Тайный брак Людовика XIV и мадам де Ментенон

Они поженились так, словно совершали нечто постыдное.

Пьер Бюрлье

В начале лета 1683 года король предпринял вместе с двором весьма утомительное путешествие по Эльзасу. Для королевы оно оказалось последним. У несчастной начался жар с бредом, и она очутилась «у врат смерти».

Слабым голосом королева позвала мадам де Ментенон. Франсуаза прибежала в слезах и, как говорит Лафон д'Оссон, изъясняясь стилем, присущим мемуаристам Первой империи, «приблизилась к той, которой предстояло расстаться с прекраснейшей короной мира, дабы возлечь во гроб».

Обе женщины, плача, обменялись какими‑то невнятными фразами, а затем Мария, сняв с руки кольцо, надела его на палец мадам де Ментенон.

Этот жест произвел сильнейшее впечатление на всех присутствующих. Людовик XIV, очень взволнованный, в свою очередь, подошел к постели и произнес несколько слов по‑испански, несказанно растрогав этим королеву. Затем его попросили удалиться, ибо этикет запрещал королю Франции быть свидетелем смерти. Вскоре Мария испустила последний вздох.

Ей было сорок пять лет.

Когда к Людовику XIV пришли с печальным известием, он сказал просто:

— В первый раз она меня огорчила!

Все нашли, что это было высказано прелестно. Впрочем, с такой оценкой вполне можно согласиться.

В этот момент мадам де Ментенон, бывшая с Марией‑Терезией до конца, направилась в свои покои. Герцог де Ларошфуко, остановив ее, показал жестом на апартаменты короля:

— Не следует сейчас покидать его!

Совет был совершенно излишним. Экс‑гувернантка королевских бастардов вовсе не собиралась расставаться с монархом. Вскоре это стало ясно всем.

Один вопрос напрашивается сразу же. Любила ли она Людовика XIV?

Утверждать это трудно.

Мадам де Ментенон, суровая и набожная почти до ханжества, хотя и провела, согласно уверениям многих, довольно бурную молодость (ведь это ее именовали «потаскухой», «шлюшкой»), теперь отличалась удивительной разумностью и сдержанностью. Она относилась к монарху с чрезвычайным почтением, восхищалась им и считала себя избранной Богом, дабы помочь ему стать «христианнейшим королем» [82], ибо, по правде говоря, до сих пор этот титул был не более чем величественной этикеткой. Однако никаких чувств к нему она, судя по всему, не испытывала.

В течение нескольких месяцев она встречалась с ним ежедневно, подавала превосходные советы, умело и ненавязчиво вмешивалась во все дела и в конечном счете стала для монарха необходимой.

Людовик XIV смотрел на нее горящими глазами и «с некоторой умильностью в выражении лица». Без сомнения, он жаждал заключить в объятия эту прекрасную недотрогу, переживавшую в свои сорок восемь лет блистательный закат.

Любил ли он ее? Некоторые историки слишком поторопились с ответом, уверяя, что речь здесь может идти только о благородном уважении. Нижеследующий отрывок из сочинения мадам Сюар показывает, что они ошибаются:

«Король, — пишет она, — любил мадам де Ментенон со всей пылкостью, на которую был способен. Он не мог расстаться с ней ни на один день, почти ни на одно мгновение. Если ее не было рядом, он ощущал невыносимую пустоту. Эта женщина, которая запретила себе любить и быть любимой, обрела любовь Людовика Великого, и это именно он робел перед ней».

Впрочем, существует письмо, подтверждающее, что король был влюблен. Вот оно:

«Я пользуюсь отъездом из Моншеврея, чтобы заверить вас в истине, которая мне слишком нравится, чтобы я разучился ее повторять: она состоит в том, что вы мне бесконечно дороги, и чувства мои к вам таковы, что их невозможно выразить; в том, наконец, что как бы ни была велика ваша любовь, моя все равно больше, потому что сердце мое целиком принадлежит вам. Людовик».

Он полагал неприличным делать любовницу из женщины, которая так хорошо воспитала его детей. Впрочем, достойное поведение и сдержанность Франсуазы д'Обинье исключали всякую мысль об адюльтере. Она была не из тех дам, которых можно легко увлечь к первой попавшейся постели.

Сделать ее королевой Франции? Это был деликатный вопрос. Разве не была она женой Скаррона? Людовик XIV опасался и за нее, и за себя, ибо такой брак неизбежно вызвал бы насмешки народа. По Парижу и без того уже ходили куплеты, эпиграммы, сатирические рисунки. Появились коробки с конфетами, и на их крышках изображали мадам де Ментенон, помещенную между королем и его поэтом‑паралитиком. На других король стоял между ней и мадемуазель де Лавальер: последняя прикасалась рукой к сердцу Людовика, а мадам де Ментенон — к его короне…

Оставался только один выход: жениться на ней втайне. Людовик, решившись, послал однажды утром своего исповедника, отца де Лашеза, сделать предложение Франсуазе.

Ожидала ли она этого? Нам сообщают, что «она была столь же очарована, сколь удивлена, и поручила священнику передать королю, что полностью ему принадлежит»…

Брак был заключен в 1684 пли 1685 году (точной даты не знает никто) в кабинете короля, где новобрачных благословил монсеньер Арле де Шанваллон в присутствии отца де Лашеза.

В течение нескольких месяцев никто ни о чем не подозревал. А затем придворные старожилы по множеству малозаметных деталей поняли, что отныне мадам де Ментенон перестала быть такой же женщиной, как все остальные. Она прогуливалась в Марли наедине с королем; она занимала апартаменты, ничем не уступающие королевским; Людовик XIV называл ее Мадам, выказывал к ней величайшее почтение и проводил в ее покоях большую часть дня; она на несколько секунд поднималась, когда входили дофин и Месье, но не считала нужным утруждать себя для принцев и принцесс крови, которых принимала только после прошения об аудиенции; наконец, она была допущена на заседания Государственного совета, где сидела в присутствии министров, государственных секретарей и самого монарха…

Придворные не знали, что и думать о подобной немыслимой милости, пока герцог Орлеанский, зайдя как‑то к королю, не застал его «в неглиже» рядом с мадам де Ментенон.

— Брат мой, — сказал Людовик XIV, — по тому, что вы видите, вы можете понять, кем для меня является Мадам…

Многие тогда стали догадываться о тайном браке короля с Франсуазой. Но на поверхность это не вышло, ибо каждый старался хранить секрет. Одна лишь мадам де Севинье, перо которой было столь же неудержимым, как и ее язык, написала дочери: «Положение мадам де Ментенон уникально, подобного никогда не было и не будет…» [83].

Народ же не ведал о вторичной женитьбе короля до «1690 года. Когда же об этом стало известно, Версаль был буквально затоплен волной оскорбительно‑дерзких куплетов, в которых чаще всего поминался „маленький горбун“, которому наставил рога величайший король мира».

Пока народ зубоскалил, король начал сожалеть, что связал свою жизнь с этой целомудренной ханжой.

По правде говоря, его восторги быстро сменились разочарованием, ибо он не получал должного удовлетворения в объятиях мадам де Ментенон. Холодная и чрезмерно стыдливая, она постоянно терзалась мыслями о грехе и не выносила даже малейшего прикосновения к себе. Ей с трудом удавалось скрывать раздражение, когда король, со всем пылом сорока восьмилетнего мужчины, желал доказать, что он хороший супруг.

Наконец Людовик XIV пожаловался исповеднику жены, монсеньеру Годе де Маре, епископу Шартрскому, и тот написал Франсуазе довольно игривое послание, дабы склонить ее к исполнению супружеских обязанностей: «Должно служить убежищем слабому мужчине, который без этого неизбежно погубит себя… Как отрадно свершать по велению добродетели то самое, что другие женщины ищут в опьянении страсти…»

Эти галантные наставления мало что изменили, и Франсуаза с великим отвращением соглашалась на то, что некогда так правилось мадам де Монтеспан…

Впрочем, подобная ужасающая стыдливость проявлялась во всем, и король не мог скрыть досады. Однажды, когда он стал напевать песенку на стихи Кино, положенные на музыку Люлли, она произнесла, поджав губы:

— Эти куплеты проникнуты опасным сладострастием… Вам следует приказать Кино, чтобы он исправил некоторые места.

Людовик XIV пришел в сильнейшее раздражение:

— Но такие куплеты пелись всегда! Королева, моя матушка, которая была очень набожна, и королева, моя супруга, которая причащалась три раза в неделю, слушали их с таким же удовольствием, как я, и это их нисколько не шокировало.

Через некоторое время мадам де Ментенон вновь продемонстрировала свое преувеличенное благочестие. Она только что основала в Сен‑Сире воспитательное заведение для девиц знатного происхождения, но без состояния, и Раснн отдал свою «Андромаху» ученицам для постановки в школьном театре. Увидев, с каким увлечением девушки декламируют прекрасные стихи, посвященные любви, мадам де Ментенон пришла в ужас и тут же, схватив листок бумаги, написала поэту:

«Наши девочки сыграли „Андромаху“, и сыграли настолько хорошо, что больше играть ее не будут, равно как и любую другую из ваших пьес».

Король в очередной раз глубоко опечалился…

* * *

Разумеется, над излишней суровостью мадам де Ментенон, — которую мадам де Севинье прозвала «вечно простуженной», — вскоре стали смеяться.

Старожилы двора жалели Людовика XIV, ибо его пылкий темперамент был им хорошо известен, а некоторые стали втихомолку поговаривать, что он «допустил в свою постель толстую и холодную гадюку»…

Но тут протестанты во всеуслышание заявили, что мадам де Ментенон гадюка не такая уж холодная, как полагают, а если говорить всю правду, то попросту похотливая…

Люди шушукались, что она взяла в любовники одного из своих камердинеров, и рассказывали по этому поводу забавные, но не слишком пристойные история. Послушаем Бюсси‑Рабютена, который повествует о них с явным удовольствием:

«Однажды лакей, служивший ей для любовных упражнений, отпросился у нее на два дня в деревню, но то ли он встретился с кем‑то из знакомых, то ли хотел набраться побольше сил, он задержался там дольше, чем было условлено. Его не было целую неделю, и мадам де Ментеноп, которая не привыкла к столь долгому воздержанию, написала ему послание и отправила, с ним доверенную девицу».

Однако к этой девице, продолжает Бюсси‑Рабютеи, уже давно пристраивался другой воздыхатель прекрасной Франсуазы. Этим воздыхателем был не кто иной, как преподобный отец де Лашез, исповедник Людовика XIV…

Ему удалось выпросить у девицы послание, отрывок из которого мы приводим:

«Возвращайся и не оставляй меня в одиночестве при короле: я люблю тебя в десять раз больше, чем его. II если не. хочешь, чтобы я заболела или умерла, приходи в полночь прямо в мою спальню, я распоряжусь чтобы дверь не закрывали, и ты сможешь войти…»

Прочитав записочку, священник тут же придумал план, как ему занять место лакея. Если верить Бюсси, он тут же написал молодому человеку, сообщая, что отец его тяжело заболел, а сам назначил свидание в полночь фрейлине мадам де Ментенон.

Придя в назначенное время, он обнаружил поджидавшую его сообщницу. Дальнейшее пусть расскажет Бюсси своими собственными словами: «Он разделся, надел ночную рубашку и колпак, которыми пользовался лакей, после чего вошел в спальню, приблизился к постели, осторожно проскользнул под простыню и, ни слова не говоря, пошел на штурм. Хотя она уже заснула, но, почувствовав ласку, пробудилась; полагая, что к ней подвалился знакомый бычок, она сжала его в объятиях с такой страстью, что бедный отец едва не отдал Богу душу, почти задохнувшись в мощных руках своей прелестницы. Игры их были столь сладостными, что им было не до разговоров, и, возможно, так бы прошла вся ночь, но простуженный отец де Лашез вдруг не к месту раскашлялся. Мадам де Ментенон вскрикнула и хотела броситься вон из постели; но он удержал ее, принеся свои извинения…»

«В общем, — продолжает Бюсси, — они пришли к доброму согласию и развлекались до утра, а потом и в другие дни, и так будет продолжаться, пока у них хватит сил; ибо она только для короля была мулом, а для лакея мустангом и для Лашеза кобылицей…»

Подобные истории взволновали Двор, и многие спрашивали себя, «уж не таится ли под широкими юбками мадам де Ментенон огонь более жгучий, нежели тот, что предназначался для монарха». А принцесса Пфальцская, которая не могла простить королю мезальянса и в выражениях не стеснялась, напрямик заявила, что Франсуаза д'Обинье «всем шлюхам шлюха»…

* * *

Затем пронесся слух, что мадам де Ментенон играет при Людовике XIV малопочтенную роль сводни и что школа в Сен‑Сире была основана только для того, чтобы поставлять молодых любовниц стареющему монарху. Обратимся вновь к писаниям Бюсси; «Страшась подступающей старости и опасаясь, что король с его долгой молодостью отвратится от нее, как от многих других, она выказала себя достаточно ловкой и предприимчивой, чтобы учредить сообщество молодых девиц в Сен‑Сире, дабы иметь возможность развлекать время от времени короля и привлекать его внимание к тем, кто мог бы ему понравиться. В похвалу мадам де Ментенон можно сказать, что она никогда не принадлежала к числу докучных любовниц и ревнивых женщин, которые жаждут удовольствия только для себя. Я знаю, что многие критики именовали это заведение сералем, но они не правы, ибо некоторые девицы вышли оттуда такими же целомудренными, какими вступили. Однако мадам де Ментенон сочла, что с помощью этого заведения всегда останется распорядительницей интрижек короля, и нашла способ навечно сохранить его расположение, ибо в любовных связях он во все времена отдавал предпочтение самым доступным. Не собираясь рассказывать в деталях, что происходит в этом прекрасном доме, куда никого не допускают без разрешения; но знаю точно и из самых надежных источников, что едва король обратит внимание на какую‑нибудь юную нимфу, как мадам де Ментенон берет на себя труд уговорить ее и приготовить таким манером, чтобы она должным образом ответила на честь, оказываемую ей королем».

В наше время уже не найти охотников повторять подобные клеветнические измышления; но тогда они наделали много шума и едва не поколебали репутацию мадам де Ментенон.

Именно тогда супруга короля, уязвленная до глубины души, пожелала, чтобы о браке было объявлено публично. Она стала умолять Людовика XIV сделать ее королевой Франции, дабы пресечь порочащие слухи. Монарх заколебался. Возможно, он и уступил бы, но тут вдело вмешался Лувуа, восставший против этого намерения с необыкновенной резкостью. Сен‑Симон рассказывает: «У этого министра повсюду были свои шпионы; он узнал, что у короля в минуту слабости вырвали обещание раскрыть тайну и что это должно вот‑вот совершиться. Он идет к королю и просит его удалить лакеев.

Рассказывали также, что она позировала обнаженной в те времена, когда была подругой Никои де Ланкло. И это не было ложью. Подобный портрет существует, и его по ею пору можно увидеть в замке Вп.чарсо.

Те, конечно, выходят, но оставляют двери открытыми, так что могут все слышать и наблюдать за свиданием в зеркала. Лувуа объясняет монарху причину своего прихода, напоминает, что тот обещал ему самому ни под каким предлогом не раскрывать тайну своего брака. Он с горячностью уверяет, что это навлечет великий позор и приведет к самым неприятным осложнениям. Людовик XIV не смеет ему возразить и пытается прибегнуть к хитрости: начинает расхаживать по комнате, чтобы, улучив момент, выскочить за дверь и избавиться от докучливого министра. Лувуа преграждает ему путь, падает на колени и, протянув маленькую шпагу, которую всегда носил на боку, эфесом вперед, произносит:

— Убейте меня, чтобы я не был свидетелем гнусности, которая обесчестит вас в глазах всей Европы.

Монарх, трепеща от нетерпения, хочет выйти, но министр наседает на него все сильнее.

— Ах, сир! — восклицает он. — Едва вы поддадитесь этой слабости, как умрете, не вы неся позора и отчаяния.

И он добился второго обещания никогда не объявлять публично о браке с мадам де Ментенон».

Униженная и опечаленная, Франсуаза закрылась в своей комнате с прялкой, к великой радости мадам де Монтеспан, которая с вполне понятным злорадством подсчитывала небольшие поражения соперницы.

В самом деле, маркиза и не думала покидать двор после женитьбы короля. Она занимала все же апартаменты в Версале. Именно ей по‑прежнему принадлежала основная роль в организации праздников, балов и прочих увеселений. А король, не умевший менять привычек, продолжал навещать ее дважды в день, как в прежние времена. Нужно признать, что мадам де Ментенон обладала столь унылым характером, что Людовик XIV, почти забыв о деле отравительниц, находил отдохновение в обществе остроумной и веселой мадам де Монтеспан.

Изучив распорядок дня Его величества, можно даже задаться вопросом, которая из двоих была истинной супругой. Вот что сообщает Данжо:

«С девяти до половины первого король запирался и работал со своими министрами. После мессы, которая заканчивалась в два часа, он шел к мадам де Монтеспан и оставался у нее до обеда, затем входил на минутку к Мадам Дофине, работал один или же выходил гулять. Вечером, в семь или в восемь часов, он шел к мадам де Ментенон, выходил от нее в десять, чтобы поужинать, возвращался к мадам де Монтеспан и оставался там до полуночи, играл со своими собаками, давая им пирожные, и ложился обычно в промежутке от полуночи до часа ночи».

Порой он поднимался, чтобы навестить супругу. И несчастной приходилось четверть часа выносить его присутствие. Это было так тяжело, что однажды она сказала сенсирским барышням, опровергнув своими словами все клеветнические измышления: «Невозможно представить, до какой степени простирается власть мужей. Мы вынуждены покоряться им вплоть до почти немыслимых вещей…» Бедняжка!

Date: 2015-11-15; view: 345; Нарушение авторских прав