Глава XIII. Случаи сохранения независтнического интереса

С течением времени антропоморфический культ с его кодексом соблюдения обрядов благочестия, находясь под давлением экономических потребностей и в результате разрушения системы статуса, сам испытывает постепенный и все больший распад. По мере того как происходит этот распад, с благочестивой позицией начинают смешиваться, ассоциируясь с ней, некоторые другие мотивы и побуждения, не всегда имеющие антропоморфическую природу и не обязательно объясняющиеся привычкой к личному подчинению. Не все из этих дополнительных побуждений, привносимых в религиозные обычаи современной жизнью, всецело согласуются с благочестивой позицией или с антропоморфическим пониманием последовательности событий. Поскольку происхождение этих побуждений неодинаково, их влияние на систему религиозной жизни также происходит в различных направлениях. Во многих отношениях они идут вразрез с лежащей в их основе нормой подчинения или подставной жизни, нормой, к которой как к реальному основанию нужно сводить весь кодекс соблюдения обрядов благочестия, а также институты церкви и. духовенства. Вследствие наличия чуждых мотивов постепенно разрушается режим статуса в обществе и производстве и канон личного подчинения теряет ту опору, которую он находил в нерушимой традиции. В занятую этим каноном сферу деятельности вторгаются чуждые ему привычки и тенденции, и вскоре система церкви и духовенства частично обращается на другие цели, противоречащие в известной мере назначению системы благочестия, какой она была во времена наиболее сильного и характерного развития священства.

Среди этих противоречащих мотивов, которые оказывают свое влияние на систему благочестия в ее последующем развитии, можно упомянуть мотивы благотворительности, а также товарищеского общения и развлечения в обществе, или, более широко, различные проявления чувства человеческой солидарности и сочувствия. К этому можно добавить, что использование церкви в чуждых ей целях существенно способствует ее сохранению в том же виде и под тем же названием даже среди людей, готовых, возможно, отказаться от ее сущности. Элементом, еще более характерным и еще более противоречащим и пронизывающим мотивы системы благочестия, используемые в ее официальной поддержке, является то не признающее авторитетов чувство эстетического единения с окружающим миром, которое остается сегодня от акта поклонения, когда из него исключена антропоморфическая сущность. Смешавшись с мотивом подчинения, оно сослужило хорошую службу в деле сохранения института священнослужителей. Это чувство или эстетическое побуждение к солидарности с окружающим миром не является прежде всего экономическим по своему характеру, но на более поздних этапах развития промышленного производства оно косвенно в значительной мере содействует формированию у индивида экономически целенаправленного склада ума; его наиболее заметное влияние в этом направлении видно в смягчении чересчур ярко выраженного пристрастия к собственным интересам, унаследованного традицией от начальных, наиболее адекватных этапов режима статуса. Поэтому представляется, что экономическое значение этого побуждения идет вразрез с благочестивой позицией: первое будет видоизменять, а то и устранять пристрастие к собственным интересам, существующее в силу противопоставления или непримиримости «я» и «не-я»; в то время как последняя, будучи выражением представления о личном господстве и подчинении, будет подчеркивать это противопоставление и стремиться к расхождению эгоистических интересов с интересом жизнедеятельности всего человеческого общества.

Это очищенное от завистнического интереса наследие религиозной жизни — чувство единения с окружающим миром или с общим процессом жизнедеятельности — так же, как побуждение к благотворительности или общительности, действует всепроникающим образом, придавая образу мысли людей экономическую направленность. Однако действие всей этой категории стимулов несколько неопределенно, и трудно проследить в деталях все его последствия. Но ясно уже то, что оно идет вразрез с теми принципами, лежащими в основе института праздного класса, которые были сформулированы выше. Основанием этого института, как и основанием связанных с ним в развитии культуры антропоморфических культов, является привычка завистнического сравнения, а эта привычка несовместима с проявлением склонностей, о которых сейчас идет речь. Реальными канонами, которым подчиняется образ жизни праздного класса, являются демонстративное расточительство времени и средств, а также устранение от процесса промышленного производства, в то время как рассматриваемые здесь специфические склонности ярко проявляются в порицании расточительства и бесполезного образа жизни, а также в стремлении к участию в процессе общественной жизни или слиянию с ним, будь то в экономической области или в какой-либо другой из сторон или аспектов этого процесса.

Понятно, что эти склонности и обусловленный ими образ жизни там, где обстоятельства благоприятствуют их выражению, или там, где они оказывают господствующее влияние, идут вразрез с праздносветским образом жизни; однако не вполне очевиден тот факт, что жизнь общества по схеме праздного класса в том ее виде, в каком она предстает на поздних стадиях своего развития, имеет неуклонную тенденцию к подавлению этих склонностей или изъятию их из образа мысли, в котором они выражаются. Влияние праздносветских порядков довольно сильно выражается совсем в другом направлении. В своем позитивном выражении, предписанием, а также отбором и элиминацией, система жизни общества по схеме праздного класса благоприятствует всепроникающему и всевластному главенству канонов расточительства и завистнического сравнения при всяком стечении жизненных обстоятельств. Однако в своем негативно выражающемся влиянии выучка праздного класса не столь однозначно соответствует этим основополагающим канонам. Направляя человеческую деятельность таким образом, чтобы были соблюдены денежные приличия, канон праздного класса настаивает на выходе из производственного процесса. То есть он подавляет деятельность в тех направлениях, в которых по обыкновению прилагают свои усилия безденежные члены общества. В особенности в отношении женщин, и в частности женщин из верхов и из верхних слоев «среднего класса» развитых производственных общностей, это ведет даже к их устранению от конкурентного процесса накопления, связанного с использованием в занятиях финансовой сферы квазихищнических методов.

Денежная культура, или культура праздного класса, начинающаяся как сопернический вариант реализации побуждения к мастерству, теперь, в своем позднем проявлении, начинает нейтрализовывать свое основание, устраняя привычку завистнического сравнения в отношении «эффективности» индивидов или даже в отношении денежного статуса. С другой стороны, тот факт, что члены праздного класса, и мужчины, и женщины, до некоторой степени освобождены от необходимости находить средства к существованию в сопернической борьбе со своими собратьями, дает возможность не только выжить членам этого класса, но и следовать в определенных пределах своим наклонностям даже в том случае, когда они не одарены способностями к достижению успеха в конкурентной борьбе. Другими словами, на самых последних стадиях наиболее полного развития института праздного класса средства к существованию его членов не зависят ни от обладания теми способностями, которые характеризуют преуспевающего индивида на стадии хищничества, ни от неустанной тренировки их. Шансы выживания у индивидов, которые такими способностями не одарены, больше, следовательно, на высших ступенях праздного класса, нежели в общем на среднем уровне населения, живущего в условиях системы соперничества.

В одной из предыдущих глав при обсуждении условий сохранения архаических черт выяснилось, что своеобразное положение праздного класса предоставляет исключительно благоприятные возможности для сохранения черт, характеризующих типы человеческой природы, присущие одному из наиболее ранних и устаревших этапов развития культуры. Праздный класс находится в выгодном положении: не испытывая давления острых экономических потребностей, он стоит в стороне от грубого воздействия сил, требующих приспособления к экономической ситуации. Ранее уже говорилось о сохранении в праздном классе и в обществе, живущем по его замыслу, черт и типов человеческого характера, напоминающих о культуре хищничества. Эти склонности и привычки имеют исключительно благоприятную возможность для сохранения при режиме господства праздного класса. Привилегированное в денежном отношении положение праздного класса действительно создает ситуацию, благоприятную для выживания таких индивидов, которые не одарены набором способностей, необходимых для того, чтобы они могли с пользой участвовать в современном производственном процессе; в то же время каноны почтенности требуют демонстративного проявления определенных хищнических способностей. Занятия, в которых находят свое проявление хищнические способности, служат доказательством богатства, знатного происхождения и удаления от производственного процесса. Сохранению хищнических черт в условиях культуры праздного класса способствуют как освобожденность этого класса от производства, т. е. негативно выраженный фактор, так и одобрение этих черт праздносветскими канонами благопристойности, т. е. фактор, оказывающий прямое влияние.

Несколько иначе обстоит дело в отношении сохранения черт, характерных для дохищнической дикарской культуры. Положение праздного класса благоприятствует сохранению и этих черт, однако проявление склонности к миру и доброй воле не получает утвердительной санкции кодекса приличий. Индивиды, одаренные темпераментом, напоминающим о дохищнической культуре, получают в системе праздного класса некоторое преимущество по сравнению с подобным образом одаренными индивидами вне праздного класса, заключающееся в том, что они не испытывают потребности в денежном отношении пресекать проявление тех склонностей, которые способствуют несопернической жизнедеятельности; однако такие индивиды все же подвержены некоторой внутренней закрепощенности, которая понуждает их оставлять без внимания эти наклонности, поскольку кодекс приличий предписывает им образ жизни, основанный на проявлении хищнических способностей. До тех пор пока остается в целости система статуса, пока праздный класс может прибегать к непроизводственным видам деятельности, отличным от обыкновения явно бесцельно убивать время в изнурительном расточительстве, до тех пор не следует ожидать никаких значительных отклонений от праздносветской системы почтенной жизни. Встречающиеся случаи хищнического темперамента в праздном классе на этом этапе нужно рассматривать как спорадические явления атавизма. Но вскоре благодаря успехам экономического развития, исчезновению охоты на крупную дичь, сокращению военной деятельности, устареванию собственнического правления и разложению священнической функции человеческое предрасположение к действию не находит выхода в доставляющей почет непроизводственной деятельности. Когда это происходит, ситуация начинает меняться. Если жизнедеятельность человека не получает возможности выражения в одном направлении, она должна искать ее в другом; и если обращение к хищничеству оказывается невозможно, человек в своей деятельности ищет утешения в каком-нибудь другом направлении.

Как указывалось выше, освобождение от давления денежных затруднений было более усугублено для женщин праздного класса в развитых производственных общностях, чем для любой другой значительной группы людей. Поэтому женщины праздного класса, можно ожидать, будут обнаруживать более ярко выраженный возврат к не-завистническому темпераменту, чем мужчины. Но среди мужчин праздного класса также наблюдается заметное увеличение масштаба и диапазона деятельности, берущей свое начало в склонностях, которые нельзя отнести к эгоистическим и целью которых не является завистническое отличие. Так, например, большее число мужчин, имеющих отношение к производству в плане финансового управления предприятием, проявляют некоторый интерес и испытывают некоторое удовлетворение при виде хорошо выполняемой и эффективной в производственном отношении работы, и это даже независимо от прибыли, которую может приносить любое улучшение в этом плане. Хорошо известна также деятельность деловых клубов и организаций промышленников в области независтнического распространения опыта по повышению производственной эффективности.

Во многих организациях, целью которых является какая-либо благотворительная деятельность или улучшение общественного устройства, выработалось стремление к той или иной независтнической цели. Эти организации часто носят квазирелигиозный или псевдорелигиозный характер, и участвуют в них как мужчины, так и женщины. Если подумать, можно привести множество примеров, но для того, чтобы указать диапазон склонностей, о которых идет речь, и охарактеризовать их, можно сослаться на некоторые из наиболее очевидных конкретных обстоятельств. Таковыми являются, например, агитация за трезвенность и подобные социальные реформы, за тюремную реформу, за распространение образования, за пресечение порока, за избежание войны путем мирного разрешения спорных вопросов, разоружения или иными средствами; таковы в какой-то мере благотворительные заведения при университетах, местные гильдии, различные организации, типичными образцами которых являются Ассоциации молодых христиан, Общество молодежи христианского стремления, кружки кройки и шитья, общественные клубы, художественные клубы и даже деловые клубы; таковы в незначительной степени также и финансовые фонды полуобщественных учреждений, идущие на цели благотворительности, образования или развлечений, существуют ли они на пожертвования богатых лиц или на взносы людей меньшего достатка, — коль скоро эти учреждения не носят религиозного характера.

Мы, конечно, не намерены утверждать, что такие усилия происходят от мотивов, отличных от мотивов эгоистического свойства. Можно утверждать только то, что в обычного рода случаях здесь присутствуют и другие мотивы и что заметно большая распространенность усилий такого рода в условиях современной производственной жизни, чем при непрерывном господстве режима, основанного на принципе статуса, указывает на наличие действенного скептицизма в отношении такой полной узаконенности сопернического образа жизни общества сегодня. То, что среди побуждений к этому роду деятельности имеются мотивы посторонние, мотивы эгоистического рода, и в частности завистническое стремление отличиться, — дело столь общеизвестное, что стало поводом для банальных шуток. Это до такой степени верно, что многие общественные деяния, официально бескорыстные по духу, начинаются и выполняются, безусловно, прежде всего с целью поднятия репутации или денежной выгоды поддерживающих эти деяния патронов. В значительном числе такого рода организаций и учреждений завистническое побуждение является явно господствующим как у зачинателей такой деятельности, так и у их сторонников. Это последнее замечание особенно справедливо в отношении таких дел, которые придают отличие занимающимся ими вследствие крупных, демонстративных расходов, таких, как, например, учреждение университета, или публичной библиотеки, или музея; но это также, и, может быть, в равной степени, справедливо в отношении банальной работы по участию в таких организациях и учреждениях, которые являются явно аристократическими. Они служат тому, чтобы удостоверять денежную репутацию своих членов, а также приятно напоминать им об их превосходящем статусе, указывая на контраст между ними и нижележащей массой людей, среди которых должна производиться работа по улучшению жизни, — таковы, например, благотворительные заведения при университетах, которые пользуются теперь известной популярностью. Однако после того, как учтены всякого рода обстоятельства и сделаны соответствующие поправки, остаются мотивы несопернического характера. Сам факт, что именно таким способом люди стремятся отличиться и снискать доброе имя, является доказательством широко распространенного чувства узаконенности, свидетельством якобы действительного наличия несопернического, независтнического интереса, а также доказательством этого интереса как фактора, входящего в качестве составной части в образ мысли в современных общностях.

Следует отметить, что женщины более активно и с большим постоянством, чем мужчины, участвуют во всем этом современном диапазоне праздносветской деятельности, ведущейся на основании независтнического и нерелигиозного интереса, за исключением, разумеется, тех случаев, когда такие деяния требуют расходования крупных средств. Зависимое денежное положение женщин делает их непригодными для занятий, требующих крупных расходов. В том, что касается общего диапазона социально-благотворительной работы, с классом женщин соединяются духовные лица или священники не столь наивно благочестивых сект или секуляризованных вероисповеданий. В теории это можно объяснить следующим образом. В других экономических отношениях духовенство также занимает несколько неопределенное положение между женщинами и лицами, занятыми в экономической сфере. И в силу широко распространенного чувства приличий как духовные лица, так и женщины состоятельных слоев оказываются в положении подставного праздного класса; отношением, которое как характерная особенность участвует в. формировании образа мысли у той или у другой социальной группы, является отношение господства и подчинения, когда та или иная экономическая зависимость воспринимается как связанная с определенной личностью. У обеих социальных групп вследствие этого наблюдается особая склонность истолковывать явления скорее с точки зрения связи с личностью, чем с точки зрения причинно-следственной связи; обеим социальным группам каноны благопристойности настолько воспрещают участвовать в «нечистых» в отношении обрядности процессах прибыльной или производительной деятельности, что делают участие этих социальных групп в современном процессе производственной жизни нравственно для них невозможным. В результате этого ритуального недопущения к заурядному производительному усилию сравнительно большая часть энергии обеих социальных групп, женщин и духовенства, сегодня направляется на служение интересам, отличным от эгоистических. Кодекс канонов благопристойности не оставляет никаких альтернативных направлений, в которых могло бы выражаться побуждение к целенаправленному действию. В результате последовательного запрещения женщинам праздного класса заниматься производственно-полезной деятельностью побуждение к мастерству часто заявляет о себе в тех или иных областях, отличных от деловой деятельности.

Как уже отмечалось, повседневная жизнь состоятельных женщин и священников содержит в себе больший элемент статуса, чем повседневная жизнь мужчин в среднем, в особенности мужчин, занимающихся собственно производственной деятельностью. Следовательно, среди представителей этих социальных групп благочестивая позиция сохраняется в лучшем виде, чем среди рядовых мужчин. Поэтому можно ожидать, что среди представителей подставных праздных слоев стремление найти выражение значительной части энергии в неприбыльном применении будет разрешаться соблюдением обрядов благочестия и благочестивыми деяниями. Отсюда — частично упоминавшаяся в предыдущей главе склонность женщин к благочестию. Но более уместно будет отметить влияние этой склонности на формирование поведения и придание благовидности целям обсуждаемых здесь неприбыльных движений и организаций. На достижение какой бы экономической цели ни были направлены усилия этих организаций, эффективность ее достижения снижается там, где налицо такая благочестивая тенденциозность. Многие организации, благотворительные и социально-амелиоративные, делят свои заботы между религиозным и мирским благополучием людей, интересы которых они стремятся поддержать. Едва ли можно сомневаться, что, уделяй они безраздельно столь же серьезное внимание и силы только мирским интересам этих людей, непосредственная экономическая значимость их работы была бы намного выше, чем она есть. Конечно, можно было бы сказать также, если бы здесь было уместно об этом говорить, что эти деяния могли бы лучше служить достижению благочестивых целей, если бы им не препятствовали мирские мотивы и цели, которые обычно присутствуют.

Следует считать, что экономическое значение этой категории независтнического предпринимательства уменьшается ввиду вмешательства религиозного интереса. Однако соответствующие оговорки должны быть сделаны ввиду наличия других мотивов, чуждых экономической направленности этого несопернического выражения инстинкта мастерства, в какой-то мере прямо ей противоречащих. При ближайшем рассмотрении это представляется до такой степени верным, что после всего уже сказанного может даже показаться, что эта общая категория предприятий имеет и вовсе сомнительную экономическую ценность, если определять ее с точки зрения полноты или легкости жизни индивидов или социальных слоев, на улучшение положения которых направлено данное предприятие. Например, многие из ныне популярных и доставляющих почет усилий, направленных на улучшение жизни нуждающегося населения крупных городов, носят большей частью характер культурной миссии. Таким образом, наблюдается стремление ускорить темпы, с которыми конкретные элементы культуры верхов усваиваются в повседневной жизни низших классов. Попечение местных благотворительных центров, например, направлено на усугубление производственной эффективности бедных и обучение их способам более правильного употребления имеющихся средств, но не менее последовательным образом оно направлено на привитие путем предписания и примера известных тонкостей кодекса приличий верхов в поведении и обычаях. Экономическая сущность этих приличий, как обычно оказывается при тщательном рассмотрении, заключается в демонстративном расточении времени и средств. Эти добрые люди, которые ходят облагораживать бедных, обыкновенно и намеренно очень щепетильны в вопросах декорума, немногословно, но упрямо настаивая на соблюдении благопристойности в образе жизни. Обычно это бывают люди примерного образа жизни, одаренные сильным упорством в церемониях поддержания чистоты различных предметов их повседневного потребления. Трудно переоценить действенность такого способа воспитания — правильного образа мысли в отношении потребления времени и материальных благ, его значение для повышения культуры или цивилизованности общества, как немаловажным является это воспитание и для индивида, приобретающего более высокие и более достойные уважения идеалы. В условиях существующей денежной культуры почтенность, а следовательно, и успех индивида в значительной мере зависят от его умения вести себя я от способов потребления, говорящих в пользу привычного расточения времени и средств. Но, касаясь скрытого экономического значения этой тренировки в более достойных способах существования, нужно сказать, что производимый эффект в значительной мере замещает более дорогостоящие или менее эффективные способы достижения тех же фактических результатов, где эти фактические результаты имеют реальное экономическое значение. Пропаганда культуры — это в значительной мере привитие новых вкусов или скорее новой системы приличий, которая уже приспособлена к образу жизни верхов согласно общим принципам статуса и денежной благопристойности в их праздносветской формулировке и под ее направляющим действием. Эта новая система приличий внедряется в образ жизни низших слоев общества, будучи заимствована из кодекса, выработанного тем элементом населения, жизнь которого лежит за пределами процесса производства; и едва ли можно ожидать, что эта чужеродная система будет подходить к острым жизненным потребностям этих низших слоев более соответствующим образом, чем система, уже пользующаяся среди них популярностью, а в особенности та, которую они сами вырабатывают под давлением современной производственной жизни.

Все это, разумеется, не подвергает сомнению тот факт, что новая система приличий более благопристойна, чем смещаемая ею система. Возникающее само собой сомнение является просто-напросто сомнением в экономической целесообразности этой работы по духовному перерождению — т. е. экономической целесообразности в том непосредственном и материальном аспекте, в котором можно с определенной степенью уверенности установить следствия этой замены, рассматриваемые не с точки зрения индивида, а с точки зрения легкости жизни коллектива. Поэтому для оценки экономической целесообразности мероприятий по амелиорации общества нельзя принимать их плоды за чистую монету, даже если эти предприятия преследуют в первую очередь цели экономического характера и если интерес, на основании которого они осуществляются, никак не является ни эгоистическим, ни завистническим. По своему характеру эти экономические преобразования главным образом являются перестройкой в системе демонстративного расточительства.

Однако нужно сказать что-то большее относительно того, какой характер имеют бескорыстные побуждения, и того, по каким канонам осуществляется всякая деятельность такого рода, находящаяся под влиянием образа мысли, характерного для денежной культуры; и это дальнейшее рассмотрение, возможно, приведет к последующему уточнению уже сделанных выводов. Как можно было видеть в одной из предыдущих глав, каноны почтенности или благопристойности в условиях денежной культуры настоятельно требуют, чтобы признаком безупречного в денежном отношении образа жизни было привычное направление усилий на бесполезные цели. Отсюда вытекает не только привычное презрительное отношение к полезным занятиям, а также и то, что сказывается более решительным образом на направленности деятельности любой организованной группы людей, претендующей на добрую репутацию в обществе. По существующей традиции считается дурным тоном быть хорошо осведомленным в подробностях каких-либо процессов, имеющих отношение к физическим жизненным потребностям первой необходимости. Можно похвальным образом обнаруживать количественную заинтересованность в благосостоянии простого люда — в духе пожертвований по подписке, участия в работе управленческих комиссий и т. п. Вероятно, еще более похвальным образом можно проявлять заботу вообще, и в частности о культурном благосостоянии простых людей, — проводить мероприятия по облагораживанию их вкусов, предоставляя также удобный случай для их духовного совершенствования. Однако при этом не следует выдавать близкого знакомства с материальными условиями грубой жизни или же образом мысли людей из низших слоев общества — такого знакомства, которое могло бы направлять усилия членов этих организаций на достижение материально полезных целей. Разумеется, нежелание открыто признавать чрезмерное знакомство с условиями жизни низов проявляется у различных индивидов в весьма неодинаковой степени, однако оно достаточно выражено среди членов подобного рода организаций и оказывает глубокое влияние на стиль их деятельности. Стремление избежать намеков на осведомленность в жизни простого люда, какова была бы непристойна, оказывает совокупное влияние на практику и прецеденты любой организованной группы. Начальные мотивы конкретного мероприятия по-степенно отстраняются ради сохранения доброй репутации — согласно известным принципам, которые в конечном счете сводятся к денежным критериям при определении достоинств. Поэтому в организациях, существующих не первый день, облегчение жизни людям из названных слоев становится лишь официальной целью, а плодотворная деятельность этих организаций постепенно прекращается как недостойная.

То, что справедливо в плане коллективного осуществления такой деятельности, носящей независтнический характер, верно также в отношении работы, проводимой из тех же побуждений отдельными лицами, хотя в этом случае требуется, наверно, сделать ряд существенных уточнений. В индивидах, которые стремятся проделывать какую-то общественно полезную работу, будет обязательно сильна привычка измерять достоинства человека по праздносветским канонам расточительного расходования и неосведомленности в жизни простого народа, будь то в области производства или потребления. Забудь индивид о своем общественном положении, обрати он свои усилия на непристойную результативность, здравомыслие общности — представление о должной благопристойности — тут же отвергнет его работу и поставит его на место. Подобный пример наблюдается в отправлении посмертных дарственных завещаний, сделанных людьми, расположенными к общественной деятельности, с единственной (по крайней мере официально) целью — облегчить человеческую жизнь в каком-то конкретном отношении. Объекты, на которые чаще всего распространяются завещания такого рода в настоящее время, — это школы, библиотеки, больницы и приюты для инвалидов и сирот. При этом официально считается, что даритель имел в виду одну цель — улучшить человеческую жизнь в том или ином отношении, и в завещании обозначается, в каком конкретно. И все же, как неизменное правило, при выполнении названного в завещании деяния появляется немало других, часто несовместимых с изначальным мотивов; они и определяют то фактическое назначение, по которому в конце концов используется изрядная часть выделенных в завещании средств. Например, пусть определенные денежные средства выделены как фонд на строительство приюта для сирот или дома для инвалидов. В таких случаях отвлечение средств на доставляющее почет расточительство настолько обычно, что не вызывает ни удивления, ни даже осудительной улыбки. Значительная часть денежных средств тратится на сооружение здания, облицованного каким-нибудь эстетически неприемлемым, но дорогостоящим камнем; далее, здание покрывается нелепыми и неуместными деталями — с тем расчетом, чтобы его зубчатые стены с башенками, массивные порталы и стратегические подъездные пути наводили на мысль об известных варварских приемах ведения войны. Интерьер строения обнаруживает такое же всепроникающее влияние канона демонстративного расточительства и канона хищнической доблести. Окна, например, сооружаются скорее с намерением внушить случайному зрителю, созерцающему их с внешней стороны, мысль о высокой денежной престижности, а вовсе не с целью наиболее эффективного размещения по их очевидному назначению — на благо и для удобства находящихся внутри бенефициариев; эта деталь интерьера тоже должна быть подчинена несвойственному ей, но властному требованию денежной красоты.

Нами, конечно, не предполагается, что даритель не осудил бы все это, осуществляй он контроль за исполнением своей воли лично; оказывается, однако, что в тех случаях, когда имеет место такое личное управление благотворительным предприятием — когда руководство осуществляется путем прямых расходов и личного надзора, а не по завещанию, — цели и методы управления остаются теми же. Бенефициариям, как и посторонним наблюдателям, покой и тщеславие которых не затрагивается, вовсе и не понравилось бы иное распоряжение денежными средствами. Никого не устроит, чтобы руководство предприятием осуществлялось с намерением употребить имеющиеся средства наиболее экономно и эффективно, непосредственно по изначальному физическому назначению фонда. Все лица, причастные к данному предприятию, является ли их интерес непосредственным и эгоистическим или лишь созерцательным, сходятся в едином мнении: некоторая значительная часть расходов должна идти на высшие цели, на удовлетворение духовных потребностей, обусловленных привычкой завистнического сравнения по критериям хищнической доблести и денежного расточительства. Все это говорит лишь о том, что каноны соперничества и денежной репутации настолько пронизывают здравый смысл общности, что от них нельзя уйти или уклониться даже в тех благотворительных мероприятиях, которые официально мотивируются исключительно независтническими интересами.

Вполне возможно, что деяние, служащее средством усугубления доброй славы дарителя, доставляет почет именно благодаря такому-то независтническому мотиву; однако при расходах это не мешает руководствоваться противоположным, завистническим интересом. Фактическое наличие в деяниях несопернического характера мотивов сопернического, или завистнического, происхождения можно было бы продемонстрировать на примере любой категории предприятий, о которых сказано выше. Там, где в такого рода случаях имеется стремление к почету, оно обычно замаскировывается под мотивы из области эстетических, этических или экономических интересов. Эти особые мотивы, продиктованные нормами и кан щами денежной культуры, исподтишка отвлекают несопернические усилия от фактической сферы их приложения, причем у исполнителя сохраняется ощущение доброго намерения и его сознание но отягощается мыслью о том, что эти усилия по существу бесполезны. Подобные мотивы можно было бы проследить в целом ряде инициатив из списка тех официально независтнических, улучшательских предприятий, которые столь характерны, а главное, демонстративно характерны для жизни состоятельных слоев, не скрытой от взора публики. В каком теоретическом аспекте следует рассматривать эти предприятия, наверно, достаточно ясно, и примеров больше не требуется, тем более что одному такому направлению деятельности — организации высших учебных заведений — в другой связи будет уделено пристальное внимание.

Направляя в деталях и приспособляя эту систему, каноны благопристойности немало способствуют тому, чтобы всякое независтническое устремление или усилие сводилось на нет. Всепроникающий, безличный, не вызывающий восторга принцип бесполезности всегда тут как тут, создавая помехи, не давая действенным образом выразиться той части сохраняющихся дохищнических способностей, которые нужно отнести к проявлению инстинкта мастерства; однако его наличие не препятствует передаче этих способностей или непрерывному возникновению побуждения найти им выражение.

Впоследствии, при дальнейшем развитии денежной культуры, требование отхода от процесса производства (во избежание недоброжелательного отношения общества) дошло до того, что стало распространяться на воздержание от сопернической деятельности. На этом продвинутом этапе денежная культура в негативной форме благоприятствует утверждению независтнических склонностей, делая менее сильный акцент на большем достоинстве сопернических, хищнических или денежных занятий по сравнению с занятиями производственного, или производительного, вида. Как отмечалось выше, требование такого отхода ог всякого полезного для человека занятия больше касается, строго говоря, женщин из высших слоев, чем любой другой социальной группы, кроме духовенства, которое можно было бы привести в качестве не столько, может быть, действительного, сколько кажущегося исключения из этого правила. Причина более настойчивого требования бесполезного образа жизни от женщин этой категории, чем от мужчин того же денежного и социального ранга, заключается в том, что они являются не только праздным классом более высокого ранга, но в то же время и социальной группой, осуществляющей подставную праздность. Для последовательного отхода от полезной работы в их случае есть два основания.

Широко известными авторами и ораторами, отражающими здравый смысл умных людей по вопросам общественного устройства и назначения, правильно и неоднократно говорилось, что положение женщины в любом обществе является наиболее разительным показателем уровня культуры, достигнутого обществом, и, как можно было бы добавить, любой данной социальной группой в обществе. Это замечание, может быть, справедливее в отношении стадии экономического развития, чем в отношении развития в любом другом аспекте. В то же время положение, отводимое женщине в общепринятой системе жизни в любом обществе или в условиях любой культуры, в весьма значительной степени является выражением традиций, которые сформировались материальными условиями более раннего этапа и которые были лишь частично приспособлены к существующим экономическим условиям или требованиям, предъявляемым складу характера и образу мысли, которые побуждают к действию женщин, живущих в условиях этой новой экономической ситуации.

В ходе обсуждения развития экономических институтов вообще и, в частности, там, где говорилось о подставной праздности и об одежде, попутно уже было высказано замечание о том, что положение женщин в современной экономической системе находится в более широком и последовательном противоречии с тем, что подсказывает инстинкт мастерства, чем положение мужчин тех же самых социальных слоев. По-видимому, справедливым является также то, что в женском темпераменте в большей мере присутствует этот инстинкт, одобряющий мир и с неодобрением относящийся к бесполезности. Поэтому не случаен тот факт, что женщины современных производственных общностей обнаруживают более живое чувство расхождения между принятой системой жизни и потребностями экономической ситуации.

Отдельные стороны «женского вопроса» в доступной форме выявили, до какой степени жизнь женщин в современном обществе, и в благовоспитанных кругах в особенности, регулируется основной массой представлений, сформулированных при экономических условиях более раннего этапа развития. Все еще ощущается, что образ жизни женщины в его гражданском, экономическом и социальном аспекте обычно является в существенной мере подставным образом жизни, достоинства и недостатки которого должны неизбежно приписываться какому-то другому лицу, которое по отношению к женщине является так или иначе собственником или опекуном. Так, например, ощущается, что всякое действие со стороны женщины, которое идет вразрез с предписанием общепринятого табеля о приличиях, немедленно бросает тень на честь мужчины, которому она принадлежит. В душе всякого, кто высказывает мнение по поводу такого рода нравственной неустойчивости или своенравия женщины, может, конечно, оставаться некоторое чувство несоответствия, однако здравым смыслом общности суждение по таким вопросам выносится без особых колебаний, и во всяком могущем возникнуть случае мало кто из мужчин стал бы сомневаться в правомерности своего чувства оскорбленного попечительства. С другой стороны, женщину сравнительно мало дискредитируют дурные поступки мужчины, с которым связана ее жизнь.

Хороший и красивый образ жизни, т. е. образ жизни, к которому мы привыкли, отводит женщине «сферу», подчиненную деятельности мужчины; и всякий отход от традиций предписанного ей круга обязанностей ощущается как неподобающий женщине. Когда вопрос касается гражданских прав или избирательного права, наш здравый смысл, т. е. логический вердикт по данному вопросу нашего образа жизни в целом, гласит, что в политической организации и перед законом женщина должна быть представлена не непосредственно, не лично, а через главу семьи, к которой она принадлежит. Женщине не подобает стремиться к самостоятельной, эгоцентричной жизни; и наш здравый смысл говорит нам, что ее прямое участие в делах общности, социальных или производственных, ставит под угрозу тот социальный порядок, который является выражением нашего образа мысли, сложившегося под влиянием традиций денежной культуры. «Весь этот вздор и суета по поводу «освобождения женщины из рабства, в котором она находится у мужчины», и так далее является, пользуясь простым и выразительным языком Элизабет Кейди Стэнтон, «сущим вздором». Социальные отношения полов закреплены природой. Вся наша цивилизация, т. е. все, что в ней есть хорошего, основывается на «домашнем очаге». «Домашний очаг» — это семья с мужчиной во главе. Этот взгляд на статус женщины, но выражаемый еще проще, преобладает не только среди большинства мужчин цивилизованных общностей, но также и среди женщин. Женщины весьма живо чувствуют требования системы приличий, и хотя, правда, для многих из них тягостно подчинение кодексу приличий во всех подробностях, мало кто не признает того факта, что существующий нравственный уклад в силу необходимости и по праву, предписанному свыше, ставит женщину в подчиненное мужчине положение. В конечном счете, согласно представлению самой женщины о том, что хорошо и красиво, ее жизнь является, как и должна являться в теории, выражением в косвенной форме жизни мужчины.

Однако несмотря на это общераспространенное представление о том, какое место должна естественным образом занимать женщина, заметен также начинающийся рост настроений, заключающихся в том, что вся эта система опеки, подставного образа жизни и приписывания достоинств и недостатков становится каким-то заблуждением. Или по крайней мере, если даже она и является естественным результатом развития, системой, отвечающей времени и месту, эта система, несмотря на ее очевидное эстетическое значение, не служит соответствующим образом самым обычным жизненным целям в современной производственной общности. Даже та большая, значительная масса благовоспитанных женщин верхних и средних слоев, чье хладнокровное, подобающее почтенной женщине представление о традиционных приличиях соответствует отношению статуса как в основе своей неизменно правильному, — даже они, занимая консервативную позицию, обычно находят некоторое незначительное расхождение в частностях между тем, что есть, и тем, чему следует быть. Однако наименее сговорчивые из современных женщин, кто в силу своей молодости, образования или темперамента не связан унаследованными от культуры варварства традициями статуса и в ком, может быть, пробуждается сильная тяга к самовыражению и мастерству, охвачены слишком живым чувством обиды, чтобы оставаться в покое.

В этом движении «за современную женщину» — так были названы безрассудные попытки восстановить тот статус, в котором женщина находилась в доледниковый период, — различимы по крайней мере два элемента или мотива, оба носящие экономический характер. Эти два мотива выражаются словами-лозунгами: «эмансипация» и «работа». Надо понимать, что каждое из этих слов означает что-то в плане широко распространенного чувства обиды. Повсеместность подобных настроений признается даже теми людьми, которые в ситуации, как она есть, не видят никакого реального основания для недовольства. Именно среди женщин состоятельных классов в тех общностях, которые наиболее развиты в производственном отношении, находит частое выражение это живое чувство обиды, которую надо загладить. Иначе говоря, выдвигается более или менее серьезное требование освобождения женщин от всякой опеки, от функций подставного праздного класса — от каких бы то ни было различий в статусе; такая резкая смена настроений особенно заметна среди тех женщин, на которых сохраняющаяся система общественной и семейной жизни с ее режимом статуса налагает наименее ослабленные требования подставного образа жизни, или же это происходит в тех общностях, которые сравнительно далеко ушли в своем экономическом развитии от традиционных условий, к которым система статуса была приспособлена наилучшим образом. Названные требования исходят от женщин, не допускающихся ни к какой результативной работе в строгом предписании следовать праздному образу жизни и осуществлять демонстративное потребление.

Многие критики неправильно истолковывали мотивы движения «за современную женщину». Состояние этого движения на американской почве недавно было так резюмировано одним популярным обозревателем общественных явлений: «Она обласкана мужем, самым преданным и самым работящим мужем на свете… Она превосходит его в образованности, а также почти во всех других отношениях. Она окружена и нежнейшей заботой. И все-таки она неудовлетворена… Англосаксонское движение «за современную женщину» — самый смехотворный из плодов современности, и ему суждено потерпеть страшнейший провал». Это описание, кроме содержащегося в нем осуждения — возможно, вполне уместного, — не прибавляет к «женскому вопросу» ничего, кроме неясности. То, что в этой типичной характеристике названного движения выдвигается в качестве субъективных соображений, объясняющих, почему, дескать, женщине следует быть довольной, как раз и вызывает обиду современниц. Женщину балуют: ей позволяется или даже требуется от нее тратить щедро и демонстративно — за ее мужа или другого естественного опекуна, т. е. подставным образом; она освобождается от грубой полезной работы или не допускается к таковой — чтобы вести праздный образ жизни ради доброй репутации ее естественного (финансового) опекуна. Подобные обязанности являются традиционными признаками личной зависимости, а порыв к целенаправленной деятельности с ними просто несовместим. Есть основание полагать, однако, что женщина тоже наделена — в большей мере, чем мужчина, — инстинктом мастерства, который рождает чувство отвращения к бесполезному существованию или пустым расходам. Чтобы удовлетворить инстинкт мастерства, женщина должна разворачивать свою жизнедеятельность в ответ на прямые, неопосредованные стимулы экономического окружения. Видимо, у женщин сильнее, чем у мужчин, желание жить своей собственной жизнью, принимая более непосредственное участие в процессе общественного производства.

Пока женщина все время находилась в положении «бурлака», она в большинстве случаев вполне довольствовалась своим жребием. Кроме того, что у нее имелось осязаемое и целенаправленное занятие, у нее не было лишнего времени для бунтарского утверждения унаследованных склонностей к самостоятельности, да и возможности подумать о таковом. А после того, как был пройден этап повсеместного женского «бурлачества» и общепринятым занятием женщин из состоятельных классов стала подставная праздность без усердного приложения сил, то теперь предписывающая сила канона денежной благопристойности, требующего от женщин ритуальной бесполезности, будет долго предотвращать всякие сентиментальные стремления благородных женщин к самостоятельности и к «сфере полезности». Это особенно справедливо на ранних этапах денежной культуры, когда праздность привилегированного класса — это все еще в значительной мере хищническая деятельность, активное утверждение господства, в котором присутствует достаточно осязаемое стремление к завистническому отличию, что и позволяет всерьез рассматривать праздность как занятие, за которое можно браться без стыда. В ряде общностей такое положение дел сохраняется до настоящего времени. В различной степени проявляется чувство статуса у разных индивидов, и в неодинаковой мере подавляется в них инстинкт мастерства. Там же, где экономическая система переросла к настоящему времени систему общественного устройства, основанную на статусе, и отношение личного подчинения уже больше не ощущается как «естественное» отношение между людьми, — там древняя привычка к целенаправленной деятельности начинает утверждаться в наименее послушных индивидах, выделяясь на фоне не столь давних, относительно поверхностных, сравнительно эфемерных привычек и взглядов, которые денежная культура привнесла в нашу жизнь. Как только склад ума и взгляды на жизнь перестают благодаря школе хищничества и квазимиролюбивой культуры тесно согласовываться с новой экономической ситуацией, эти привычки и взгляды начинают терять власть над социальной группой или общностью. Это видно на примере трудолюбивых слоев в современных общностях; праздносветский образ жизни потерял для них почти всю его принудительную силу, в частности, в отношении поддержания различий в статусе. Правда, похожая картина наблюдается и в верхних слоях, но это другой вопрос.

Унаследованные от хищнической и квазимиролюбивой культуры привычки являются сравнительно недолговечными вариантами известных склонностей и характерных психических черт, лежащих в основе человеческой природы; эти черты обозначились в процессе длительной эволюции, происходившей на более раннем, протоантропоидном этапе мирной, сравнительно мало дифференцированной экономической жизни при контакте с относительно простым и постоянным физическим окружением. Когда привычки, привнесенные соперничеством, перестали подкрепляться экономическими потребностями, начался процесс их разрушения, и хищнический образ мысли, получивший не столь давнее развитие и не успевший приобрести всеобщий характер, стал в известной мере отступать перед более древними и всеобщими психологическими особенностями человеческого рода.

Стало быть, в некотором смысле движение за эмансипированную женщину отмечает собой возврат к более общечеловеческому типу характера или к менее дифференцированному выражению человеческой природы. Этот тип человеческой природы следует характеризовать как протоантропоидный; если не по форме преобладающих в нем черт, то, во всяком случае, по их содержанию оп принадлежит той ступени развития, которую можно, видимо, отнести к дообщественному уровню. Такая характеристика относится как к отдельному моменту развития или отдельной эволюционной черте, которая здесь рассматривается, так, конечно, и ко всем чертам в более позднем развитии общества, если они свидетельствуют о возврате к той духовной позрпии, которая соответствует начальной недифференцированной стадии экономической жизни. Наше доказательство существования общей тенденции к возврату от господства завистнических интересов вспять не будет ни бесспорным, ни достаточно убедительным, но тем не менее его можно считать достаточным. Существование такой тенденции в какой-то мере подтверждается разложением чувства статуса в современных производственных общностях; косвенным свидетельством может служить и заметный возврат к неодобрению бесполезного существования и той деятельности, которая направлена на приобретение частной выгоды за счет коллектива или других социальных групп. Наблюдается частое порицание причинения боли, а также дискредитация всех мародерских предприятий даже там, где проявление завистнического интереса не наносит материального ущерба своей общности или самому индивиду. Можно даже сказать, что в современных производственных общностях беспристрастное представление большинства заключается в том, что идеалом человека является стремление к миру, доброй воле и экономической эффективности, а не к корыстному, насильническому, мошенническому и господственному образу жизни.

Влияние со стороны праздного класса не направлено последовательным образом ни против восстановления в правах протоантропоидного характера, ни в его поддержку. Что касается способности выживания индивидов, наделенных названными чертами, составляющими этот характер, то даже при избытке этих черт выживанию будет благоприятствовать привилегированное положение праздного класса, но косвенно, в результате действия праздно-светских канонов демонстративного расточительства средств и сил, институт праздного класса будет уменьшать вероятность выживания таких индивидов в массе населения. Изрядные требования расточительства поглощают излишек энергии, всецело направляя его на завистническую борьбу и не оставляя никакой альтернативы независтнического выражения жизни. Более отдаленные, менее осязаемые, духовные следствия канонов денежных приличий дают тот же результат, возможно еще более действенный. Каноны благопристойного образа жизни являются разработкой принципа завистнического сравнения, и соответствующим образом они последовательно содействуют подавлению всякого независтнического усилия и насаждению эгоистической позиции.