Молитва учительницы

Господь! Ты, учивший нас, прости, что я учу; что ношу звание учителя, которое ты носил на земле.

Дай мне единственную любовь — к моей школе; пусть даже ожог красоты не сможет похитить у школы мою единственную привязанность.

Учитель, сделай мое усердие постоянным, а разочарование преходящим. Вырви из моей души нечистую жажду возмездия, которая все еще смущает меня, мелочное желание протеста, которое возникает во мне, когда меня ранят. Пусть не печалит меня непонимание и не огорчает забвение тех, кого я учила.

Дай мне стать матерью больше, чем сами матери, чтобы любить и защищать, как они, то, что не плоть от плоти моей. Дай мне превратить одну из моих девочек в мой совершенный стих и оставить в ее душе мою самую проникновенную мелодию на то время, когда мои губы уже не будут петь.

Покажи мне, что твое Евангелье возможно в мое время, чтобы я не отказывалась от ежедневной и ежечасной битвы за него.

Озари мою народную школу тем же сиянием, которое расцветало над хороводом твоих босых детей.

Сделай меня сильной, несмотря на мою женскую беспомощность, беспомощность бедной женщины; дай мне презирать всякую нечистую власть, всякое насилие, если только оно совершится не по твоей воле, озаряющей мою жизнь.

Друг, будь со мною! Поддержки меня! Часто, очень часто рядом со мной не будет никого, кроме тебя. Когда мое учение станет более чистым, а моя правда — более жгучей, меня покинут светские люди; но ты, ты узнал беспредельное одиночество и беззащитность, и ты прижмешь меня тогда к своему сердцу. Только в твоем взгляде я буду искать сладость одобрения.

Дай мне простоту и дай мне глубину; избавь мой ежедневный урок от сложности и пустоты.

Дай мне оторвать глаза от ран на собственной груди, когда я вхожу в школу по утрам. Садясь за свой рабочий стол, я отброшу мои мелкие материальные заботы, мои ничтожные ежечасные страдания.

Пусть рука моя будет легкой, когда я наказываю, и нежной, когда я ласкаю. Пусть мне будет больно, когда я наказываю, чтобы знать, что я делаю это любя.

Сделай так, чтобы мою кирпичную школу я превратила в школу духа. Пусть порыв моего энтузиазма, как пламя, согреет ее бедные классы, ее пустые коридоры. Пусть мое сердце будет лучшей колонной и моя добрая воля — более чистым золотом, чем колонны и золото богатых школ.

И, наконец, напоминай мне с бледного полотна Веласкеса, что упорно учить и любить на земле — это значит прийти к последнему дню с израненной грудью, пылающей от любви.

* * *

Поэзии Мистраль присущи элементы пантеизма и анимизма, идущие от индейского восприятия мира. Но в то же время, как и вся Латинская Америка, она была католичкой — и ее отношения с Богом отразились в ее стихах. Правда, как поэт она довольно часто задает Богу «трудные» вопросы, а отношения с церковнослужителями у нее были вообще не очень простые. Когда она была в Италии, ее на аудиенцию пригласил папа римский. Рассказывают, что она воскликнула: «Зачем мне нужен этот синьор?» Папа спросил у нее: «Что я могу сделать для вас, дочь моя?» Мистраль попросила помочь индейцам, самой угнетенной расе Америки. Папа с удивлением ответил: «Разве в Америке есть еще индейцы?» Вернувшись с аудиенции, Мистраль сказала: «Я же говорила, что этот синьор мне не нужен!»

Переводчик и исследователь творчества Мистраль О. Савич пишет: «В ее стихах образы Библии, индейской и классической древности соседствуют с современными и новаторскими; слова, которые в словарях называются поэтическими или устаревшими, — со словами обиходными, разговорными, нарочито прозаическими. У нее есть собственный словарь, не совпадающий с академическими. Любому явлению жизни она способна взглянуть прямо в лицо и не боится назвать его. В совершенстве владея стихом, классическим и современным, легко находя рифмы и „опорные гласные“, на которых так часто троятся созвучия в испанской поэтической речи, она обращается со словом совершенно свободно, никогда не жертвуя смыслом ради звонкости, мыслью ради размера, образом ради ритма, а ритмом ради фокуса. В ее стихах все зависит от того, что она хочет сказать, помимо ее воли он жить не может. А точный порядок рифм в сонете ее нисколько не занимает».

Приведем еще два стихотворения Мистраль:

Молчащая любовь

В словах прямых, на точность цифр похожих,

Могла б я ненависть излить при встрече;

Но я люблю, моя любовь не может

Довериться людской туманной речи.

Ты хочешь жалобу ее услышать,

Но из таких глубин она исторгла

Свой огненный поток, что он чуть дышит,

Что он немеет, не дойдя до горла.

Я — тот сосуд, что вровень с краем налит,

Тебе ж кажусь фонтаном без движенья.

Мое молчанье целый мир печалит,

Оно страшней, чем смерти наступленье.

(Перевод О. Савича)

«Мыслитель» Родена

На руку грубую склонившись головою,

Мыслитель думает: червей добыча он;

И сам он гол, как червь, лицом к лицу с судьбою;

Он ненавидит смерть, был в красоту влюблен.

Он был влюблен в любовь весною огневою,

Но гибнет осенью от правды и тоски.

На лбу стоит печать «Ты смертен», — и ночною

Тревогой схваченный. Он в бронзе взят в тиски.

От боли мускулы сжимаются все туже,

Морщины вырезал и вел в гримасу ужас.

Как лист осенний, весь он сжался, милосердья

Не знает грозный зов… И вот ни сук горящий,

Ни лев израненный не корчатся так в чаще,

Как этот человек, чья мысль одна — о смерти.

(Перевод О. Савича)

После смерти Габриелы Мистраль Пабло Неруда сказал: «В моей стране много поэтов, много поэтов есть и во всей Америке, но трудно поверить, что может когда-нибудь еще родиться у нас поэтесса такого огромного таланта и большой души».

Геннадий Иванов

Борис Леонидович Пастернак

(1890–1960)

Мастерство поэта проявляется особенно ярко, когда он начинает заниматься переводами. Пастернак переводил много — Шекспира, Гёте, Китса, Шелли, Верлена, Рильке, Бараташвили и других грузинских классиков… В его переводах сразу бросается в глаза «зернистость», «грубость», «смачность», «крепость» языка. Это отмечают все, писавшие о переводах поэта. И его оригинальные стихи отличаются этими качествами в полной мере.

Говорят, стиль — это человек. Поэзия Пастернака — это зеркало поэта.

Борис Леонидович Пастернак родился 29 января (10 февраля по новому стилю) 1890 года в Москве, в Оружейном переулке. Отец его был известным живописцем, а мать — талантливой пианисткой. Все детство Пастернака было заполнено музыкой. «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней — Скрябина. Музыкально лепетать я стал незадолго до первого с ним знакомства… жизни вне музыки я себе не представлял», — писал впоследствии он.

Семья Пастернаков жила несколько лет в казенной квартире Училища живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой. С детства Борис видел у себя дома много знаменитых людей. В училище преподавали Поленов, Серов, Коровин, историю вел Ключевский, среди учеников в эти годы были Фальк, Машков, П. Кузнецов, Ларионов, Гончарова.

Стихи Пастернак начал писать в 1909 году, но серьезного значения им не придавал. Он окончил классическую гимназию, потом учился на философском отделении историко-филологического факультета Московского университета. Окончил его в 1913 году. Затем уехал в Германию продолжать философское образование. Скоро понял, что он совершенно чужд философской систематичности, бросил учебу в Марбурге и отправился в Италию — созерцать шедевры живописи и скульптуры.

Со своими первыми стихами Пастернак выступил в 1913 году, а уже в 1917-м выпустил книгу «Сестра моя жизнь», сразу выдвинувшую его в число крупных поэтов.

После Октябрьской революции поэт примкнул к литературной группе «Леф», возглавляемой Маяковским. Надо сказать, что Маяковский высоко ценил его.

Пастернак посвятил революции две поэмы — «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт». В 1929 году вышел его сборник «Поверх барьеров». В 1932 году — книга стихов «Второе рождение», стихи военных лет (1941–1945) составили сборник «На ранних поездах».

Исследователи пишут, что истоки поэтического стиля Пастернака — в модернистской литературе начала XX века, в эстетике импрессионизма. Ранние стихи его сложны по форме, насыщены метафорами. Образы предельно субъективны, ассоциативны. Позднее Пастернак пересмотрит свое раннее творчество и заявит, что не любит своего стиля до 1940 года. Но и в ранних его стихах чувствуются свежесть восприятия мира, глубина и искренность поэтических жестов.

На пароходе

Был утренник. Сводило челюсти,

И шелест листьев был как бред.

Синее оперенья селезня

Сверкал за Камою рассвет.

Гремели блюда у буфетчика.

Лакей зевал, сочтя судки.

В реке, на высоте подсвечника,

Кишмя кишели светляки.

Они свисали ниткой искристой

С прибрежных улиц. Било три.

Лакей салфеткой тщился выскрести

На бронзу всплывший стеарин.

Седой молвой, ползущей исстари,

Ночной былиной камыша

Под Пермь, на бризе, в быстром бисере

Фонарной ряби Кама шла.

Волной захлебываясь, на волос

От затопленья, за суда

Ныряла и светильней плавала

В лампаде камских вод звезда.

На пароходе пахло кушаньем

И лаком цинковых белил.

По Каме сумрак плыл с подслушанным,

Не пророня ни всплеска, плыл.

Держа в руке бокал, вы суженным

Зрачком следили за игрой

Обмолвок, вившихся за ужином,

Но вас не привлекал их рой.

Вы к былям звали собеседника,

К волне до вас прошедших дней,

Чтобы последнею отцединкой

Последней капли кануть в ней.

Был утренник. Сводило челюсти,

И шелест листьев был как бред.

Синее оперенья селезня

Сверкал за Камою рассвет.

И утро шло кровавой банею,

Как нефть разлившейся зари,

Гасить рожки в кают-компании

И городские фонари.

Пастернак говорил, что «поэзия останется всегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли…». Именно поэтому в его стихах так много описаний — и деревьев, и квартиры, и женской одежды, и неба, и земли, и воды, и всего чего угодно. Он все видит, любит, понимает и приглашает нас в этом поучаствовать. Для него мир всегда свеж. Как будто он только что написан масляными красками и краски еще не просохли.

Действительно, после 1940 года стихи Пастернака стали как бы другими. До этого он почти десять лет не писал, много переводил, а потом явился читателю обновленный — поздний Пастернак, который более глубок, стих его прост, прозрачен, почти классичен. А. А. Ахматова так пишет об этом:

«„Второе рождение“ заканчивает первый период лирики. Очевидно, дальше пути не было… Наступает долгий (десять лет) и мучительный антракт, когда он действительно не может написать ни одной строчки. Это уже у меня на глазах. Так и слышу его растерянную интонацию: „Что это со мной?!“ Появилась дача (Переделкино), сначала летняя, потом и зимняя. Он, в сущности, навсегда покидает город.

Там, в Подмосковье — встреча с Природой. Природа всю жизнь была его единственной полноправной Музой, его тайной собеседницей, его Невестой и Возлюбленной, его Женой и вдовой — она была ему тем же, чем была Россия Блоку. Он остался верен ей до конца, и она по-рыцарски награждала его. Удушье кончилось. В июне 1941 года, когда я приехала в Москву, он сказал мне по телефону: „Я написал девять стихотворений. Сейчас приду читать“. И пришел. Сказал: „Это только начало — я распишусь“».

Начали рождаться блистательные стихи «Сосны», «Иней», «Зазимки», «На ранних поездах», «Дрозды», «Опять весна», «Зима приближается»… А затем и знаменитая «Зимняя ночь», и не менее знаменитое стихотворение «Быть знаменитым некрасиво», и «Во всем мне хочется дойти до самой сути…»

Зимняя ночь

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Пастернак пришел к строгому и умудренному слову, к слову христианскому. Его стихи из романа «Доктор Живаго», которые теперь публикуются как цикл «Стихотворения Юрия Живаго», отражают новую грань творчества поэта. Точнее будет сказать — отражают духовный взлет Пастернака. Он слышит слова Христа:

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты.

(Гефсиманский сад)

В своей последней книге стихов «Когда разгуляется» Пастернак в стихотворении «Божий мир» (1959) с истинно христианским смиренным и радостным чувством говорит о своем приятии этого мира.

Особый разговор — это роман Пастернака «Доктор Живаго». В 1958 году за него была присуждена Нобелевская премия. Многие восприняли это как политическую акцию Запада против Советского Союза. Роман был тайно вывезен и издан в Италии. Началась травля поэта. Пастернак вынужден был отказаться от премии. Его исключили из Союза писателей. Роман в Советском Союзе опубликовали только в 1988 году.

Исследователи считают «Доктора Живаго» духовной автобиографией Бориса Пастернака, в которой он выразил свое отношение к жизни. Здесь подняты вечные темы: природа, революция, искусство, любовь, философия, история и современность. «В романе Пастернака, — писал академик Д. С. Лихачев, — сошлись все линии его творческих устремлений: к возвращению к детской простоте взгляда на окружающее, к выявлению естественности жизни, к способности литературных традиций открывать неизведанное. Сошлись заложенные в его творчестве устремления прозы к поэзии, а поэзии к прозе. В полной мере проявились и мировоззренческие основы Пастернака: его убежденность в подлинной ценности силы духа и внутренней „тайной свободы“ человека, всюду остающегося самим собой и не поддающегося тирании сильной воли — собственной или чужой. Отразилось и понимание человеческой истории как части природы, в которой человек участвует помимо своей воли, и высшей красоты действительности в художественном творчестве».

Борис Пастернак умер 30 мая 1960 года. Похоронен в Переделкино.

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Все время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,

Ее начало,

И повторял ее имен

Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок,

Цвели бы липы в них подряд

Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

Достигнутого торжества

Игра и мука —

Натянутая тетива

Тугого лука.

Геннадий Иванов

Date: 2015-11-15; view: 285; Нарушение авторских прав