Тепло и холод

Гаттерас и Джонсон с беспокойством поджидали товарищей. Охотники очень обрадовались, добравшись, наконец, до теплого уютного уголка. Вечером температура сильно понизилась, и термометр показывал ‑23°F (‑31°C).

Измученные, полузамерзшие охотники совсем выбились из сил. К счастью, печи работали исправно, и плита была растоплена. Доктор преобразился в повара и нажарил несколько котлет из моржового мяса. В девять часов вечера все пятеро уселись за сытный ужин.

– Ей‑богу, – сказал Бэлл, – пусть меня назовут эскимосом, – но должен признаться, что еда – важное дело во время полярной зимовки. Если попал тебе порядочный кусок, уписывай за обе щеки!

У всех рты были набиты и никто не мог сразу же ответить Бэллу. Но доктор кивнул в знак согласия.

Моржовые котлеты оказались превосходными. Правда, их никто не хвалил, но их живо истребили, а это равносильно одобрению.

За десертом доктор, по своему обыкновению, приготовил кофе. Клоубонни никому не позволял варить этот превосходный напиток, приготовлял его тут же на столе в кофейнике на спиртовке и подавал кипящим. Если кофе не обжигал ему языка, доктор не удостаивал проглотить свою порцию. В этот вечер он пил такой горячий кофе, что никто не мог ему подражать.

– Да вы сожжете себе рот, доктор, – сказал Альтамонт.

– Никогда, – ответил он.

– Что у вас, небо луженое, что ли? – спросил Джонсон.

– Ничуть, друзья мои. Советую вам брать пример с меня. Некоторые люди, в том числе и я, пьют кофе температурой в сто тридцать один градус (+55°C).

– Сто тридцать один градус! – воскликнул Альтамонт. – Да ведь даже рука не выдержит такой температуры!

– Разумеется, Альтамонт, потому что рука выносит температуру не выше пятидесяти градусов. Но небо и язык менее чувствительны и выносят то, чего не может выдержать рука.

– Вы меня удивляете, – сказал Альтамонт.

– Что ж, я постараюсь вас убедить.

Доктор взял термометр, погрузил его в горячий кофе, подождал, пока ртуть понизилась до пятидесяти пяти градусов, и затем с видимым удовольствием выпил живительный напиток.

Бэлл хотел было последовать примеру доктора, но обжег себе язык и завопил не своим голосом.

– Это от непривычки, – улыбнулся Клоубонни.

– Не скажете ли вы, доктор, – спросил Альтамонт, – какую температуру может выдержать человек?

– Охотно, – отвечал доктор. – Были произведены соответствующие опыты, надо сказать, весьма любопытные. Могу привести несколько замечательных фактов. Они вам докажут, что можно ко всему привыкнуть, даже к температуре, при которой жарится бифштекс. Известно, что девушки, работавшие в общественной пекарне города Ларошфуко во Франции, в течение десяти минут оставались в печи, накаленной до трехсот градусов (+132°C), то есть температура была на восемьдесят восемь градусов выше точки кипения воды. Вокруг них жарились в печи яблоки и говядина.

– Вот так девушки! – воскликнул Альтамонт.

– А вот вам другой, не подлежащий сомнению факт. Восемь наших соотечественников – Фордайс, Банкс, Соландер, Благдин, Хом, Нус, лорд Сифорт и капитан Филипс – выдержали в тысяча семьсот семьдесят четвертом году температуру в двести девяносто пять градусов (+128°C) в печи, где в это время жарился ростбиф и варились яйца.

– И это были англичане? – не без гордости спросил Бэлл.

– Да, Бэлл, англичане, – ответил доктор.

– О, американцы сделали бы и почище того, – заявил Альтамонт.

– Они изжарились бы, – засмеялся Клоубонни.

– А почему бы и нет? – возразил американец.

– Во всяком случае, сделать этого они не пытались, поэтому я ограничусь своими соотечественниками. Упомяну еще об одном факте, который кажется прямо невероятным, но свидетелей его нельзя заподозрить во лжи. Герцог Рагузский и доктор Юнг, француз и австриец, своими глазами видели, как один турок окунулся в ванну, температура которой достигала ста семидесяти градусов (+78°C).

– Мне кажется, – заметил Джонсон, – что это далеко не так замечательно, как то, что делали служанки общественной пекарни и наши соотечественники.

– Простите, – сказал доктор, – но одно дело выдерживать горячий воздух, а другое – погружаться в горячую воду. Горячий воздух производит испарину, предохраняющую тело от ожога, а в горячей воде мы не потеем, следовательно, обжигаемся. Поэтому для ванн рекомендуется температура не выше ста семи градусов (+42°C). Видно, у этого турка был какой‑то необыкновенный организм, раз он мог выдерживать такую высокую температуру.

– Скажите, доктор, – спросил Джонсон, – какая вообще температура у животных?

– У различных классов животных различная температура, – ответил Клоубонни. – Так, самая высокая температура наблюдается у птиц, в особенности у кур и уток. Температура их тела превышает сто десять градусов (+43°C), в то время как у филина она не выше ста четырех (+40°C). Затем идут млекопитающие и люди; температура тела англичан в среднем – сто один градус (+37°C).

– Я уверен, что Альтамонт и здесь будет доказывать превосходство американцев, – засмеялся Джонсон.

– Да, среди нас есть люди очень горячие, – сказал Альтамонт, – но так как мне не приходилось измерять им температуру ни подмышкой, ни во рту, то я боюсь что‑нибудь утверждать.

– Люди, принадлежащие к различным расам, – продолжал доктор, – не обнаруживают значительной разницы в температуре, если находятся в одинаковых условиях, причем характер пищи не играет особой роли. Могу вам даже сказать, что температура человеческого тела под экватором и на полюсе одна и та же.

– Следовательно, – спросил Альтамонт, – теплота нашего тела одинакова как здесь, так и в Англии?

– Почти одинакова, – ответил доктор. – Что касается других млекопитающих, то их температура вообще несколько выше температуры человека. Ближе всех в этом отношении стоят к человеку лошадь, заяц, слон, дельфин и тигр; кошка, белка, крыса, пантера, овца, бык, собака, обезьяна, козел, коза обладают температурой в сто три градуса, но свинья всех их превосходит, ибо ее температура даже выше ста четырех градусов (+40°C).

– Это прямо обидно для людей, – заметил Альтамонт.

– Затем идут земноводные и рыбы, температура которых изменяется в зависимости от температуры воды. Температура змеи – всего восемьдесят шесть градусов (+30°C), лягушки – семьдесят (+25°C); акула обладает примерно такой же температурой, как лягушка. Наконец, насекомые, по‑видимому, имеют ту же температуру, что окружающие их воздух или вода.

– Все это прекрасно, – вдруг заговорил Гаттерас, до сих пор не принимавший участия в беседе, – и я очень благодарен доктору, который охотно делится с нами своими познаниями. Но мы так долго говорим о высокой температуре, что можно подумать, будто нам предстоит переносить палящую жару. Мне кажется, более уместно было бы поговорить о холоде и назвать самую низкую температуру, какая до сих пор наблюдалась.

– Вот это дело, – заметил Джонсон.

– Извольте, – отвечал Клоубонни. – Могу вам и об этом рассказать.

– Еще бы! – воскликнул Джонсон. – Вам и книги в руки!

– Друзья мои, я знаю только то, чему научился от других, и когда я вам расскажу, вы будете знать не меньше моего. Итак, вот что я могу вам сказать относительно холодов и морозов, наблюдавшихся в Европе. Насчитывают немало памятных зим; по‑видимому, самые суровые из них повторяются через каждые сорок один год, период, совпадающий с периодом появления наибольшего числа солнечных пятен. Упомяну о зиме тысяча триста шестьдесят четвертого года, когда Рона замерзла до самого Арля; о зиме тысяча четыреста восьмого года, когда Дунай был скован льдом от истоков до устья и волки переходили по льду Каттегат; о зиме тысяча пятьсот девятого года, когда Адриатическое и Средиземное моря замерзали в районах Венеции, Сета и Марселя, а Балтийское море десятого апреля еще не было свободно ото льдов; о зиме тысяча шестьсот восьмого года, когда в Англии погиб весь скот; о зиме тысяча семьсот восемьдесят девятого года, когда Темза замерзла до самого Грейвсенда, на шесть лье ниже Лондона; о зиме тысяча восемьсот тринадцатого года, о которой французы сохранили такие ужасные воспоминания, и, наконец, о зиме тысяча восемьсот двадцать девятого года, самой ранней и вместе с тем самой продолжительной из всех зим девятнадцатого столетия. Так обстоит дело в Европе.

– Но здесь, за полярным кругом, до какого градуса опускается температура? – спросил Альтамонт.

– Черт возьми, – сказал доктор, – кажется, нам пришлось испытать самые большие морозы, когда‑либо наблюдавшиеся на земле, так как спиртовой термометр однажды показывал минус семьдесят два градуса (‑58°C). Если не ошибаюсь, до настоящего времени полярным путешественникам приходилось наблюдать на острове Мелвилла минус шестьдесят один градус, в порту Феликса – минус шестьдесят пять и в форте Упования – минус семьдесят (‑56,7°C).

– Да, – вырвалось у Гаттераса, – нас очень некстати задержала суровая зима.

– Задержала зима? – переспросил Альтамонт, пристально глядя на капитана.

– На пути к западу, – поспешил добавить доктор.

– Таким образом, – продолжал Альтамонт, возвращаясь к прерванному разговору, – человек может выдерживать температуру в диапазоне примерно двухсот градусов?

– Да, – сказал доктор. – На открытом воздухе термометр, защищенный от действия отраженных лучей, никогда не поднимается выше ста тридцати пяти градусов (+57°C), а при самой жестокой стуже не опускается ниже семидесяти двух (‑58°C). Таким образом, друзья мои, мы можем приспособиться к любой температуре.

– А что, если солнце вдруг погаснет, – спросил Джонсон, – уж, наверно, земля живо замерзнет?

– Солнце не погаснет, – ответил доктор, – а если бы даже и погасло, то, по всем вероятиям, температура не опустилась бы ниже указанных мною пределов.

– Вот это любопытно!

– Вы знаете, в прежнее время ученые предполагали, что в космическом пространстве за пределами земной атмосферы царит мороз в несколько тысяч градусов; эти цифры пришлось, однако, значительно снизить после опытов французского ученого Фурье. Он доказал, что если бы в космическом пространстве, в котором несется Земля, царил такой страшный холод, то на полюсах было бы гораздо холоднее, чем теперь, и между дневной и ночной температурой существовала бы огромная разница. Из этого следует, что на расстоянии нескольких миллионов миль от Земли не холоднее, чем в арктических странах.

– Скажите, доктор, – спросил Альтамонт, – правда ли, что температура Америки ниже температуры других стран?

– Без сомнения, но, пожалуйста, не вздумайте этим гордиться, – улыбнулся доктор.

– Чем же это объясняют?

– До сих пор еще не находят удовлетворительного объяснения. Так, Галлей предполагал, что некогда Землю задела проносившаяся мимо комета, причем от толчка сместилась земная ось, а тем самым и полюса. По его мнению. Северный полюс, некогда находившийся в Гудзоновом заливе, переместился к востоку, и область, где раньше находился полюс, до настоящего времени сохранила более низкую температуру, несмотря на то, что ее много веков обогревает солнце.

– Но вы не принимаете этой гипотезы?

– Ни на минуту, потому что если она оправдывается по отношению к восточному побережью Америки, то совершенно несостоятельна в отношении ее западного побережья, температура которого значительно выше. Нет, необходимо допустить существование изотермических поясов, независимых от параллелей, вот и все!

– Не правда ли, доктор, – сказал Джонсон, – очень приятно разговаривать о морозе, сидя в теплом помещении.

– Правильно, старина! Мы даже можем наши теории подтвердить на практике. Полярные страны – это гигантская лаборатория, где можно производить интересные опыты над использованием низких температур. Только надо соблюдать осторожность и быть благоразумным: если какая‑нибудь часть тела начинает у вас замерзать, скорее трите ее снегом, чтобы восстановить кровообращение. Да и когда сидите у огня, будьте осторожнее, потому что можно незаметно получить сильные ожоги рук или ног. В таком случае потребовалась бы ампутация, а между тем мы не должны оставлять ни малейшей частицы своего тела в полярных странах. А теперь, друзья мои, недурно будет отдохнуть несколько часов.

– Охотно, – откликнулись товарищи доктора.

– Кто сегодня дежурит у печи?

– Я, – отвечал Бэлл.

– Так смотрите же, чтобы огонь в печи не погас, потому что сегодня дьявольский мороз.

– Не беспокойтесь, доктор! Мороз‑то мороз, а вот поглядите, все небо в огне.

– Да, – сказал доктор, подходя к окну, – чудесное северное сияние! Какое великолепное зрелище! Не могу вдоволь на него наглядеться.

Доктор всегда восхищался этим метеорологическим явлением, на которое его товарищи не обращали особенного внимания. Он заметил, что северному сиянию всякий раз предшествуют возмущения магнитной стрелки, и по этому вопросу уже подготовлял статью для «Книги погоды».

Бэлл сел дежурить у печки, а его товарищи улеглись на койки и вскоре заснули крепким сном.