Июля 2021 года

Запомните эту дату!

Со школы привычная нам история своего Оте­чества, выстроенная лишь на датах и событиях (летописная) и поданная нам в свете календар­ной идеологии, на самом деле имеет глубокую мистическую, сакральную, магическую, мета­физическую — в общем, независимую от нашего сознания составляющую, имя которой — Преда­ние. Вслушайтесь в это слово — предание, то есть то, что не мертвеет по прошествии времени, не уходит в небытие, а передается. Все остальное пыль времен, культурный слои, археологический материал. Ведь человек выращивает фрукты, зла­ки и овощи не ради дерева, соломы, цветов, даже если они прекрасны, а чтобы получить вершки и корешки, плод, ядро. Отсюда и возникло, что «по плодам узнаем древо». Нам же все время пред­лагают вторичную ботву прошлого, выворачивая таким образом наизнанку известную истину, и го­ворят при этом, мол, вкушайте, просвещайтесь и гордитесь.

Мистический плод истории тоже не само­цель познания былых времен; великий смысл Предания заключен в его семени. А семя в вы­зревшем плоде — это и есть РОК, это и есть со­средоточенное в малой частице и неотвратимое БУДУЩЕЕ.

Земного и смертного, способного не только вычленить из плода семя, но еще и, мысленно про­растив его, прозреть на древо грядущего, мы гото­вы называть пророком, хотя на самом деле это не так. Конечно, для современного заблудшего чело­века, даже ученого-историка, вскормленного соло­мой истории, это окажется чудом, однако всякий, кто чуть напряг свою чувственную мысль и извлек зерно Предания, отлично знает, что из желудя вырастет только дуб, из икры рыбы — рыба, а если мы сегодня посеяли ветер — пожнем бурю.

Пророк — это прежде всего человек, умени­ем и силой молитвы своей к Богу, зная гряду­щее, способный изменить на земле привычный ход вещей в будущем, неотвратимое сделать отвратимым.

Срок в триста три года в целом для нации не так уж велик, тем паче если учитывать пре­дыдущие минувшие тысячелетия существова­ния этноса. Три века — это тот временной пе­риод, что еще поддается нашему «прямому» осмыслению; он подобен только что сварен­ной стали, залитой в форму времени и начав­шей кристаллизоваться по периферии — там, где сильнее теплоотдача. Три столетия — это расстояние, на котором сохраняется чувство свежести памяти, живой связи, родства с предками. Например, мой прадед, которо­го я мог бы помнить, не будь столько войн и потрясений, мог бы застать живым родив­шегося при Петре I своего прадеда, обладай он хорошим здоровьем и долголетием. Погру­жение в более глубокие пласты времени вы­зывает своеобразную «кессонную» болезнь, выраженную в явном ощущении мифичнос­ти, легендарности и даже сказочности. Алек­сей Михайлович с Никоном и своими при­сными — уже Предание, от глубины которо­го закипает кровь.

Для ныне живущих реально то, что мож­но охватить своими чувствами.

Итак, триста три года с поправкой в пять лет — полный виток исторической спира­ли. Я не преследую цели пересмотреть и, тем паче, переписать всю отечественную ис­торию, взглянув на нее сквозь магический кристалл Предания, однако для убедитель­ности все-таки придется отмотать назад еще один виток и взглянуть, какое же сакральное историческое действо произошло в 1415 году. (Надеюсь, вы уже заметили закономерность расстановки цифр в датах? 1718, 2021...)

И теперь 1415 год, когда Великим князем на Руси был Василий Дмитриевич, сын Дон­ского.

Был ли Петр I (а к нему придется обра­щаться не один раз) первым императором? При нем ли Россия преобразилась в Импе­рию?

Да и нет.

Предание донесло до нас иное семя, к сожалению, не замеченное, а вернее, не вычлененное отечественными историками. Существует один любопытный документ от 1417 года — договор о свободной торговлей обоюдном не пропуске врагов через свои тер­ритории между Москвой и Ливонским Орде­ном, где Василий Дмитриевич прямо имену­ется титулом «император русский». Немцы, а с ними поляки и литовцы, присутствующие при заключении договора, отлично разбира­лись в титулах и знали, кто есть кто и кого как называть в грамотах. Достаточно сказать, что спустя полвека они же выговаривают Иоан­ну Ш, что тот не может называться «Вели­ким князем всея Руси», поскольку западные области (Смоленск, Новгород, Псков) на­ходятся под властью польско-литовского ко­ролевства.

Что же такое произошло, если вечные противники Москвы титуловали императо­ром (кстати, еще и королем Московским) ничем особенно не выдающегося на первый взгляд Великого князя, которого прежде не называли даже царем, как его отца, Дмитрия Донского? А суть состояла в том, что в пери­од княжения Василия 'Началось зарождение Империи и мир, вольно или не вольно, уже по­чувствовал это.

Если Империю рассматривать не просто как форму власти, а как отдельную, само­стоятельную цивилизацию, то она, Импе­рия, не может возникнуть и утвердиться в одночасье либо по воле некоей личности. Когда же то или иное государство, завоевав своих соседей, объявляет себя таковой, то это ни к чему не приводит, ибо насильное объединение стран еще не есть цивилиза­ция, обладающая главным свойством и признаком — живучестью. Примеров тому мно­го, от Империи Александра Македонского до наполеоновской Франции и гитлеров­ской Германии. Империя как хорошее вино, которое прежде должно выбродить несколь­ко раз, «подмолодиться», набраться крепо­сти, насытиться вкусом да еще и выдержать­ся, чтобы получить эту живучесть и с годами только крепнуть, а не прокисать, медлен­но превращаясь в уксус.

Зарождению России имперской способ­ствовали три важнейших события, напрямую с ней связанных. Первое: отец Василия, Дон­ской, не только разгромил Мамаево полчи­ще на Куликовом поле, не только положил начало конца ордынскому игу, но в первую очередь дал генеральное сражение Востоку и победил его. Все последующие набеги Орды уже ничего не решали. Второе: спустя ровно тридцать лет после великой битвы искусны­ми дипломатическими стараниями сына, Ва­силия (сейчас бы сказали — манипуляция­ми), руками Великого князя литовского Ви­товта, который был ему тестем, и русскими полками из Смоленска, Киева, Полоцка, Витебска и других западных княжеств были наголову разбиты рыцари Ордена под пред­водительством великого магистра фон Юнгингена. И это была не просто знаменитая битва при Грюнвальде; это был смертельный удар по Западу. Никогда уже больше Ливон­ский Орден не мог влиять на Москву так, как прежде.

И третье событие — Византия, православ­ная Империя, Второй Рим, стремительно по­гибала под нашествием турок, и православная Русь оставалась ее единственной преемницей.

Немцы вместе с папой прекрасно знали об этом и не случайно наградили Василия Дмит­риевича титулом «императора русского». Так что Петр I спустя триста три года был вовсе не первым императором, и сама Империя — цивилизация — уже зародилась, хотя и оста­валась признанной покалишь в Предании. По крайней мере это семя именно тогда было брошено в удобренную почву, и сам Василий уже обладал имперским мышлением и поведе­нием, ибо не носился по стране с полками, не воевал, как это делали его предки — Великие князья, а сидел в Москве, дергал за нитки, связанные с Востоком и Западом, и добивал­ся прогрессивных результатов.

Для пущей убедительности открутим еще один виток и позрим на сакральные события 1112 года. Это смерть Святополка и приход к власти выборного Великого князя Владимира Мономаха, положившего конец междоусоби­цам внуков Ярослава Мудрого. Но сверши­лось не только это явное и зримое деяние. Зерно Предания все-таки состоит в том, что вскоре Русь становится не княжеством, а цар­ством и митрополит эфесский, Неофит, по­сланный в Москву Алексеем Комниным (им­ператором Византии), воскладывает на голо­ву Мономаха царский венец, дает «скипетр и державу» — крест из древа животворящего и чашу императора Августа и при этом про­возглашает царем русским. И брак его уже чисто династический, королевский: женой становится дочь Гаральда, англосаксонско­го короля.

Вся история была заново переписана в угоду династии Романовых, то есть пред­ставлена в таком свете, что это не Рюрико­вичи, а предки боярина Кобылина «построи­ли» русское царство, воздвигли империю Рос­сийскую, поэтому и был возвеличен Петр I, a не его предшественники.

Знали ли о сем отечественные исследова­тели истории государства Российского, в том числе и наша «совесть нации», академик Д.С. Лихачев? Знали. Не могли не знать. И упор­но молчали, дабы мы слишком не просвети­лись и не возгордились.

Но вернемся в наше время и разберемся: кто мы есть ныне? Оправдываем ли мы свое самоназвание — «русские»? По праву ли но­сим знак принадлежности к этносу, который вычеркнули из наших паспортов, или только по привычке считаем себя и пишется русски­ми, как писались обрусевшие иноземцы, а на самом деле уже не принадлежим к его Кос­мосу? Что тут говорить, ведь многие наши со­отечественники стыдятся своего происхождения, а то и открыто ненавидят все «тупое и дикое в этой стране». Дикости и тупости в самом деле хватает, как и во все времена, но назовите мне идеальный этнос без греха? Со­средоточение на самокритике — это, между прочим, положительное качество, указыва­ющее даже не на мудрость, а на глубокую древность этноса, ибо все младосущие либо искусственно возрожденные народы сосре­дотачиваются на собственном восхвалении, как дети, еще только познающие мир и утверж­дающиеся в нем. (Самые яркие примеры — младосущие США и Израиль. Они и держат­ся-то в одной связке лишь потому, что «ры­бак рыбака видит издалека», и одинаково стремятся управлять миром, дабы в нем ут­вердиться.)

Я уже писал об этом, но сейчас придется по­вторить свои давние изыскания, связанные с ар­хеологией слова. Не зря говорят, русский — это не национальность, это судьба. Единственное са­моназвание национальности человека — «русский» на русском языке звучит как имя прилагательное. Какой? — русский. Все остальные названия — су­ществительные: кто? — немец, француз, чех, папу­ас и т.д. То есть русским может быть человек, по кро­ви принадлежащий к любой национальности (и пусть тут умоются злопыхатели, зрящие «при­родные» националистические русские корни), но непременно исповедующий три основных ус­ловия:

1. Владение русским языком в степени, позво­ляющей думать по-русски.

2. Владение бытовой и религиозной русской культурой.

3. Обладание русским образом мышления и манерой поведения.

Все эти обязательные условия выстрое­ны в том порядке, когда из первого вытека­ет второе, из второго — третье. Это жесткое зацепление полностью исключает возмож­ность владения или обладания чем-нибудь одним; выпадение любой части из целого лишает права называть себя русским. На­пример, нельзя владеть культурой, не зная языка, хотя можно быть православным по ве­роисповеданию и даже придерживаться русскихобычаев. А не владея первыми двумя, невозможно обладать ни образом мышле­ния, ни, тем паче, манерой поведения. Од­нако при этом любой человек, поставив­ший себе цель определиться в «этниче­ском пространстве», довольно легко может стать русским, шагая вдоль этих пунктов, как вдоль верстовых столбов. Однажды в на­шей компании случайно оказался казак-якут (когда-то были и такие казаки), на вид нату­ральный этнический саха, который стучал себя в грудь и утверждал, что русский. Че­рез десять минут общения так и оказалось, причем казак был настолько выразитель­ным, ярким человеком, что я перестал за­мечать его якутский образ. Не имея специ­ального образования (только средняя шко­ла), родившись в казачей семье, где больше говорили на якутском, он владел русским языком, как родным (то есть имел живой слух), владел культурой и отлично ее знал, но самое главное, обладал русским образом мыш­ления и манерой поведения

Язык

Не зря сказано — «в начале было Слово»...

Всякий язык, как и могучая река, собирается из притоков. Наши прапредки именно так и понимали этот процесс, поэтому слова «речь» и «речка» — однокоренные. И мало того, однозначны слова устье и уста. Воды это­го «речного бассейна» смешиваются в единую, и даже самому искусному химику не дано рас­щепить ее на составляющие. При слиянии еще можно, но в общем русле, а тем более в устьв этой реки — никогда.

Мы, ныне живущие, всегда черпаем и пьем из этого устья, а потому и слово, исходящее из наших уст, соответствующее.

Сразу уточню, чтобы не было разночте­ний. Говоря «русский язык», я имею в виду великорусский язык, который включает в себя

три мощных притока, три наречия — русское (Великая Русь), украинское (Малая Русь) и белорусское (Белая Русь). Именно так и в будущем стану называть каждое из трех со­ставляющих единый славянский народ, хотя предвижу протесты со стороны представи­телей малороссов, которые по неведению и короткой памяти именуют себя украинцами, таким образом вычленяют себя из единого эт­нического тела и отмежевываются от своей истории.

Название «Украина» произошло от гео­графического месторасположения этой зем­ли, у края, то есть тем самым выражается название места, а не государства. Эта сторо­на русских земель действительно находи­лась у самого края общего этнического про­странства. Именовать так народ, а тем паче самоназываться, оскорбительно и недостой­но, тем более — образовывать из этого назва­ния национальность.

Есть простая и общеизвестная истина: как назовете корабль, так он и поплывет. Когда народ по воле политиков именует себя край­ним, то он и будет всегда крайним, поскольку магия слова, и особенно выраженная в само­названии, непроизвольно, исподволь формирует сознание, с помощью которого впоследствии и происходит материализация символа. Вспомните: словом можно убить и воскресить! И еще одна истина — очень опасно играть с из­менением имени, ибо одновременно меня­ется и судьба. То есть, отказываясь от своей древней истории, Украина обрекает себя на положение младосущего государственного об­разования. Именно по этой причине большая часть благополучных и древних европейских государств никогда в корне не изменяли са­моназвания, и Германию, Францию, Брита­нию и прочих мы до сей поры называем так же, как тысячу лет назад (интерпретации не в счет). Малороссов, вероятно, оскорбляет в прошлом имени слово «Малая», поскольку «Великая» и «Белая» звучит на первый взгляд куда благороднее. Во-первых, малая-то малая, но — Русь, и размер тут не играет никакой роли. Мал золотник, да дорог, и не случайно Киев —матерь городов русских. А случилось это потому, что на берегах Днепра жили пред­ки сколотов, о чем свидетельствует и доныне сохранившаяся традиция выбривать голову и оставлять косм волос на темени, который те­перь называется оселедец. Из малой Киев­ской Руси (не Украины!) вышли Великая, Бе­лая и, собственно, Малая, и не было еще тог­да ни Москвы и москалей, ни Владимира, ни Смоленска и Минска. И гетмана Хмельниц­кого не было. (Самое любопытное, малороссы этим гордятся, но когда их спросишь, мол, значит, вы русские, — открещиваются.)

И язык был единый, разве что состоящий ИЗ множества наречий.

Разделение его на три самостоятельных,—дей­ство недавнее и искусственное, в разное время произведенное из-за амбициозных политиче­ских устремлений, не причастных к существова­нию собственно языка. Если по такому способу делить единый великорусский, то их получится десятка три — именно столько речек-диалектов существует до сей поры в живом языке. Казак с Кубани, например, не сразу разберет, о чем го­ворит житель с берегов Вятки, а оба вместе они станут смеяться над причудливым говором во­ронежских, и никто из них вообще ничего не пой­мет, слушая русскоустьинца с устья Индигирки или семейского старообрядца из Иркутской об­ласти. А они все говорят на одном русском.

Живой пример: мысля освободиться от брат­ских русских уз и слиться в объятьях с Западом, нынешние украинские политики спешат переве­сти школьное образование на «ридну мову». Но им и в голову не приходит, что язык малороссов не приспособлен для усвоения таких наук, как химия, физика, математика, астрономия, и про­чих предметов, требующих специальных понятий и терминологии. В любом случае придется исполь­зовать русский, что преподаватели и делают. Почему так? Да потому, что «мова» малороссов унаследовала древнюю магическую суть наречия сколотое, существовавшего для совершения об­рядовых действ — моления, пения гимнов. Минув­шие тысячелетия не стерли, не растворили таин­ственный вибрационный строй жреческого наре­чия. Ведь и само слово «мова» происходит от мо-вить—молвить, взывать к богам, потому и доныне радуется, плачет, трепещет всякая русская душа, когда слышит песни малороссов.

Всем нам, ныне живущим в лоне общей язы­ковой культуры, следует уяснить и зарубить себе на носу, что разделение великорусского языка — основная проблема его существования в буду­щем, доныне не оцененная и способная вызвать не только разделение единого народа (Великая, Малая, Белая Русь), но и утрату нашей общей этноистории и этнопсихологии, из которой законо­мерно вытекает утрата основного национального признака. А когда нет собственного лица, наде­вают чужое, называемое маской.

И получается маскарад.

Диалектное многообразие языка только под­тверждает его древность, величие и прилагатель-ность, то есть указывает на родовую принадлеж­ность носителей диалекта, тысячелетиями со­храняемую за счет самого языка. Тут и летопи­си вести не нужно, а лишь послушать говор! И все это потому, что великорусский язык — ос­новной хранитель и носитель Предания, включающего в себя важнейшую информацию об этнопсихологии, которая так полно не сохраняет­ся ни в летописях, ни в археологическом мате­риале культурного пласта. Попробуйте теперь отчленить от него наречия Малой и Белой Руси!

Например, из сиюминутной политической выгоды отрезать руку, ногу! Что станет с нашим общим языком без подпитки живой и горячей кровью? Ос­танется ли цельной в такой взаимной изоляции этнопсихология, то есть образ мышления и ма­нера поведения? А что произойдет с нашим об­щим Преданием, носителем и хранителем коего является язык?

И сохранится ли высшее его свойство —магия?

Прежде чем говорить о магических свой­ствах звучания языка (магия — магнит, то есть притяжение, очарование), следует разо­брать этимологию этого слова. Итак, ЯЗЫК. — ЯЗ-ЗЫК, переводится на современный бук­вально как «МОЙ ГОЛОС». (Великая пе­вица Людмила Зыкина не случайно уна­следовала голос и фамилию.) Отсюда вы­ходит слово «ЗЫЧНЫЙ» (зычный голос — масло масленое), отсюда же название важ­ной части голосового аппарата — языка, с помощью которого мы производим звуки. И отсюда же много позже произошло общее название древних религий — язычество, то есть буквально моление, пение голосом, взы­вание, а вовсе не «природность», как пред­ставляется современным лингвистам. Если погрузиться еще глубже в археологию этого слова, то знак 3 (впрочем, как и Ж, Г) озна­чает «ОГОНЬ». То есть ЗЫК — огненное, знойное, жаркое слово к высшим силам. Все это говорит о том, что наши прапредки уме­ли взывать к богам, и те внимали страстным речам, поскольку в слове молящихся была «божественная искра»—тот самый огонь, вы­зывающий вибрацию определенной частоты.

С магией языка мы сталкиваемся доволь­но часто и в обыденной жизни, правда, не все­гда воспринимая ее. Как мы сейчас друг дру­га называем, как обращаемся к незнакомым людям? По физиологическому, половому (?) признаку! Мужчина, женщина, девушка, мо­лодой человек... После перестройки попыта­лись внедрить петровское «господин», а оно не прижилось, ибо в наше время произносит­ся как насмешка.

Вдумайтесь, осознайте это, пожалуйста, и ужаснитесь. И вспомните, еще совсем недав­но мы обращались друг к другу так, как и не­сколько тысяч лет назад, — сударь, сударыня (о молодой женщине), сударушка (о- пожи­лой). А над нами был старший брат — госу­дарь. «СУ — ДАРЬ» — в буквальном смысле «сущий, пришедший с даром», с добром, с добрым словом. Чувствуете, как открывается магия?

Или, например, что такое поэзия? Вернее, талант стихотворца? Почему одни вирши нас оставляют равнодушными, а от других прохватывает душу так, что «над вымыслом сле­зами обольюсь»? Так вот, талант поэта — его дар, умение расставить слова в магический ряд, способный вызвать вибрацию той часто­ты, которая воздействует на нашу чувствен­ную мысль. Это же относится к дару певцов на сцене (песни, как и древние гимны бо­гам, — вибрационный строй), священников, психологов, политиков и всех тех, кто непо­средственно связан с таким тончайшим, юве­лирным инструментом, как слово. Почему, например, практически невозможно передать все чувства и краски художественного произ­ведения, написанного живым языком, пере­ведя его на иностранные, особенно англо­германские языки? А потому, что магиче­ский ряд русской речи не перекладывается на другие, даже связанные общим прошлым (индоиранским, индоевропейским), языки. Каким бы ни был талантливым переводчик, все равно полу­чится подстрочник. Успешно переводить мож­но лишь серый поток детективного чтива, со словарем (количество использованных слов в произведении) в полторы или, в лучшем слу­чае, в две с половиной тысячи слов.

По нему сейчас и судят за рубежом о ны­нешней литературе.

К великому сожалению, я должен конста­тировать смерть магии в современном разговор­ном русском языке. Там, где был огонь, ныне холодный пепел, и только потому мы стали болтливой, говорливой и глухой нацией, пыта­ясь заменить сакральную суть слова на их ко­личество, при этом не слушая друг друга. И в самом деле, что слушать-то, если слово не до­стигает ни ума, ни сердца? Таким образом, для сегодняшнего человека язык перестал быть характерным исключительно для великорусской речи носителем чувственной мысли, а пре­вратился в некую сигнальную систему, кото­рой пользовались дикие, младосущие племе­на. Достаточно послушать язык «тусовок»от высшего света до молодежных вечеринок, и тотчас же «клево оттянешься».

И создается ощущение, что гибель маги­ческой сути современного разговорного рус­ского языка произошла на наших глазах — по крайней мере кажется, что наши бабушки еще захватили настоящий «великий и могу­чий». Однако это не так, процесс начался еще триста лет назад. Можно искать причины в стремительном развитии техники и техноло­гии последнего столетия (мол, бытие опре­деляет сознание), можно сетовать на убыст­рившееся от этого Время, на экономику и связанное с ней падение нравов, на проис­ки врагов Отечества, желающих растворить в кислоте национальные особенности, на ла­герный жаргон, вышедший из зон (мол, боль­ше полстраны пересидело), на СМИ, на за-силие иностранных терминов и прочего рез­ко возросшего влияния на русскую жизнь. Только все это имеет слишком опосредо­ванное отношение к языку и вряд ли мо­жет значительно на него повлиять. Русская речь имеет такие защитные механизмы, что трехсотлетнее иго Востока, а потом два века

(XVIII—XIX) Запада, когда элита картавила на французском и немецком, не в силах были их разрушить. Напротив, языковое влияние сла­вяно-русского этноса было таковым, что волж-1 ские булгары, придя на Дунай, забыли свою речь и заговорили на языке обитающих по соседству племен, а тюркский язык Орды на­сытился русской корневой основой. Конеч­но, не без взаимного проникновения, и потому на Украине можно услышать выражение «хата пид железным дахом», где «дах» на немецком — крыша.

Для того чтобы отыскать истинную причи­ну угасания священного огня родной речи, сле­дует открутить виток и вернуться к его на­чалу, ибо зерно Предания там. И — в виде квинтэссенции, в состоянии семени, — но это уже доминанта, содержащая в себе бу­дущее развитие процесса и его результат. Как и в случае с Дмитрием Донским и его! сыном Василием, где первый подготовил почву, а второй посеял зерно будущей Им­перии, так и здесь: Алексей Михайлович рас­колол неприемлемое для Империи «древлее благочестие» и принял новый греческий обряд, а его сын Петр довершил дело отца — «риту­ально» разорвал собственно Язык, расчленив его своим указом на две части — церковный и гражданский.

Да, речь в реформаторском указе идет вро­де бы только о светском письме, то есть, ка­залось бы, о знаковом способе начертания сло­ва. Прежний «кирилловский» полуустав ос­тался в сфере духовной, и появился некий новый гражданский шрифт. Однако при этом совершилось отделение духовного языка от обыденного «гражданского». А человек того времени никогда сам себя не делил на две ипо­стаси существования, обладая религиозным сознанием, не отчленял быт от бытия и, на­оборот, осмысливал себя цельным везде — в трудах праведных, в битвах ратных и перед аналоем. К тому же великорусский язык все­гда был письменным языком, и традиция эта уходит во времена глубокие, дохристианские, а вовсе не к явлению на Русь младосущих бра­тьев-болгар, взявших за основу «кириллицы» более древнюю азбуку (точнее, одну из суще­ствовавших азбук). Отсюда и бесконечная вера в написанное, а точнее, начертанное слово, ибо прежде писали чертами и резами, отсюда священность книги, отношение к ней как к живому организму, которым может умереть^ I если книга долго не читается. У старообряд­цев до сих пор существует обычай, когда книгу в таком случае безвозмездно переда­ют тому, кто будет читать, дабы без челове­ческого внимания не погибли изложенные в ней истины. И это неудивительно, если знать этимологию этого слова: К НИ (НЯ, НЫм ГА, где к ни, ня, ны — ко мне, а га — движе­ние. То есть «приходящее ко мне»! (Сравнив тельное: князь-княже — буквально «прино­сящий ко мне огонь».)

Что же произошло с мироощущением рус­ского человека, с его религиозным сознанием, тогда еще существующим, хотя и потрясен­ным предыдущим Никонианским расколом? Апорвалась тончайшая, ныне не ощущаемая материя цельности души и разума, чувствен­ности мысли. Быт отодрали от бытия, словно кожу с живого человека. Был создан преце­дент, позволяющий человеку раздваиваться, жить одновременно по гражданскому и духов­ному закону, по совести и разуму. И случи­лось это потому, что великорусский язык не просто средство для общения с людьми и Бо­гом — это прежде всего мировоззрение, тот самый хранитель и блюститель этнопсихологии.

Надо отдать должное — Петр Великий умел рубить, отсекая за один взмах, не толь­ко головы стрельцам. По молодой ярости обагрив руки. На сей раз ему бы позавидо­вали нынешние изощренные Инициаторы •непрямых действий», поскольку он отыскал И нанес невидимый точнейший удар в крити­ческую уязвимую точку.

И никакой тебе крови...

Кстати сказать, знаете ли вы, отчего боя­ре насмерть стояли, чтоб уберечь свои боро­ды от петровских ножниц и бритв? Почему противились «цивилизованному» образу? А потому, что в то время на Руси брили бороды исключительно пассивные гомосексуалисты, то есть создавали себе «женский образ». Прав­да, их было не столько, сколько сейчас, но они были. Именно в этом грехе и подозре-иали бояре своего молодого и безбородого царя и, разумеется, отчаянно противились, Когда он пытался придать им «блядолюби-вый» образ — именно так называл Аввакум бритого молодого Шереметева. Надо отме­тить, что у Петра борода не росла по при­чине нарушения гормонального равнове­сия в сторону «женского», откуда и его неврастенический характер, который он всю жизнь старался скрыть подчеркнутой «мужской» жестокостью.

Не срежь он бороды с боярской элиты, «косноязычная» и набожная Русь никогда бы не пролезла в окно, прорубленное на Запад, и никого бы к себе не впустила. Но вскоре сквозь это окно проникли немцы со своим тупым инструментом и принялись обрабаты­вать отсеченную от языковой плоти петров­ским топором «гражданскую» конечность язы­ка. Ее, как труп в медучреждении, сначала выварили, отделили и выбросили на помой­ку мягкие ткани, после чего вынули скелет, отбелили его хлоркой и связали кости сталь­ной проволокой вместо сухожилий. Немец­кая этимология, фонетика и морфология всем известна, поскольку, невзирая на искренние старания М.В. Ломоносова, нашу «обыден­ную» речь разуделали так, что не всякий рус­ский, закончивший филологический факуль­тет, узнает в ней родное слово и, тем паче, уз­рит его магию. Например, откройте любой словарь и взгляните на слово «радуга»: рад — корень, уг — суффикс, а — окончание. Утра­тился даже природный смысл, не то что сак­ральное значение. На самом же деле все ле­жит на поверхности: ра—солнце, дуга—дуга. То есть солнечная дуга. Кому будет интересно, читайте этимологические словари русского языка, составленные немцами, евреями и Л.Г. Преображенским, который считал, что наш язык —сплошные заимствования из дру­гих, на порядок менее развитых и слабо гар­моничных языков. Это очень забавное чте­ние, что-то вроде тестовой игры на угадыва­ние русской корневой основы — проверка на принадлежность к этнопсихологии.

Да, за триста три минувших года произо­шла детерминация живых клеток языка, но!

К великой радости, наш могучий храни­тель мировоззрения оказался иммуностойким и защищенным не только от дураков, но и от сведущих Инициаторов «непрямых дей­ствий». Словно ящерица, он оставил в руке Петра и немцев всего лишь хвост: отсеченный «Гражданский» со временем обратился ъязы-ковую надстройку — в мусорный бак, куда весь исторический цикл сбрасывались сло­весные «модные» отходы, абсолютно лишен­ные магии, и откуда теперь пополняют свой Лексикон все, oт политиков и СМИ до буль­варных писательниц-домохозяек и «крутого» молодняка. Общий словарный запас надстройки, включая иностранные заимствования, техниче­ские термины, грязные ругательства и сленг, — примерно две с половиной тысячи слов. Да и то Первоначальный смысл их давно утрачен, и мы не задумываясь каждый день произносим слова, сути которых не знаем. Чаще всего случается смешное и курьезное: например, весь круг слов, связанный с удовольствия­ми, означает не то, что мы думаем (или не ду­маем вовсе). Само «удовольствие» — это муж­ской оргазм: уд — фаллос, и получается «воля уда», а не разума. «Удовлетворение» — во-летворение уда, то есть страстное желание соития. Когда вашу волю творит уд, что про­исходит с умом и разумом? А слово «прият­но» — женский оргазм: «при яти», где яти—ять (взять) — овладеть женщиной. То есть так хорошо, как при совокуплении.

Смысл утратился, но внутреннее наполне­ние слова живо.

Удивительная (не путайте, от «дива») жи вучесть великорусского языка обусловлена тем, что... Впрочем, нет, не стану рассказы­вать, чем она обусловлена,, дабы не выдавать таинственных свойств родной речи, ненуж­ных широкому читателю. Скажу обтекаемо, но понятно: самосохранение языка заключено в самодостаточности внутренней языковой си­стемы, в обилии и многообразии наречий и го­воров, которые и спасли великорусскую речь от мертвящего устаревания. Помните, если не читают книгу, истины в ней погибают? Точно так же и с языком: если на нем не говорят, его магия угасает сама по себе, как костер без топлива. Так умерло много язы­ков на земле, даже при живых и потенци­альных его носителях.

Самодостаточная система языка — это не компьютерный код банковского счета, взломать ее невозможно даже с помощью но­вейших технологий.

Впервые я был очарован звучанием живой древ­нерусской речи, когда к нам забрел переночевать (изба стояла на краю деревни, у дороги) богообразный сибирский старик кержак. Моя набожная бабушка сначала было заспорила с ним, как сле­дует молиться, а потом слушала его разинув рот. Дед у меня был неверующим и неревнивым, поэто­му преспокойно спал в горнице. А кержак с намас­ленной бородой и спокойно-горделивым взором на память читал псалмы и какие-то тексты, вероятно, ИЗ Апостола или Жития Святых, но и когда говорил произвольно, от себя, речь его мало чем отлича­лась от книжной и тогда показалась чудесной, поскольку я с детства слышал привычный вятский диа­лект дома, а на улице — разномастную, разноязы­кую речь вербованных, сосланных немцев, поляков, Латышей, литовцев, молдаван, «западенцев» и про­чих сибирских страстотерпцев.

Рано утром гость перекрестился в пустой угол, поклонился бабушке поясным поклоном, взял котомку, Посох и ушел. А я стал допытываться: почему старик говорит так, будто все время молится? И получил в ответ, что это кержак, а они, мол, почти святые, отто­го у них и речь такая.

Еще долго с тех пор при упоминании о святости я вспоминал этого кержака (их скитское поселение было на р. Тонгул, в сорока километрах от нас) и ду­мал, что святые и говорят-то чудесно. Спустя много лет, когда уже работал геологом на Ангаре, случай­но нашел в тайге брошенный старообрядческий скит, в котором не жили уже лет двадцать. Кстати, еще в восьмидесятых таких скитов, в том числе и жилых монастырских, было предостаточно. Дом оказался замаскированным с воздуха потрясаю­ще: выстроен вокруг приземистого и раскидистого кедра, так что вместо крыши просто густая крона, и потолок засыпан желтой хвоей. (Кстати, потом я выяснил, что это не просто способ маскировки и за­мена кровли, но еще и так называемая «сень»: эфир­ные масла, источаемые хвоей, отпугивают кровосо­сущих насекомых и убивают болезнетворные бакте­рии.) Внутри избы ничего не было тронуто, словно люди только ушли, и разве что все иструхло и со­прело, но три окошка оказались целыми, набран­ными из осколков стекла. В красном углу висело два десятка меднолитых икон, в том числе и склад­ней, и деревянный крест, а на низком столике ле­жали книги, двенадцать штук, сложенных пирами­дой. Я забрал из скита только книги и несколько икон, поскольку все эти сокровища едва влезли в рюкзак (остальное потом растащили буровики), унес в лагерь и с тех пор, до конца полевого сезо­на, учился читать. Вернее, приучивал язык к чудес­ной речи. Насколько зрительно помню, книги были старопечатные (Федоровской печати с деревянных клише) и рукописные, написанные полууставом, с раскрашенными киноварью буквицами.

И тут выяснилось, что я неграмотный совершен­но, поскольку целый месяц только разбирал буквы кириллического письма, а некоторые так и не смог расшифровать, не подозревал, что существуют тит­лы (подсказать было некому), поэтому мне долго не открывалось чудо древнерусской речи. Напротив, получалось что-то непонятное и уродливое. И однаж­ды приснилось, что я читаю, причем так здорово, как тот кержак, с распевом, с ударениями. Запомнил даже текст, который читал! Проснувшись, я схватил книгу, нашел это место и точь-в-точь повторил. Но не вслух, а про себя, то есть мысленно.

Было детское ощущение, когда неграмотная ба­бушка научила меня читать по букварю — радости было, пожалуй, еще побольше. Как и тогда, сверши­лось чудо, и я до сих пор уверен, что во сне мой язык «вспомнил» древнее звучание речи. То есть это во Мне уже было! А если так, значит, «вспомнить» мо­жет каждый, только надо напрячь сознание, сильно захотеть или просто сутками лежать одному в палат­ке, когда идут затяжные дожди и работать на приро­де, в горно-таежной местности, невозможно. Скорее всего генетическая память хранит не саму речь, а магию слова, которую и можно вызвать из-под сознания.

Мало того, научившись читать про себя, а вер­нее, «слышать» звучание и повторять его мысленно, как-то спонтанно и неуправляемо я начал представ­лять прошлое, причем очень далекое, и в красках, с деталями, которые невозможно придумать, с запа­хами и звуками. Эдакие отрывочные картинки, мало связанные с прочитанным, и возникало полное убеж­дение, что так все и было. Еще тогда мне пришло в голову, что в этой старой бумаге слежавшихся стра­ниц, в коже переплетов и особенно в способе начер­тания букв есть еще что-то, кроме того, что можно прочесть: некие тайные знаки, ключи, открывающие далекое прошлое. Среди книг оказался Пролог осен­них месяцев, и вот, наткнувшись на описание убийства князя Глеба «окаянным» Святополком, увидел их обо­их живыми: Глеб был невысокого роста, с проплеши­ной на голове, волосы редкие, слипшиеся от пота, а лицо сильно веснушчатое, злое, но белки глаз голубоватые и в руке плеть. Святополк, напротив, высокий, длинно­рукий, с густой светлой бородой и когда-то разбитым, в мелких шрамах, расплющенным носом — его будто бы в детстве лягнула лошадь. Они не дерутся, но про­сто стоят друг против друга в непонятном месте, и, по­хоже, ситуация критическая, Глеб чем-то недоволен и даже взбешен, а Святополк, наоборот, спокойный и бе­зоружный, синяя рубаха до колен и сверху расстегну­тый овчинный кожушок без воротника, сшитый швами наружу. И из швов торчит шерсть.

И будто я откуда-то знаю, что Глеба не зарежут, как это сказано в житии, а задушат его же плетью, но не сейчас, а через некоторое время.

Это были не зрительные видения, а некие мыс­ленные картины-вспышки, которые потом можно было «рассматривать» в памяти.

Естественно, рассказывать об этом я не мог, на­род в отряде был хоть и романтичный, но суровый и однозначно решил бы, что у меня съехала крыша от тоски (подобное бывало). Но когда просили, я чи­тал книги вслух у костра (причем сначала про себя и лишь потом озвучивал фразу): слушали очень-очень внимательно...

Кстати, а с моими «букварями» произошло вот что: поскольку зимой я жил в общаге, то девать их было некуда, а две книги по возвращении с поля сра­зу же украли. Поэтому, когда выпало лететь в Крас­ноярск, погрузил их снова в рюкзак, отвез и сдал в областной музей. А день был выходной, поэтому ка­кой-то дежурный студент-сотрудник сначала не хотел принимать: мол, завтра приходи, но когда заглянул в рюкзак, то принял и даже написал мне справку. Спустя полгода я снова оказался в городе и зашел в музей, чтобы узнать, что за сокровища я отыскал в ангар­ской тайге. И справку показал. Поднялся переполох, ибо моих книг никто не видел — студент их просто забрал себе, а мне выписал какую-то липу. Ну и лад­но, все равно не пропали, а наоборот, возможно, их до сих пор читают, и истины, изложенные там, не по­гибнут

Скажу вещь на первый взгляд неожидан­ную и даже парадоксальную: не общее обра­зование и не ученость, а уровень владения язы­ком определяет уровень сознания. Это сообщающиеся сосуды. Странным ведь кажется, что в древности, когда не было университетов, Интернета, общеобразовательных и даже церковно-приходских школ, люди вовсе не были темными глупцами, а напротив, отличались потрясающей мудростью — откуда бы тогда сформировался русский язык, содержащий в себе всю ныне научно доказанную информацию о мире и мироздании! Это уже в средние, «про­свещенные», века начали рвать языки и сжи­гать на кострах тех, кто пытался вольно рас­суждать о Вселенной, космах небесного све­та (отсюда космос) и о Земле как о шаре, да еще, мол, шар этот — вертится...

Наши необразованные прапредки, напри­мер, с потрясающей содержательной точно­стью давали названия планетам, как будто ле­тали вокруг них или, на худой случай, рас­сматривали в мощнейший телескоп. Открой­те любой этимологический словарь и взгляните на слово «Земля» — это представление совре­менного умного человека о нашей планете. На самом деле ЗЕМЛЯ в переводе с русского на русский — Емлющая Огонь. 3 — знак огня, света, имать-емать-емкий-емлющий — беру­щий, воспринимающий. (Более знакомое — водоем.) То есть когда человек был одарен речью или, скажем так, когда формировал­ся язык, люди прекрасно знали, что вокруг Земли холодные планеты, не емлющие огонь, а значит, не имеющие атмосферы, мертвые, не пригодные для житья. Кроме того, из­древле они четко делили понятия Земли как Планеты и земли как суши, почвы, и в этом случае называлась она Твердь — место су­ществования человека. (Кстати, слово «поч­ил» — почать (начать) — означает буквально «начало»: для землепашца это на самом деле Ц|К.) Христианство, исключающее радость км ной жизни, все поставило с ног на голо­ву, и получилось «земная хлябь и небесная твердь» — это к вопросу о магической сути языка и что происходит, когда вещи называют не своими именами. Твердь имела свой так «Т», начертание которого означает при­мерно следующее: «Что из почвы (начала) им шло (выросло), то в почву (начало) и об­ратится», то есть замкнутый, вечный земной цикл существования. (Перекладина у этого знака не что иное, как отсечение от «космоса» — верхней связи, а загнутые треугольнич­ком ее концы — зерна, семена, падающие при созревании в почву.) И все, что стоит на тверди, непременно будет иметь этот знак в соче­тании со знаком «С» — стол, стена, стан, столб, ступня и т.д. Мало того, наши неуче­ные прапредки выделили еще одно состояние земли-тверди и обозначили его как «АР» — возделанная, плодородная пашня, и отсюда появилось слово арать (орать) — пахать, или, какговорили в старину, «воскрешать» землю, где крес — огонь (кресало — огниво). Поэто­му того, кто арал и воскрешал никогда не па­ханное поле (дикую твердь, целине называ­ли арьи, или арии, ажртом — крести, откуда и возникло слово «крестьянин» (не от «христианин»), то есть живущий «с сохи». В Запад­ной Сибири есть река Тара (и одноименные город), что буквально переводится как «вос­крешенная земля», да и сама Сибирь еще не так давно (на картах Меркатора) называлась Тартар — буквально «воскрешенная земля в воскрешенной земле», благодать в благо­дати. Если вспомнить М.В. Ломоносова и запасы полезных ископаемых, то «прира­стать Сибирью» в скором времени будет не только Россия. На Русском Севере течет река, Тарнога, чзю означает «пришедшая воскрешенная земля»: там повсюду ледниковые морен­ные отложения, принесенные из Скандина­вии, но плодородные, если возделывать,. Там же неподалеку река Коченьга и село Кочвар, где коч — передвижение, кочевье в благодат­ью землю.

Но все-таки самое главное слово, воз­никшее отсюда, — творчество, когда Твердь превращают в Ар. Твар, твареыие или тво-рсние — это возжигание жизни на безжизнен­ной тверди, то есть» прорыв, огненное со­единение замкнутого земного цикла и Кос­моса.

Можно и дальше продолжать археологию этого великого слова, но у меня сейчас иная задача и хочется только воскликнуть:

— Разве ныне назовут планету так величе­ственно, красиво и емко — ЗЕМЛЯ?

Усредненный, урбанизированный человек может родиться, прожить жизнь и умереть, не вкушая ничего слаще морковки, которую вы­дернул из языковой надстройки. Он даже мо­жет быть образованным, но только в тех преде­лах, которые допускает его лексикон, получен­ный из «раковой опухоли» языка. Я слышал фантастические лингвистические рассуждения одного из популярных, блистающих «учено­стью» ведущих на ОРТ, который вывел слово «гражданин» из французского (!) языка! Фа­милии называть не стану потому, что боль­шая часть народонаселения России тоже так думает и всех не перечислить. Видно, отдал ведущий это слово французам лишь потому, что считает все «прогрессивные» слова в рус­ском языке заимствованными из других. Так вот, специально для заблуждающихся: граж­данин — житель города (града), а для чело­века, живущего за ограждением, горожанина, селянин — житель села (поселения).

По сути, современный человек живет в железной языковой клетке, как узник, сам себя усадивший за решетку (изгой). Чувствуя это интуитивно, он всегда будет мечтать о свободе. Из таких мечтателей собирается сле­пая уличная толпа, которой очень легко ма­нипулировать и которая по команде «фас», от­данной с применением довольно примитивной магии слова (возникновение неформального лидерства), готова снести не только торговые палатки, но и любую власть, вознести плебея на императорский трон.

Природу современных революций и бун­тов следует искать здесь. Экономические и социальные предпосылки вторичны.

Человек, если он не маугли, а существо со­циально-биологическое, обладает одновре­менно образно-словесным и словесно-образным мышлением. (От этого и возникают лирики и физики.) Реверсивность составляющих тут зависит от конкретной ситуации или психотипа личности. В любом случае свои образные думы он переводит в слово, если хочет их выразить, либо связка эта удлиняется, ког­да слово высекает искру мысли, впоследствии опять же переведенную в слово. То есть наше мышление состоит в жесткой связке с языком. Чисто образным мышлением обладают лишь глухонемые от рождения. Если человек, в том числе ученый муж, вплотную подступает к Некоей образной мысли, но выразить ее не может; когда, как говорят, на «уме крутится», но в слово не воплощается, это явный недо­статок владения языком. Ломоносов стал ве­ликим, потому как кроме науки занимался живой русской речью и писал стихи; немка Екатерина II, овладев великорусским, сочиняла пьесы. Многие мыслители интуитивно тянулись к познанию языка, ибо только ча­рующая магия его способна к творчеству — Возжечь огонь и трепет мысли.

Date: 2015-06-07; view: 329; Нарушение авторских прав