А. В. Сухово‑Кобылин

В 1850 году в Москве произошло убийство, оставшееся нераскрытым. Оно было уникальным, ибо определило два несопоставимых, но взаимно связанных события: трагедию несчастной женщины и появление выдающегося драматурга.

Ночью 8 ноября к начальнику московской полиции обратился А.В. Сухово‑Кобылин с заявлением о пропаже его близкой знакомой Симон‑Деманш. На следующий день один из дежурных приставов рапортовал: „За Пресненской заставой, на Ходынском поле найдено у дороги мёртвое тело женщины неизвестного звания“. Убитая была молода, красива, хорошо одета. На её горле рана, под левым глазом большой синяк, одно ребро сломано.

Это была француженка Луиза Симон‑Деманш. С ней Сухово‑Кобылин познакомился в парижском ресторане и был очарован её красотой. Посоветовал ей приехать в Россию, написал рекомендательное письмо к владелице модного ателье и дал тысячу франков на дорогу. Вскоре она устроилась там модисткой. Они встретились, и он предложил ей отправиться с ним жить (но не жениться) в его имение. Она согласилась.

Через месяц молодой повеса заскучал. Они вернулись в город. Поселился в своём доме на Страстном бульваре. Ей предоставил обширную квартиру неподалёку, на Тверской, с хорошей обстановкой, двумя горничными, поваром и кучером; был у неё свой выезд. Благодаря покровительству Сухово‑Кобылина она числилась московской купчихой.

Главными подозреваемыми в убийстве Луизы Симон‑Деманш стали её слуги, а также их барин. О нём следует сказать особо.

Александр Васильевич Сухово‑Кобылин (1817–1903) находится в родстве с династией Романовых. Его старшая сестра Елизавета, ставшая графиней Сальяс де Турнемир, более известна как писательница Евгения Тур.

В Московском университете его студенческое сочинение удостаивается золотой медали. Он побеждал на джентльменских скачках, не служил, блистал в салонах, имел немало любовниц; всерьёз изучал философию, умело вёл хозяйство в своём поместье, писал обширный научно‑философский труд (сгоревший при пожаре).

По мнению литературоведа Л.П. Гроссмана: „К Сухово‑Кобылину применимы полностью слова, сказанные Толстым о его предке Фёдоре Американце, – это был человек необыкновенный, преступный и привлекательный“. „Это был сложный, странный и до конца неразгаданный человек“.

Привлекательный? Далеко не для всех. Незаурядный – несомненно. Преступный? Не доказано. Хотя…

Обыски, проведённые на квартирах Симон‑Деманш и Сухово‑Кобылина, дали неожиданные результаты. Никаких следов кровавого преступления в её квартире не обнаружили. А у Сухово‑Кобылина во флигеле, в комнате, называемой залой, были видны многочисленные и частично стёртые или замытые кровавые пятна на стене, в сенях, на ступенях заднего крыльца.

Он объяснил их появление тем, что из соседнего помещения в комнату влетела обезглавленная поваром курица, ударившись о стену. Следы крови на заднем крыльце тоже, по его словам, от зарезанной птицы.

Следствие не сочло такое объяснение убедительным. Барина и его крепостных арестовали. Впрочем, для барина тюремное заключение было условным: он прогуливался по берегу Москвы‑реки, купался, катался на лодке, обедал и принимал гостей у себя дома.

Через две недели дворовый Ефим Егоров признался, что он вместе с другими слугами совершил злодейство. Барыня, мол, их часто обижала, бранила и била, не платила денег, вот они вместе с кучером Галактионом Козьминым её душили, били утюгом, резали складным ножом Сухово‑Кобылина. Однако на суде крестьяне отказались от своих показаний, якобы вырванных под пыткой. Квартальный надзиратель их кормил селёдкой и долго не давал пить; при допросах подтягивали на блоках к потолку, выворачивая руки. От крестьян требовали сознаться в убийстве. И поучали: надо говорить и следователям, и судьям одно и то же. А если изменят показания, то их опять сюда пришлют на новые пытки.

Вообще‑то трудно поверить, что слуги пошли на страшное злодеяние по тем причинам, о которых они говорили. Во‑первых, Симон‑Деманш не была изуверкой, следов её истязаний на телах слуг не было. Во‑вторых, слуги вовсе не бедствовали, находясь у неё на службе. В‑третьих, они ни разу не жаловались на свою хозяйку барину. Сухово‑Кобылин в суде показал: „Повар Егор Ефимов лишь оказывал ей услуги, получал вознаграждение и был доволен“.

Тем не менее крестьян признали виновными в убийстве – отчасти потому, что выбор был невелик: либо они, либо Сухово‑Кобылин. Других подозреваемых не оказалось.

Расследование, произведённое после суда, показало: осуждённых крестьян пытали. Кроме самооговора, не было никаких улик, обличающих в убийстве. По их словам на суде, они убили хозяйку в её спальне, а там не нашли следов преступления. Но на вопрос о том, не был ли убийцей их барин, они дружно отвечали категорическим отрицанием.

Дело в декабре 1852 года слушалось в Сенате. Генеральный прокурор министр юстиции В. Панин в письме Сенату признал, что на Сухово‑Кобылина падает подозрение „если не в самом убийстве, то в принятии в оном более или менее непосредственного участия, а также подозрение в подготовке людей своих принять убийство на себя“. Приговор суда был отменён. Квартального надзирателя судили и за пытки заключённых с целью вынудить ложное признание лишили прав, состояния и сослали в Сибирь.

Сухово‑Кобылина взяли под стражу. В ноябре 1854 года его освободили под надзор полиции. Как признался он позже в одной беседе: „Не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где‑нибудь в Сибири“. Говорили, возможно, сам император решил, что не следует без прямых улик осуждать знатного дворянина, оправдав его крепостных. Это было чревато серьёзными политическими последствиями. Заключительную беседу с Сухово‑Кобылиным министр юстиции провёл в его доме и сделал вывод: подозрения с помещика снять.

Итак, преступление свершилось, обвинённые оправданы, убийца не найден, дело закрыто. Но ведь кто‑то убил Луизу! Безымянный разбойник её бы ограбил, а на ней остались серьги и два золотых кольца с бриллиантами. Если сексуальный маньяк, то было бы ещё одно, а то и несколько сходных преступлений. Тело откуда‑то привезли. Значит, его внесли в сани или карету, вытащили. Должны быть соучастники, свидетели убийства или…

В ту пору Сухово‑Кобылин ухаживал за „светской львицей“ Надеждой Нарышкиной. Журналист Павел Россиев в статье, опубликованной в „Русском архиве“ (1910), привёл вариант убийства Деманш со слов родственника Сухово‑Кобылина. Якобы, когда Александр Васильевич собирался на бал к Нарышкиным, к нему в квартиру ворвалась ревнивая француженка. Бурная сцена кончилась тем, что он, не владея собой, сильно толкнул её (человек он был физически крепкий). Она ударилась головой о камин и упала замертво.

Но ведь у несчастной было перерезано горло. Неужели это сделал Сухово‑Кобылин? Или он приказал зарезать свою любовницу кому‑то из прислуги? Невероятно. Одно дело – порыв в состоянии аффекта, другое – хладнокровное убийство. И зачем оно ему? Да и что он за чудовище, если после всего этого поехал на бал?!

Подробно изложил историю Луизы Симон‑Деманш Л.П. Гроссман в книге „Преступление Сухово‑Кобылина“ (1927). У него не было сомнений: развратный и жестокий помещик‑самодур убил свою любовницу и заставил подневольных крепостных взять вину на себя. Ведь в письме, вызывая её из поместья в Москву, он намекнул на свой кастильский кинжал, вблизи которого она должна находиться.

„Великосветский донжуан, – писал Л. Гроссман, – изящно угрожающий кастильским кинжалом беззаветно любящей ещё его женщине, труп которой был вскоре брошен, по его приказу, в глухую ночь на большую дорогу“. Писатель не сомневался, что этим кинжалом была зарезана Луиза из ревности. Но такого кинжала так и не нашли. Возможно, не там искали. Он, скорее всего, не более чем аллегория предмета гордости молодого мужчины, которым он разил своих любовниц.

Слухи о загадочном убийстве быстро распространились по Москве. Высказывались разные версии. Л.Н. Толстой написал своей тётке Т.А. Ергольской 7 декабря 1850 года: „При аресте Кобылина полиция нашла письма Нарышкиной с упрёками ему, что он её бросил, и с угрозами по адресу г‑жи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрения причинами, предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиною“.

Согласно такой версии, произошло, как теперь называют, заказное убийство. Но и тут не всё сходится. Кто и как совершил преступление? Неужели этот вариант не был обдуман следователями? Скорее всего, именно кто‑то из них разгласил тайну следствия и сообщил о найденных письмах и о предполагаемых наёмных убийцах. Но почему преступников искали среди крепостных Сухово‑Кобылина, а не Нарышкиной? Не могла же она вступить в тайный сговор со слугами Симон‑Деманш и уговорить их совершить преступление. Да и какой им смысл убивать свою хозяйку?

Судя по воспоминаниям Е.М. Феоктистова, Нарышкина имела властный и решительный характер: „Она многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней необычайную прелесть, – на мой же взгляд, она не отличалась красотой: небольшого роста, рыжеватая, с неприятными чертами лица, она приковывала к себе внимание главным образом какою‑то своеобразной грацией, остроумною болтовнёй и той самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым „львицам““.

Сухово‑Кобылину он дал и вовсе уничтожающую характеристику: „Его натура, – грубая, нахальная, нисколько не смягчённая образованием; этот господин, превосходно говоривший по‑французски, усвоивший себе джентльменские манеры, старавшийся казаться истым парижанином, был, в сущности, по своим инстинктам, жестоким дикарём, не останавливающимся ни перед какими злоупотреблениями крепостного права: дворня его трепетала“.

То, что Сухово‑Кобылин был крепостником, и не из либералов, вряд ли можно оспорить. Но мог ли он убить свою любовницу? Ведь она готова была уехать в Париж, о чём ему писала незадолго до смерти. Неужели он мог убить её под воздействием чар Нарышкиной? Невероятно. Он был волевым и самостоятельно мыслящим человеком. Это доказывают созданные им три великолепные пьесы. А вот как описал он в августе 1856 года московские торжества по случаю коронации Александра II:

„В 2 часа началось шествие. Жандармы, лакеи, конвой. Азиаты, казаки линейные, атаманские; депутации: черкезы, бухарцы, киргизы, грузины… Рядом за этими вольными народами, за этими крепкими натурами, энергичными лицами тащились бесшляпные, гладкорожие, жирные, подловатые, изнеженно‑гнилые русские дворяне…

Четыре кареты были нагружены Государственным Советом и министрами. Сколько в этих четырёх золочёных ящиках было соединено грязи, гнили, подлости и совершённых, и имеющих быть совершёнными интриг“. По его словам, после этого шествия следовало бы использовать кислоту и курения „для очищения заражаемого воздуха“.

Мог ли человек, написавший это в своём дневнике (не для других), поддаться на уговоры ревнивой женщины и приказать своим крепостным совершить убийство? А о его отношении к Симон‑Деманш свидетельствует такая дневниковая запись от 28 ноября 1855 года, после успешной премьеры его пьесы „Свадьба Кречинского“:

„Я ускользнул из ложи, как человек, сделавший хороший выстрел, в коридор. Услышал целый гром рукоплесканий. Я прижал ближе к груди портрет Луизы – и махнул рукой на рукоплескания и публику“. И ещё одна запись: „Странная Судьба. Или она слепая, или в ней высокий, сокрытый от нас разум… Веди меня, великий слепец Судьба. Но в твоём сообществе жутко. Утром был с А. на могиле моей бедной Луизы“.

Незадолго до преступления он попал в нелёгкую ситуацию из‑за своих любовных похождений. Нарышкина забеременела от него, оставаясь в браке с другим. Симон‑Деманш угрожала отъездом в Париж. Терять её Сухово‑Кобылин не хотел, хотя и продолжал встречаться с Нарышкиной. От неё ему тоже пришлось терпеть скандалы за продолжающуюся связь с Симон‑Деманш.

Так что же всё‑таки произошло? Наиболее вероятна, мне кажется, такая версия. В тот роковой вечер Луиза Симон‑Деманш решила навестить своего неверного любовника и покровителя. Возможно, она предполагала встретить там ненавистную соперницу – Нарышкину. Но не исключено, что их встреча произошла случайно. Луиза вне себя от гнева устроила скандал.

Взбешённый Сухово‑Кобылин резко толкнул её. Она ударилась головой о камин и, потеряв сознание, упала на пол. Он в истерике выбежал из комнаты (возможно, крича слугам: „Уберите её!“). Нарышкина, видя, что соперница жива, приказала вошедшим слугам убить её или сделала это раньше собственноручно, находясь в состоянии аффекта. Она могла пригрозить крепостным в случае непослушания каторгой и обвинением в убийстве.

Несчастную Луизу могли сначала душить подушкой. „Для верности“ Егоров перерезал ей горло, полагая, что она уже мертва. Брызнула кровь. Тело вытащили через заднее крыльцо (поэтому там остались потёки крови), погрузили в повозку и увезли. Сухово‑Кобылину Нарышкина могла сказать, что слуги увезли Симон‑Деманш домой. А им объяснила, как вести себя на следствии: ничего, мол, не знаем, не видели и не слышали.

Странно, что предположение о возможном участии Нарышкиной в преступлении ни следствие, ни суд не рассматривали, её по данному делу не допрашивали. В начале декабря 1850 года она уехала (сбежала?) в Париж. Спустя несколько месяцев родила там дочку, которую Сухово‑Кобылин позже признал своей. В Россию Надежда Нарышкина не вернулась.

Не исключено, что при расследовании приведённая выше картина убийства была восстановлена. Крепостным приказали не говорить правду под угрозой каторги, а участие в преступлении Нарышкиной скрыли. От тех чиновников, которые слишком много знали, Сухово‑Кобылину пришлось откупаться, и недёшево.

Эта версия представляется наиболее вероятной.

После гибели Луизы Симон‑Деманш ему суждено было прожить более полувека, быть свидетелем триумфального успеха комедии „Свадьба Кречинского“, написанной им в период следствия, увидеть на сцене две другие свои пьесы – „Дело“ и „Смерть Тарелкина“, стать в результате классиком русской драматургии. В отрочестве и юности он был современником Пушкина и собеседником Гоголя; в старости стал почётным академиком Петербургской АН вместе с Максимом Горьким.

Судьба его необычайна. „Мы знаем теперь, – писал Леонид Гроссман, – что искусство этого замечательного мастера сцены питалось его необычайным личным опытом, а его жизненный образ, по напряжённости и размаху своего трагизма, превосходит самые жуткие маски созданной им трилогии“.

Благодаря убийству невинной жертвы, подследственный, а вероятно – невольный соучастник преступления, пройдя судебные мытарства, обрёл вдохновение и написал бессмертные комедии, проникнутые горечью и сарказмом.

Date: 2015-11-15; view: 274; Нарушение авторских прав