Радикально‑демократическая школа

В.Г. Белинский (1811–1848). Один из основоположников русской литературоведческой науки, радикальный просветитель и демократ. В его работах проанализированы и получили адекватную оценку важнейшие явления русской литературы, оформляется литературоведческая наука.

Философско‑эстетические, социально‑исторические и литературные позиции Белинского отмечены несколькими этапами развития, из которых наиболее значимыми явились 30‑е годы и период 40‑х годов XIX в. Во взглядах Белинского получил живое выражение процесс творческого осмысления русской мыслью важнейших явлений западноевропейской гуманитарной науки, осуществлен стремительный выход русского литературоведения на уровень мировой науки.

Исходные философские позиции Белинского определились двумя приоритетными принципами его мировоззрения: глубокой убежденностью (уже в первой половине деятельности) в устарелости классицистической эстетики и в необходимости всеобъемлющего просветительства во всех сферах российской жизни – в образовании, литературе, философии, социологии.

В первый период своего творчества Белинский высоко оценивает Руссо как противника французского классицизма.

Идей отрицания современной цивилизации, а также идеализации древней истории народов у Руссо Белинский не разделял. Утопическими считал он мысли Руссо, содержащиеся в его «Общественном договоре». Белинский справедливо замечает относительно этих мыслей, что история до сих пор не знает ни одной народности, которая возникла бы в результате взаимного согласия людей или же по внушению какой‑либо выдающейся личности. Вообще, по мнению Белинского, в России XVIII в. Руссо знали только как сентиментального писателя, а о Канте не слышали совсем.

Основательно познакомился Белинский с эстетической теорией Канта, разделял в течение некоторого времени его идею бессознательности творческого акта. Что касается критического отношения Канта к выводам «чистого разума» (одного из позитивистских принципов), то Белинский считал это положение Канта «рассудочным» и не принимал его.

Белинский высоко оценивал идеи гуманизма в учении Гердера, связывая их с эстетикой романтизма, а не с историческими взглядами Гердера. Именно романтики обожествляли искусство, считая его уделом избранных (жрецов или богов). Для Белинского «великий Гердер» – «предвозвестник» того времени, «когда люди убедятся, что науки и искусства суть достояние общее, человеческое, но преимущественно жреческое». Критик видит в Гердере просветителя, предшественника немецких романтиков и философских идеалистов.

Рассматривая классицизм XVIII в. как «ложный», Белинский отвергает его философскую базу – «материализм XVIII века», подчеркивает метафизичность, механистичность этого материализма, указывая на коренную причину его ограниченности. Материализм, по словам Белинского, старался «объяснить происхождение мира механическим сцеплением атомов». И все же для Белинского 1830‑х годов наиболее высокая ступень философско‑эстетического развития не метафизический материализм, не Руссо и Гердер, а немецкая идеалистическая философия, которую он считал последним словом в науке.

Белинский в этой связи упоминает имена Канта, Шеллинга и Гегеля, особенно выделяя при этом Канта и Гегеля, в которых, по его словам, была заключена «чудовищно огромная сила разума и эстетического чувства». Ступени философского развития для него определяются отрицанием метафизического материализма, осмыслением вершин немецкого идеализма (в том числе эстетики и диалектики Гегеля).

Для Белинского наиболее ценным из трудов Канта является его трактат «О высоком и прекрасном» и «рассудочна» работа «Критика практического разума». У Белинского широкая общефилософская и общеисторическая позиция в оценке немецкой науки. Он отграничивает по значительности труды «германцев» – Лессинга, Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Шиллера и Гёте – от «немцев‑филистеров» – Коцебу, Бахмана, Круга, Менцеля и других сторонников устаревших эстетических теорий.

У Белинского сложилось в целом неблагоприятное впечатление о позитивизме О. Конта. Он не рассматривал позитивизм как последнее слово в науке. Об одном из последователей Конта – Э. Литтре – Белинский сначала отзывается положительно. Он пишет о своей работе «Важность и успехи физиологии», опубликованной в «Современнике»: «Статья о физиологии Литтре – прелесть!» «Хотя Литтре и ограничился смиренною ролью ученика Конта, но сейчас видно, что он – более богатая натура, чем Конт». Белинский сочувствует критике некоторых сторон учения Конта со стороны Литтре. Но он далек от одобрения позитивизма в его основных принципах. Он не видит смысла в замене Контом слова «идея» словом «закон». Для Белинского термин «идея» более приемлем, так как он появился в результате закономерного исторического развития философской науки и к тому же является исходным термином для понятия «идеал», важного для Белинского. Белинский в последний период деятельности был противником любой (выдающей себя за универсальную и неизменную) философии, не принимая ни «абсолютных законов» Конта, ни «абсолютных идей» Гегеля, так как и в том и в другом случае из жизни исключалась всякая случайность.

Рассматривая литературные взгляды Белинского, следует отметить, что он высоко ценил как народное творчество, так и древнерусскую литературу. Он считал «народную поэзию таким важным предметом, о котором должно или все сказать, или ничего не говорить», и посвятил ей целый цикл статей. Критик дает положительную оценку «Русским народным сказкам» и «Сказаниям русского народа» И.П. Сахарова, изданным в 1841 г. Не считая Сахарова теоретиком, он видит пользу его трудов в собирании литературных материалов, фактов и сведений. «Давайте нам материалов, фактов, больше фактов: критика не замедлит явиться, и тогда само собою обнаружится, кто прав, кто виноват, новая ли, все критизирующая историческая школа… или старая, готовая верить на слово и летописи…» – пишет Белинский. Он сочувственно отзывается о деятельности в этом направлении первых собирателей и издателей фольклора: М.Д. Чулкова, П.М. Строева, К.Ф. Калайдовича.

Особенно высоко оценивает критик просветительскую деятельность Н.И. Новикова. Белинский восторженно отзывается о нем в «Литературных мечтаниях», решительно опровергая мнение о том, что Новиков был только книгопродавцем, и доказывая, что он имел сильное влияние на развитие русской литературы. Не будучи художником‑«архитектором», Новиков, по утверждению критика, был строителем‑чернорабочим, который своей просветительской деятельностью «приготовлял только строительные материалы и строительных мастеров». Белинский относил Новикова к тому направлению в русской литературе XVIII в., из которого развилась затем натуральная школа.

Вместе с тем, по мнению Белинского, «художественная поэзия всегда выше естественной, или собственно народной. Последняя – только младенческий лепет народа, мир темных предощущений, смутных предчувствий». Даже в период, когда история для Белинского представлялась модификацией абсолютной идеи, она воспринималась им как «фактическое жизненное развитие… в форме политических обществ». А поскольку русская литература допетровской эпохи выступала в основном в безымённом виде, она тоже могла восприниматься Белинским как коллективное творчество народа. Поэтому Белинский начинает русскую литературу «Одой на взятие Хотина» М.В. Ломоносова, т. е. с 1739 г. Отсюда и более резкое, чем к народному творчеству, отношение Белинского к древней литературе. «Нужно ли доказывать, что “Слово о полку Игореве”, “Сказание о донском побоище”… и другие исторические памятники, народные песни и схоластическое духовное красноречие имеют точно такое же отношение к нашей словесности, как и памятники допотопной литературы, если бы они были открыты, к санскритской, греческой или латинской литературе».

Придавая большое значение собиранию литературных памятников, Белинский был решительным противником поклонения «факту», «опыту», подмены обобщений мелочами. Разве имеет значение, «какого цвета были доспехи Святослава и на которой щеке была родинка у Игоря», спрашивает он. Белинский справедливо утверждает, что преклонение перед фактом ведет к эмпиризму и эклектизму в науке. «…Наши ученые сословия… за немногими исключениями, бесплодно возделывают каменную ниву опытных знаний, не оживленных никакою идеею», – говорит критик.

В противовес «фактистам», как называет он Н.И. Надеждина и С.П. Шевырева, которые любят «букву», Белинский готов был выдвинуть свой «инстинкт истины».

Белинский не отвергал культуры допетровской Руси, но и не идеализировал ее. Демократизм исторических взглядов Белинского был далек от славянофильских иллюзий.

В письме К.Д. Кавелину в 1847 г. Белинский пишет в связи с этим вопросом: «Вы обвиняете меня в славянофильстве. Это не совсем неосновательно; но только и в этом отношении я с Вами едва ли расхожусь. Как и Вы, я люблю русского человека и верю великой будущности России. Но, как и Вы, я ничего не строю на основании этой любви и этой веры… Вы же пустили в ход идею развития личного начала как содержания истории русского народа… Личность у нас еще только наклевывается, и оттого гоголевские типы – пока самые верные русские типы».

С самого начала своей деятельности Белинский ставит вопрос о народности литературы. Он утверждает, что «поэзия народа есть зеркало» его жизни «и его сознания», что народность – «выражение субстанции народа, а не тривиальной простонародности». Критик связывает степень народности литературы с определенным художественным методом. Утвердившись на примерах творчества Гоголя и Пушкина в преимуществах «совершенной объективности изображения» в творчестве истинного художника, критик решительно заявляет, что если художественное произведение «верно», то оно и «народно».

Научные сведения об искусстве и его специфике пришли к Белинскому из немецкой идеалистической эстетики Канта, Шеллинга, Гегеля. Основные определения искусства Белинский формулирует самостоятельно уже в 1830‑х годах. В этих определениях акцент приходился на духовный аспект творчества. К этому периоду восходят такие его определения: искусство – это «мышление в образах», «непосредственное созерцание истины», «бессознательное выражение творящего духа».

Нельзя сказать, что Белинский совершенно отказался от этих определений, вернее, он дополнил их, подчеркнув в 1840‑х годах практическую сторону творчества: искусство есть «воспроизведение действительности, повторенный, как бы вновь созданный мир». Содержание науки и искусства, по мысли Белинского, одно и то же – действительность. Разница – в формах: ученый мыслит силлогизмами, понятиями, поэт – образами. Белинский утверждает, что образная специфика искусства не отграничивает его от других сторон духовной деятельности. Искусство нельзя считать, как он говорит, «умственным Китаем», «наш век особенно враждебен» идее «искусства для искусства, красоты для красоты». Белинский отличает такие «области литературы»: наука, искусство (поэзия), беллетристика и пресса, журналистика. Беллетристика, с его точки зрения, – «низшая поэзия», «то же золото, только низшей пробы». Беллетристику он рассматривает как главный предмет публичного чтения и жалеет, что беллетристика не получила в России должного развития. Беллетристика – результат «красноречия», низшего творческого таланта. «Красноречие» и «художественная поэзия», «поэзия формы», – это два способа выражения истины. Между ними – идея, «философский элемент», или «поэзия содержания». В борьбе «философского элемента» с художественным возможны различные их соотношения, которые и определяют степень художественности произведения. Художественность – результат общечеловеческих законов прекрасного, и поэтому, с точки зрения Белинского, сословные подходы к анализу художественных произведений, как и различение их художественности по принадлежности авторов к тому или другому полу, недопустимы. Он решительно отклоняет выдвинутые Шевыревым в качестве критерия художественности категорию «светскости», как и понятие «дамской» литературы.

Законы искусства, развитые Белинским на основе гегельянской эстетики, вместе с тем вполне оригинальны. Основные законы искусства – «бесцельность», «бессознательность», независимость от воли человека, закон типизации и характерности. Из закона свободы творчества, пишет критик, «основанной на непреложной необходимости», выходит «закон конкретности», «слияния идеи с формой» в конкретной, целостной («тоталите») образной идее. Целостная образная идея инстинктивно ощущается во «вдохновении», которое является принадлежностью природного «творческого дара», т. е. таланта. Белинский выдвигает применительно к творчеству понятия «бессознательный разум» и «сознательное чувство», характеризующие всю тонкость подходов к творчеству, когда есть возможность определить, «почему» имеется тот или иной результат, но остается тайной «самый процесс творчества», т. е. остается неразрешимым вопрос о том, «каким образом» создано произведение. В художественном произведении, с точки зрения критика, идея «всегда истинна, если вышла из души», явилась бессознательным выражением творящего духа.

По утверждению Белинского, русской литературе пока недостает подготовленной «почвы» для формирования законов творчества. История русской литературы, по его словам, пока лишь «каталог книг». Понятия «прогресс», «истинность», «самобытность» неприменимы к русской литературе. История науки, по мнению критика, должна входить в историю литературы. Образцом искусства он считает действительность, «природу», а благороднейшим предметом ее – человека, в том числе и «мужика» – представителя низшего сословия. В поэте Белинский видит прежде всего человека, затем «гражданина своей земли, сына своего времени». Талант дается от природы, равно как и «эстетическое чувство» восприятия прекрасного. Однако «эстетическое чувство» с помощью науки может возвыситься на степень «эстетического вкуса». Время поверхностной «литературщины», по мнению Белинского, проходит, и, начиная с третьего десятилетия XIX в. (с появления произведений Грибоедова и Пушкина), в России возникла «потребность искусства». К середине 1830‑х годов завершается и «переходный» период (романтизм) в литературе и критике: возникает истинно художественная литература – реализм. «Идея искусства» появляется в России, полагает Белинский, не в науке, не в философии или эстетике, а в критике третьего десятилетия XIX в. Речь идет о работах Н.А. Полевого, Н.И. Надеждина, А.С. Пушкина и самого Белинского. Тем не менее это не означает, что критика была свободна от проблем эстетики. Напротив. Говоря о функциях критики, Белинский прежде всего указывает на ее эстетическую функцию, называя литературную критику «движущейся эстетикой» и тем самым подчеркивая динамизм теоретического аспекта русской литературной критики, которая мужала, научно оснащалась в процессе своего становления и эволюции. Критика «собирает данные» для науки и не только вбирает в себя законы изящного, но и затрагивает проблемы смежных наук, имеющих косвенное отношение к искусству. Белинский разграничивает понятия «критика» (цель которой – «высокая поверка фактов умозрением») и «полемика» (цель которой – «низшая – защита здравого смысла»). Полемикане брань, а рецензия, мнение о деятельности и характере, например, литературного журнала или литератора. Белинский указывает на «всеобщий» характер художественной литературы в России, обозначенный позднее Чернышевским как ее «энциклопедизм», синтетичность. Для России, утверждает Белинский, важна не только научная, но и образовательная функция критики, которая, по его словам, должна быть «гувернером общества», его воспитателем. Критика должна в популярном изложении доносить до читателя элементарные истины поэзии, морали, нравственности, соединяя в себе черты высшей, «трансцендентальной» немецкой критики и эмпирической («исторической») французской критики. Критика не выражение мнения частного лица, а «выражение господствующего мнения эпохи в лице ее представителей, которое есть результат прежде бывших мнений… опытов и наблюдений». Анализ «внутренних» законов «духа», характерный для немецкой философской критики, при этом дополняется приложением фактов биографии поэта, относящихся к «внешней» стороне критики. Анализ произведения состоит из двух актов: ученый сначала как бы отрывает идею от формы, проводит ее через все образы, а затем сочленяет идею и форму, убеждаясь в целостности произведения. Такой литературовед должен располагать «современными ему знаниями», «стоять наряду с веком». Как на один из аспектов критики и на ее дополнительную функцию Белинский указывает на необходимость «уяснения характеров отдельных лиц» произведения – задачу, решаемую «психологической» критикой. Белинский допускает возможность «личного вкуса» в критике, однако личный вкус не может быть «нормою для всех». Он не устает повторять мысль о необходимости нелицеприятных оценок и мнений, независимых от личных связей и симпатий; он против незаслуженного расхваливания и бездоказательных ниспровержений, «кумовства». Иначе говоря, для Белинского приемлемы только научные выводы «по убеждению», а не по какому‑либо расчету. Как любая истинная наука, «критика есть сестра сомнению». Он решительно выступает против вкусовщины, бездоказательности, субъективизма в литературоведении. Поднимая литературную науку до уровня всеобъемлющего значения, Белинский называет литературную критику «интеллектуальным сознанием… общества».

Осенью 1839 г., с переездом в Петербург, начинается новый период в жизни и творчестве Белинского. Приглашенный в качестве ведущего критика в журнал «Отечественные записки» издателем журнала А.А. Краевским, он впервые получил в свое распоряжение трибуну – отдел критики одного из авторитетных столичных изданий.

Белинский работает очень много, откликаясь на все явления тогдашней российской литературной и общественной жизни, рецензирует публикации по всей отраслям знания.

В первые два года пребывания в Петербурге он находится под влиянием так называемых «примирительных» настроений, считая закономерным монархическое государственное устройство России, самодержавие. Эти настроения особенно ярко проявилось в его статьях «Бородинская годовщина…», «Очерки Бородинского сражения…», «Менцель, критик Гёте». Но уже в работах 1840 х – начала 1841 г. («Горе от ума…», «Герой нашего времени…», «Стихотворения Лермонтова») под влиянием петербургской действительности, бесед с Герценом критик постепенно начинает отходить от примирительных идей, принимая пафос «субъективности» художественного творчества и как возможность, и как данность (у Гоголя и Лермонтова). В 1841–1842 гг. Белинский пишет работы теоретико‑литературного характера: «Разделение поэзии на роды и виды», «Общее значение слова литература», «Речь о критике». Традиционными для работ Белинского становятся его годовые обзоры литературы. В 1843–1846 гг. он пишет работу монографического характера о Пушкине, опубликованную в «Отечественных записках» как цикл из одиннадцати статей под названием «Сочинения Александра Пушкина». В работе дается развернутый очерк истории русской литературы до Пушкина, генезис и эволюция творчества Пушкина, утверждаются в качестве основных признаков его таланта гуманность и национальное своеобразие.

В начале 1840‑х годов в ряде статей Белинский раскрывает значение творчества Гоголя как художника, реалистически изображающего российскую действительность, основоположника нового направления в литературе.

В жесткой полемике с Ф.В. Булгариным, О.П. Сенковским, С.Е. Шевыревым, К.С. Аксаковым, опираясь на творчество Гоголя, критик отстаивает мысль о закономерности возникновения реализма в русской литературе (статьи «Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя», «Несколько слов о поэме Гоголя “Похождения Чичикова, или Мертвые души”», «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя “Мертвые души”»). В 1841–1846 гг. Белинский пишет статьи о творчестве А.И. Полежаева, А.Н. Майкова, Г.Р. Державина, А.В. Кольцова, И.А. Крылова, Я.П. Полонского. Весной 1846 г. критик уходит из «Отечественных записок» ввиду резких расхождений во взглядах с издателем журнала. С начала 1847 г. и до конца жизни он публикуется в качестве ведущего теоретика и критика в журнале «Современник», приобретенном Некрасовым и Панаевым у Плетнева.

С середины 1840‑х годов Белинский ведет систематическую борьбу против славянофилов и западников. В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» он подвергает критике и преувеличение национальной идеи славянофилами, и крайние формы западничества, имея в виду в данном случае концепцию исторического развития в работах В.Н. Майкова и К.Д. Кавелина. Критик утверждает мысль о необходимости опираться в отношениях между людьми на чувства любви, гуманизма, но не в отвлеченном их выражении (какое он видел у Майкова и Кавелина), а в конкретно‑национальной форме. «Без национальностей человечество было бы мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения, – пишет Белинский. – В отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманических космополитов, потому что если первые ошибаются, то как люди, как живые существа, а вторые и истину‑то говорят, как такое‑то издание такой‑то логики… Но, к счастью, я надеюсь остаться на своем месте, не переходя ни к кому».

Склоняясь в 1840‑е годы к материализму Фейербаха в философии, Белинский и в эстетике выдвинул материалистическую формулу сущности искусства как отражения жизни, положив ее в основу теоретической концепции натуральной школы. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», анализируя произведения писателей натуральной школы – А.И. Герцена, И.А. Гончарова, И.С Тургенева, В.И Даля, Д.В. Григоровича, Белинский не только выступает против «чистого», «абсолютного» искусства, но и против самой возможности такого искусства.

Это, однако, не противоречит мысли критика о том, что искусство должно развиваться по своим законам, отражая действительность не в понятиях, а в образах.

Широкое распространение в списках получило письмо Белинского к Гоголю в связи с выходом его «Выбранных мест из переписки с друзьями». Письмо показало, что взгляды великого русского писателя и великого русского критика на способы и пути развития России различались коренным образом. Один проповедовал терпимость, классовый мир, уважение к религии, другой призывал к активной общественной борьбе и был атеистом. Но многие ли сейчас знают или помнят о том, что в споре с Гоголем Белинский воспользовался именем Христа как мученика и спасителя людей в борьбе за свободу. «Но Христа‑то зачем Вы примешали тут? – спрашивает он Гоголя. – Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения». Как видно, не все просто в отношениях Белинского и Гоголя, и истории еще не раз придется возвращаться к их спору.

В 1850 – 1860‑х годах критики и писатели радикально‑демократического направления, возглавляемого Чернышевским и Добролюбовым, сосредоточились в журнале «Современник». Поэты‑демократы этого направления группировались вокруг журнала «Искра», издаваемого В.С. Курочкиным и Н.А. Степановым.

Н.Г. Чернышевский (1828–1889). В философии Чернышевский был ранним русским материалистом, признававшим первичность материи, бытия и вторичность сознания; в общественных взглядах – социалистом‑утопистом, мечтавшим о переходе к социализму через крестьянскую общину; по своим политическим убеждениям – радикальным демократом. Он был противником русского самодержавия и монархии вообще.

Взгляды Чернышевского на сущность искусства изложены им в работе «Эстетические отношения искусства к действительности».

С точки зрения материалиста Чернышевского, не «идея» прекрасного и вообще не прекрасное в искусстве, а прекрасное в природе, в жизни и сама эта жизнь являются мерилом и образцом прекрасного.

С точки зрения демократа Чернышевского, идеал искусства – в жизни народа. «Хорошая жизнь», «жизнь как она должна быть» у простого народа состоит в том, чтобы сытно есть, жить в хорошей избе, спать вдоволь; но вместе с этим у поселянина в понятии «жизнь» всегда заключается понятие о работе: «жить без работы нельзя».

С точки зрения радикала Чернышевского, искусство должно содействовать преобразованию действительности в интересах народа.

Писателю или художнику отводилась при этом активная роль. «Существенное значение искусства» не только «воспроизведение того, чем интересуется человек в действительности», не только объяснение действительности, но и вынесение «своего приговора» изображаемым явлениям, утверждал Чернышевский, ставя художественное творчество «в число нравственных деятельностей человека», т. е. рассматривая его как средство формирования духовного облика личности. Литературно‑критические принципы Чернышевского находились в соответствии с его демократическим мировоззрением. Для него важно было не только определить место и значение литераторы в целом или отдельного ее явления, но и нацелить литературу на решение коренных общественных вопросов. Чернышевский писал: «Два важные принципа особенно должны быть хранимы в нашей памяти, когда дело идет о литературных суждениях: понятие об отношениях литературы к обществу и занимающим его вопросам; понятие о современном положении нашей литературы и условиях, от которых зависит ее развитие». Раскрывая содержание первого принципа, Чернышевский утверждал, что литература должна быть «служительницей того пли иного направления идей: это назначение, лежащее в ее натуре, – назначение, от которого она не в силах отказаться, если бы и хотела отказаться». Так Чернышевский проводит мысль о непосредственной связи литературы с жизнью общества в «Очерках гоголевского периода русской литературы».

Словом, первая задача аналитика – выяснить, в какой мере литература отвечает потребностям общества в ту или иную эпоху. При этом прежде всего следовало уяснить характер самих потребностей. Чернышевский очень четко определил главные цели «передового» общества своего времени: «У каждого века есть свое историческое дело…Жизнь и славу нашего времени составляют два стремления… гуманность и забота об улучшении человеческой жизни».

Второй принцип – «положение» и «условия» развития литературы. Чернышевский не мог прямо сказать об ограничениях и трудностях, испытываемых русской литературой, находящейся под цензурным гнетом. Но его выводы ясны были тогдашнему читателю.

С этими положениями тесно связано требование историзма, соблюдения «закона исторической перспективы», по выражению Чернышевского. В соответствии с принципом историзма каждый предыдущий период развития служит приготовлением к следующему, более высокому. По «закону исторической перспективы» нельзя говорить о предмете, не имевшем исторической важности, «с такою же подробностью, как о тех… идеях, которые оказали сильное влияние на ход умственного развития». Научность литературного анализа должна заключаться, по словам критика, «в проведении… основного взгляда через все факты». Сам Чернышевский всегда настойчиво и последовательно проводил свои демократические взгляды через все анализируемые им литературные явления. Литературно‑критические статьи Чернышевского имеют значение научных работ. Обобщение в них основывается на фактах, определявших литературные и жизненные процессы. Это придавало его работам убедительный, глубоко аргументированный характер.

Литературная и публицистическая деятельность Чернышевского, продолжавшаяся около десяти лет, в основном связана с некрасовским журналом «Современник», в котором сохранялись демократические литературные традиции, заложенные в 1840‑х годах В.Г. Белинским. Именно в «Современнике» были опубликованы основные труды Чернышевского. Вся его легальная деятельность укладывается в рамках десятилетия – с 1853 по 1862 г. Чернышевский вошел в литературу человеком сформировавшимся, поэтому о развитии его взглядов и периодизации творчества можно говорить лишь условно, выделяя на первый план не столько этапы эволюции мировоззрения, сколько преобладающую направленность творчества, его ведущий признак, характерный для того или иного периода. В основу данной систематизации положены наиболее значительные труды Чернышевского. Так, для 1955 г., судя по содержанию его крупнейшего труда этих лет – «Эстетические отношения искусства к действительности», основной тенденцией явилась разработка и защита материалистических принципов искусства. Работа направлена против теории искусства немецкого философа‑идеалиста Гегеля и его последователей в России (таких, например, как критик журнала «Библиотека для чтения» А.В. Дружинин), которые в качестве критерия красоты выдвинули отвлеченную «идею» прекрасного. Чернышевский производил в этой теории коренной переворот. «Самое общее из того, что мило человеку, и самое милое ему на свете – это жизнь. Как хороша была бы гегелевская эстетика, если бы эта мысль… была поставлена основной мыслью вместо фантастического отыскивания полноты проявляемой идеи!» – писал Чернышевский в своей работе, опровергая тезис «искусство для искусства» как противоречащий самой сущности искусства, порожденного жизнью и воспроизводившего жизнь в художественных образах.

1855 – 1861‑е годы можно считать периодом расцвета творческой деятельности Чернышевского. В «Современнике» появляется большое число его работ по вопросам философии, политэкономии, социологии. Крупнейшее значение в идейной борьбе этих лет имели его литературно‑критические статьи.

В 1956 г. была опубликована большая литературная статья‑монография Чернышевского программного характера – «Очерки гоголевского периода русской литературы». Начиная с 1856 г. и по 1861 г. Чернышевский в отдельных статьях, которые, по его словам, имели «непосредственное отношение к общей системе… “Очерков…”», анализировал «деятельность русских поэтов и беллетристов… с Гоголя до настоящего времени». В эти годы появились его крупнейшие литературно – критические работы: «Детство и отрочество. Военные рассказы графа Л.Н. Толстого» (1856), «Стихотворения Огарева» (1856), «Губернские очерки Щедрина» (1857), «Русский человек на rendezvous. Размышления по прочтении повести Тургенева “Ася”» (1858), «Не начало ли перемены? Рассказы Н.В. Успенского» (1861).

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» Чернышевский характеризует Гоголя как основоположника критического реализма в русской литературе, а Белинского – как теоретика и ведущего критика этого направления. Основной тенденцией работ Чернышевского этих лет была защита традиций реализма в русской литературе, утвердившихся в ней в 1840‑х годах. Гоголевское критическое направление литературы отвечало демократическим принципам эстетической теории Чернышевского и «первейшей… потребности» человека – потребности истины («Эстетические отношения искусства к действительности»). Защищать традиции и принципы гоголевского направления в литературе было, по словам Чернышевского, «тем более необходимо, что критика гоголевского периода развивала свое влияние на публику и литературу в постоянной борьбе» с противниками этого направления, отголоски суждений которых явственно слышались в лагере сторонников «чистого искусства». Творчество Гоголя, по мнению Чернышевского, не только этап, но и предпосылка дальнейшей эволюции русской реалистической литературы. «В некоторых произведениях последующих писателей мы видим залоги более полного и удовлетворительного развития идей, которые Гоголь обнимал только с одной стороны, не сознавая вполне их сцепления, их причин и следствий», – пишет Чернышевский в «Очерках…», имея в виду «музу мести и печали» Н.А. Некрасова и сатиру М.Е. Щедрина. Таким образом, Чернышевский не только защищал гоголевские традиции в русской литературе, но и способствовал их развитию. Следует иметь в виду отмеченное выше замечание Чернышевского о том, что его литературно‑критические статьи 1856–1861 гг. уточняют и дополняют литературно‑эстетические принципы, выдвинутые им в работах «Эстетические отношения искусства к действительности» и «Очерки гоголевского периода русской литературы».

В статье «Детство и отрочество. Соч. гр. Л.Н. Толстого. Спб., 1856. Военные рассказы гр. Л.Н. Толстого. Спб., 1856» раскрывается во всей полноте талант Чернышевского‑теоретика, умевшего постигать тайны художественного творчества, проникать в самые сокровенные его глубины. Чернышевский не ограничивается констатацией поверхностных признаков таланта Л. Толстого, таких, как «наблюдательность», «тонкость психологического анализа», «простота», «поэзия в картинах природы», характерных для всякого истинного художника. Он указывает черты, присущие творческой индивидуальности Л. Толстого, его стилю. Талант Л. Толстого не является «описательным» или изображающим только «два крайние звена» «психического процесса». По словам Чернышевского, «основная сила» таланта Л. Толстого – «знание человеческого сердца», «сам психический процесс, его формы, его законы», «диалектика души». Это качество таланта Л. Толстого восходит, по мысли Чернышевского, к одной из черт характера писателя – «самоуглублению», стремлению «к неутомимому наблюдению над сами собой». Для художника эта черта характера, по мнению Чернышевского, имеет первостепенное значение: «Кто не изучил человека в самом себе, тот никогда не достигнет глубокого знания людей», – говорит он. Этой особенностью таланта Л. Толстого определяет Чернышевский и основные художественные приемы в его творчестве – «только ему» свойственные «психические монологи». Чернышевский не сводит все богатство художнической кисти Л. Толстого к этой черте, но справедливо утверждает, что именно мастерство «психологического анализа» писателя определяет широту его творческого «диапазона». Возникновение, взаимный переход друг в друга чувств и мыслей, тончайшие и сложнейшие формы внутренней жизни человека в его самых различных положениях – черта, которая, по словам Чернышевского, «будет неизменно придавать очень высокое достоинство всему, что бы ни написал он и в каком бы духе ни написал».

Другая постоянная отличительная черта таланта Л. Толстого, по утверждению Чернышевского, – «чистота нравственного чувства», которая у него «не восстановлена только рефлексиею и опытом жизни, еще никогда не колебаясь сохранилась во всей юношеской непосредственности и свежести».

На примере таланта Л. Толстого Чернышевский строит свою теорию «художественности», которую противопоставляет сторонникам так называемой «свободы творчества». «Художественность», по замечанию Чернышевского, – это «сущность поэтического таланта вообще», является «собирательным именем для обозначения всей совокупности качеств, свойственных произведениям талантливых писателей». «Одно из главных требований», «условий» художественности – идейно‑тематическое единство. («Так, и в “Детстве” или “Отрочестве” уместны только те элементы, которые свойственны тому возрасту, – а патриотизму, геройству, военной жизни будет свое место в “Военных рассказах”…»). «Надобно понять, – пишет Чернышевский, – что поэтическая идея нарушается, когда в произведение вносятся элементы, ей чуждые…»

Л. Толстой обладает, по словам Чернышевского, «истинным талантом» и художественностью: «Его произведения художественны, т. е. в каждом из них очень полно осуществляется именно та идея, которую он хотел осуществить в этом произведении. Никогда не говорит он ничего лишнего… никогда не безобразит он свои произведения примесью тем и фигур, чуждых идее произведения».

Чернышевский предсказал в этой статье блестящее будущее таланту Л. Толстого, определив написанное им до 1850‑х годов как «только залоги того, что совершит он впоследствии». Этот прогноз Чернышевского подтвердился очень скоро.

Уже спустя несколько месяцев (в № I «Современника» за 1857 г.) в «Заметках о журналах», оценивая «Утро помещика» Л. Толстого, Чернышевский отметит и основную направленность творчества писателя – его глубокий интерес к жизни крестьян.

«Граф Толстой с замечательным мастерством воспроизводит не только внешнюю обстановку быта поселян, но, что гораздо важнее, их взгляд на вещи. Он умеет переселяться в душу поселянина, его мужик чрезвычайно верен своей натуре, – в речах его мужика нет прикрас, нет риторики, понятия крестьян передаются у графа Толстого с такою же правдивостью и рельефностью, как характеры наших солдат».

В статье «Русский человек на rendezvous» анализируется повесть Тургенева «Ася». Давая своей статье подзаголовок «Размышления…», Чернышевский тем самым подчеркивает ее публицистичность, социальную направленность. Используя образы и ситуации повести Тургенева «Ася», Чернышевский в своей обычной эзоповской манере показывает отношение демократических и либеральных кругов русского общества к необходимости «действовать» с «широкой решимостью» и «благородным риском» в вопросе «об освобождении крестьян», который «сделался единственным предметом всех мыслей, всех разговоров».

Отношение молодого человека к девушке в минуту решительного объяснения в повести Тургенева напоминает, по утверждению Чернышевского, отношение к практическим вопросам русского общества тех героев пышной либеральной фразы, которые в течение долгого времени считались передовыми людьми общества и в условиях революционной ситуации превратились попросту в «лишних» людей. С едкой иронией Чернышевский развенчивает «так называемых лучших» людей из дворян, никогда не поднимавшихся до «исполнения речей», и решительно отмежевывается от них. В то же время Чернышевский объясняет причины появления в России типа «лишнего» человека, перекликаясь со статьей Добролюбова «Что такое обломовщина?». «Пошлость», безликость, «пассивность» – это не столько «вина», сколько «беда» «так называемых лучших» людей, «симптом эпидемической болезни, укоренившейся в нашем обществе», говорит Чернышевский.

«В окончательном результате все зависит исключительно от обстоятельств», замечает критик; «иной покажется Вам, например, космополитом, человеком без сословных предубеждений», «иной… чрезвычайно озадачит Вас на первый раз независимостью своего образа мыслей от общества, к которому принадлежит…». «Но наблюдайте точнее за космополитом, и он окажется французом или русским со всеми особенностями понятий и привычек, принадлежащим той нации, к которой причисляется по своему паспорту, окажется помещиком или чиновником, купцом или профессором со всеми оттенками образа мыслей, принадлежавшими его сословию».

Здесь, как и в статье о «Губернских очерках» Щедрина, вновь подчеркивается мысль о решающем влиянии среды на формирование характера человеческой личности. «Нельзя не проникнуться мелочностью воли тому, кто живет в обществе, не имеющем никаких стремлений, кроме мелких житейских расчетов», – говорит Чернышевский, разъясняя, что пришло время отказаться от мысли о людях типа молодого человека из повести «Ася» как о «лучших между нами»; «есть люди лучше его, именно те, которых он обижает». Чернышевский убежден в том, что «лишние» люди не способны понять «требование времени» и оценить «благоприятное стечение обстоятельств» для практической деятельности в пользу освобождения крестьян. «Только их дети и внуки, воспитанные в других понятиях и привычках, будут уметь действовать как честные и благоразумные граждане, а сами они теперь не пригодны к роли, которая дается им».

В статье о «Губернских очерках» развивается и углубляется принцип зависимости сознания человека и характера его деятельности от окружающей среды, обстоятельств его жизни. «Положение человека имеет решительную силу над его деятельностью… над его убеждениями, – говорит Чернышевский. – …По природе своей огромное большинство людей всегда имеет наклонность к доброжелательству и правде… постарайтесь изменить… обстоятельства, и тогда вы увидите, что быстро исчезнут дурные привычки». Чернышевский приходил к следующим выводам: если по «закону причинности» «нравы народа сообразуются с обстановкою народной жизни», то необходимо изменить обстановку. При этом он говорит не о частностях, а о системе в целом. «Нельзя по произволу переделывать стену здания, которая казалась неприятною… Она связана с другими частями здания». Одним словом, по мысли Чернышевского, следует переделывать все здание. Анализируя типы отрицательных персонажей, изображенных Щедриным в его «Губернских очерках», Чернышевский ставит перед литературной сатирой задачу бороться не с отдельными пороками людей или «общественными язвами» (например, с взяточничеством, казнокрадством или карьеризмом), а с коренными причинами, порождающими эти пороки и таящимися в основе государственного и общественного устройства. Иначе говоря, Чернышевский нацеливает литературу на решение политических задач.

Одна из самых решительных и политически острых работ Чернышевского – статья «Не начало ли перемены?», написанная в 1861 г. по поводу рассказов Н.В. Успенского. Она дает ответ на поставленный в «Очерках гоголевского периода…» вопрос о сущности и путях дальнейшего развития русской литературы. По‑новому раскрывается здесь идея народности литературы. У последователей Гоголя меняется акцент при изображении народа. Если для произведений Гоголя и Григоровича было характерным – и на том этапе, может быть, достаточным – сочувственно‑доброжелательное изображение народа, то в новых условиях необходимо было прямо и резко указать на некоторые черты пассивности и «рутины» в народе. С этой точки зрения очерки Н.В. Успенского, как подчеркивает Чернышевский, – «очень хороший признак», потому что призывают народ не только задуматься «о том, хорошо ли идет жизнь… и отчего она идет дурно», но и предпринимать «энергические усилия» и принимать «отважные решения» к изменению «народных обстоятельств», усилия и решения, которые бывают необходимы «в истории каждого народа».

Чернышевский обрывает на этих словах анализ рассказов Успенского и свои размышления, подводя читателя непосредственно к идее революции, назревшей в России начала 1860‑х годов.

Таким образом, в статье «Не начало ли перемены?» Чернышевский делает огромный шаг вперед в развитии вопросов реализма и народности литературы, связывая эти вопросы с идеей крестьянской революции. Эту статью можно считать вершиной деятельности Чернышевского‑критика. Принципы литературной теории развивались им в своеобразной манере, с присущими только ему приемами анализа. Важнейшим из этих приемов исследователи творчества Чернышевского считают публицистичность, ярко выраженное стремление связать вопросы литературы с актуальными общественными проблемами. На первом плане у Чернышевского стояли «крестьянский вопрос», вопросы образования и воспитания, положения женщины и т. д.

Чернышевский полагал, что литература и литературная критика являются выражением взглядов общества, «публики». В свою очередь, общество определяет направление литературы. Чернышевский призывал «публику» оказывать активное воздействие на литературу, часто обращаясь к ней с непосредственными советами и пожеланиями. Поэтому статьи Чернышевского нередко носили открыто пропагандистский характер. «Когда литература или не достигает своего истинного значения, или уклоняется от него, в том всегда бывает виновна только публика, а никто другой. Общество не имеет права слагать с себя ответственность за недостатки, от которых терпит, – пишет Чернышевский в «Очерках…», – …критика должна опираться на публику и совершенно зависит от настойчивости ее требований». С публицистичностью работ Чернышевского тесно связана их принципиальность. Чернышевский не уклонялся от строгого приговора, независимо от того, был перед ним начинающий писатель или уже известный читателю своими произведениями признанный литературный авторитет. Так, в статье о комедии «Бедность не порок» Чернышевский без колебаний, решительно указывает А.Н. Островскому на ложные, как он полагал, тенденции в его творчестве, предостерегая драматурга от слащавости и идеализации старины.

Однако публицистичность работ Чернышевского не ослабляла его интереса к вопросам художественного мастерства писателя. Один из приемов анализа у Чернышевского – так называемая эзоповская манера изложения. Этим приемом пользовался не только Чернышевский, но и другие писатели, в творчестве которых выдвигались наиболее серьезные общественные проблемы. Особенно глубокое развитие эзоповская манера получила, например, в творчестве Салтыкова‑Щедрина. Эзоповская манера заключалась в использовании различных средств иносказания, символов, перерывов речи, внезапных умолчаний, намеков, для того чтобы скрыть от цензуры развиваемую идею и в то же время остаться понятным читателю. Так, в статье «Русский человек на rendezvous», имея в виду глубокие идейные различия между либералами и демократами, Чернышевский говорит о безвольном и пассивном молодом Ромео – герое повести Тургенева «Ася» – как о человеке из другой семьи. «Мы не имеем чести быть его родственниками. Между нашими семьями существовала даже нелюбовь».

Статьи Чернышевского отличаются остроумием, тонким юмором. По отношению к критикуемым явлениям он употребляет иронию и сарказм.

Работы Чернышевского написаны чистым литературным языком, лишенным как штампов, так и языковых излишеств, цветистости и вычурности. Он излагает самые глубокие и серьезные вопросы таким образом, что они оказываются доступными для понимания широкому читателю. Интерес читателя усиливается полемичностью – характерной чертой статей Чернышевского. Но он не злоупотреблял полемикой, не ставил целью расправу со своим противником или поверхностное глумление над его личностью. Полемика была нужна Чернышевскому ровно настолько, чтобы доказать развиваемое им положение. Иногда полемичность являлась вынужденным средством привлечь внимание определенных слоев читателей, которых в романе «Что делать?» Чернышевский иронически называл «проницательными». «Полемическая форма… – только средство заинтересовать сухим и слишком незамысловатым предметом тех, которые не любят сухих предметов, как бы они важны ни были», – говорит Чернышевский о таких статьях. По своим жанровым формам работы Чернышевского довольно многообразны. Это статьи‑монографии («Очерки гоголевского периода русской литературы»), статьи‑обзоры («Сочинения А. С. Пушкина», «Сочинения и письма Н.В. Гоголя»), критические этюды («Об искренности в критике»), статьи‑размышления («Русский человек на rendezvous») и др. И в каждом из этих жанров видна глубокая мысль Чернышевского, страстная заинтересованность в предмете анализа, высокое чувство гражданского долга по отношению к судьбам Родины, судьбам русской литературы.

Чернышевский высоко ценил Пушкина и его творчество. Он написал цикл из четырех статей «Сочинения А.С. Пушкина» (1855), а спустя год, основываясь на уже известном ему материале, выпустил книгу для юношей «Александр Сергеевич Пушкин, его жизнь и сочинения». Для Чернышевского Пушкин – великий поэт и основоположник «новой русской литературы». Он характеризует творчество Пушкина на уровне журналистики, критики, текстологии, стиховедения; анализирует технику пушкинской поэзии, отмечая продолжительность обдумывания поэтом замысла и плана произведения и сравнительную быстроту оформления замысла на бумаге. При этом не исключалась скрупулезная отделка деталей, забота Пушкина о «красоте выражения». Наиболее высокую оценку Чернышевский дает таким произведениям Пушкина, как «Русалка», «Медный всадник», «Каменный гость» и в особенности «Сценам из рыцарских времен». Оригинальность трагедии «Борис Годунов» критиком недооценена: он считает, что пьеса создана по карамзинской «Истории государства Российского». Говоря о пушкинской «манере», он указывает на выработку им стиха и языка современной поэзии в борьбе с устаревшими нормами литературного языка допушкинского периода. Он видит, однако, некоторую односторонность в преобладании ямба в пушкинской поэзии. Полагая, что ум Пушкина соответствовал его таланту, Чернышевский тем не менее утверждает, что Пушкин был «по преимуществу поэт формы».

Рассматривая Пушкина как человека образованного даже по современным Чернышевскому меркам, он, однако, не советовал искать в произведениях поэта значительного содержания, поскольку он «поэт художник». Здесь обнаруживается определенная противоречивость в оценке Чернышевским творчества Пушкина. Отсюда и недооценка им Пушкина‑критика, литературные мнения которого Чернышевский считал «наивными». Следует иметь в виду при этом, что многие критические работы Пушкина могли быть неизвестны Чернышевскому. Анализируя критику пушкинского творчества в русской журналистике первой половины XIX в., Чернышевский отдает предпочтение статьям Белинского о Пушкине, имени которого по цензурным условиям он не называет. Эти статьи он обильно цитирует в своей работе, лишь в редких случаях не соглашаясь с оценками Белинского (например, с оценкой поэмы «Цыганы» и в частности с оценкой Алеко, образ которого Чернышевский не считал удачным). Он утверждал, что Пушкин всегда придерживался теории «искусство для себя», а не для читателей, и в этом отношении никакой эволюции в творчестве поэта он не усматривал. Пушкин, по словам Чернышевского, возвел литературу «в достоинство национального дела», что означает не столько народность, сколько «прекрасные стихи, писанные на родном языке».

Н.А. Добролюбов (1835–1861). Добролюбов хорошо разбирался в вопросах западноевропейской философии. Руссо воспринимался им как просветитель‑гуманист, оказавший влияние на развитие русской общественной мысли в XVIII в., хотя тогда, по мнению Добролюбова, учение Руссо не всегда понималось в России верно. Добролюбов знал работы Гердера, Я. Гримма, Канта, но не придавал им основополагающего значения. В XVIII. – начале XIX в. он ценит издательско‑просветительскую и археологическую деятельность Новикова, Болховитинова, позднее – собирательскую деятельность Сахарова.

Добролюбов выступает со своими работами в конце 1850‑х годов как материалист и демократ, продолжатель идей Белинского и соратник Чернышевского; «человек не из себя развивает понятия, а получает их из внешнего мира…» – таков исходный философский принцип Добролюбова. Но он писал работы и по вопросам народного творчества, древней русской литературы и особенно русской литературы XVIII в.

Придерживаясь исторической точки зрения на развитие русской литературы, Добролюбов не признавал достоинств в трудах Шевырева, в том числе и в его «Истории литературы…». Как и Белинский, он не прощает Шевыреву его вражды к немецкой философии и филологии. В своей рецензии на третью часть лекций Шевырева, изданных под названием «История отечественной словесности, преимущественно древней», вышедшей в 1858 г., Добролюбов указывает на «неизлечимо мистический» характер общих понятий Шевырева. Близок Добролюбов к точке зрения раннего Белинского и в вопросе о существовании древней русской литературы. Указав, что Шевырев почти не касается проблем развития собственно литературы в период XI–XV вв., Добролюбов добавляет: «Да оно и естественно, разумеется, потому что – какая же тогда была словесность?»

Вместе с тем Добролюбов высоко оценивает работы С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, Ф.И. Буслаева, И.Е. Забелина, А.Н. Пыпина по вопросам древней истории. Одобряет он и труды ученых‑библиографов, отмечая имена А.Н. Афанасьева, И.П. Галахова, Н.С. Тихонравова. Добролюбов противопоставляет собирательскую деятельность сочинениям тех, кто посвятил себя служению интересам в системе отвлеченной науки, абстрактно создаваемой их субъективными представлениями, в отрыве от жизни. Он выступает против отрыва науки от действительной жизни народа и его истории, против субъективизма в истории. Ученым такого рода, по словам Добролюбова, «нужны идеалы в жизни и в истории, им важно только то, что составляет совершенство или приближается к нему в искусстве и в науке». Для этих ученых не представляет ценности народное творчество само по себе, а необходимы издания, имеющие узкое значение для мифологии, истории или филологии. Чисто теоретические исследования Добролюбов называет «гастрономическими» и в то же время, подобно Белинскому, сожалеет о недостатке фактов в научных трудах.

Но и простое нанизывание фактов для Добролюбова не наука. Добролюбов, как и Белинский, высмеивает крайнюю приверженность к фактам в науке. Он пишет о том, что в современных исследованиях по истории литературы указывают, где «первоначально были помещены какие‑то стихи, какие в них были опечатки, как они изменены при последних изданиях, кому принадлежит подпись А или В… Посредством множества хитрых соображений “докажут”, что это стихотворение, вероятно, писано было уже после того времени, как автор переехал с Мойки на Галерную улицу, но еще прежде, нежели он купил собственный дом». Эта наука, как считает Добролюбов, «занимается фактами… собирает факты, а что ей за дело до выводов».

Добролюбов указывает, что представители «фактического», библиографического направления науки пользуются приемами сличений, составляют указатели, что в их трудах недостает обобщений. «Не факты нужно приноровлять к заранее придуманному закону, а самый закон выводить из фактов, не насилуя их…» – таково основное научное требование Добролюбова.

Таким образом, Добролюбов отвергает как бесполезное крайнее направление отвлеченного философствования, при котором «можно набросать громких фраз, не имея никакого собственного убеждения», а также крайности библиографического направления, являющиеся «чисто практическими упражнениями памяти», в отличие от первого, хотя бы заставляющего читателя думать.

Добролюбов утверждает мысль о необходимости единства аналитического и синтетического принципов научного исследования, отдавая в конечном счете предпочтение трудам целенаправленно обобщающего характера. «…Пусть люди, ищущие все только фактов, голых, сырых фактов, – пусть они обвиняют меня в недостатке научного, мозольного исследования… Я всеми силами старался скрыть черную работу, которая положена в основание здания, снять все леса, по которым лазил я во время стройки…» Он резко критикует политическое приспособленчество к официальной идеологии у С.П. Шевырева и Н.И. Греча, эклектизм в работах И.П. Галахова, А.П. Милюкова, особенно ярко выразившийся в теории «единства смеси» О.Ф. Миллера. Добролюбов отвергает как «чистое» философствование, так и «чистый» фактологизм в науке.

Он утверждает идею органического развития, взаимосвязи и взаимообусловленности явлений. Эта идея распространяется им прежде всего на самого человека как на продукт определенных обстоятельств. «…Никто уже не может ныне сказать, что человек существует вне условий пространства и времени…» – говорит Добролюбов. Жизнь, окружающая среда не только воздействуют на физическое состояние человека, но и формируют его сознание, мировоззрение, в том числе и мировоззрение художника. «Никто из нас не берет готовыми человечных понятий, во имя которых нужно потом вести жизненную борьбу», – говорит Добролюбов. Так, миросозерцание художника складывается постепенно и является в художественном произведении образным выражением жизненной правды. Глубина ее изображения определяет степень художественности произведения, которая, кроме того, зависит от убеждений писателя, их твердости. Литературе, по мнению Добролюбова, принадлежит служебная роль пропагандиста «естественных понятий и стремлений» человека. Но она также участвует в формировании сознания читателей. Вывод об эволюционных формах исторического прогресса, осуществляющегося в рамках количественного увеличения запаса научных знаний, для Добролюбова недостаточен. Он говорит о развитии в формах борьбы «сословий», например борьбы между трудом и капиталом в «темном царстве» русского купечества.

Добролюбов делит общие понятия и законы на «естественные», вытекающие из самой сущности дела (т. е. повседневно подтверждающиеся практикой. – Л. К.), и законы, или аксиомы мышления, установленные в какой‑нибудь системе. Он пишет, что если можно принять за аксиому мышления требование грамотности, требование не искажать действительность, то требование «совершенствования действительности» вовсе не является подобной аксиомой, а принятие этого положения художником приводит к субъективизму в искусстве.

Люди, считает Добролюбов, связаны с общественною средой, и потому если «они хотят прогнать горе ближних, а оно зависит от устройства той среды, в которой живут» они, то они должны прежде всего преобразовать среду. С изменением среды изменится сам человек и его жизнь. Добролюбов полагает, что «после периода сознавания известных идей и стремлений должен являться в обществе период их осуществления: за размышлениями и разговорами должно следовать дело». Он отмечает рост самосознания, в результате которого для большинства общества ясна стала несостоятельность порядка вещей, господствовавшего в России: общество жило ожиданием реформ. Но, выступая с этих просветительских позиций, Добролюбов не ограничивается ими: он приходит к выводу о необходимости и неизбежности формирования деятельного характера человека в России. «…Общественная среда подавляет развитие личностей, подобных Инсарову, – пишет Добролюбов, имея в виду героя романа Тургенева «Накануне», – но теперь мы можем сделать дополнение к своим словам, среда эта дошла теперь до того, что сама же и поможет явлению такого человека».

Добролюбов не склонен уповать на фактор врожденности черт в человеческом характере. Он говорит о самодурах Островского как о характерах, сформированных обстоятельствами окружающей их обстановки, а не как о злодеях по природе. Применительно к произведениям искусства Добролюбов употребляет здесь чаще не термин «среда», а термин «обстоятельства», как бы подчеркивая тем самым переход из сферы действительности в сферу искусства.

Издание материалов народного творчества для Добролюбова имело смысл только тогда, когда в нем содержались выводы о реальных чувствах, мыслях и действительном положении народа. «Нам сказки важны всего более как материалы для характеристики народа. А народ‑то и не узнаешь из сказок, изданных г. Афанасьевым… Думают ли сказочники и их слушатели о действительном существовании чудного тридесятого царства… считают ли действительностью войну царя гороха с грибами?» – писал Добролюбов.

В работах библиографического, «культурнического» направлений науки Добролюбов отмечает «совершенное отсутствие жизненного начала». Он считает плодотворными радикально‑демократические выводы Белинского о необходимости развития активности в характере русского народа. В этом отношении исследования Афанасьева, по мнению Добролюбова, ничего не давали, так как представляли собой нейтральную классификацию произведений народного творчества, лишенную какой‑либо социальной направленности.

Для Добролюбова важны произведения искусства и принципы науки, которые помогали бы народу избавиться от пассивности. Он был глубоко убежден в том, что в народе живут чувства собственного достоинства и свободы, задавленные неестественными условиями его жизни и развития. Именно поэтому, одобряя неутомимую деятельность мифологов, Добролюбов считает саму мифологическую теорию «туманной», а споры о мифической природе языка, литературы и истории – «бесплодными».

Добролюбов разрабатывает теорию народности литературы в статье «О степени участия народности в развитии русской литературы». Он выдвигает классовый принцип в решении проблемы народности литературы, говорит о социально‑классовом неравенстве в российском обществе. Для Добролюбова недостаточно «веры в народ» и «свободного» его изучения. Он стремился к коренному изменению его положения. Этим объясняются резкие оценки и приговоры Добролюбова отдельным литературным фактам и периодам. Он не жалует званием «народного» ни одного из предшествовавших деятелей русской литературы. В тесной связи с этим общим принципом оценки находятся и отрицательные выводы Добролюбова о характере сатирического направления в русской литературе, особенно в литературе XVIII в. Он полагает, что сатира должна касаться основных общественных проблем, таких, как «крепостные отношения», и «преследовать все подобные явления в самом их корне, в принципе», чего он не видел в русской сатире XVIII в. и в сатире последующих периодов ее развития.

С этой точки зрения не являются народными ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Гоголь, ни даже Кольцов. Политические стихи Беранже – идеал народности у Добролюбова. «Народность понимаем мы не только как уменье изобразить красоты природы местной, употребить мелкое выражение, подслушанное у народа, верно представить обряды, обычаи и т. п. Все это есть у Пушкина. Но чтобы быть поэтом именно народным, надо больше: надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать всем тем простым чувством, каким обладает народ. Этого Пушкину недоставало», – пишет он.

Пушкин овладел «формой русской народности», «содержание ее и для Пушкина было еще недоступно», – говорит Добролюбов.

В заметках и статьях о Пушкине – «Александр Сергеевич Пушкин» (1856), «Сочинения Пушкина» (1858), – опираясь на разыскания и публикации П.В. Анненкова, Добролюбов дает обзор жизненного и творческого пути, как он говорит, «великого национального поэта» «исключительно художественного направления», творчество которого в новых условиях имеет лишь историческое значение. В творчестве Пушкина, по утверждению Добролюбова, в формах живого русского языка отразилась русская действительность во всем ее многообразии. Творчество Пушкина, полагает критик, подчинено идее «чистой художественности», особенно в его лирике. Общественные вопросы, утверждает Добролюбов, ставились Пушкиным только в самом раннем периоде его творчества в таких стихотворениях, как «Лицинию», «Воспоминания в Царском Селе», «Наполеон на Эльбе». В основном же Пушкин не особенно заботился о выражении мысли в своих стихах, хотя в них как бы сама собой обнаруживалась «затаенная» мысль о несовершенстве окружающей действительности. Пушкин, полагает критик, – «натура неглубокая», в силу своих «эпикурейских наклонностей» и «генеалогических предрассудков» изобразил жизнь немногочисленного образованного «класса людей», а не народа. В стихах, посвященных темам поэта и поэзии, патриотизма, Пушкин, по мнению критика, сделал шаг назад, к Державину и Ломоносову. При всей «громадности поэтического таланта Пушкина» у него не было «серьезных убеждений», и это было важнейшим недостатком его поэзии. Как видно, в оценке творчества Пушкина Добролюбов исходил из социологических позиций, подчиняя свои оценки задачам активного общественного служения искусства, задачам радикальных социальных преобразований.

Тем не менее Добролюбов возлагал на литератору большие надежды: «Если бы мы думали, что литература вообще ничего не может значить в народной жизни, то мы всякое писание считали бы бесполезным и, конечно, не стали бы сами писать того, что пишем. Но мы убеждены, что при известной степени развития народа литература становится одною из сил, движущих общество. И мы не отказываемся от надежды, что и у нас в России литература когда‑нибудь получит такое значение… Мы хотим верить, что это когда‑нибудь будет».

Добролюбов ведет борьбу против светской дворянской литературы (статьи о творчестве Е.П. Ростопчиной, В.Г. Бенедиктова, Е.Ф. Розена, В.А. Соллогуба). Соллогуб для него – писатель‑«дилетант», выразитель интересов «большого света». Герой Соллогуба не имеет «ни правил, ни взглядов; он по легкомыслию готов совершить доблестный подвиг, так же как и покуситься на гнуснейшее преступление… Он почти никогда не думает, а только кричит, повторяя то, что слышал от других, и слова его никогда не сходятся с поступками».

В статье «Что такое обломовщина?» содержатся не только рассуждения «по поводу», но и этический анализ: Добролюбов занимается «более общими соображениями о содержании и значении романа». Этим задачам, по Добролюбову, соответствовал реалистический метод искусства. «Реализм вторгается повсюду, – писал Добролюбов, – жизненный реализм должен водвориться и в поэзии». В то же время и его критика соответствовала новому этапу развития русской литературы. Добролюбов – автор учения о «реальной критике».

«Реальная критика» для Добролюбова не соотнесение «должного» с получившимся, а объяснение и систематизация. А.В. Дружинин, Б.Н. Алмазов и другие исповедовали так называемую «артистическую» теорию, т. е. требовали «от писателя того, чтобы он весь век оставался круглым дураком». Для «реальной критики» «не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказал… хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни», – полагает критик.

Добролюбов советует не навязывать своего мнения читателю, так как дидактизм вреден и в критике. Аналитик не адвокат и не судья. Он выясняет: 1) объективный смысл произведения и 2) его соответствие правде жизни. «Ставши на известную точку зрения, ко

Date: 2015-11-15; view: 1190; Нарушение авторских прав