А Вы-то как уцелели?

- Чудом Господним, не иначе. Посекло меня слегка возле того моста осколками немецкой лимонки, крышечку с которой какой-то, на негра уж больно похожий, чудила свернул и за верёвочку побалтывал. Когда я это увидел и понял, что долго он так не побалуется, то крикнул казакам, чтоб ложились, а сам развернулся и побежал. Тут-то меня и зацепило осколками. А ночью, на сонного и, слава Богу, уже перевязанного, навалились, скрутили проволокой руки и – в вагон. На австрийской границе – остановка… Руки мне ещё в вагоне развязали: выхожу в мундире, при трёх Георгиях, от Атамана Павлова полученных (сменивший его Доманов крестов уже не давал). А тут советский полковник, при орденах: «Ты откудова?» «С Кривянки». Как кинет меня в сторону: «Немедленно раздевайся – вон тряпки!» Гора всякой одежды, как понял потом, оставшейся от расстрелянных казаков, власовцев и бандеровцев – Украинского вийска, высится. Ну я быстро переоделся, а полковник наказывает: «Говори, что нигде не воевал и хнычь побольше!» Иду дальше, гляжу - за столом чекистня сидит. «Где служил?» «Да нигде не служил, в обозе я хны, хны, хны, да копал хны, хны, хны...» «А чего хромаешь?» «Да это американцы с самолёта хны, хны, хны.» «А чего плаксивый такой?». Так ведь «хны, хны, хны…» «Иди на … отсюда!» И полковник тот, смотрю, тоже подходит: «А ну вали, пока палкой не схлопотал!»

Спас он меня тогда. Но не надолго. Погрузили нас, отфильтрованных, в вагоны, и - в Караганду. Но там не приняли, отправили в Кемерово. А и в Кемерово, видать, всё переполнено. нигде таких, как я инвалидов принимать не хотят... И тут, видать, указание сверху пришло: направлять инвалидов по месту жительства...

Два года честно в колхозе трудился, а потом смотрю - председатель Фадей Иванович на линейке едет, а рядом незнакомец сидит. Рванулся я к бричке, где у меня пистолет заначен был (когда домой возвращался один краснофлотец уговорил махнутся на мои часы – мол, домой вернёшься, на родные места поглядишь и стреляйся, чтоб энкавэдисты не мучали). Решил, что пришла пора стреляться. Но тот, что рядом с председателем сидел, спрыгнул и дорогу мне преградил. И пошло поехало…

Сначала 10 лет, потом, когда дознались, что я обоза и в глаза не видел – всю войну, почитай, с коня не слазил – 25. Тюрьмы, пересылки, лагеря… Самые страшные – Питерские и Соликамские. Да ешё дорога Москва-Пекин, где, почитай под каждой шпалой русские кости лежат. На той дороге, за Байкалом, на одной из пересылок с будущей своей женой – приглянулась она мне, - удалось несколькими фразами перекинуться, да адресами обменяться. Она на дороге той до самого Улан-Батора вообще ни за что 5 лет киркой отмахала: шла с подругами, такими же комсомолками-доброволками с фермы, что в станице Раздольной, Краснодарского края, и увидела полусгнившую уже дверку, возле совхозного свинарника валявшуюся. Пять кусочков от той дверки отломала, пять лет за них и получила…