Сентября 1969 года, суббота. – Она не хочет выходить из своей комнаты, – пожаловалась Джанет Чедвик, сидя с мужем за субботним ужином; по телевизору рассказывали о результатах футбольного

– Она не хочет выходить из своей комнаты, – пожаловалась Джанет Чедвик, сидя с мужем за субботним ужином; по телевизору рассказывали о результатах футбольного матча. Чедвик отправлял купон с прогнозом счета, но вскоре стало очевидно, что два миллиона восемьсот тысяч фунтов на этой неделе от него уплывут – как происходило и во все предыдущие недели.

Чедвик съел кусок бифштекса в тесте, щедро обмакнув его в подливку.

– Что с ней стряслось на этот раз? – поднял он глаза на жену.

– Не говорит. Ворвалась домой еще днем, сразу поднялась к себе. Я ее звала, стучала, но она не отвечает.

– Ты к ней заходила?

– Нет. У нее должна быть своя жизнь, Стэн. Ей шестнадцать лет.

– Знаю. Знаю. Но чтобы она пропустила ужин? И потом, сегодня суббота. Она же обычно по вечерам в субботу уходит гулять?

– Да.

– Поговорю с ней, когда поем.

– Ты с ней осторожней, Стэн. Ты знаешь, какая она сейчас дерганая.

Чедвик коснулся руки жены:

– Я буду осторожен. Я вовсе не такое чудовище, орущее на детей, каким тебе кажусь.

Джанет засмеялась:

– Я тебя не считаю чудовищем. У нее просто трудный возраст. Отец не всегда это понимает так, как мать.

– Буду действовать как можно более осторожно, не волнуйся.

Они молча закончили ужин, Джанет отправилась мыть посуду, а Чедвик поднялся наверх, чтобы попытаться поговорить с Ивонной. Он негромко постучал в дверь, но ответа не было. Постучался снова, посильнее, но услышал лишь приглушенное «убирайся». В комнате даже не играла музыка. Видимо, у Ивонны был выключен транзистор. Еще один необычный факт.

Чедвик решил, что у него два пути: либо предоставить Ивонну самой себе, либо просто войти. Джанет, несомненно, предпочла бы первое: применила бы политику невмешательства, но Чедвик предпочитал взять быка за рога. Ему надоели увиливания Ивонны, ее отлучки, когда она всю ночь не являлась домой, все эти ее секреты, вранье и спесивое поведение примадонны. Пора выяснить, что за этим таится. Глубоко вздохнув, он открыл дверь и вошел.

Взрыва ярости, которого он ожидал, не последовало. Занавески были задернуты, свет выключен, и в комнате было сумрачно. Полумгла скрывала раскиданные на полу и кровати одежду и журналы. Чедвик не сразу увидел Ивонну: она лежала в постели, с головой укрывшись стеганым пуховым одеялом. Когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что девочка вся дрожит. Забеспокоившись, он присел на край постели и тихо позвал:

– Ивонна… Ивонна, детка. Что случилось? Что с тобой?

Она молчала, и он терпеливо ждал, вспоминая, как в детстве дочь прибегала к нему рассказать о своих кошмарах.

– Ничего, ничего, – произнес он, – можешь мне сказать. Я не буду на тебя сердиться. Обещаю.

Из‑под одеяла высунулась рука и стала нашаривать его ладонь. Он задержал ее руку в своей. Ивонна, все так же молча, медленно убрала одеяло с лица, и он даже в этом скудном освещении увидел, что она плакала. И она по‑прежнему вся тряслась.

– Что такое, милая? – встревожился он. – Что произошло?

– Папа, это был такой ужас! – пожаловалась она. – Он был ужасный.

Чедвик почувствовал, как мышцы у него на шее каменеют.

– Что? Тебя кто‑то обидел? – с беспокойством спросил он.

– Он все разрушил.

– О чем ты? Лучше расскажи‑ка мне с самого начала, Ивонна. Я хочу понять, честное слово, хочу.

Ивонна глядела на него, словно пытаясь найти решение. Наверное, не стоило спрашивать слишком прямо, в лоб, но он действительно хотел знать, что ее тревожит, и на этот раз вовсе не для того, чтобы наказать. В последнее время им было нелегко друг с другом, но он ведь действительно любил свою дочь. В голове у него теснились картины, одна страшнее другой. Может быть, она узнала, что беременна? Как Линда Лофтхаус, когда ей было столько же, сколько Ивонне. Может быть, на нее кто‑то напал?

– Что случилось? – спросил он. – Тебе кто‑то сделал больно?

Ивонна покачала головой:

– Не так, как ты думаешь. – Она метнулась в его объятия, и он почувствовал у себя на щеке ее слезы и услышал, как она бормочет ему в плечо: – Такая жуть, папа, он такие жуткие вещи говорил! Я правда подумала, что он со мной сейчас сделает что‑нибудь ужасное. Я знаю, у него есть нож. Если бы я не убежала…

Она затряслась в рыданиях. Чедвик постарался осмыслить ее слова, пытаясь удержать в узде отцовский гнев, и мягко освободился от ее рук. Ивонна опустилась на подушки и потерла глаза кулаками. Она вела себя как маленькая девочка. Чедвик достал из ящика туалетного столика коробочку с бумажными носовыми платками и протянул ей.

– Давай с самого начала, – попросил он. – И не спеша.

– Я была на фестивале в Бримли, пап. Я хочу это сразу сказать, перед тем как начну рассказывать. Прости, что наврала.

– Я это знал.

– Но, пап… Как?

– Назови это отцовским инстинктом. – Или полицейским инстинктом, подумал он. – Продолжай.

– Я там зависала со своими… Они бы тебе не понравились. Вот почему… вот почему я тебе не говорила. Но эти люди, они меня любят, пап. Нам нравится одна и та же музыка, у нас одни и те же идеи, всякие мысли насчет общества и прочего. Они особенные. С ними не скучно, не то что с ребятами из нашей школы. Они читают стихи, пишут и играют музыку.

– Студенты?

– Некоторые – да.

– Значит, они старше тебя?

– При чем тут возраст?

– Неважно. Давай дальше.

Ивонна, казалось, испытывала неуверенность, стоит, ли ей продолжать, и Чедвик понял, что ему надо свести свои вопросы и комментарии к абсолютному минимуму, если он надеется добиться от дочери правды.

– Все было отлично, просто отлично. А потом… – Она снова начала дрожать, но взяла себя в руки и продолжала: – Там есть один человек, его зовут Мак‑Гэррити. Он старше, чем другие, и ведет себя очень странно. Он меня всегда пугает.

– Как?

– У него такая жуткая кривая ухмылка, когда ее видишь, чувствуешь себя чем‑то вроде насекомого, и он вечно цитирует то Элиота, то Библию, то еще что‑нибудь. А иногда просто шагает туда‑сюда, постукивая ножом по ладони.

– Что за нож?

– Пружинный нож, черепаховая ручка.

– По какой ладони он им стучит: по правой или левой?

Ивонна нахмурилась, и Чедвик опять сказал себе, что ему лучше проявлять осторожность. Ничего, это подождет.

– Прости, – сказал он. – Неважно. Продолжай.

– Они говорят… Стив говорит, что Мак‑Гэррити чудноватый, потому что его лечили электрошоком. Говорят, когда‑то он был великий блюзмен, играл на губной гармонике, но после лечения он больше не может играть…

– Это он тебя обидел?

– Да. Я сегодня днем пошла туда увидеться со Стивом, это мой парень, но его не было, был только Мак‑Гэррити. Я хотела уйти, но он настоял, чтобы я осталась.

– Он тебя заставил силой?

– Ну не то чтобы силой, но мне было неуютно. Я надеялась, что скоро вернутся Стив и остальные…

– Он был под кайфом?

Ивонна отвела глаза и кивнула.

– Ясно. Давай дальше.

– Он говорил такие жуткие вещи.

– О чем?

– О той девушке, которую убили. И о тех убитых в Лос‑Анджелесе. И обо мне.

– Что он сказал о тебе?

Ивонна опустила взгляд:

– Грубости. Я не хочу повторять.

– Ладно. Не волнуйся. Он тебя трогал?

– Он схватил меня за локоть и трогал лицо, все не так, как ты подумал. Но это меня испугало. Я ужасно боялась, что он еще что‑нибудь сделает.

Чедвик почувствовал, как невольно стискивает зубы.

– И что было потом? – нахмурился он.

– Я подождала, пока он повернется ко мне спиной, и убежала.

– Умница. Он тебя преследовал?

– Кажется, нет. Я не оборачивалась.

– Ясно. Ты молодец, Ивонна. Теперь ты в безопасности.

– Но, пап… а если он…

– Если он – что? Он был в Бримли?

– Да.

– С вами?

– Нет, он просто бродил по полю.

– Ты не видела, чтобы он уходил в лес?

– Нет. Но было темно. Я бы и не увидела.

– Куда ты сегодня ходила?

– Это рядом, на Спрингфилд‑маунт. Слушай, пап, они нормальные ребята, правда. И Стив, и все остальные. Только Мак‑Гэррити не такой. Что‑то с ним не в порядке, я уверена.

– Он был знаком с Линдой Лофтхаус?

– С Линдой? Я не… хотя да, да, был знаком.

Чедвик навострил уши, слыша, как по‑свойски Ивонна произносит это имя.

– Откуда ты знаешь? Ничего, Ивонна, ты можешь мне рассказать правду. Я на тебя не буду сердиться.

– Обещаешь?

– Чтоб мне провалиться!

Ивонна улыбнулась. Это был их старый ритуал.

– Я с ней встретилась в другом доме, на Бэйсуотер‑террас, – сказала она. – Есть три места, где народ собирается, ну, послушать музыку, всякое такое. Остальные два – на Спрингфилд‑маунт и Кэрберри‑плейс. В общем, как‑то летом я туда пришла со Стивом, и там была Линда. И Мак‑Гэррити был. Ну, то есть они друг друга не очень хорошо знали, не были близки или еще что‑нибудь, но он был с ней знаком.

Чедвик помедлил, пытаясь переварить все это. Бэйсуотер‑террас. Дэннис, Джули и все остальные. Значит, Ивонна была частью этой компании. Его родная дочь. Он сдерживался, напоминая себе, что обещал не сердиться. Бедная девочка получила такую травму, ей так трудно было раскрыться перед ним, и меньше всего она нуждалась сейчас в отцовских назиданиях. Но удержать гнев было непросто – у него даже заныло в груди.

– Ты тоже была знакома с Линдой? – спросил он.

– Да. – Глаза у Ивонны наполнились слезами. – Один раз виделись. Но мы с ней почти не разговаривали. Она сказала, что ей нравится мое платье и волосы, и мы поболтали о том, как иногда достает школа. Она была такая славная, пап, как можно было с ней так поступить?

– Не знаю, детка, – ответил Чедвик, поглаживая дочь по светлым шелковистым волосам. – Я не знаю.

– Ты думаешь, это он? Мак‑Гэррити?

– И этого я не знаю, но мне придется с ним поговорить.

– Только не обижай Стива и остальных наших, пап. Пожалуйста. Они нормальные. Честно. Там только один с прибабахом – Мак‑Гэррити.

– Я понимаю, – проговорил Чедвик. – Тебе не хочется что‑нибудь пожевать?

– Я не голодная.

– Тогда хотя бы спустись к матери. Она за тебя безумно переживает.

– Ладно, – согласилась Ивонна. – Только дай мне несколько минуток, я переоденусь и умоюсь.

– Конечно, детка.

Чедвик поцеловал дочь в макушку, вышел и направился к телефону. Челюсть у него окаменела. Сегодня вечером кое‑кто пожалеет, что родился на свет.