VIII. Как шестеро храбрейших рыцарей при дворе Карла великого отправились на поиски великана-с-изумрудом, и как его победил маленький Ролан

Возвратившись из Кельна в Ахен, славный император узнал, что неверные снова вторглись в Аллеманию; он созвал Совет, на котором было решено выступить против неприятеля.

Император Карл Великий был человеком набожным: после Совета он отозвал в сторону архиепископа Тюрпена, только что прибывшего из архиепископства Реймского, и полюбопытствовал, что тот думает о предстоящем походе.

— Можно было бы уже сейчас быть уверенными в исходе военных действий, а также в том, что все обернется к величайшей славе Господа, — отвечал архиепископ Тюрпен, — ежели в руках у вашего величества был бы знаменитый изумруд с обломком креста истинного, подаренный ангелом вашему батюшке Пипину.

— Да этот изумруд раздобыть совсем нетрудно, — заметил Карл Великий, — король Пипин, правда, обронил когда-то камень, зато его подобрал король Стефан, и находится теперь этот изумруд в прекрасной часовне, построенной по приказу Стефана.

— Вернее было бы сказать, что он там находился, — тяжело вздохнув, возразил архиепископ Тюрпен, — но часовню разграбили язычники, и изумруд попал в руки ужасного великана, приказавшего вставить его в самую середину своего щита; с той поры его так и зовут: Великан-с-Изумрудом.

— А где живет этот великан? — полюбопытствовал славный император.

— В последний раз его видели в Арденнском лесу, — отвечал Тюрпен.

— Хорошо, — кивнул Карл Великий, — впрочем, где бы он ни был, мы его отыщем.

В тот же день за обедом он обратился к своим рыцарям:

— Господа! У всех у вас на шее или на пальцах сверкают драгоценные камни; но дороже всех бриллиантов — изумруд с обломком креста истинного; этот камень украден из часовни короля Стефана, он попал в руки языческого великана и украшает его щит. Тому, кто принесет мне этот изумруд, я пожалую герцогство.

В то же мгновение поднялись шестеро рыцарей и потребовали подать им лошадей и доспехи — так они спешили сразиться с великаном. Это были граф Ришар, герцог Нейли Баварский, мессир Эймон, граф Гарен и рыцарь Милон, зять Карла Великого.

Шестым оказался сам архиепископ Тюрпен: отважному прелату не раз приходилось надевать епитрахиль и стихарь поверх доспехов, а с рыцарским копьем он управлялся не хуже, чем епископским жезлом.

Юный Ролан подошел к своему отцу Милону и сказал:

— Дорогой отец! Я знаю, что я еще слишком мал, чтобы воевать с великанами. Но я уже достаточно большой и сильный, чтобы нести за вами меч и копье; позвольте же мне поехать с вами; вы останетесь мною довольны.

Просьба юного Ролана полностью отвечала желанию его отца, надеявшегося воспитать храброго рыцаря; мальчик сел на свою лошадку и поскакал вслед за Милоном.

В Арденнском лесу шестеро рыцарей разделились и разъехались в разные стороны, чтобы поскорее найти то, за чем они прибыли издалека. Милон избрал едва различимую тропинку, и юный Ролан последовал за отцом с копьем и мечом в руках.

Милон ехал с раннего утра до полудня, а когда солнце стало припекать, рыцарь почувствовал усталость, спешился, прилег в тени под сосной и заснул, наказав сыну не смыкать глаз.

Так прошло около часу; вдруг юный Ролан увидел, что лани и олени несутся с горы так, будто за ними кто-то гонится. Вскоре вслед за ними появился великан в десять футов ростом; щит его так сверкал на солнце, что мальчик сейчас же узнал Великана-с-Изумрудом.

Юный Ролан хотел было разбудить Милона, да призадумался, а потом проговорил:

— Чего я испугался и зачем мне будить отца, ведь он так сладко спит! Мне не нужна его помощь: конь его оседлан, а копье и меч — у меня в руках!

Огромный меч в самом деле был пристегнут к его ремню; он взял в одну руку копье, а другой схватился за четырехугольный шит, за которым он мог схорониться целиком — так велик был этот щит, так мал был юный Ролан. С трудом вскарабкавшись на огромного боевого коня, он не спеша отъехал, стараясь не разбудить отца.

Подъехав к великану, который даже и не глядел в его сторону, мальчик закричал:

— Э-ге-гей! Господин великан! Я приехал издалека, чтобы сразиться с вами и забрать этот изумруд. Не угодно ли вам будет немного повернуться в мою сторону и встать ко мне лицом?

— Кто меня зовет? Кто тут говорит о сражении? — со смехом вопрошал Великан-с-Изумрудом. — Уж не этот ли коротышка на большой лошади и с длинным мечом? Ну-ка, отодвинь немного щит, дай на тебя поглядеть!

— Смотри, смотри! — отвечал Ролан. — Когда наглядишься, изготовься к бою! Большая лошадь и короткие ноги, длинный меч и маленькие руки должны друг другу помочь. А щит я нарочно выбрал побольше, чтобы он служил мне разом и щитом, и шлемом, и кольчугой.

У юного Ролана и впрямь не было ни шлема, ни кольчуги; впрочем он и так был надежно защищен щитом, будто черепаха — панцирем.

Он решительно двинулся прямо на Великана-с-Изумрудом. Видя, что это не шутки и что мальчуган преградил ему путь, тот взял копье наперевес в надежде на скаку выбить мальчишку из седла; при этом великан даже не подумал закрыться щитом — до такой степени ничтожным казался ему противник — и, издав воинственный клич, пришпорил коня.

Но Ролан не оробел; он тоже пустил коня вскачь, и, пока великан целился в щит, мальчик метнул копье великану в шлем; небрежно закрепленное забрало не выдержало удара, и копье вонзилось великану в горло.

Копье великана скользнуло по щиту юного Ролана, не причинив ему ни малейшего вреда; мальчик только покачнулся в седле, тогда как великан рухнул, как подкошенный; кровь хлынула у него изо рта и шеи: можно было подумать, что он получил сразу две раны.

Видя своего врага поверженным, юный Ролан возблагодарил Бога за такую же помощь, какую он оказал когда-то Давиду; затем мальчик отъехал на несколько шагов, наблюдая за корчившимся в предсмертных муках великаном и приготовившись прикончить его при первой же попытке подняться.

Агония продолжалась еще несколько мгновений, после чего великан глубоко вздохнул и замер. Тогда победитель спешился, бросил копье, схватился за меч и подошел к поверженному неприятелю, опасливо приставив острие меча к его лицу. Он несколько раз обошел великана, подбираясь все ближе, пока наконец не убедился в том, что тот мертв.

Тогда, не снимая с руки великана щита, он своим мечом выковырял из самой середины изумруд и, спрятав его на груди, вскочил на коня, подъехал к роднику, умылся, обмыл окровавленное копье Милона, возвратился к отцу, спавшему под той же сосной, где он его оставил, и, растянувшись рядом, сладко уснул.

Он проспал до семи часов вечера, пока Милон не проснулся и не подергал его за руку, с упреком проговорив:

— Эх, Ролан, нерадивый ты часовой! Поднимайся! Давай сядем на лошадей и поедем на поиски великана!

Юный Ролан не стал возражать, сел на свою лошадку, взял копье и щит отца и послушно последовал за ним на поиски Великана-с-Изумрудом.

Не проехав и нескольких шагов, они очутились на поле боя, где еще лежал великан; но к величайшему изумлению Ролана не было ни его коня, ни копья, ни щита, ни меча, ни доспехов, — только обнаженное и окровавленное тело лежало там, где его оставил мальчуган.

— Увы, мы опоздали! — вскричал Милон. — Кто-то из наших товарищей повстречал великана и сразил его, пока я спал. Проклятый сон! Проспал я свою честь!

И храбрый рыцарь стал рвать на себе волосы от отчаяния: кто-то опередил его и расправился с великаном!

Что же ему оставалось? Возвратиться в Ахен с пустыми руками! Так он и сделал, а за ним по-прежнему следовал его сын Ролан и вез его копье и щит.

Со времени их отъезда из Ахена прошло уже два месяца. Славный император Карл начинал терять терпение, потому что не получал от них никаких известий; он подолгу простаивал у окна, из которого открывался вид на Льежскую дорогу.

И вот однажды утром он еще издали заприметил всадника, восседавшего на огромном, как слон, коне. Император вгляделся внимательнее и узнал герцога Эймона. Не сомневаясь в том, что именно герцог убил великана, раз он ехал на его коне, король жестом приказал ему поторопиться, а сам вышел навстречу храбрецу.

— Увы, ваше величество, это всего-навсего лошадь великана, — молвил герцог Эймон, с трудом спешиваясь с невиданных размеров скакуна, — но не я его убил: он был уже мертв, когда я к нему подскакал.

Вслед за герцогом Эймоном прибыл герцог Нейли, он привез копье великана; ответ его был такой же: он забрал копье у мертвого великана.

После герцога Нейли появился граф Гарен; у него в руках был лишь меч великана.

За графом Гареном следовал граф Ришар; он привез доспехи великана, и только.

Император издалека завидел архиепископа Тюрпена со щитом великана.

— Ну, вот он, победитель! — вскричал король. — Господь помог ему. Слава отважному архиепископу!

— Увы, государь, — отозвался архиепископ, — хоть я и привез шит, изумруда на нем нет: когда я подъехал к великану, он был уже мертв, а изумруд кто-то забрал.

— Раз вы все пятеро здесь, но никто из вас не убивал великана, стало быть, с ним расправился мой зять Милон; впрочем, сейчас мы это узнаем: вон он едет с моим племянником Роланом, который везет за ним копье и меч.

Милон и вправду показался на дороге; он ехал, повесив голову, потому что еще издали приметил трофеи товарищей и подумал, что великана убил кто-то из них. Тем временем Ролан открепил герб с отцовского щита и на его место вставил взятый у великана изумруд.

Издалека увидев исходившее от щита сияние, славный император радостно закричал:

— Иди, иди скорее сюда, зять мой любимый! Разве так подобает возвращаться победителю во дворец?

Милону показалось, будто император смеется над ним; он еще ниже повесил голову и медленно подъехал к императору. Со всех сторон понеслись крики: «Да здравствует Милон!» Тогда он обернулся и увидал на своем щите изумруд.

— Поди-ка сюда, Ролан, маленький разбойник! — вскричал Милон. — А ну, признавайся: где ты украл этот камень?

— Прошу прощения, отец, — отвечал юный Ролан, — но пока вы спали, появился великан, и я подумал, что не стоит вас будить. Я ринулся в бой, сразил его и забрал изумруд. Не сердитесь, отец.

Милон поднял Ролана на руки и, зарыдав от счастья, трижды прижал его к груди. Поворотившись к славному императору Карлу Великому, он сказал:

— Государь! Вот победитель. Он и заслужил герцогство. Он рассказал императору все, как оно было, но никто не хотел ему верить; впрочем, поверить пришлось: доказательством тому был изумруд.

Так как Ролан был еще слишком мал для герцогства, получил эту награду его отец и правил от его имени.

С этого времени рыцарь Милон получил титул и стал называться Милоном Англорским.

А на следующий день император Карл надел изумруд на шею и отправился на войну с неверными; как и предсказывал архиепископ Тюрпен, благодаря чудесному талисману он вышел победителем из всех сражений.

Однако по возвращении его ждало огромное несчастье. В тот самый день, как он вошел в Ахейский дворец, ему доложили, что добрая принцесса Хильдегарда скончалась в Вейхенштефанском замке.

IX. КАК ИМПЕРАТОР КАРЛ ВЕЛИКИЙ БЛАГОДАРЯ ВОЛШЕБНОМУ КОЛЬЦУ ВЛЮБЛЯЛСЯ В ИМПЕРАТРИЦУ ФАЛЬСТРАДУ, АРХИЕПИСКОПА ТЮРПЕНА И ФРАНКЕНБЕРГСКОЕ ОЗЕРО, ПОСЛЕ ЧЕГО ЗАХОТЕЛ УМЕРЕТЬ И ПОВЕЛЕЛ ПОХОРОНИТЬ ЕГО В АХЕНЕ

Тяжело переживая потерю любимой супруги, Карл Великий решил однажды отправиться на охоту, его любимое развлечение, в надежде хоть немного забыться. И вот, проезжая мимо небольшой часовни, затерявшейся в лесной глуши, он увидел на ее пороге коленопреклоненную девушку, которая так была поглощена молитвой, что не заметила, как подъехал король. Боясь напугать девушку, прибывшую в часовню в сопровождении одной служанки, сидевшей теперь верхом на иноходце и сжимавшей в руке узду другого коня, он приказал свите остановиться и, спешившись, подошел к молившейся.

Путешественница обернулась на шум его шагов, и Карл Великий, хоть и был он уже в преклонных летах, так и замер на месте, ослепленный необычайной красотой незнакомки. Длинные светлые волосы и высокий рост, присущие северянкам, сочетались у нее с темными горящими глазами, характерными для южан; одета она была до крайности просто; на ней было длинное белое платье. Вопреки обычаю той эпохи, на ней не было ни серег, ни ожерелья; одно-единственное золотое колечко с опалом и двумя рубинами — вот и все ее драгоценности.

Встреча эта была даже по тем временам настолько неожиданной, что славный император поспешил узнать, что заставило пуститься в путь вот так, без пажей и без слуг, одну из самых очаровательных его подданных. Прекрасная кающаяся грешница молвила в ответ, что зовут ее Фальстрада, что она лишилась отца, когда была еще в колыбели, а ее мать только что умерла, оставив дочь без средств; вот она и решила поступить в Кельнский монастырь урсулинок, для чего продала все те немногие драгоценности, которые имела, кроме колечка, доставшегося ей от матери. И вот она пустилась в дорогу, останавливаясь для молитвы в каждой встречавшейся часовне, чтобы Господь хранил ее в пути и оберегал от несчастья. А Карл Великий увидал ее как раз в ту минуту, как она исполняла добровольно наложенный на себя обет.

Благочестивый император не мог не одобрить столь похвальное решение; он даже предложил девушке эскорт, от которого она, правда, отказалась, и король попрощался, попросив ее не забывать его в своих молитвах. Прекрасная странница обещала за него молиться. Карл Великий помог ей сесть на коня, и Фальстрада продолжала свой путь. Карл Великий провожал ее взглядом до тех пор, пока ее белое платье не исчезло за деревьями и еще некоторое время неподвижно стоял на дороге. Наконец, видя, что свита ждет его распоряжений, он вскочил в седло. Однако продолжать охоту он не пожелал и возвратился в Ахен. Там он заперся в самой дальней комнате своего дворца.

После смерти доброй императрицы Хильдегарды с Карлом Великим не раз случались приступы меланхолии; вот почему на сей раз никто не обратил на него внимания, если не считать архиепископа Тюрпена, которому стало казаться, что король слишком тяжело переживает утрату. Но он решил не мешать его слезам в надежде, что император скорее выплачет свое горе. Не тут-то было: старый прелат вскоре узнал, что состояние императора ухудшается. Повелитель лишился аппетита и сна, а порою запирался в опочивальне, и оттуда доносились рыдания и душераздирающие стоны.

Отчаяние короля до такой степени обеспокоило архиепископа, что он решился войти к императору и предложить ему облегчить душу. Он постоял, прислушиваясь, под дверью и в ту минуту, когда его присутствие показалось ему особенно необходимым, постучал к королю.

Карл жалобным голосом спросил, кто там. Тюрпен назвал себя, император отпер дверь.

Добрейший архиепископ был поражен изменениями, происшедшими в императоре. Он сел с ним рядом и, пользуясь свободой, даруемой его положением, попенял кающемуся грешнику на то, что тот предается отчаянию: ведь это большой грех — позабыть Создателя ради земного существа. Карл Великий слушал его, глубоко вздыхая. Ободренный этими знаками раскаяния, Тюрпен продолжал и, вспомнив о Хильдегарде, сказал, что, судя потому, как беспорочно жила она на земле, она, несомненно, попала на Небеса; стало быть, не следует и убиваться по ней, потому что земную корону она сменила на небесный венец ради вечного счастья.

— Увы, увы, отец мой, я убиваюсь не только оттого, что потерял Хильдегарду, — отвечал славный император.

— Что же еще вас печалит?! — вскричал благочестивый архиепископ.

— Я люблю другую, — пробормотал Карл Великий.

— Да ну?! — озадаченно воскликнул Тюрпен. Помолчав немного, он продолжал:

— Ну, тем лучше! По мне так это еще легче уладить.

— О Господи, да нет же! — вскричал Карл Великий. — Моя возлюбленная собирается стать Божьей невестой.

— О величайший император! — воскликнул архиепископ. — Если она не дала обета, все еще можно устроить. Ведь вы за свою жизнь немало совершили во имя Бога, чтобы и он теперь воздал вам хоть отчасти за вашу службу.

— Отец мой! Ежели он даст мне Фальстраду, я буду считать, что за все вознагражден.

В тот же вечер архиепископ Тюрпен выехал из Ахена в Кельн с неограниченными полномочиями, полученными от императора, а три месяца спустя Фальстрада стала императрицей.

Этот новый брак существенно изменил образ жизни Карла Великого; в отличие от Хильдегарды, которая была благочестива и милосердна, ходила по святым местам и проводила время в молитвах, юная красавица Фальстрада была весела и легкомысленна, она тратила все деньги, жалуемые ей царственным супругом, на ожерелья, браслеты и серьги.

Только колец она не покупала: никогда ее пальцы не украшали другие кольца кроме того, золотого, с опалом и двумя рубинами.

И хотя, как мы сказали, она была ветрена и кокетлива, хотя она находила удовольствие в любовных романсах труверов, хотя ей нравилось улыбаться, показывая белые, как жемчуг, зубки молодым рыцарям, старый император влюблялся в нее с каждым днем все более; нередко он усаживал ее на свой трон и, положив корону ей на колени, сам ложился, как ребенок, у ее ног.

Любовь эта все более разгоралась и отвлекала его душу от Господа; вот Бог и поразил земное существо, которому король отдал предпочтение: Фальстрада умерла.

В Ахенском дворце наступил глубокий траур. Славный император сел у изголовья умершей, без конца повторяя, что его любимая Фальстрада спит, и не желая поверить в ее смерть. Когда священники пришли за телом, Карл Великий выхватил меч, объявив, что он развалит надвое первого, кто посмеет приблизиться к постели, где она лежит, бледная и неподвижная, но такая прекрасная, — можно в самом деле подумать, что она еще жива.

К несчастью, добрейший архиепископ Тюрпен находился в это время в Майенсе и должен был возвратиться только через три дня. Никто не смел войти в комнату Фальстрады — настолько все были напуганы угрозами императора. И все три дня Карл Великий оставался у изголовья умершей супруги, не сомкнув глаз, без пищи и воды, не сводя с нее взора и надеясь, что она вот-вот вздохнет и откроет глаза.

На третий день вернулся архиепископ, и когда ему рассказали о происшедшем, он, давно подозревавший, что в этой странной любви не обошлось без колдовства, удалился в свою молельню, от всей души взывая к Богу. Он молился так долго, что не заметил, как уснул.

И было ему видение.

Сошел ангел с небес и поведал ему о том, как мать Фальстрады воспылала любовью к великому арабскому магу, и когда родилась девочка, тот надел ей на палец волшебное кольцо, которое должно было, как он сказал, заставить величайшего императора на земле полюбить ее.

Фальстрада росла, но, странное дело, колечко оказывалось ей впору, увеличиваясь по мере того, как взрослела девочка. А когда ее мать умерла, Фальстрада отправилась по Кельнской дороге, но не в монастырь, как она говорила, а на поиски того самого великого императора, которому было суждено в нее влюбиться. Наконец она повстречала Карла Великого, и кольцо возымело силу.

Она знала, на что способно это кольцо, и потому всегда носила его на пальце, никогда не надевая других колец. Когда она почувствовала, что близок ее конец, она, не желая, чтобы император когда-нибудь полюбил другую женщину так же страстно, как любил ее, сняла кольцо с пальца и хотела было его проглотить. Однако в эту самую минуту смерть настигла ее, и кольцо так и осталось у нее во рту. Вот почему Карл Великий никак не мог оставить изголовье Фальстрады: сила кольца не ослабевала даже после ее смерти.

Едва видение исчезло, как Тюрпен очнулся и, поднявшись — ведь он уснул, стоя на коленях, — сейчас же отправился в комнату, где находился Карл Великий. Он застал императора совсем отчаявшимся; тот даже стал убеждать «архиепископа, что Фальстрада еще жива. Добрейший священник слишком хорошо знал императора, чтобы пытаться его образумить; напротив, он стал ему поддакивать и, подобравшись к кровати словно бы для того, чтобы прислушаться к дыханию императрицы, раскрыл покойнице рот, вынул оттуда волшебное кольцо и надел его себе на палец.

В то же мгновение очарование рассеялось: благочестивому императору показалось, будто с глаз его спала повязка, и он увидел в Фальстраде то, что осталось от Фальстрады: мертвое тело. Так не Тюрпену пришлось уводить императора из комнаты умершей, а, напротив, Карл Великий поспешил вон, увлекая архиепископа вслед за собой.

Он сейчас же распорядился организовать императрице торжественные похороны; но приказание это было отдано не с рыданиями, а твердо и спокойно, по-мужски.

Опасаясь, как бы близкое соседство с могилой любимой женщины не пробудило в нем слишком горькие воспоминания, он решил похоронить ее не в Ахене, а на Сент-Альбанском холме.

Он не захотел возлагать заботу об эпитафии любимой супруге на кого бы то ни было и взялся сочинить ее сам; он посвятил ей весь день, и это отвлекло его от мрачных мыслей.

Вот эта эпитафия, ее и ныне можно прочесть на надгробном камне в Майенском соборе, куда он был перевезен в 1577 году:

«Под этим камнем покоится благочестивая Фальстрада, супруга Карла, угодная Господу Богу нашему Иисусу Христу; муза не позволяет переложить на стихи число 794, год ее кончины; и хотя ее земная оболочка обратится в прах, упокой, Господь Милосердный, сын Непорочной Девы Марии, душу ее на Небесах и избавь ее от печали».

Исполнив последний долг, Карл Великий рассудил, что долгое страдание может пагубно сказаться на интересах его народа, и, призвав к себе архиепископа, занялся государственными делами, расстроенными за те три года, что он провел в объятиях Фальстрады, а также в те три дня, что он ее оплакивал.

Но благочестивый архиепископ Тюрпен, призванием коего были отнюдь не мирские дела, осмелился напомнить славному императору, что он давно уж не был в своем Реймском архиепископстве; однако Карл Великий чувствовал к священнику столь сильное дружеское расположение, что и слышать ничего не желал о его отъезде и приказал ему остаться при дворе. Спустя некоторое время архиепископ стал ему до такой степени необходим, что король не мог уже более ни шагу без него ступить; король с большой неохотой расставался с ним по вечерам, когда, падая от изнеможения, прелат умолял отпустить его на покой. Скоро Карл Великий предложил ему стелить постель в королевской опочивальне: однако в этом предложении архиепископ усмотрел угрозу остаться вовсе без отдыха и так возопил, что император, к величайшему своему сожалению, вынужден был уступить его мольбам. Справедливости ради следует заметить, что Тюрпен не много от этого выиграл, потому что император с рассветом посылал за ним и ему волей-неволей приходилось отправляться к Карлу Великому, не то Карл Великий шел к нему сам.

Как бы ни была почетна подобная милость, она пришлась не по душе архиепископу, потому что совращала его с пути спасения. Стоило ему хоть на минуту удалиться, Карл Великий затевал ссору; у архиепископа оставалось все меньше времени на молитвы, ведь ен был вынужден сопровождать короля на Советах, на охоте и даже в его путешествиях в Вормс, во Франкфурт и в Майенс. Архиепископ обращал эту странную дружбу на благо Церкви, получая от Карла Великого средства для монастырей и храмов. Однако добрейший архиепископ в глубине души был немало обеспокоен милостью короля, потому что любовь, которую питал к нему Карл Великий, была, как ему казалось, незаслуженной, и он начал подумывать о том, не было ли во всем этом чего-либо сверхъестественного.

И тут он вспомнил о волшебном кольце, которое он вынул изо рта у Фальстрады и надел себе на палец; воспоминание это пришло ему на ум в ту самую минуту, когда он гулял с императором по берегу небольшого озера; архиепископ пришел в ужас оттого, что так долго находится под действием дьявольской силы: он поспешно сорвал кольцо с пальца и швырнул его в воду.

Пять минут спустя Тюрпен в разговоре с императором высказал какое-то мнение, и впервые за два года Карл Великий с ним не согласился; архиепископ отвык от того, чтобы император ему противоречил, и заупрямился. Император, и сам уставший от собственной покорности, твердо стоял на своем; так, споря, два друга и возвратились во дворец.

В тот же вечер Карл Великий напомнил Тюрпену, что тот уже около шести лет не был в своем архиепископстве, что, должно быть, пагубно сказалось на спасении немалого числа душ. Тюрпен искренне обрадовался, что король его наконец отпускает, и уехал той же ночью.

На следующий день Карл с некоторым удовольствием вспомнил о прелестном озере, на берегах которого он гулял накануне, и удивился, как он мог не заметить раньше дивного пейзажа. Сразу же после завтрака он отправился в путь: поднялся по Вюрмской горе, миновал Фелзимбах, спустился по заросшей тропинке и вышел на то место, где накануне архиепископ, о котором он уж и думать забыл, бросил кольцо. Там он замер в восторге: местность показалась ему необычайно привлекательной. Никогда еще деревья не были так зелены, цветы — свежи, вода — столь прозрачна. Он никак не мог взять в толк: почему он, раз двадцать проходя мимо этого места, не замечал всех этих прелестей; во искупление своего прежнего невнимания он решил в тот же день построить там замок.

Славный император был человеком мгновенных решений и чрезвычайно скор на руку. В тот же вечер он возвратился на берег озера вместе с архитектором, а ночью тот уже набросал план Франкенбергского замка. В течение года, пока шло строительство, Карл Великий ни о чем другом и думать не мог: каждое утро он приходил на берег озера и уходил лишь с закатом; порой он часами простаивал под ивой, длинные ветви которой, похожие на женские волосы, доставали до самой воды. Не сводя взгляда с водной поверхности, император мысленно как бы следил за причудами Создателя; восхитительные призраки, которыми любовь наделила его воображение, скользили под водой, легкие и неуловимые, словно русалки.

Но вот замок был построен, и с этого дня Карл Великий стал отдавать ему предпочтение перед всеми своими прекрасными дворцами: Ингельхеймским, Вормским и Франкфуртским. Он даже решил сделать его своей постоянной резиденцией, а столицу перенести в Ахен. С той поры он осыпал город благодеяниями, ни на день его не покидал и умер как добрый христианин в 814 году; перед смертью он успел распахнуть окно, чтобы в последний раз взглянуть на озеро, в водах которого было сокрыто волшебное кольцо. Произошло это в три часа утра. Он скончался на семьдесят втором году жизни, на сорок седьмом году своего царствования.

По воле императора он был погребен в Ахенском соборе. Тело опустили в заранее приготовленный склеп, последнее его пристанище; императора обрядили во власяницу, которую он носил в последнее время, а поверх власяницы — в царские одежды. Императора перепоясали его любимым мечом Озорником, которым он перебил бесчисленное множество неверных; его усадили на мраморный трон, увенчали короной, а на колени положили Евангелие. Под ноги ему положили золотой щит, подаренный его братом Львом III: на шею повесили на дорогой цепи изумруд, завоеванный его племянником Роланом; на плечи ему набросили королевскую мантию; к поясу пристегнули большую суму, с которой он обыкновенно отправлялся в Рим. Когда склеп был напоен благовониями, украшен боевыми знаменами, а пол усеян золотыми монетами, бронзовую дверь заперли, замуровали, а под склепом воздвигли триумфальную арку с такой эпитафией:

«Здесь покоится тело Карла, великого христианнейшего императора, возвеличившего королевство франков, правившего со славою сорок семь лет и скончавшегося семидесяти лет в февральские календы восемьсот четырнадцатого года преображения Господня. Упокой, Господи, душу его!»