Глава пятнадцатая. Сержант Кевин Темплтон наслаждался полученным заданием, а еще больше его радовал тот факт, что в качестве наблюдателя к нему прикрепили Уинсом

Сержант Кевин Темплтон наслаждался полученным заданием, а еще больше его радовал тот факт, что в качестве наблюдателя к нему прикрепили Уинсом. Хотя с Уинсом ему ничего не светило (отнюдь не из‑за недостатка рвения с его стороны), он все равно находил ее неотразимо привлекательной, и от зрелища ее бедер, туго обтянутых синими брюками в узенькую полоску, его до сих пор прошибал пот. Раньше ему казалось, что самый притягательный фрагмент женского тела – безусловно, грудь, но знакомство с Уинсом быстро развеяло это заблуждение. Он пытался не пялиться на нее слишком откровенно, когда они выехали из города (она сидела за рулем) и выбрались на шоссе Линдгарт‑роуд. Нужная им ферма была в конце длинного грязного проселка, и, хотя они припарковались у самых дверей, все равно испачкали обувь.

– Бог ты мой, ну и вонища! – простонал Темплтон.

– Это же ферма, – объяснила Уинсом.

– Ну да, я знаю. Слушай, я буду задавать вопросы, ладно? А ты понаблюдай за отцом, идет? – Темплтон подпрыгивал на одной ноге у дверей, пытаясь счистить хоть немного грязи со своих лучших спортивных туфель.

– Вон скребок, – произнесла Уинсом.

– Что?

Она показала:

– Такая штука с приподнятым металлическим краем, вон она стоит у двери. Это чтобы отчищать грязь с подошвы.

– Век живи – век учись, – пропыхтел Темплтон, пытаясь задействовать скребок. – Интересно, что эти хитроумные фермеры придумают дальше?

– Ну, скребок‑то придумали еще их прапрадедушки, – заметила Уинсом.

– Это была ирония, Уинсом.

– Ясно, сэр.

Невдалеке заливался лаем пес, готовый растерзать чужих; к счастью, он был посажен на цепь, прикрепленную к столбу.

Темплтон глянул на Уинсом:

– А вот тебе лучше попридержать иронию. Не думай, что я не уловил твой тон. Тебя устраивает предложение суперши о том, как мы должны это разыграть?

– Вполне.

Темплтон прищурился:

– Должен ли я понять это так, что ты…

Не успел он договорить, как дверь распахнулась; на пороге стоял Келвин Сомс.

– А, опять эти самые, – проворчал он. – И чего вы на этот раз хотите?

– Мы пришли, чтобы прояснить парочку вопросов, мистер Сомс, – ответил Темплтон, сияя своей самой ослепительной улыбкой и протягивая руку. Сомс проигнорировал ее. – Ваша дочь дома?

Сомс хмыкнул.

– Ничего, если мы войдем?

– Ноги вытирайте.

С этими словами он повернулся и исчез в полумраке, предоставив их самим себе.

После дальнейшего вытирания ног – на этот раз с помощью щетинистого половика – они проследовали в прихожую и услышали, как Сомс зовет: «Келли! К тебе».

Девушка спустилась по лестнице и, когда она увидела Темплтона и Уинсом, стоящих в коридоре, на ее лице отразилось явное разочарование.

– Вы проходите, – пригласила она и повела их на кухню, освещенную ненамного ярче прихожей и пахнущую крахмалом и перезрелыми бананами. Черная с белым кошка лениво заворочалась, спрыгнула с кресла и бочком выбралась из помещения.

Все уселись на крепко сколоченные стулья, расставленные вокруг стола. Келвин Сомс пробурчал что‑то насчет работы и направился было к двери, но Темплтон остановил его:

– Это касается и вас, мистер Сомс. Пожалуйста, садитесь.

Сомс помедлил, но сел.

– Да в чем дело‑то? – спросила Келли. – Я уже все рассказала…

– Тут вот что, – заговорил Темплтон. – Мы же, знаете, недоверчивые сыщики, мы не сразу принимаем то, что лежит на поверхности, то, что видно с первого взгляда. Тут, знаете, как с первым впечатлением, оно часто оказывается ошибочным. Можно чашку чаю?

– Поставлю чайник, – ответила Келли.

У нее отличная фигура, подумал Темплтон, глядя, как девушка направляется к горелке, чуть‑чуть покачивая бедрами, туго затянутыми в джинсы. Гибкая талия, в пупке – яркая сережка, отчетливо выделяющаяся на бледной коже. Светлые волосы зачесаны назад и завязаны, но несколько прядок избежали этой участи и обрамляли ее бледное овальное лицо. Груди соблазнительно шевелились под короткой желтой майкой, и Темплтон заключил, что лифчика на ней нет. Повезло этому парню, Барберу, подумал Темплтон. Если последним, что он сделал на этом свете, был трах с Келли Сомс, тогда, похоже, он прожил не самую плохую жизнь. Темплтон начал прикидывать: может быть, когда они совсем‑совсем покончат с этой историей, ему и самому представится шанс.

Когда чай был приготовлен и подан, Уинсом вынула записную книжку, и Темплтон откинулся на спинку стула.

– Хорошо, – произнес он. – Итак, вы, мистер Сомс, вернулись сюда в пятницу около семи часов вечера. Верно?

– Ну да, верно, – буркнул Сомс.

– Чтобы проверить, выключили ли вы газовую конфорку?

– Иногда она, это, так слабо горит, – ответил он, – сквозняк чуть подует – она и потухнет. Пару раз, бывало, приду домой, чую – пахнет газом. Решил, лучше, это, проверить, живу‑то я не больно далеко от «Кросс киз».

– На машине около пяти минут в одну сторону, верно?

– Ну да, вроде того.

– А вы, мисс Сомс, работали в «Кросс киз» весь вечер, так?

Келли прикусила ноготь большого пальца и кивнула.

– Как долго вы там работаете?

– Года два уже. Тут у нас больше‑то заняться толком нечем.

– Думали о том, чтобы перебраться в большой город?

Келли глянула на отца и ответила:

– Нет.

– А «Кросс киз» – славное местечко для работы, правда?

– Нормальное.

– Подходящее, чтобы встречаться с парнями?

– Не пойму, о чем вы.

– Ладно вам, Келли. Вы барменша. Вы там встречаете массу парней, с вами наверняка часто заговаривают, вы же такая миленькая.

Она покраснела, и по ее лицу скользнуло подобие улыбки, Темплтон это заметил. Может, ему все‑таки выпадет шанс. Что касается Келвина Сомса, то он наморщил лоб так, что глубокие борозды пролегли до самой переносицы.

– Они жалуются вам на свои неприятности? – продолжал Темплтон. – О том, как жены не понимают их, о том, как их не ценят на работе?

Келли пожала плечами.

– Иногда, – ответила она. – Когда тихо.

– Как вы развлекаетесь?

– Да не знаю. Гуляю с друзьями, всякое такое.

– А куда вы ходите? Молодой девушке тут и отправиться‑то некуда, верно?

– Можно и в Иствейл пойти.

– Ах да. Конечно же вам нравится проводить субботние вечера в Иствейле с местными парнями, слушать их сальные шуточки, вам нравится, когда они вас смешат до чертиков и убалтывают где‑нибудь на рыночной площади. Наверное, такой девушке, как вы, хочется чего‑то еще, большего? Ведь так?

– Иногда танцы бывают, группы приезжают, – поведала Келли.

– Кто вам нравится?

– Да не знаю.

– Ну ладно вам, у вас же наверняка есть любимая группа.

Она поерзала в кресле:

– Нет, правда не знаю. Может, «Кин».

– Ах, «Кин». – Темплтон понимающе кивнул. – Ник Барбер серьезно увлекался всякими группами, верно?

Лицо Келли застыло и напряглось.

– Он говорил, ему нравится музыка.

– А он не говорил, что может вас провести на все самые лучшие концерты в Лондоне?

– Вроде нет. Я никогда и в Лондоне‑то не была.

Темплтон боковым зрением заметил буравящий его взгляд Уинсом. Та положила ногу на ногу слегка покачивая той, что была вверху. Ей, вероятно, не нравится, что он уводит беседу в сторону, оттягивает кульминацию. Но он восхищался собой. Он кружил над добычей и теперь зашел на финальный, смертельный круг.

– Ник Барбер обещал, что он повезет вас в Лондон?

– Нет. – Келли покачала головой, на лице у нее было выражение паники. – Зачем бы ему?

– Может быть, в благодарность?

Лицо Келвина Сомса потемнело.

– Чего ты сказал, браток?

Темплтон не стал обращать внимания на его слова.

– Ну, Келли? – поторопил он.

– Не знаю, про что вы. Я с ним всего один раз говорила, в баре, когда он заказывал выпивку. Он был милый, вежливый. Только и всего.

– Да бросьте вы, Келли, – возразил Темплтон. – Мы случайно узнали, что вы с ним дважды спали.

– Чего… – Келвин Сомс попытался вскочить, но Темплтон мягко толкнул его, усаживая обратно. – Пожалуйста, оставайтесь на месте, мистер Сомс.

– Чего это вы? – требовательно спросил Сомс. – Чего это вы тут такое говорите?

– В среду вечером и в пятницу днем, – продолжал Темплтон. – Немного дневных наслаждений. Думаю, это куда приятнее, чем визит к дантисту.

Келли плакала, а лицо ее отца стремительно наливалось багрянцем ярости.

– Это что, правда, Келли? – прорычал он. – Он правду говорит?

Келли спрятала лицо в ладонях.

– Мне плохо, – проныла она, прижимая ладонь ко рту.

– Это правда? – допытывался ее отец.

– Да! Ну да, черт вас побери, да! – выкрикнула Келли, глядя на Темплтона. Потом она повернулась к отцу. – Он меня трахал, папочка. Я ему позволила меня трахнуть. И мне это понравилось.

– Ах ты, шлюха подзаборная! – Сомс занес руку, чтобы отвесить ей пощечину, но Уинсом перехватила его кисть.

– Не самая лучшая идея, мистер Сомс, – сказала она.

Темплтон весело посмотрел на Сомса.

– Вы хотите сказать, что не знали этого раньше, мистер Сомс? – осведомился он.

Сомс оскалился:

– Кабы я знал, я бы…

– Вы бы – что? – спросил Темплтон, придвигая лицо вплотную к лицу Сомса. – Вы бы избили вашу дочь? Убили Ника Барбера?

– Чего?

– Вы меня слышали. Вы так и поступили? Узнали, чем занималась Келли, подождали, пока у нее начнется смена, и потом нашли предлог, чтобы на несколько минут покинуть паб. Вы отправились к Барберу. Что произошло? Он вас высмеял? Может быть, он рассказал вам, как она хороша в постели? Или сказал, что она для него ничего не значит, так, очередная сельская интрижка? Простыни были еще теплыми после их развлечений? Вы ударили его по голове кочергой, и он упал. Может быть, вы не имели намерения его убивать. Может быть, все случилось внезапно. Так бывает. Но, так или иначе, он лежал перед вами на полу, мертвый. Вот как это случилось, верно, Келвин? Вам же лучше, если вы нам сейчас признаетесь. Я уверен, что судья и присяжные поймут праведный отцовский гнев.

Келли добралась до раковины и успела как раз вовремя. Уинсом придерживала ее за плечи, пока девушку выворачивало наизнанку.

– Ну? – проговорил Темплтон. – Я прав?

Из Сомса словно выпустили воздух, он превратился в печального, униженного старика, весь его гнев улетучился.

– Нет, – произнес он без всякого выражения. – Никого я не убивал. Я, это, понятия не имел… – Он оглянулся на Келли, склонившуюся над раковиной, в глазах у него стояли слезы. – До сей поры не знал. Она не лучше своей мамаши, – добавил он горько.

Какое‑то время все молчали. Келли перестало рвать, и Уинсом налила ей стакан воды. Они снова сели за стол. Отец не смотрел на дочь. Наконец Темплтон встал.

– Что ж, мистер Сомс, – проговорил он. – Если вы передумаете, вы знаете, как с нами связаться. Ну а пока, как говорят в фильмах, не покидайте город. – Он указал на Келли. – И вы не покидайте, юная леди.

Никто не обращал на него внимания. Каждый пребывал в своем мире – унижения, боли и чувства, что тебя предали. Но все это пройдет, Темплтон был в этом уверен, и он еще увидится с Келли Сомс при более благоприятных обстоятельствах.

Подходя к машине, старательно огибая лужи и грязь, Темплтон повернулся к Уинсом, потер руки и сказал:

– Что ж, по‑моему, очень даже неплохо прошло. Как ты думаешь, Уинсом? Он знал?

Бэнксу предстояло осмыслить много новой информации. Задумавшись, он пристроил машину у магазинчика возле гавани и направился к ресторанам и магазинам Вест‑Клиффа. Прошел мимо копии желто‑черного военного корабля «Грэнд тёрк», которую снимали в телесериале «Горнист», и ненадолго остановился полюбоваться парусами и оснасткой. Какая, должно быть, в те времена адская жизнь была на флоте! Для офицера еще, может, и ничего, но если ты простой матрос, то это скверная, червивая еда, телесные наказания, чудовищные боевые ранения, мясники, неумело маскирующиеся под хирургов. Разумеется, почти все свои представления об этом он почерпнул из «Горниста» и «Хозяина морей», но ему казалось, что все именно так и было, а если даже и нет – откуда бы ему об этом знать?

Снова мысленно обратившись к рассказу Кийта Эндерби, он понял, что, возможно, и сам жил в Ноттингхилле примерно в то же время, что и Линда Лофтхаус с Таней Хатчисон. Он был уверен, что обязательно вспомнил бы, если б встречал тогда такую красавицу, как Таня, хотя она в ту пору еще не была знаменитостью. Но память молчала. В то время вокруг было множество молодых красивых женщин в ярких нарядах, со многими он встречался, но Таню припомнить не мог.

Вероятно, Таня и Линда принадлежали к совершенно иному кругу. Бэнкс не был знаком ни с какими музыкантами, поэтому всегда платил за билеты на концерты, как и все его приятели. Кроме того, у него не было музыкального таланта, чтобы выступать в местных клубах, хотя он часто ходил туда слушать тех, у кого такой талант имелся. Но главное – он, пожалуй, всегда чувствовал себя чужаком в этом мире: никогда не отпускал особенно длинные волосы и редко позволял себе заходить дальше цветастой рубашки или яркого галстука, не говоря уж о балахонах или бусах; не мог заставить себя пойти на политическую демонстрацию, а когда беседовал об альтернативной культуре, то внутренне был уверен, что говорит примитивные, детские и скучные вещи.

Бэнкс облокотился на парапет и стал смотреть на рыбацкие лодки, покачивающиеся в гавани. Затем отыскал глазами кафе, где, как он помнил, подавали отличную рыбу с картошкой – единственное блюдо, на которое можно было по‑настоящему положиться в Уитби. В полупустом кафе он заказал у скучающей молоденькой официантки в черном переднике и белой блузке чайник чая и гигантского морского окуня с картошкой и картофельными же сэндвичами со сливочным маслом.

Бэнкс уселся у окна, через которое по ту сторону гавани был виден старый город: сто девяносто девять ступенек, ведущих к разрушенному аббатству, церковь Святой Марии, где соленый ветер давно слизал имена с надгробий. Мимо навесов, где разгружались и продавали свой улов рыбаки, прошествовала группа юных готов с набеленными лицами, все они были в черном, с затейливыми серебряными украшениями.

Бэнкс кое‑что о них читал, знал, какую музыку они предпочитают, и из всего этого сделал вывод, что готы помешаны на смерти и суициде, на живых покойниках и «темной стороне мира», но агрессии не проявляют. Почти все они являются пацифистами, их волнуют социальные проблемы: расизм, войны. Бэнксу нравились «Джой Дивижн», а он слышал, что это культовая готская группа. С другой стороны, подумал он, готы ничем не чуднее хиппи, страстно увлекавшихся оккультизмом, поэзией и наркотическими откровениями.

Шестьдесят девятый стал для Бэнкса годом великого перелома. Окончив школу с парой приличных оценок в аттестате уровня А, он поселился в комнатке в Ноттингхилле и стал изучать менеджмент в Лондонском политехническом. Однако он чувствовал, что у него мало общего с однокурсниками, поэтому предпочитал тусоваться с ребятами из колледжа искусств, двое из которых жили в том же доме, что и он. Они‑то и поведали ему о краеугольных камнях субкультуры хиппи: странной смеси экзистенциализма, коммунализма, гедонизма и нарциссизма. Они делились косяками с ним и Джем, жившей через площадку, ходили на концерты и выступления поэтов, обсуждали права жильцов, самовольно захватывающих квартиры, войну во Вьетнаме и «Волшебника из страны Оз», снова и снова проигрывали «Ресторан Элис».^[22]

Бэнкс понятия не имел, что ему делать в жизни. Родители ясно давали понять, что хотят направить его на стезю «белых воротничков» и не желают, чтобы он очутился на кирпичном заводе – или на металлопрокатном, как его отец, – так что изучение менеджмента казалось логичным шагом. К тому же он ощущал настоятельную потребность вырваться из удушливо‑провинциального Питерборо.

Он очень любил музыку и однажды отправился автостопом со своей первой всамделишной подружкой Кэй Саммервилл на концерт «Блайнд Фэйт» в Гайд‑парк – это было летом, в тот год, когда он еще жил дома, в Питерборо, – потом он попал на концерт «Роллинг Стоунз», посвященный памяти Брайана Джонса, на этом концерте Мик Джаггер выпустил из клетки всех бабочек, которые еще не передохли в ней от жары. Еще он вспомнил, как Дилан выступал на острове Уайт: он вышел уже в конце и спел «Она моя» и «К Районе», две любимые вещи Бэнкса.

Но, живя в Питерборо, Бэнкс был в общем‑то изолирован от веяний моды, от новых тем и идей и до обидного бесчувствен ко всему, что на самом деле происходило в большом мире. Что касается всех этих хваленых перемен и революций шестидесятых, то не стоит забывать, что в тогдашних хит‑парадах битловские «Земляничные поляны» уступали песне «Освободи меня» Энгельберта Хампердинка, и если ты вырос в Питерборо, то, конечно, понимаешь, почему это именно так.

Когда заканчивался его первый учебный год, прогремела жуткая история о «семействе» Мэнсона, которое в конце концов арестовали за убийство Шерон Тейт, бизнесмена Лено Ла‑Бьянки и остальных. Теперь, конечно, все это перешло в учебники истории, но тогда в газетах и по телевизору день за днем разворачивались все новые подробности, и это оказало огромное влияние на общество, не в последнюю очередь потому, что «семья» Мэнсона чем‑то напоминала коммуну хиппи, цитировала битлов и провозглашала революционные лозунги. Были еще девушки, «любовные рабыни» Мэнсона, со странными именами: Патриция Кренвинкель, Скрипучая Фромм, Лесли ван Гутен. Судя по их нарядам и прическам, они вполне могли бы жить в Ноттингхилле. Обошедший все газеты и экраны мира снимок бородатого Мэнсона, глядящего в объектив, порождал у Бэнкса почти столько же кошмаров, сколько сладких и влажных снов дарила ему фотография сидящей на стуле обнаженной Кристины Килер, знаменитой тогдашней фотомодели.

В конце шестьдесят девятого был и знаменитый бесплатный рок‑концерт в Алтамонте, вспомнил Бэнкс, где во время выступления «Стоунз» кто‑то из байкеров – «ангелов ада» – кого‑то зарезал. Другие события тех лет вспоминались смутно: полицейский налет на Пикадилли с целью изгнания самовольно вселившихся жильцов; волнения в Северной Ирландии; рассказы о женщинах и детях, убитых американскими солдатами в деревеньке Ми‑Лай во Вьетнаме; агрессивные антивоенные демонстрации; четверо студентов, застреленных американской национальной гвардией в городе Кент, в Огайо.

Конечно, он судит об этом уже задним числом, но на его, Бэнкса, взгляд, именно тогда все как‑то начало поворачиваться к худшему, мир будто разваливался на части. Возможно, так было и раньше, просто он очутился в то время в самой гуще событий. Останься он в Питерборо, он вряд ли уловил бы перемену политического климата. Не исключено, что у него и сложилась бы карьера в бизнесе, если б он не ухватился за самый хвост шестидесятых – там, в Ноттингхилле. Так или иначе, к концу первого года обучения в колледже он утратил всякий интерес к расчетам издержек производства, психологии в сфере промышленности и коммерческому законодательству.

Но вот об убийстве девушки на фестивале в Йоркшире Бэнкс не слышал. В ту пору провинции, особенно северные, представляли мало интереса для жителей столицы, а региональные полицейские силы действовали куда более независимо друг от друга, чем сейчас. Он задумался: может быть, Эндерби прав и Ник Барбер имел в виду именно убийство Линды Лофтхаус? Сам Бэнкс до сих пор был уверен, что журналист подразумевал смерть Робина Мёрчента. Однако сообщение о Линде Лофтхаус представляло дело в совершенно ином свете, пусть даже ее убийство в свое время раскрыли. Интересно, убийца еще в тюрьме? А если нет, мог ли он быть как‑то причастен к смерти Ника Барбера? Чем больше Бэнкс над этим размышлял – и неважно, что говорила об этом Катрин Жервез, – тем больше убеждался, что, видимо, он был прав и Барбер погиб из‑за того, что раскапывал прошлое – то прошлое, которое кто‑то желал оставить погребенным.

Поедая окуня с картошкой, Бэнкс заметил несколько туч, плывущих с востока, и к тому времени, как он покончил с обедом, начало моросить. Он расплатился, оставил скромные чаевые и направился к машине. Перед тем как тронуться в обратный путь, Бэнкс позвонил Кену Блэкстоуну в Лидс и попросил выяснить все возможное о Стэнли Чедвике и расследовании убийства Линды Лофтхаус.