А разве это не так? Разве не русские, т. е. великоросские писатели, поэты, ученые, создали русский литературный язык?

Вы правы отчасти. ЛИТЕРАТУРНЫЙ РУССКИЙ (ОБЩЕРУССКИЙ) ЯЗЫК БЫЛ СОЗДАН УЧЕНЫМИ И ЛИТЕРАТОРАМИ ЕСТЕСТВЕННЫМ ПУТЕМ В ТЕЧЕНИЕ СТОЛЕТИЙ ИЗ СМЕСИ МАЛОРУССКОГО, ВЕЛИКОРУССКОГО И БЕЛОРУССКОГО НАРЕЧИЙ, С ИСПОЛЬЗОВАНИЕМ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО. ПРИЧЕМ ОСНОВУ РУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА СОСТАВЛЯЕТ ВСЕ-ТАКИ МАЛОРУССКОЕ НАРЕЧИЕ.

Как на мой взгляд, то это совершенно неожиданное и, по-моему, странное утверждение! Русская культура создавалась в Москве и Питере. Отчасти в Киеве. Как при этом малорусское наречие могло стать основой русского литературного языка?

Я понимаю ваше удивление. Но дело в том, что ее основы все-таки были заложены малорусскими учеными и писателями. Давайте начнем с того, что первые русские школьные учебники были написаны ранее упоминавшимися мною церковными братствами Малой Руси, возникшими в качестве реакции на польскую культурно-религиозную экспансию и политику ассимиляции.

Я хочу отметить тот факт, что процесс распространения грамотности на территории Великой Руси начался с первой «славянской» грамматики, которая была написана малороссом с Подолья Мелетием Смотрицким, а затем ее перепечатали в Москве и ввели в качестве учебника во всех школах России. На ее основе шло преподавание аж до конца XVIII века! Именно по ней учились, к примеру, Григорий Сковорода (записанный позднее «свидомыми» в украинские философы) и Михайло Ломоносов. Неужели, если бы тогда язык Малой Руси сильно отличался от языка Великой Руси, грамматика, написанная на крайнем западе Малороссии, была бы востребована в Москве?

Как писал Трубецкой, «уже при Никоне киевская редакция церковнославянского языка вытеснила московскую в богослужебных книгах. Позднее то же вытеснение московской редакции редакцией киевской наблюдается и в других видах литературы, так что тем церковнославянским языком, который послужил основанием для «славяно-российского» литературного языка Петровской и послепетровской эпохи, является именно церковнославянский язык киевской редакции»[86].

Как бы это ни звучало сейчас странно, но унифицированный, официальный язык московской Руси создавался выпускниками Киево-Могилянской академии: Епифанием Славинецким, Семионом Полоцким, Арсением Сатановским и др. Славинецкий был назначен «справщиком», т. е. исправителем церковных книг. Полоцкий был воспитателем царевича Федора Алексеевича и имел очень большое влияние в Москве.

Как писал в 1927 году в своей работе «Общеславянский элемент в русской культуре» Трубецкой, «когда в XVII в. церковнославянский язык московской редакции был вытеснен общерусским церковнославянским языком, сложившимся на основе западнорусской (киевской) традиции, стали происходить изменения и в разговорном языке высших классов русского общества. В язык этот стали проникать элементы западнорусского светского языка, причем особенно много этих элементов было, конечно, в разговорном языке западнически настроенных людей. При Петре I эти люди стали играть руководящую роль, а вместе с ними продолжали выдвигаться и коренные киевляне и западнорусы. В связи с этим в словарь разговорного языка высших классов (а через него и в словарь светско-литературного и канцелярского языка) влилась мощная струя элементов западнорусского светско-делового языка, который, однако, сам вскоре прекратил свое существование»[87].

То, что русский литературный язык создавался на начальном этапе усилиями, как правило, малорусов, не было секретом для украинофилов XIX века. Вот что писал по этому поводу Пантелеймон Кулиш в одном из своих писем: «Мы обогатили московскую речь словами, которых при их темноте научной у москалей не было. Теперь надо взять свое обратно с лихвой, не обращая внимания на то, что хозяйствовал на нашем добре Пушкин и другие»[88].

Вот о чем умалчивают «свидоми»! Не дай бог, если кто-то из их паствы узнает, что основу русского, а точнее общерусского, литературного языка заложили малорусы, используя в качестве материала для него малорусское и великорусское наречия, а также киевскую редакцию церковнославянского, что именно из их творческого наследия гений Ломоносова, а затем Пушкина продолжил создание языка великой науки и литературы мирового масштаба! Кому тогда будет нужна их «литературна мова», сконструированная их галицийскими идейными предшественниками и систематизированная большевистским режимом? Зачем, для чего вообще надо было создавать из смеси галицийского поднаречия и польских заимствований некоего лингвистического мутанта? Ведь то, что слепили «свидоми» в конце XIX века в Галиции, по своей сути стоит ближе к чешско-польской языковой группе, а не шевченковскому малорусскому наречию. Об этом как раз и предупреждал Нечуй-Левицкий.

Вы хотите сказать, что по своей конструкции тот литературный украинский язык, который сейчас преподают в украинских школах, входит в западнославянскую, а не восточнославянскую языковую группу?

Да. Именно это я и хочу сказать. Современный украинский литературный язык не имеет связи с древней языковой традицией юго-западной Руси и фактически из-за своей искусственности, неестественной эклектичности зависает в воздухе. Он лишен той удивительной глубины смысловых и звуковых оттенков, которые возникают в русском литературном языке благодаря органическому слиянию в нем малорусских, великорусских, белорусских наречий и церковнославянского языка, уходящего своими корнями к концу эпохи праславянского единства! Думаю, что по этой причине современный украинский литературный язык отторгается духовно-психологической организацией малоруса как нечто инородное, неудобное, ограничивающее, выхолащивающее. Именно поэтому современная литература независимой Украины – это не только бесплодные потуги кучки бездарностей, ориентированных на политическую конъюнктуру, но и желание создать нечто сложное и утонченное без соответствующего инструмента. Для нас, малорусов, «украинский литературный язык», сконструированный в конце позапрошлого века поляками и галицийцами, нечто вроде эсперанто. С его помощью можно поддерживать коммуникативный процесс на уровне канцелярского делопроизводства, но он не предназначен для передачи всего спектра оттенков нашего крайне сложного духовного и интеллектуального мира. Этим привнесенным извне, искусственным языком мы сами себя ограничиваем, толкаем на путь духовной и интеллектуальной деградации. Отсюда наша неумолимая тяга к русскому языку и русской культуре, ломающая все барьеры, создаваемые украинским государством.

Вот что писал тот же Трубецкой, размышляя о возможном, наиболее оптимальном и естественном пути создания литературного языка на основании сугубо малорусского наречия: «В своем церковнославянском элементе русский литературный язык принадлежит украинцам даже больше, чем великорусам, и естественный путь для создания нового украинского литературного языка должен был бы заключаться в примыкании к уже существующему русскому литературному языку, в тщательном сохранении церковнославянской стихии этого языка одновременно с заменой его средневеликорусской стихии малорусской. Однако тот украинско-литературный язык, который получился бы при следовании по этому естественному пути, разумеется, оказался бы очень похожим на русский: ведь слова церковнославянского происхождения в русском литературном языке составляют чуть ли не половину всего словарного запаса, а многие из средневеликорусских слов, вошедших в этот язык, отличаются от соответствующих малорусских очень мало. Это близкое сходство естественно созданного украинского литературного языка с русским само по себе было бы тоже совершенно естественно, ибо и соответствующие народные языки – великорусский и малорусский – близкородственны и похожи друг на друга. Но те украинские интеллигенты, которые ратовали за создание самостоятельного украинского литературного языка, именно этого естественного сходства с русским литературным языком и не желали. Поэтому они отказались от единственного естественного пути к созданию своего литературного языка, всецело порвали не только с русской, но и с церковнославянской литературно-языковой традицией и решили создать литературный язык исключительно на основе народного говора, при этом так, чтобы этот язык как можно менее походил на русский. Как и следовало ожидать, это предприятие в таком виде оказалось неосуществимым: словарь народного языка был недостаточен для выражения всех оттенков мысли, необходимых для языка литературного, а синтаксический строй народной речи слишком неуклюж, для того чтобы удовлетворить хотя бы элементарным требованиям литературной стилистики. Но по необходимости приходилось примкнуть к какой-нибудь уже существующей и хорошо отделанной литературно-языковой традиции. А так как к русской литературно-языковой традиции примыкать ни за что не хотели, то оставалось только примкнуть к традиции польского литературного языка. И действительно, современный украинский литературный язык, поскольку он употребляется вне того народнического литературного жанра, о котором говорилось выше, настолько переполнен полонизмами, что производит впечатление просто польского языка, слегка сдобренного малорусским элементом и втиснутого в малорусский грамматический строй. Благодаря этому особому направлению в создании и развитии украинского литературного языка – направлению не только противоестественному, но и противоречащему основной тенденции истории Украины, состоявшей всегда в обороне и борьбе против ополячения, – современный украинский литературный язык должен быть отнесен к литературным языкам западнославянской (чешско-польской) традиции»[89].

Таким образом, я еще раз повторю простой, но очень важный вывод, вытекающий из истории создания «риднойи мовы»: тот литературный язык, который был создан «свидомыми» поляками и галицийцами в конце XIX – начале XX века, создавался не для удовлетворения каких-то культуростроительных потребностей малорусского народа, а для политического сепарирования Малой Руси. Его создание было совершенно не нужным, так как на тот момент уже существовал общерусский литературный язык, на котором была создана великая общерусская культура.

Вот что писал о малорусском и великорусском наречиях еще один украинофил, ректор Киевского университета Михаил Максимович: «Малороссийское и Великороссийское наречие, или, говоря полнее и точнее, Южнорусский и Северорусский языки – родные братья, сыновья одной русской речи… должны быть непременно вместе, в одной системе»[90]. Естественно, что в системе русского (общерусского) литературного языка.

Я опять приведу отрывок из письма, глухо нелюбимого «свидомыми» Пантелеймона Кулиша, который в 1892 году написал строки, которые могут вызвать приступы тупой злобы у любого из украинствующих сектантов, включая и недоделанных оранжоидов.

«Любимая внучка, сизокрылая голубка! Не о чем было писать к Тебе. Чем я живу и дышу, то Тебе безразлично, как патриотке украинской, мой вон патриотизм начинается с Олега и Святослава, захватывает клязьимщину и Московию с новгородчиной, выбивается из-под монгольского ига, помогает нам вырваться из-под иезуитской Польши, овладевает вместе с царской ратью «пучиной крови нашей» Крымом, освобождает нас из-под ляхо-татарского выродка – казачества, и достойного чада его – гайдаматчины, а войдя, при свете царских школ, в океан всемирной науки, восстанавливает Бояновскую древнерусь на свалках кобзарских дум и живого слова народного. Тем временем эта древнерусь породила уже «новое в народ их слово», слово пушкинское, и оно дало нам силу подняться выше простолюдной песни и повести. Не угасала пушкинская новорусь нашего древнерусского, Бояновского духа, а воскресила его. По своей русской природе она нам не враждебна – не то она, что польскость: ибо ее родили наши же древнерусские умы, те, которые, потеряв «мать всех русских городов», собрали вместе, которую смогли, русскую землю под ее чада»[91].

Вы понимаете, о чем писал старик Кулиш? О том, что общерусский литературный язык – это язык простого малоруса в не меньшей мере, чем великоруса, что, вынутый, грубо говоря, из селянского навоза и поднятый на высоту лучших образцов мировой поэзии и литературы, доведен он был до совершенства наиболее гениальными сынами Руси!

А вот что было сказано по этому поводу профессором Будиловичем в феврале 1907 г. на собрании Славянского благотворительного общества в Санкт-Петербурге: «Наш нынешний литературный язык не может быть назван великорусским ни по своему происхождению, ни по составу и строю, ни, наконец, по своим культурным задачам. Наоборот, язык Ломоносова должен быть с полным правом признаваем языком общерусским, подобно тому, как на Западе язык Данте признается общеитальянским, Лютера – общенемецким, Кальвина и Мольера – общефранцузским и т. д. Если же кто пожелал бы на основании акающего выговора неударенных «о» и некоторых других звуковых особенностей признавать наш литературный язык великорусским… то с не меньшим правом он мог бы признавать литературные языки итальянский – тосканским, испанский – кастильским, французский – иль-де-франсским, немецкий – верхнесаксонским и т. п.»[92].

Идем далее.

Реформы Петра I в области культуры в значительной степени осуществились в рамках идей/идеологии малорусских ученых, покинувших для этого Киев и переехавших в Москву. Именно киевляне стали в России руководителями церковного управления и просвещения: галичанин Стефан Яворской был «местоблюстителем» патриаршего престола (заместителем патриарха) и президентом Святейшего синода; Гавриил Бужинский был «Петра Великого дел славный проповедник», а также до 1726 года занимал должность протектора всех подведомственных синоду школ и типографий, редактировал книги и документы, контролировал издание книг в Петербурге, Москве и городах Малороссии; волынянин Феофилакт Лопатинский был ректором Московской академии, а затем епископом в Твери (был момент, когда вообще всеми Российскими епископатами руководили малорусы). Но наиболее значительной фигурой из них был советник Петра, архиепископ Новгородский (в прошлом ректор Киево-Могилянской академии) Феофан Прокопович. Дар непревзойденного интригана сочетался в этом человеке с глубокой образованностью и острым умом. Его влияние в те времена на науку и просвещение России было колоссальным! Феофан вошел в историю XVIII века как автор многочисленных речей, проповедей, политических трактатов, как переводчик, теоретик литературы, комментатор. Прокопович сыграл важную роль в создании Академии наук, возглавлял кружок, в который входили Татищев, Кантемир, Брюс и другие деятели русской культуры того времени.

Не меньшее значение для России имели малорусские ученые, врачи, литераторы, философы, религиозные деятели и после эпохи Петра. Фактически именно они все вместе заложили основы общерусской науки и культуры.

Знаете, как этих людей характеризуют сейчас украинские школьные учебники по истории Украины? Как «предателей», которые предали Украину и украинскую культуру за высокие должности в Москве. Представляете? Людей, внесших огромный вклад в фундамент общерусской науки, искусства, языка (на котором впоследствии писали Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский и многие другие писатели и поэты мирового масштаба), обвинили в том, что они «предали» «Украйину», про существование которой они, к тому же, знать не знали и ведать не ведали! Для нас это звучит смешно, а что у детей в головах остается после таких учебников?

Далее.

В Великороссии существовала богатая поэтическая традиция, но традиция устная, письменных поэтических произведений было крайне мало. Слагалась эта поэзия на великорусском наречии с небольшой примесью церковнославянских слов, стихосложение было не силлабическое и не тоническое, а основывалось на принципах великорусской народной песни.

В Западной же Руси сложилась иная, чисто книжная поэтическая традиция, исходящая из польской, и потому основанная на силлабическом стихосложении и на употреблении рифмы. Писались эти «вирши» в Малой Руси как на малорусском наречии (русско-польском жаргоне), который в Западной Руси служил разговорным и деловым языком высших классов русского общества, так и на языке церковнославянском.

Так вот, при Петре І великорусская поэзия превратилась в народное стихосложение, а малорусская стала образцом поэзии высших, образованных, культурных слоев русского общества. Именно она впоследствии легла в основу пушкинского языка и всей дальнейшей русской поэзии.

То же самое касается и прозаической повествовательной литературы. В XVII веке малорусская литература (правда, в значительной степени сформировавшаяся под воздействием польских образцов и европейских переводов, но Петр как раз-то и хотел европеизировать Россию) «задавила» великорусскую.

Риторика послепетровской России – это традиционная схоластическая риторика малорусских братских школ и Могилянской академии. Именно вышеупомянутые Феофан Прокопович и Стефан Яворский окончательно закрепили эту традицию в Москве. Вся русская риторика послепетровского периода, как церковная, так и светская, восходит именно к этой малорусской традиции.

Драматической литературы до Петра в Великороссии вообще не было. При дворе ставились драматические произведения малорусских авторов (например, Симеона Полоцкого). Русская драматическая литература послепетровского периода генетически связана именно с малороссийской школьной драмой. Таким образом, не сложно увидеть, что русская, точнее ОБЩЕРУССКАЯ, литература является прямым продолжением западнорусской, малорусской литературной традиции[93].

Подобные же процессы шли и в религиозной сфере. Как писал Трубецкой, «отношение к религии и направление развития церковной и богословской мысли естественно должны были примкнуть именно к западнорусской традиции, раз западнорусская редакция русского богослужения еще при Никоне была признана единственной правильной, раз Могилянская Академия стала общерусским рассадником высшего духовного просвещения и раз большинство русских иерархов долгое время были именно питомцами этой Академии. Западнорусской являлась и традиция послепетровской русской школы, методов духа и состава преподавания. Наконец, характерно, что и самый взгляд на старую великорусскую культуру, усвоенный в послепетровскую эпоху, был по происхождению своему западнорусский: о культуре допетровской московской Руси было принято (да, можно сказать, и сейчас еще принято) высказывать те же суждения, которые в XVII веке высказывали «ученые» украинцы…»[94].

Резюмируя, Николай Сергеевич делает следующий вывод: «Таким образом, на рубеже XVII и XVIII веков произошла украинизация великорусской духовной культуры. Различие между западнорусской и московской редакциями русской культуры было упразднено путем искоренения московской редакции, и русская культура стала едина.

Эта единая русская культура послепетровского периода была западнорусской, украинской по своему происхождению, но русская государственность была по своему происхождению великорусской, а потому и центр культуры должен был переместиться из Украины в Великороссию. В результате и получилось, что эта культура стала ни специфически великорусской, ни специфически украинской, а общерусской. Все дальнейшее развитие этой культуры в значительной мере определялось именно этим ее переходом от ограниченного, местного к всеобъемлющему, общенациональному»[95].

Примерно об этом же писал и духовный вождь украинофилов XIX века Драгоманов, вынужденный констатировать, что «под конец XVII в. в Московии сложились условия культуры широкой и свежей, по крайней мере, в высших слоях общества (в низших украинцы до сих пор культурнее москалей!), и к культуре той с XVIII в. украинцы потянулись добровольно. Так-то случилось, что Московия, будучи слабее Украины культурой массовой, стала выше Украины культурой передних рядов общества, и поэтому перетащила к себе и передние ряды украинские»[96].

Понимаете, что произошло? Создавая мощное русское государство, русскую империю, Петр стремился создать и соответствующую ей культуру. Или, точнее, заложить основы ее будущего развития. Материальная оболочка должна была наполниться духовным содержанием. И для этого он взял все то, что было создано на тот момент в культурном и научном плане Малой Русью, и дал ему возможность свободно развиваться. Это семя упало на плодородную почву, из которой через несколько столетий выросло великолепное дерево русской (общерусской) культуры и науки! Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять предельно простую истину – останься это семя в Речи Посполитой, оно бы просто погибло, так и не дав всходов!

Вновь приведу мнение известного украинофила, историка и литератора Пантелеймона Кулиша, который в 1892-м в одном из своих писем написал следующее: «Элемент ляхо-шляхетский в сочетании с элементом татаро-холопским родил казачество нам на погибель, и не погибли мы с нашей древнерусью единственно потому, что братская наша Русь, праведно называемая Великой, способна оказалась на твердую, законодательную и исполнительную власть…»[97]

К чему я все это веду, спросите вы? Да к той простой мысли, что КАК РУССКИЙ ЯЗЫК, ТАК И РУССКАЯ КУЛЬТУРА ЯВЛЯЮТСЯ ДЛЯ МАЛОРОССОВ АБСОЛЮТНО РОДНЫМИ, ВЫТЕКАЮЩИМИ ИЗ ПРИСУЩЕЙ ИМ ДУХОВНОЙ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ! Говорить о том, что для малоросса («украинца») русская, а точнее ОБЩЕРУССКАЯ, культура – иностранная, точно так же, как и русский язык, может либо крайне невежественный и слабоумный человек, либо политический фанатик, готовый ради своих параноидальных идей отказаться от самого себя.

Надо быть совершенно законченным кретином, чтобы добровольно отказаться от культурного наследия своих предков! От ВЕЛИКОГО наследия, признанного таковым во всем мире! И ради чего? Ради кучки полуграмотных сельских писателей, поэтов и публицистов, «творивших» на галицийско-польском жаргоне, чтобы доказать существование «украйинськойи нацийи»? Это смешно!

К чему я все это говорю? Да к тому, что БЫТЬ РУССКИМ, ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ РУССКИМ ВОВСЕ НЕ ОЗНАЧАЕТ БЫТЬ ВЕЛИКОРУСОМ И ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ВЕЛИКОРУСОМ! ЛЮБОЙ МАЛОРУС ЯВЛЯЕТСЯ НЕ В МЕНЬШЕЙ СТЕПЕНИ РУССКИМ, ЧЕМ ВЕЛИКОРУС! Это обусловлено тем, что СУЩНОСТЬ РУССКОСТИ ЗНАЧИТЕЛЬНО ШИРЕ И ГЛУБЖЕ ВЕЛИКОРУССКОСТИ, ЯВЛЯЮЩЕЙСЯ ЛИШЬ ОДНОЙ ИЗ ЕЕ СОСТАВЛЯЮЩИХ. РУССКОСТЬ КИЕВСКАЯ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ РУССКОСТИ МОСКОВСКОЙ, НО ОТ ЭТОГО ОНА НЕ ПЕРЕСТАЕТ БЫТЬ РУССКОСТЬЮ. ВОТ ЧТО САМОЕ ГЛАВНОЕ!

Понимаете, о чем я? Австрийцы и германцы живут в разных государствах, но это не мешает им считать немецкую культуру и немецкий литературный язык общим достоянием. С чем бы остались австрийцы, если бы отказались от самих себя, отказались от всего того, что делает их немцами? Они бы остались ни с чем. Они стали бы ничем. То же самое касается и англосаксов, которые живут в разных государствах, называют себя по-разному, но остаются в рамках англосаксонской культуры и английского литературного языка. Американцы, канадцы, австралийцы, когда-то покинувшие Британию, все равно остаются англосаксами и в одинаковой степени являются наследниками своей общей культуры, истории, языка.

Проблема не в том, что великорусы, малорусы и белорусы живут в разных государствах. На самом деле это не проблема. Проблема в том, что они не признают себя единым народом, с единой культурой и единым языком. Тут даже геополитика отходит на второй план, ведь в этой ситуации рушится Русский Мир. Те малорусы, которые назвали себя «украинцами», полноценным народом так и не стали, превратившись в некий культурно-психологический полуфабрикат, странный феномен лимитрофа, растекшийся по чужим сопредельным территориям.