М. А. Волошин

Поэт, эстет, пророк и обормот… Именно таким был этот потомок запорожских казаков и обрусевших немцев – мыслитель и патриот, большой оригинал Максимилиан Александрович Волошин. Ему суждено было стать участником последней в мире дуэли знаменитых поэтов. С неё мы и начнём.

24 ноября 1909 года московская газета „Русское слово“ сообщила: „Гумилёв резко и несправедливо отозвался об одной девушке, знакомой Волошина. Волошин подошёл к нему, дал пощёчину и спросил: „Вы поняли?“ „Да“, – ответил тот“.

Дуэль назначили в районе печально знаменитой Чёрной речки и стрелялись из пистолетов времён Пушкина.

Николая Гумилёв выстрелил первым. Промах! У Волошина – осечка. Он хотел прекратить поединок. Противник требовал продолжения дуэли. Что случилось дальше, не совсем ясно. По одной версии, вновь была осечка, по другой – Волошин выстрелил, стараясь не попасть в Гумилёва.

Причина конфликта была связана, как положено, с женщиной. Звали её Елизавета Ивановна Дмитриева, она писала стихи. После мимолётного знакомства в Париже в 1907 году, она встретилась с Гумилёвым через два года в Петербурге. Он рассказывал ей о своём путешествии в Африку, встречах со львами и крокодилами.

Она неожиданно сказала: „Не надо убивать крокодилов“. Он был ошеломлён. С этого момента, по её воспоминаниям, у них вспыхнула „молодая звонкая страсть“. Они часто встречались, он предлагал ей выйти за него замуж, но она была невестой другого. Тем не менее, они вместе отправились в Коктебель, остановились у общего знакомого Максимилиана Волошина… Как признавалась она: „Самая большая моя в жизни любовь, самая недосягаемая, это был М.А.“ – Волошин.

Дмитриева попросила Гумилёва уехать, и он просьбу её выполнил. Она осталась на несколько месяцев, позже назвав их лучшими в своей жизни. Тогда‑то и появилась загадочная поэтесса Черубина де Габриак. Такой псевдоним придумал ей Волошин.

Она посылала в только что созданный журнал „Аполлон“ стихи, как сейчас говорят, в готическом стиле, на бумаге с траурным обрезом. Письмо имело чёрную сургучную печать с девизом на латыни: „Горе побеждённым!“ Таинственная незнакомка покорила всю редакцию „Аполлона“, включая Гумилёва, и во главе с элегантным и манерным Сергеем Маковским. Она писала:

Люби меня! Я всем тебе близка.

О, уступи моей любовной порче.

Я, как Миндаль, смертельна и горька,

Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

Или:

И я умру в степях чужбины.

Не разомкну заклятый круг.

К чему так нежны кисти рук,

Так тонко имя Черубины?

Да, имя оказалось тонким, томным и чарующим. Но когда поэтесса призналась в мистификации, в редакционных кругах поползли слухи. Об отношениях Гумилёва и Дмитриевой сплетничал приятель Николая Степановича, не стесняясь в выражениях. Узнал об этом Волошин. И в мастерской художника Александра Головина, при собрании сотрудников „Аполлона“, Волошин влепил пощёчину Гумилёву точно так, как тот поучал в Коктебеле: сильно, кратко и неожиданно…

Дуэль поэтов закончилась трагически… для виртуальной Черубины. „После дуэли я была больна, почти на краю безумия, – признавалась Дмитриева. – Я перестала писать стихи, лет пять я даже почти не читала стихов, каждая ритмическая строчка причиняла мне боль. Я так и не стала поэтом: передо мной всегда стояло лицо Н.С. Гумилёва и мешало мне“.

Для двух других сторон этого любовного треугольника случившееся не отразилось на творчестве. Как с немалой долей правды писал поэт и критик Николай Оцуп, Гумилёв, „считая себя уродом… старался прослыть Дон Жуаном, бравировал, преувеличивал. Позёрство, идея, будто поэт лучше всех других мужчин для сердца женщин… – вот черты, от которых Гумилёв до конца своих дней не избавился“.

Волошин был человеком другого склада. Он любил безобидные розыгрыши, мистификации, отдавая дань и мистике, но подлинной его страстью было – познание. Он стремился проникнуть мыслью в тайны бытия: хотел понять: зачем мы на планете? каким образом достигли могущества? что происходит с нами сейчас и ожидается в будущем?

Волошин писал не многословные исследования, а стихи. Его философская поэма „Путями Каина. Трагедия материальной культуры“ начинаемся так:

В начале был мятеж,

Мятеж был против Бога,

И Бог был мятежом.

Восстание не ангела‑бунтаря Люцифера против Всевышнего, а самого Бога против себя – единственного достойного соперника! Творец создал совершенный мир и мог бы уйти на вечный покой. Но тогда бы ничего больше не происходило. А жизнь – это горение, стремление к новому, неведомому.

Лишь два пути раскрыты для существ.

Застигнутых в капканах равновесия:

Путь мятежа и путь приспособленья.

Мятеж – безумие; законы

Природы неизменны. Но в борьбе

За правду невозможного безумец

Пресуществляет самого себя.

Как выйти из‑под власти природных закономерностей? Просто: используя одни законы мироздания против других. Чтобы взлететь в воздух, как птица, человек познал и применил на практике научные знания. Земное притяжение преодолевают космические ракеты.

Такова правда невозможного. Устремлённость в неведомое, за горизонт современных знаний и свершений. В этом – предназначение человечества. Творение Бога восстаёт против ограничений, а то и против Творца! В бунте проявляется суть божественного разума.

Каждый волен выбрать такую судьбу, которой достоин. Многих устраивает стадное существование, лишь бы с минимальными трудностями и наибольшим комфортом. Техника создаёт благообильные убежища, удобный искусственный мир.

О таком земном рае мечтает большинство людей. И в этом – трагедия материальной культуры. Каин убил Авеля не из зависти, как обычно считают. Причина серьёзней: скот Авеля совершил потраву на поле Каина. Любовь к собственности оказалась сильнее любви к родному брату.

…И он убил

Кочевника, топтавшего посевы.

Так написал Волошин. Догадку его подтверждает мысль св. Августина: „Каин – основатель земного града“. Путями Каина пошли все те, у кого любовь к самим себе (добавим: и к своей собственности) доведена до презрения к Богу, к Его заветам.

По мнению Волошина, происходит „борьба между вещами и человеком: кто кому принадлежит. Если владелец не может расстаться со своей собственностью – это значит, что он только её прислужник“.

За счёт чего достигается комфорт? Богатые урывают избыток благ у трудящихся – ловкостью, обманом, силой или благодаря удаче – не столь уж важно. Присваивается то, что не добыто своим трудом, талантом творца. Есть страны, паразитирующие на обнищании других. Конфликты разрешаются нередко в жестоких внутренних и внешних войнах. Таков, можно сказать, один из законов общественной жизни.

Такова лишь одна сторона медали. Ситуация сложней и трагичней. Речь должна идти об извечном стремлении человека покорить природу. Для этого есть могучее средство – техника.

Однако биосфера не может обеспечить каждого землянина теми материальными благами, которые стали идеалом технической цивилизации (коттедж, автомобиль, компьютер, отдых на фешенебельных курортах…). Что уж говорить о ближайшем будущем, когда количество землян достигнет десяти миллиардов, а природных ресурсов будет меньше, чем теперь.

Красота природы, счастье настоящей любви (а не механического „занятия любовью“), радость познания и творчество – всё это для обывателей индустриально развитых стран отступило на дальний план. В обществе потребления

…люди выполняют роль

Пищеварительных бактерий. Здесь

Всё строится на выгоде и пользе,

На выживанье приспособленных, на силе.

Его мораль – здоровый эгоизм,

Цель бытия – процесс пищеваренья,

Мерило же культуры – чистота

Отхожих мест и ёмкость испражнений.

Именно завалы отходов и ненасытная прожорливость характерны для современной цивилизации. Видимость благополучия в технически развитых странах обеспечивается за счёт экологической эксплуатации зависимых, менее развитых (теперь в их число попала и Россия). Для этого общества требуются две главные штампованные модели: тупой исполнитель (трудящийся) и алчный потребитель – служащий, чиновник от управления, науки, искусств и прочее.

Машина победила человека:

Был нужен раб, чтоб вытирать ей пот,

Чтоб умащать промежности елеем,

Кормить углём и принимать помёт.

И стали ей тогда необходимы

Кишащий сгусток мускулов и воль,

Воспитанных в голодной дисциплине,

И жадный хам, продешевивший дух

За радости комфорта и мещанства.

„Жадные хамы“ – политики, агитаторы, идеологи, интеллектуалы, служащие – готовы принести в жертву миллионы людей „за радости комфорта и мещанства“. Таков тупик всей глобальной технической цивилизации. Трагедия культуры, лишённой духовной основы и призванной удовлетворять постоянно растущие материальные потребности ненасытных приспособленцев.

Прозрения Волошина поразительны. Он не только предвидел, но и отчасти объяснил главные конфликты XX века. О Родине писал откровенно, а то и жестоко. С горечью понимал, что лучшие качества народа – долготерпение, доверчивость, доброта – могут обернуться против него:

Враг шептал: „Развей да растопчи…

Ты отдай казну свою богатым,

Власть – холопам, силу – супостатам,

Смердам – честь, изменникам – ключи“.

Поддалась лихому подговору,

Отдалась разбойнику и вору,

Подожгла посады и хлеба,

Разорила древнее жилище

И пошла поруганной, и нищей,

И рабой последнего раба…

Это стихотворение „Святая Русь“ Волошин создал после буржуазной революции февраля 1917‑го. „Святую Русь“, писал осенью того же года, „распространяют большевики и запрещают местные исправники“.

Характерный эпизод приведён в воспоминаниях М.Д. Шульгиной. В 1921 году в турецком городе Галлиполи был организован лагерь белогвардейцев. Там на концерте артист стал читать „Святую Русь“ Волошина. В зале воцарилась напряжённая тишина. И вдруг в начале последней строфы при словах декламатора юноши‑кадеты, стоявшие рядами у эстрады, стали опускаться на колени:

Я ль в тебя посмею бросить камень?

Осужу ль страстной и буйный пламень?

В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,

След босой ноги благословляя, –

Ты – бездомная, гулящая, хмельная.

Во Христе юродивая Русь!

На последних словах, писала Шульгина, все кадеты стояли на коленях, опустив головы, и поклонились до земли.

Волошин выразил этим стихотворением нечто большее, чем впечатление от происходившего в тот момент: чувство подлинного русского патриота при виде бедствия, поразившего Отечество. И разве это – о прошлом? Нет, о второй буржуазной революции конца XX века. Именно тогда „жадный хам, продешевивший дух“ сокрушил Великую Россию‑СССР. Словно прошлое повторяется, как в кошмарном сне, и снова куражатся над Россией изменники и воры. Смута в душах людей. Великая держава без явной войны развалилась на части; национальные богатства расхищаются в угоду тем, чьи интересы и капиталы большей частью за границей:

А вслед героям и вождям

Крадётся хищник стаей жадной,

Чтоб мощь России неоглядной

Размыкать и продать врагам!

Сгноить её пшеницы груды.

Её бесчестить небеса,

Пожрать богатства, сжечь леса

И высосать моря и руды.

Возможно, таков какой‑то общий закон деградации общества: плодами героических усилий народа пользуются негодяи – самые приспособленные, увёртливые, беспринципные. Они нацелены на обогащение, на личную максимальную собственность. Они идут путём Каина. Горе обществу, продолжающему каиновое существование.

…Шутя, Волошин называл обормотами себя и литераторов, обитавших в его коктебельском доме и постоянно бормотавших ритмичные строки. У них был свой походный марш, начинавшийся: „Стройтесь в роты, обормоты“. Они дурачились, устраивали розыгрыши, весёлые импровизации, приводя в изумление чинных дачников. Одна из мистификаций, как мы уже знаем, едва не стоила ему жизни: придуманный им образ Черубины де Габриак „очерубинил“ сотрудников „Аполлона“ и стал причиной дуэли с Гумилёвым.

…Далеко не всем, даже умнейшим современникам, был понятен Максимилиан Волошин. Одному он казался снобом, эстетом (И. Бунин), другой воспринимал его с иронией (А. Бенуа). Многим напоминал он античного грека с внешностью Зевса. Своим лихим нравом он временами походил на запорожского казака. Те, кто знал его провидческие стихи, видели в нём вдохновенного мистика и пророка.

В нём всё это совмещалось совершенно естественно и гармонично. Он умел быть и настоящим обормотом – в детстве. Учился плохо, приводя в отчаяние педагогов. Это было в Москве. В Феодосии, куда они переехали, директор гимназии, просмотрев табель успеваемости Макса, представленный родительницей, вздохнул: „Сударыня, мы, конечно, вашего сына примем, но должен вас предупредить, что идиотов мы исправить не можем“. (Так ли было? Или это шутка Волошина?)

В автобиографической заметке он писал, вспоминая 1905–1912 годы: „Этапы блуждания духа: буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Рудольф Штейнер. Период больших личных переживаний романтического и мистического характера“.

Марина Цветаева, хорошо его знавшая, высказалась определённей: „Это был – скрытый мистик, то есть истый мистик, тайный ученик тайного учения о тайном“. И добавила: „Объяснять эту тайну принадлежностью к антропософии или занятиям магией – не глубоко“.

Он был предельно прост. Просторная хламида скрывала его „семь пудов мужской красоты“, как посмеивался он. Веночек из полыни на его пышных кудрях придавал ему сходство с Паном, а вовсе не с Калиостро и Сен‑Жерменом. Цветаева по‑своему объясняла природу мистицизма Волошина: „Тайновидчество поэта есть прежде всего очевидчество: внутренним оком всех времён. Очевидец всех времён есть тайновидец. И никакой тут „тайны“ нет“.

Как это понимать? То, что Максимилиан Александрович помнил о былых воплощениях своей бессмертной души? Или речь идёт о необычайной начитанности Волошина и его способности проникаться идеями, культурой „всех времён“?

Вариант ответа дают его рисунки. В них он показывал пейзажи не только как тонкий живописец, но с пониманием происхождения форм рельефа, словно мысленно погружаясь в земные недра и в бездны геологического времени. Его акварели высоко ценили геологи, с которыми он встречался: Левинсон‑Лессинг, Ферсман, Вернадский.

Марина Цветаева особо отметила: „Макс был настоящим чадом, порождением, исчадием земли“. Было в нём и другое: острое чувство патриотизма, причастности к своему народу и Отечеству, к бытию человечества в единстве прошлого, настоящего и будущего. Так личность обретает черты сверхличности, приобретая необычайную интеллектуальную, нравственную силу.

„Духовидение“ Волошина объясняется и его обширными познаниями, и его близостью к природе, а также чуткостью его поэтической художественной натуры… И чем‑то ещё действительно таинственным, а стало быть, неизречённым.

Он принадлежал к категории людей, создающих себя постоянным трудом, творчеством, верностью высоким идеалам и устремлённостью к ним. Он обладал мистическим чувством сопричастности окружающему миру – людям, культуре, природе, Богу. И странным образом из своего Дома поэта в Коктебеле он видел (как можем увидать и мы):

И на скале,

замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами

изваян профиль мой.

Таков нерукотворный памятник Волошину. В этом непостижимом соответствии образа человека и творения Природы видится нечто таинственно‑возвышенное, поистине – знак Судьбы.

Date: 2015-11-15; view: 297; Нарушение авторских прав