 1970: Les socialistes et la guerre. La S.F.I.O. et la politique étrangère entre les deux guerres mondiales, Paris – La Haye, S. 230-254.

[17]
[17] Otto, Karl A. 1979: Vom Ostermarsch zur APO. Geschichte der außerparlamentarischen Opposition in der Bundesrepublik 1960–1970. Frankfurt am Main/New York 1979.

[18]
[18] О революционных настроениях, господствовавших повсюду в Европе при начале этой кампании в Лондоне 9 февраля 1919 года, незадолго до образования Венгерской и Баварской Советских республик повсюду в Европе революционных настроениях, см. Edward Hallett 1971: The Bolshevik Revolution 1917-1923, Bd. 3, London, S. 135 f.; см. также: Caedel, Martin 1980: Pacifism in Britain 1914-1945. The Defining of a Faith, Oxford. P. 55.

[19]
[19] См. Brock, Lothar 2006: Was ist das ‚Mehr’ in der Rede, Friede sei mehr als die Abwesenheit vom Krieg? // Sahm, Astrid/ Sapper, Manfred/ Weichsel, Volker (ред.): Die Zukunft des Friedens. Band 1: Eine Bilanz der Friedens- und Konfliktforschung, 2. Aufl., Wiesbaden, S. 95-114.

[20]
[20] Понятие «демоцид» было введено Рудольфом Й. Руммелем. О различиях между понятиями «демоцид», «геноцид», «социоцид» и «политицид» см. Jahn, Egbert 2004: Der Holodomor im Vergleich. Zur Phänomenologie der Massenvernichtung, in: Osteuropa 54, Heft 12, S. 22.

[21]
[21] Об истории рабства см. Everett, Susanne, Geschichte der Sklaverei, Augsburg. 1998.

[22]
[22] Об истории войны см. обзор: Jahn, Egbert 2012: Frieden und Konflikt, S. 54-60.

[23]
[23] Употребленный автором неологизм «арабеллион» (Arabellion) составлен из слов «араб» (Araber) и «ребеллион» (Rebellion), что означает по-немецки «восстание», а все вместе – «Арабское восстание».. Имеется в виду так называемая «Арабская весна» -волна демонстраций и путчей, начавшихся в арабском мире 18 декабря 2010 года. - прим. перев.

[24]
[24] Капповский путч (путч Каппа-Люттвица) - военный мятеж, предпринятый немецкими консервативными силами во главе с крупным прусским юнкером Вольфгангом Каппом и генералом Вальтером фон Люттвицем в 1920 году против правительства Веймарской республики и потерпевший неудачу в результате всеобщей забастовки рабочих и отказа чиновников и служащих сотрудничать с путчистами – прим. перев.

[25]
[25]Имеется в виду провалившаяся попытка ультраправого государственного переворота, в Испании, предпринятая 23 февраля 1981 года полковником испанской жандармерии («гражданской гвардии») Антонио Техеро Молина – прим. пер.

[26]
[26] Jörn Leonhard, Das Erbe der Vielfalt: Die europäischen Empires und die Friedensverträge nach 1918, in: Zeitschrift für Staats- und Europawissenschaften 3 (2012), S. 361-385.

[27]
[27] Woodrow Wilson, ‘A Peace worth Preserving’, Address to Congress on Essential Terms of Peace, 22nd January 1917, in: Americanism: Woodrow Wilson’s Speeches on the War, why he made them and what they have done, the President's principal Utterances in the first Year of War, with Notes, Comments and War Dates, giving them their historical Setting, Significance and Consequences, and with brief Quotations from earlier Speeches and Papers, hg. von O. M. Gale, Chicago 1918, S. 22-28, здесь: S. 27.

[28]
[28] Woodrow Wilson, ’Only One Peace Possible’, Address to Congress Answering a Peace Offen-sive, 11th February 1918, containing the ’Four Points’”, in: ibid., S. 103-109, здесь: S. 106.

[29]
[29] Jörn Leonhard, Die Büchse der Pandora. Geschichte des Ersten Weltkriegs, 5. Aufl. München 2014, S. 948-949, sowie im folgenden S. 939-978.

[30]
[30] Woodrow Wilson, Rede vom 25. September 1919, zitiert nach: Marie-Louise von Plessen (Hg.), Idee Europa: Entwürfe zum "Ewigen Frieden". Ordnungen und Utopien für die Gestaltung Europas von der pax romana zur Europäischen Union, eine Ausstellung als historische Topographie. Katalogbuch zur gleichnamigen Ausstellung des Deutschen Historischen Muse-ums, Berlin, zur Neueröffnung der Ausstellungshalle von I. M. Pei, 25. Mai bis 25. August 2003, Berlin 2003, S. 242.

[31]
[31] W. V. Temperley (Ed.), A History of the Peace Conference of Paris, 6 Bde. (zuerst: 1920-1924), 2. Aufl. London 1964.

[32]
[32] Manfred F. Boemeke, Gerald D. Feldman und Elisabeth Glaser (Hg.), The Treaty of Versailles, A Reassessment After 75 Years, Cambridge 1998; Gerd Krumeich (Hg.), Versailles 1919. Ziele – Wirkung – Wahrnehmung, Essen 2001; Zara Steiner, The Treaty of Versailles Revisited, in: Mi-chael Dockrill (Hg.), The Paris Peace Conference, 1919. Peace Without Victory?, Basingstoke 2001, S. 13-33; Jean-Jacques Becker, La traité de Versailles, Paris 2002; Jeff Hay (Hg.), The Treaty of Versailles, San Diego 2002; Eberhard Kolb, Der Frieden von Versailles, München 2005; David A. Andelman, A Shattered Peace. Versailles 1919 and the Price We Pay Today, Hoboken 2008; Timothy Baycroft und Conan Fischer (Hg.), After the Versailles Treaty. Enforcement, Compliance, Contested Identities, London 2008; Alan Sharp (Hg.), The Versailles Settlement. Peacemaking After the First World War, 1919-1923, 2. Aufl. New York 2008.

[33]
[33] Margaret Macmillan, Paris 1919. Six Months that Changed the World, New York 2003, S. 53-106.

[34]
[34] Caroline Fink, The Peace Settlement, 1919-1939, in: John Horne, A Companion to World War I, Malden/Mass. 2010, S. 543-557.

[35]
[35] Erez Manela, The Wilsonian Moment. Self-Determination and the International Origins of Anticolonial Nationalism, Oxford 2009, S. 141-175.

[36]
[36] Leonhard, Büchse der Pandora, S. 955.

[37]
[37] Leonhard, Das Erbe der Vielfalt, S. 361-385.

[38]
[38] Miron Rezun (Hg.), Nationalism and the Breakup of an Empire. Russia and Its Periphery, West-port 1992; Chris J. Chulos, The Fall of an Empire, the Birth of a Nation. National Identities in Russia, Aldershot 2000; Terry Martin und Ronald Suny, A State of Nations, Empire and Nation-making in the Age of Lenin and Stalin, Oxford 2001; Susanne Michele Birgerson, After the Breakup of a Multi-Ethnic Empire. Russia, Successor States, and Eurasian Security, Westport 2002; Nick Baron, Homelands. War, Population and Statehood in Eastern Europe and Russia 1918-1924, London 2004.

[39]
[39] Lajos Kerekes, Von St. Germain bis Genf. Österreich und seine Nachbarn 1918–1922, Budapest 1979; Isabella Ackerl und Rudolf Neck (Hg.), Saint-Germain 1919. Protokoll des Symposiums am 29. und 30. Mai 1979 in Wien, Wien 1989; Fritz Fellner, Der Dreibund. Europäische Diplomatie vor dem Ersten Weltkrieg, in: Ders., Vom Dreibund zum Völkerbund. Studien zur Geschichte der internationalen Beziehungen 1882-1919, hg. von Heidrun Maschl und Brigitte Mazohl-Wallnig, Wien 1994, S. 19-82.

[40]
[40] Leonhard, Büchse der Pandora, S. 958-959.

[41]
[41] Carlile A. Macartney, Hungary and her Successors. The Treaty of Trianon and Its Consequences 1919-1937, Neudruck: London 1968 (zuerst: Oxford 1937); Yves de Daruvar, Le destin drama-tique de la Hongrie. Trianon ou la Hongrie écartelée, Paris 1989; Béla K. Király (Hg.), Trianon and East Central Europe, Antecedents and Repercussions, Boulder 1995; László Borhi, Towards Trianon, in: Hungarian Quarterly 41 (2000), S. 129-134; Tibor Hajdu, La Hongrie dans les années de crise. Après la Première Guerre mondiale, 1918-1920, in: Guerres Mondiales et Conflits Contemporains 50 (2001), S. 37-51; Ignác Romsics, The Dismantling of Historic Hun-gary. The Peace Treaty of Trianon 1920, Boulder 2002; Peter Pastor, Major Trends in Hungarian Foreign Policy From the Collapse of the Monarchy to the Peace Treaty of Trianon, in: Hungari-an Studies 17 (2003), S. 3-11.

[42]
[42] Zoltán Kovács, Border Changes and Their Effect on the Structure of Hungarian Society, in: Political Geography Quarterly 8 (1989), S. 79-86.

[43]
[43] Ahmed S. Ahmedov, Les antagonismes interalliés sur les problèmes turcs après l’armistice de Moudros jusqu’au traité de Sèvres, in: Etudes Balkaniques 19 (1983), S. 27-48.

[44]
[44] A. E. Montgomery, The Making of the Treaty of Sèvres of 10 August 1920, in: Historical Journal 15 (1972), S. 775-787; Paul C. Helmreich, From Paris to Sèvres. The Partition of the Ottoman Empire at the Peace Conference of 1919-1920, Columbus 1974; Werner Zürrer, Der Friedensvertrag von Sèvres. Ein kritische Beitrag zur Problematik der Neuordnung des nahöst-lichen Raumes nach dem Ersten Weltkrieg, in: Saeculum. Jahrbuch für Universalgeschichte 25 (1974), S. 88-114; Hristo Andonovski, The Sèvres Treaty for Macedonia and the Macedonians, in: Macedonian Review 11 (1981), S. 274-278; A. L. Macfie, The Revision of the Treaty of Sèvres. The First Phase (August 1920-September 1922), in: Balkan Studies 24 (1983), S. 57-88.

[45]
[45] Keith Neilson, Britain, Soviet Russia and the Collapse of the Versailles Order, 1919-1939, Cambridge 2006.

[46]
[46] Arthur Beederian, L’échec d’une percée internationale. Le mouvement national arménien (1914-1923), in: Relations Internationales (1982), S. 351-371; Richard G. Hovannisian, The Republic of Armenia, Bd. 3: From London to Sèvres, February – August 1920, Berkeley 1996.

[47]
[47] James Evans, Great Britain and the Creation of Yugoslavia. Negotiating Balkan Nationality and Identity, London 2008.

[48]
[48] Leonhard, Büchse der Pandora, S. 964.

[49]
[49] James J. Sheehan, The Problem of Sovereignty in European History, American Historical Society Presidential Address 2005, in: The American Historical Review 111 (2006), S. 1-15.

[50]
[50] Dieter Langewiesche, Reich, Nation, Föderation. Deutschland und Europa, München 2008, S. 97.

[51]
[51] Horst Möller, Europa zwischen den Weltkriegen, München 1998, S. 35; Paul Lendvai, Sprengstoff im gemeinsamen Haus. Nationalitätenkonflikte in Osteuropa, in: Europäische Rundschau 2 (1991), S. 17; Hagen Schulze, Staat und Nation in der europäischen Geschichte, München 1994, S. 294-295.

[52]
[52] Zitiert nach: Mark Mazower, Der dunkle Kontinent. Europa im 20. Jahrhundert, Berlin 2000, S. 92; Patrick O. Cohrs, The Unfinished Peace After World War I. America, Britain and the Stabilisation of Europe, 1919-1932, Cambridge 2006.

[53]
[53] Zitiert nach: Manela, The Wilsonian Moment, S. 215.

[54]
[54] Martin Schulze Wessel (Hg.), Loyalitäten in der Tschechoslowakischen Republik 1918-1938. Politische, nationale und kulturelle Zugehörigkeiten, München 2004.

[55]
[55] A. Lentin, Decline and Fall of the Versailles Settlement, in: Diplomacy &